Иван Тургенев
Человек в серых очках

– С нами?

– Да, с вами, с русскими. Нам скоро славы будет нужно, славы! Война с Россией неизбежна!

– С Россией? А почему же не с Германией?

– Прежде с Россией. Впрочем, это все впереди. Вы молоды… доживете. – А республика… (он махнул рукою). Кончено! C'est fichu!

– Национальные мастерские! Национальные мастерские! – воскликнул он с внезапным одушевлением. – Были вы там? видели их? Видели, как они в тачках землю с одного места на другое перевозят?; Вот откуда все пойдет. Что будет крови! крови! Целое море «крови! Какое положение! Все предвидеть и ничего не мочь сделать!! Быть ничем! ничем! Все обнимать (он широко расставил руки с болтавшимися, изорванными рукавами… кольцо на указательном пальце, однако, уцелело…) – и ничего не схватывать! (он стиснул кулаки) – ни даже куска хлеба! Завтрашние выборы тоже довольно важны, – поспешно подхватил он, как бы не давая самому себе останавливаться на высказанном чувстве. Мусье Франсуа назвал мне поименно депутатов, которых, по его словам, непременно выберут парижане; сказал мне число голосов – круглыми цифрами, – которые каждый из них получит. Между именами, названными мусье Франсуа, находилось имя Коссидиера, которому он назначал первое место.

– Несмотря на пятнадцатое мая? – спросил я.

– Вы, может быть, полагаете, что я это говорю, потому что он был префектом полиции? – возразил мусье Франсуа с горькой усмешкой, но тотчас же встряхнулся и опять заговорил о выборах. Луи-Наполеон тоже попадал в список. – Он будет из последних в хвосте (a la queue), – заметил мусье Франсуа, – но и этого довольно. Взбираясь по лестнице, надо сперва перешагнуть последние ступеньки, чтобы попасть на первую.

Я в тот же вечер передал все эти имена и цифры в доме А. И. Г. <ерцена>; и очень хорошо помню его изумление, когда на другой день все предсказания мусье Франсуа опять сбылись, от слова до слова. «Откуда ты все это знаешь?» – спрашивал меня не раз А.И.Г<ерцен>. Я назвал источник, откуда я почерпал свои сведения. «А! Гибрид этот!» – воскликнул Г<ерцен>.

Но возвращаюсь к нашей беседе в кофейной. Около того времени в числе имен, вращавшихся в устах молвы, часто стало повторяться имя Прудона. Я назвал его. Он, по мнению мусье Франсуа, тоже стоял в списке избранных, правда последним, что, впрочем, тоже оправдалось. Но оказалось, что мусье Франсуа не придавал ему большого значения так же, как и Ламартину и Ледрю-Ролленю. Обо всех этих лицах он отзывался с пренебрежением – с оттенком сожаления о Ламартине, с оттенком злобы о Прудоне, этом «софисте в деревянных башмаках» (се sophiste en sabots). А Ледрю-Ролленя он прямо назвал: «Се gros beta de Ledru»^[8] – и все возвращался к национальным мастерским. Вся наша беседа продолжалась, впрочем, недолго, не более четверти часа. Мусье Франсуа так и не присел и все оглядывался, словно поджидая кого-то. Я, между прочим, вспомнив его красную кокарду, сказал:

– Так как вы все-таки мне кажетесь республиканцем…

– Какой я республиканец! – перебил он меня, – с чего вы это взяли? Это хорошо для овощных торговцев (pour les epiciers). Они еще верят в принципы 89 года, всеобщее братство, прогресс – а я…

Но тут мусье Франсуа внезапно затих и глянул в сторону. Я оглянулся тоже. Какой-то старик в блузе, с длинной белой бородой, делал ему знаки рукою. Он ответил ему тем же и, не прибавив слова, подбежал к нему, и оба исчезли.

После встречи в кофейной я видел мусье Франсуа всего три раза. Раз издали, в Люксембургском саду. Он стоял рядом с бедно одетой молодой девушкой; она о чем-то слезно умоляла его, стискивала руки и подносила их к губам… А он угрюмо отнекивался, нетерпеливо топал ногой и, внезапно оттолкнув ее локтем, надвинул шляпу на лоб и пошел прочь. Она побежала в другую сторону как потерянная. Вторая наша встреча была более знаменательна; она произошла 13 июня, в самый тот день, когда на площади Согласия в первый раз появилось скопище бонапартистов, на которое Ламартин указал с трибуны палаты и которое вскоре разогнали линейные войска. В одном из углов, образуемых стеной Тюльерийского сада, я увидал человека в пестром костюме шарлатана, стоявшего на ручной, двухколесной тележке и раздававшего брошюры. Я взял одну из них: в ней заключалась биография, крайне хвалебная, Луи-Наполеона. Этого человека, бретонца, с громаднейшей шапкой длинных и взбитых кверху волос, я видывал и прежде на загородных бульварах и площадях: он продавал зубной эликсир, мазь против ревматизма – разные всеисцеляющие средства и т. п. Пока я перелистывал взятую мною брошюру, кто-то слегка тронул меня за плечо. Мусье Франсуа! Он улыбался во весь свой беззубый рот и иронически посматривал на меня через края очков.