Иван Олейников
Лодейцин
– Это меня не тревожит, так как после операции я исчезну.
– Не будем об этом. Вы поняли мою мысль.
Они долго молчали. Следователь рылся в записях.
– Скажите, вам говорят что-нибудь следующие имена… – он назвал четыре имени. – Вот, посмотрите портреты.
Уоннел дал Цебу взглянуть на планшет.
– Нет, никогда не видел и не слышал.
– Вам не интересно кто они?
– Нет, если это не продлит мне жизнь.
– Это люди, которые подходят под ваше описание. Кто-то из них – тот знакомый вашего бармена. Все четверо в те дни прошли глубокое сканирование, и в течение года со всеми случились какие-то странности.
– Всё может быть, но я не могу вам помочь.
– Нестрашно. Мы еще затронем эту тему. За ночь я плотно изучу их биографии, и мы поговорим более предметно. Думаю, здесь пошарила цензура, но вот голос моей интуиции: эти люди – зараженные. Разница в том, что они быстро попали в поле зрения полиции. У вас же, господин Цеб, нетипичный случай заражения. Навскидку, именно смесь двух наркотиков спасла вас. Прозвучит иронично, но у вас легкая форма отравления. Она же тяжелая, если смотреть на последствия. Если бы вы тогда выпили только один наркотик и попали на эту заразу, ваш мозг отравился бы сильнее. И знаете, думаю тогда бы вас и правда разоблачили на глубоком сканировании. А так, видите через какие трудности прошли мои эксперты.
Убийца равнодушно молчал.
– Давайте отложим до завтра. Поешьте, поспите, всё как вы любите. Не забывайте о нашем договоре, он зафиксирован.
– Я всё помню.
– До завтра! – попрощался следователь.
Глава 5
Второй допрос
Мне казалось, что больше ничего интересного из этого дела не выжать. Вот оно, действие лодейцина во всей красе, а дальше пойдут никому не нужные подробности. Но, боже, как я ошибался! Когда я смотрел запись следующего дня, я по временам забывал дышать. У меня захватило дух от работы следователя. Да, он выходил за рамки законных процедур, зато получил такую информацию, чисто научную, которую бы еще сто лет угадывали на крысах.
На следующее утро в наблюдательную комнату вошел Уоннел. Было видно, что он мало спал. Вместе с ним вошел никому не знакомый колонист-десантник, чуть ли не вдвое выше и шире Уоннела.
– Доброе утро! – поздоровался Уоннел с коллегами и сразу представил своего спутника. – Господа, прошу внимания! Это сержант Александр Най. По приказу президента сегодня сержант будет с нами.
Он вывел приказ на большой экран и продолжал:
– Когда я уйду на допрос, господин Най будет стоять снаружи и охранять вход в допросную. Это на тот случай, если вы решите, что я в опасности и кинетесь на выручку. Думаю через сержанта вы не пройдете, это лучший десантник Олимпии. Что бы ни было, прошу вас сохранять спокойствие. Без моего прямого и явного приказа не пытайтесь мне помочь и не прерывайте нас.
Подчиненные с удивлением и тревогой смотрели на своего начальника. В этот момент на экране появился Цеб в сопровождении надзирателей. Его усадили на стул, зафиксировали и оставили одного.
– Сержант, вы всё помните? – спросил Уоннел.
– Так точно, – с еле уловимой ноткой превосходства пробасил Най.
Типичный десантник – это разной степени вежливое презрение к не десантникам.
Уоннел подошел к двери, взялся за ручку, пару секунд постоял, собираясь с мыслями, и уверенно вошел в комнату. Когда дверь за Уоннелом закрылась, колонист встал у входа, чуть расставив ноги и сложив руки на груди. Он всё время стоял так, и повернув голову вправо, смотрел на экран.
– Доброе утро! – сказал Уоннел, войдя в допросную.
– Здравствуйте! – впервые за всё время поздоровался с ним Цеб.
Следователь сел и сразу по-деловому зарылся в планшет.
– Сперва о тех четверых, помните я говорил. Все они давно умерли, их тела кремированы, а информации по ним недостаточно, чтобы делать окончательные выводы. Но следствие наука не точная, и я с большой уверенностью говорю, что все четверо связаны между собой и являются зараженными. У них была тяжелая форма заболевания, они быстро выдали себя и плохо кончили. Либо это цепь случайностей и совпадений, но опираясь на свой опыт, я в такое не верю.
Цеб не проявил интереса.
– От дел минувших давайте к нам, – предложил следователь и отодвинул планшет в сторону. – Сначала мелкий вопрос, но мне просто любопытно. А что с вашими эмоциями? Ваше право, конечно, и можете не отвечать, но чисто по-человечески. Вы всегда спокойны, не улыбнетесь, не удивитесь, не расстроитесь, но ведь всю жизнь вы были вполне нормальным, по крайней мере так выглядели. У вас на лице играли нормальные человеческие реакции. Мне страшно представить, но вы что, всё время притворялись?
– Да, – ответил Цеб. – Имитация естественного поведения помогала мне. Так я скрывался среди людей и не дал заподозрить себя в психических отклонениях.
– Наверно утомляет?
– Нет. Остальные же не устают.
– Но мы и не притворяемся.
– Это смелое заявление, но пусть так. В моей имитации нет чего-то физически трудного, а чувства притворства, как внутреннего ментального состояния, во мне не существует. Если мой разум положительно отвечает на вопрос: "Полезна ли данная имитация для продления жизни?" – то тело будет имитировать что угодно и сколько угодно, если это в рамках физических возможностей.
– Неплохо, – покивал головой Уоннел. – Думаю такую функцию многие бы внедрили себе в мозг. Господин Цеб, а если я попрошу вас включить имитацию? Это ведь не будет оскорбительно?
– Не будет, господин Уоннел. И включу с удовольствием. Это будет стоить двенадцать часов.
– Позвольте, но ведь у нас договор, – напомнил следователь. – От меня вам десять дней, от вас искреннее сотрудничество. Помните?
– Конечно помню. Но содействие следствию предполагает устное изложение фактов. Выражение эмоций и жесты к ним не относятся. Вы, как юрист, должны знать.
– А вас не подловить, – с уважением сказал следователь и откинулся на спинку стула. – Мне особенно про жесты понравилось, – и он указал на руки подследственного, прикованные к стулу.
– Так что насчет сделки? – спросил Цеб.
– Соблазнительно, но, мое слово, двенадцать часов – несуразный срок. Тогда время операции попадет на середину ночи, и ее скорее всего отложат до утра. Или вы на это и рассчитывали?
– Возможно.
– Хорошая попытка. Но я предлагаю три часа и только под мое честное слово, без официальных подтверждений и тягомотины.
– Я согласен поверить вашему слову, но прошу шесть часов.
– Нет, довольно и трех. И знайте, мне ваши эмоции не очень-то нужны. В принципе, можете сидеть с каменным лицом, лишь бы отвечали. В общем, три. По рукам?
– По рукам! – воодушевленно сказал Цеб и широко улыбнулся.
Он изменился мгновенно. Его лицо стало живым и подвижным, я заметил это даже через цензурную замазку. Особенно это было видно по реакции младших следователей – они даже ахнули перед экранами.
Уоннел со смешанными чувствами долго смотрел на обновленного Цеба.
– Знаете, – сказал следователь, – у меня сейчас мелькнуло. А зачем вы столько дней держали равнодушный вид?
– Вы правильно догадались, господин следователь. Рано или поздно вы бы из любопытства предложили мне эту сделку. И это сработало.
– Хм! Однако.
Уоннел понял что попал в мелкую ловушку и проиграл Цебу три часа.
– Но вы дали честное слово, – напомнил тот.
– Я держу его, – сказал следователь, – тем более оно мне ничего не стоит. Мне просто удивительно, что человек так цепляется за время. Никогда такого не видел и предположить не мог.
Следователь помолчал, принял серьезный вид и сказал официальным тоном:
– Господин Цеб, сейчас я буду задавать вопросы, которые могут показаться не совсем корректными, но поверьте, я ни на что не намекаю и прошу понимать их прямо, без двойного смысла.
– Я готов, господин следователь. Я готов даже к неприличным вопросам.
– Ну, не всё так грубо. В общем, сперва такой: вы можете причинить себе вред?
– Вред с какой точки зрения: с вашей или моей? Это принципиально.
– Точка зрения? Не совсем понял. Я говорю, физический вред своему телу.
– Ясно, но я о самом понятии вреда. У вас оно расплывчатое и может означать что угодно. У меня же оно заключается только в одном: продлевает жизнь или нет.
– Да, понятно. В плюс, в минус, да. Но, допустим, есть вред нейтральный или такой, о котором нельзя сказать сократит он жизнь или нет.
– Он во всяком случае ее не увеличит, а значит это вред, всё правильно.
– А есть ли, по-вашему, действия, о которых нельзя такого сказать?
– Конечно, ими полна жизнь.
– Как вы к ним относитесь?
– Отношусь как к полю непрерывной деятельности. Я всегда в процессе выяснения, добычи информации, определения шансов. В моей голове три категории для окружающих меня явлений: вред, польза и неопределенность. Но это не просто качественные признаки. Нет, каждому явлению присвоено число. Такое-то явление – вред с такой-то вероятностью.
– Как прекрасно! – следователь криво улыбнулся. – И вы думаете, что верно определяете шансы? Ваше разоблачение как бы опровергает ваши слова.
– Нет, совсем не опровергает. Можно как угодно точно считать вероятности, но они не перестают быть таковыми, то есть они не обязаны всегда сбываться в приятную сторону. Вероятность моего разоблачения на глубоком сканировании была очень высокой. Как потом выяснилось, разоблачение не грозило, но это не я ошибся с предположением, а просто не сыграл хорошо предсказанный шанс.
– И как вы с этим управляетесь? Я бы давно запутался.
– Потому что вы не сосредоточены. Еще добавлю для понимания: к моему мнению о вероятности прикреплено число вероятности моего верного суждения. Эти числа всегда ходят парами.
– Господи! – сказал следователь и прикинул, глядя в потолок. – То есть, если я правильно понял: "Явление Икс полезно с вероятностью Игрек, и это мое мнение верно с вероятностью Зет".
– Да, именно так.
– И это про каждое окружающее явление?
– Да, обо всём, что попадает в поле моего восприятия.
– Как может хватить на это памяти?
– Человеческой памяти хватает и не на такое. Вы знаете случай Яна Весенника? – спросил Цеб.
Я, верьте нет, даже вздрогнул, когда услышал свое имя из уст маньяка с рисованным лицом.
– Это человек, который всё помнил? – спросил следователь. – Он, кажется, попал во Второй мир.
– Да, всё верно. Мало того, он живет, помнит и запоминает до сих пор, прямо сейчас, когда мы с вами общаемся. Ради него в законе отдельная поправка.
– Думаете, его память – это не выдумка? Может он шарлатан.
– Нет, всё по правде. Строгие научные данные.
– Хорошо, но давайте продолжим о вероятностях, – сказал следователь. – Вы сказали, что у вас в голове как бы склад с образами и на каждом по два числа, так?
– Да, всё верно.
– Это именно числа? В прямом смысле?
– Да.
– Приведите пример. Допустим, назовите число, обозначающее вероятность вашего разоблачения при глубоком сканировании.
– Если вы просите точное число, то, боюсь, не смогу назвать. Я не знаю как перевести образ числа, присущий явлению, к вашему пониманию.
– Ага, то есть это всё-таки не числа, а некие образы!
– Нет, это числа, – не согласился Цеб. – Попробую объяснить. Если у вас есть сто предметов, которые вы можете сравнить по какому-то признаку и выстроить по порядку, то, хотите или не хотите, но они числа. Вы всегда можете сказать какое ближе по порядку, какое дальше. Вы чувствуете на каком они расстоянии друг от друга. Если это не числа, то что это? Другого названия не придумать. Мой мозг всегда верно сравнивает эти числа между собой, но чтобы назвать их вам, мы должны договориться о мерах. Допустим, будем мерить в процентах. Ноль процентов – значит явления точно не будет, сто процентов – оно точно произойдет. Но что между ними? Какие пропорции? Ладно, вот я, допустим, отвечу на ваш последний вопрос: вероятность разоблачения была, скажем, семьдесят процентов в самом начале. Потом она изменилась в большую сторону, когда я собрал статистику по глубокому сканированию за годы, и выяснил сколько людей после него попадали в тюрьму или умирали, и почему. Сравнил с общим количеством жителей, вычислил вероятность с какой отдельный человек попадает в тюрьму после сканирования. И так по многим годам и возрастам пациентов. Получил ряд величин, они были минимальными. По всему выходило, что раз тот знакомый разоблачен, то и вероятность моего разоблачения всегда была сильно выше девяноста процентов, если перевести на ваш язык. Впоследствии, да, оказалось, что разоблачение при сканировании мне не грозило, но сами вычисления были верными.
– Эта калькуляция происходит в вашей голове сознательно или сама собой?
– Ваше сознательное и бессознательное в переводе на мой язык – это промежуточные стадии между абсолютной волей и абсолютным безволием. Чтобы понять крайние стадии, вообразите начальника, неограниченного ничем, и под ним мириады подчиненных в его полной власти. У вас же совсем не так. Представьте, что ваше сознательное – это шестьдесят процентов от идеальной воли, а бессознательное – сорок.
– Интересная точка зрения. В вашей голове, конечно, либо сто, либо ноль?
– Совершенно верно. Сто – это полная воля, то есть мое нормальное состояние, а ноль – я знать не знаю где он находится и как работает. Понятно, что он существует где-то в мозгу, он работает, я же получаю из него данные. Но он точно и беспрекословно выполняет мои приказы, и этого достаточно.
– Тогда расскажите о полной воле. Как всё-таки принимаются решения?
– Я, как клетка-маршал, помногу раз в секунду приказываю доложить об интересующих меня явлениях, и мне тут же приходит пара чисел: вероятность пользы такая-то, точность знания о нем такая-то. Даю приказ: взять эти числа, принять решение в сторону увеличения пользы. Всё, дальше я ничего не знаю ни о принятом решении, ни о действиях тела, пока не отдам приказ доложить об этом же явлении. Опять приходят два числа: вероятность пользы и точность знания. И я даже не знаю, такие же они, как в прошлый раз или другие.
– Постойте. Как так? То есть обстановка меняется, а вы не видите изменений.
– Это видят те, кто в нуле. Назовите их рядовыми или как хотите. Мне, как маршалу, сама по себе обстановка неинтересна, лишь бы она менялась в лучшую для меня сторону. Я дал приказ, рядовые подчинились – явление улучшилось в мою пользу, если сработала вероятность. Я воля, а не оперативный отдел.
Уоннел долго не задавал вопросов. Он поднял глаза к потолку и пытался как-то уложить описанную схему в голове. Надеюсь у него получилось лучше, чем у меня.
– Хватит, – наконец сказал он. – Мы далеко отошли. Я всего лишь спросил, можете ли вы причинить себе вред, а вы увели меня в такие дебри, что голова кругом.
– Рад помочь, – сказал Цеб.
– Себе? – пошутил Уоннел.
Цеб изобразил легкий смех. Как ни странно, но юмор он понимал.
Следователь долго сидел молча, потянулся было за планшетом, но передумал, снова откинулся на стуле и в раздумье постучал пальцами по столу. Потом он на что-то решился, встал и вышел. В соседней комнате он сполоснул лицо водой и помассировал глаза, было видно что у человека страшный недосып. Уоннел достал из сумки узкий металлический футляр длиной в ладонь и направился назад.
– Сержант… – многозначительно сказал он.
Тот сдержанно кивнул, показывая что всё понимает, и когда Уоннел вошел, снова занял свой пост.
Следователь сел за стол и положил футляр перед собой. Цеб с явным любопытством посмотрел на новый предмет.
– Итак, вы не можете причинить себе вред, – сказал Уоннел. – Может я ошибаюсь, но у меня создалось впечатление, что вы никакой не кровавый маньяк. Вы, на самом деле, воплощенная адекватность. С вами, если вникнуть, легко и приятно работать. Один мотив, ничего лишнего, плюс, минус. Если всё так, то, собственно, можно кончать допрос, отправить вас в камеру и честно выждать срок до операции. А уже после нее поговорить с вами снова. Так ведь?
– Думаю, да, – ответил Цеб.
– Но почему бы всё-таки не пообщаться. Впереди уйма времени, больше недели. Я, знаете, придумал небольшую игру. Уверен, вам понравится. Она может продлить вашу жизнь, но прошу без фанатизма, – он поднял руку. – На час-два, это в наших возможностях. От любых моих предложений вы можете отказаться. При своем времени вы останетесь, мое слово крепко.
– С удовольствием выслушаю, – сказал подследственный.
– Да, – Уоннел помолчал. – Сейчас я отстегну вас от стула, вы будете неограничены в движениях. Браслет, простите, снять не могу, это по другому ведомству.
Цеб посмотрел на левое предплечье, где под рукавом был снотворный ограничитель его возможного сопротивления, и безразлично двинул бровями.
– Я, как вы заметили, невооружен, – продолжал следователь. – Это против устава, но сегодня можно. Заранее должен предупредить вас о некоторых особенностях помещения. Дверь позади вас заперта, и даже я не могу через нее пройти, она меня не пустит. За той дверью надзиратели, они настороже и там еще одна дверь. Надзиратели нас не видят, им не положено, но если вы каким-то чудом окажетесь перед ними, то они вас усыпят или застрелят. Или всё разом.
Цеб смотрел несколько боком и делал заинтересованное лицо. Следователь продолжал:
– Позади меня тоже запертая дверь. Меня она выпустит, а вас нет. Я не знаю никакой уловки, чтобы она пропустила кого-то без допуска, проверено веками. Но даже если предположить… В общем, непосредственно за этой дверью находится от пяти до десяти вооруженных людей. Один из них такой, что может передавить руками человек тридцать таких как мы с вами. Все они прямо сейчас видят и слышат нас. А дальше, за той комнатой, есть еще вооруженные люди, я даже не знаю сколько их.
– Я понял вас, господин следователь, – сказал Цеб. – Если говорить кратко, я не могу покинуть эту комнату.
– Совершенно верно. Добавлю еще. Если вы причините мне вред, то вас, уже на выбор, или застрелят, или скрутят и сделают операцию сегодня же. Ведь тогда это будет отказ от сотрудничества, и наш договор аннулируется.
– Это я тоже понимаю, – согласился Цеб.
– Хорошо. Но я сделаю одну необычную поправку. Речь идет только о том вреде, на который я заранее не давал согласия. Вы сейчас поймете к чему я. Но сперва, как обещал…
Уоннел встал, обошел Цеба, расстегнул все фиксаторы и вернулся на свое место.
– Можете походить, размяться, – сказал следователь и даже зевнул. – Знаете, иногда приходится работать вне правил.
Цеб воспользовался любезным предложением. Он встал со стула, прошелся, покрутил руками, сделал несколько резких выдохов.
– Но к делу, – сказал Уоннел. – Пожалуйста, садитесь.
Цеб сел. Уоннел открыл лежащий перед ним футляр и достал из него блестящий заостренный предмет. Сам футляр он убрал далеко в сторону.
– Я помнил-помнил, и всё-таки забыл как он называется, – сказал следователь, рассматривая предмет. – Его используют в хирургических операциях. Вставляют в манипулятор, и робот что-то там режет или колет.
– Может, скальпель, – догадался Цеб.
– Точно, скальпель. Спасибо! Но к нему идет еще прилагательное, я не помню какое. В общем, хитрый скальпель.
Следователь медленно положил предмет на середину стола.
– Возьмите, подержите в руках, – сказал он. – Но прошу вас, за ручку. Лезвие очень острое.
Цеб взял скальпель и тут же положил, не прошло и секунды, будто его цель была только взвесить инструмент в руке, а дальше он не представлял интереса.
– Вам не любопытно?
– Больше нет, – ответил Цеб.
– Ну, как хотите. Я обещал вам игру, – напомнил следователь. – Меня сподвигла на нее запись с титана. У вас идеальная воля, она не знает колебаний, и ваше тело безукоризненно ей подчиняется. Нам, слабым людям, трудно представить на что способно человеческое тело, если отдать его под управление совершенной воли. Мертвых не воскресить, но вы своими действиями показали образец. Страшный, но образец.
Уоннел глубоко вдохнул, коротко выдохнул и встряхнулся.
– В чём моя игра. Для начала я хочу посмотреть на вашу ловкость и скорость движений. Вот скальпель, вот справа от вас стена, до нее два метра. Стена обшита мягким материалом, он поглощает звук и мешает подследственным убиться, вы понимаете. Но не в этом дело. В общем, при сильном броске скальпель можно воткнуть в стену, я пробовал. Вы должны положить руки на колени, потом на счет три как можно быстрее взять скальпель со стола и бросить его вправо, потом быстро вернуть руку на колено. Если он воткнется, я накину вам дополнительные полчаса до операции. Вы согласны?
