Иван Охлобыстин
Пустынные герои (сборник)
Иван Охлобыстин. Вторая серия
Водка – никогда не упоминаемый, но всегда присутствующий элемент любого уравнения квантовой физики…
РОССИЙСКИЙ АКТЕР, РЕЖИССЕР, СЦЕНАРИСТ, ДРАМАТУРГ, ЖУРНАЛИСТ И ПИСАТЕЛЬ. РОДИЛСЯ В ДОМЕ ОТДЫХА «ПОЛЕНОВО», В ТУЛЬСКОЙ ОБЛАСТИ. ЗА СВОЮ КИНЕМАТОГРАФИЧЕСКУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ИМЕЕТ 17 НАГРАД ЗА ЛУЧШУЮ РЕЖИССУРУ, 9 НАГРАД ЗА ЛУЧШУЮ АКТЕРСКУЮ РОЛЬ И 21 НАГРАДУ ЗА ЛУЧШИЙ СЦЕНАРИЙ. ПИСАЛ РЕПОРТАЖИ В ЖУРНАЛ «СТОЛИЦА». РЕГУЛЯРНО ПУБЛИКУЕТ КОЛОНКИ И ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ В ЖУРНАЛЕ «Русский пионер».
1. Как я был миллиардером
Как-то я выиграл в дурака у арабского шейха Самира Ашрафа Абдель Баки атомную подводную лодку. Несмотря на мое яростное желание владеть именно подводной лодкой, мне отдали деньгами. Тогдашний министр обороны чего-то так и не решился подписать. А я был полон эсхатологических устремлений. Я хотел подойти к Южному полюсу и нанести множественный ядерный удар в точку земной оси.
Кто мог предположить, что существуют гражданские атомные подводные лодки!
По моей научной версии, ядерный удар «под хвостик» планете помог бы нашей атмосфере мгновенно реабилитироваться и мы зажили бы по-новому. Правда, существовала опасность зарождения волны землетрясений по всей земной коре в девять – десять баллов. Но это недоказуемо, поэтому наплевать.
Я, наивный романтик, был уверен, что все земное сообщество вскладчину выкупит у меня мою научную мечту, а я приобрету маленькое государство в Европе и такое же маленькое в Южной Америке.
Но у министра обороны чего-то Самир не подписал и отслюнявил ассигнациями. Правда, за моральный ущерб дал вдвое больше.
Я его пытался отговорить:
– Самир, не пижонь. Здесь все свои. Папа тебе башку оторвет.
– Не оторвет. Я скажу, что у тебя женщину перекупил. В Дубае, у дяди Ясура. Из Швеции женщина. Без бороды.
– Где ты эту женщину из Швеции без бороды возьмешь?
– Уже. Она из меня веревки вьет. Буду жениться.
– Невесте эта история может не понравиться, и я рискую потерять друга, – засомневался я.
– Повторяю: невеста из Швеции. Мы с ней у Петлюры познакомились.
– Ну, если у Петлюры… Так понимаю – невеста не против гарема?
– Я ее люблю больше жизни. Она звезда моей души! Мечта моих детских снов!
– У тебя проблемы, толстяк.
– Я знаю, – грустно кивнул он.
Вот так мы обсудили результаты игры, сидя на ржавой площадке Бережковского моста душной ночью 1989 года.
Я поставил на кон прыжок с моста, Самир засомневался и поставил подводную лодку, которую папа на совершеннолетие вместе с остальными подарками на него переписал.
По прошествии двух недель на мои свежеоткрытые счета, разбросанные по разным банкам мира, лег 1 миллиард 477 миллионов долларов. Напомню: шел 1989 год, банковское дело в России еще особо не прижилось. Пришлось месяц потратить на загранпоездки, оформление бумаг и дикий банкет в Монако с представителями королевских домов этого курортного региона.
Тогда я учился на втором курсе института, деньги мне тратить было некогда: мы всем курсом ставили спектакль по книге Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» и параллельно шли экзамены. Тем более что по тем временам на родине меня могли за зонтик зарезать, а за два ярда[1] вообще распылить на атомы.
По приезде из Монако я тихо поручил одному энергичному товарищу Z, в прошлом офицеру СВР, купить на все деньги нефтяные вышки в том же Кувейте и, по факту заработка, вкладываться в одну южнокорейскую фирму, выпускающую магнитофоны. Товарищ Z прохладным сентябрьским утром подписал со мной на пыльном подоконнике лестницы во вгиковской общаге на улице Галушкина три-четыре бумажки с печатями и пропал на полгода. Через шесть месяцев он вернулся с новостью, что сделал, как я велел, и мы увеличили капитал еще на шестьдесят миллионов долларов. Товарищ Z застал меня в самый неподходящий момент – я похмелялся темным пивом «Портер» в беседке за павильоном «Рыболовство» на ВДНХ.
Меня тогда жутко томили неразделенные чувства к однокурснице, я собирался выдуть себе мозг картечью из двустволки и сердечно не был заинтересован заниматься деньгами.
«Не убежит», – печально решил я и поручил товарищу Z дальше вкладываться в новые вышки и новые южнокорейские фирмы по производству магнитофонов. Сказывалась тяга мальчишки с городской окраины к зарубежной эстраде.
К слову, от мысли подкупом завоевать сердце возлюбленной я сразу отказался, потому что обычно влюблялся как раз в идейных. Дурные деньги могли все, наоборот, усложнить.
Товарищ Z мудро распоряжался имуществом и за три месяца присовокупил к уже имеющимся двум миллиардам еще четыре. Банковские выписки до сих пор служат растопным материалом в бане на даче у тещи.
В 1990 году сначала Ирак напал на Кувейт, потом Америка на Ирак, Ирак, покидая Кувейт, напоследок запалил все нефтяные вышки, и мои деньги черными клубами дыма растаяли в бирюзовом небе Ближнего Востока. Мало того, товарищу Z пришлось продать южнокорейские компании, чтобы покрыть расходы по тушению, сами вышки тоже продать, оплатить услуги юристов и прийти к сумме в один миллион долларов с хвостиком.
Я тогда снимал свой дипломный фильм «Разрушитель волн» в Махачкале со своим другом оператором Михаилом Мукасеем. Товарищ Z, дожидаясь нас в Москве, пошел в казино «Метелица», где за два дня проиграл оставшиеся деньги, после чего утопился в Покровско-Стрешневском пруду. В том районе, по-моему, жила его мама. Порядочный дядька был, тайный орденоносец, но странно закончил.
Миша Мукасей, единственный на Земле человек, кроме товарища Z, знавший все о моей финансовой ситуации, сказал так: «Вообще-то плакать надо, но ты такой человек, что оно, может, и к лучшему».
Я с ним согласен. По прошествии стольких лет я уже трезво осознаю, как милосердно и вовремя Небо ожесточило мое сердце к биржевым утехам и инвестиционным актам.
Но самое главное я все-таки из этого мимолетного опыта извлек: я знаю, что думают двадцатичетырехлетние миллиардеры в рваных джинсах и стоптанных кедах о жизни в целом и о себе в частности.
Вот где демонические чувственные экстазы и ангельские умилительные фантазии!
Колкая, как клинок рапиры, гордыня и роковая обреченность на одиночество.
И еще я знаю, что нужно говорить швейцару «Мартинеза», когда заходишь в отель со стороны набережной Круазетт в три часа ночи в одних плавках, с окровавленной лыжной палкой в одной руке и початой бутылкой «Джека Дэниелса» в другой.
Ему нужно говорить: беги!!!
P. S. Уверен: по поводу лыжной палки меня поймут все, побывавшие в подобных жизненных обстоятельствах.
2. Бухло, бабы, поножовщина
Водка – никогда не упоминаемый, но всегда присутствующий элемент любого уравнения квантовой физики.
Каждый раз, когда я проезжаю мимо сияющих чистотой витрин магазинов «Ароматный мир» или «Мир виски», губы мои невольно складываются в нехорошую улыбку, схожую с улыбками владельцев пикейных жилетов при виде автомобиля Адама Козлевича в бессмертном произведении Ильфа и Петрова. Не то чтобы я имел какие-либо претензии к объектам вожделения дипломированных сомелье или проявлял высокомерие к записным пьяницам, отнюдь: весь испытываемый мною комплекс чувств относится только ко мне и к моим противоречивым, хоть и, не скрою, теплым отношениям с главным компонентом всего спектра алкогольных утешений – спиртом.
Прежде всего надо отдавать себе отчет, что настоящее удовольствие от алкоголя получаешь только на стадии отравления. С этого знания, наверное, и следует начинать ознакомление детей с предстоящим большинству из них испытанием. Дальше я бы открыл сюжетную схему вышеупомянутого: бухло, бабы, поножовщина. Все остальные предлагаемые интриги – суть облегченные, для дам и интуристов, варианты первой.
Мои отношения с Бахусом начались довольно поздно, но развивались стремительнее сексуальной интриги половозрелого бабуина. В двадцать пять лет я понял, что пора пить, иначе придется забыть о карьерном росте и новых знакомствах. Пили все, пили всё, пили всегда. Пили поодиночке, пили компанией, пили заочно. Как человек обстоятельный, прежде чем броситься с головой в бездну оголтелого пьянства и сопутствующих ему безобразий, я провел ряд клинических исследований в поисках идеального напитка.
Разумеется, я прошел путем, проторенным моими великодушными предшественниками: водка «Столичная» у таксистов, спирт «Рояль», водка «Абсолют» во всех ее ипостасях, водка «Финляндия» во всем ее многообразии, ну и текила, ром, виски, коньяк, сливовица, граппа, абсент. С последним сложились особенно трогательные отношения. По прошествии определенного времени с любезной помощью старших товарищей, искушенных в поставленном вопросе, я ознакомился с лучшими образцами мирового виноделия и пришел к убеждению, что в силу своей толстокожести я буду только оскорблять этот вид продукта его употреблением. Пиковый результат достигался неимоверно долго, с ощутимым вредом для пищеварительного тракта, вкус поражал своей схожестью со вкусом скисшего сока, чем, собственно, вино и является. Образно говоря, не пер я на дизеле.
С коньяком, при всех его неоспоримых преимуществах перед вином, тоже как-то не сложилось. Хотя я возлагал на коньяк немалые надежды. Тут вся неувязочка в том, что у коньяка прекрасный послужной список, он, как женщина, требует обязательств, а это плохо соотносится со сверхидеей самого алкоголя. Однако не скрою своего умиленного восхищения при наблюдении за процессом приятия коньяка людьми, что-то смыслящими в нем. Эти трогательные тисканья в ладони полупустого бокала для нагрева пьянящей субстанции, это обонятельное проникновение обладателями здоровых гайморовых пазух, эта забавная осведомленность о марке коньяка и годах выдержки. Для меня отчего-то над процессом презентации коньяка всегда витает дух Валерии Новодворской с ее принципиальным неприятием текущей реальности и готовностью берсеркера[2] к борьбе с представленным на тот момент режимом. Иначе выражаясь, тупит коньячок при ускорении на обгоне.
Был у меня случай: мой лучший друг – человек совершенный во всех отношениях, включая финансовые, манил меня купленной на аукционе бутылкой из подвалов Буонапарте. Когда же я узнал, что в моем бокале плескается стоимость пятой модели БМВ, мною овладела безысходная троцкистская тоска и тяга к изменению государственного строя. А нам, Охлобыстиным, такие чувства испытывать ни к чему. Державники мы, поелику нам всегда было чем заняться. Не скучаем. Да-с!
Вот, например, сливовица скучать не дает. Помню, шарашили американские свободолюбцы ракетами по мирному населению тогда еще Югославии, и я на паях с шестым каналом снимал Пасху в кафедральном соборе Белграда. А под утро пошли на местное телевидение «перегонять сигнал», очередь за съемочной группой из Германии заняли. Чувствую, часа два мы здесь прокукуем. Предложил своей съемочной группе немцев предупредить и пойти раки (сливовицы) употребить. Оператор наш, за ночь страха натерпевшийся, тут же согласился, а директор, наоборот, речь о гражданской ответственности затеял. Плюнули мы с оператором на какую-то дополнительную ответственность, в Уголовном кодексе не прописанную, а оттого и никаких романтических ассоциаций у нас не вызывающую, немцев предупредили и пошли искать, где нам поблизости раки нальют. Директор покобенился и за нами поплелся. На соседней улочке нашли кафе, заказали у старика-официанта по сотенной на брата, но выпить не смогли, расплескали, потому что в здание телевидения ракета угодила и смела это здание в пыль, вместе с немцами. Хотя не уверен. Когда я с главным немцем сговаривался, он тоже сливовицей заинтересовался. Смекалистый народ эти немцы.
Кальвадос, опять же, выбор Джона Грея, у которого Мэри была всех прекрасней. Не напиток, а книжка-раскладушка про жизнь смелых и красивых людей. Не могу ничего отрицательного припомнить в связи с этим напитком. Одни «анкл бенс» и «бесаме мучо». Как-то пожалел он меня. Ан нет, было! В совсем юном возрасте я, вдохновленный им и распирающими меня надеждами на счастье, въехал на мотоцикле в метро. Лихо проскочил турникет мимо визжащих старушек-контролеров, прогрохотал по ступеням невысокой благо лестницы и лихо соскочил на рельсы, где толком покататься не удалось – поезд дорогу перегородил и на плечи дежурный милиционер прыгнул с нелепыми криками. Эх, глупая, но искренняя юность!
Но при этом выпади мне возможность изменить прошлое, стал бы я менять? Да ни при каких обстоятельствах! Что бы там ни было, но я такой, потому что это было. Эффект бабочки. И пусть шрамы от хмельных переделок испортили мне татуировку на левом плече, колотая клюшкой для гольфа правая ключица перед грозой посасывает, до полусотни раз сломанная переносица не дает в полной мере насладиться любимым букетом «Полуночной мессы» Этро, а самодержец одной карликовой державы до сих пор держит на меня обидку за попытку помыть его в одежде в ванной комнате «Карлтона» (но это было выше моих сил: самодержец был вылитый Ипполит из «Иронии судьбы») – пусть всё-всё против, но двести пятьдесят граммов водки, махом выпитые когда-то моей возлюбленной, не позволили ей разглядеть меня толком, и я пятнадцать лет счастливо женат, а этого мне вполне достаточно, чтобы реабилитировать настоящий алкоголь.
Тем более что я выжил, чего нельзя сказать о Леше Саморядове, Саше Соловьеве, Толе Крупнове, Никите Тягунове, Наде Кожушанной, Пете Ребане, Владе Галкине и еще сотне-другой бесконечно талантливых молодых еще людей. Но это жизнь. Помните, в «Мостах округа Мэдисон» один из главных героев задает вопрос: «А что случилось дальше?» Другой главный герой отвечает ему: «А дальше случилась жизнь».
3. Предназначение
При воспоминании некоторых событий прошлых лет не оставляет ощущение, что это происходило не со мной, что все это – не более чем тревожное сновидение или навязчивая фантазия. Однако жизнь превосходит любую самую изощренную фантазию и преподносит нам столь невероятные сюрпризы, о которых и рассказать-то толком невозможно, не рискуя быть обличенным во лжи и сомнительных преувеличениях. Но тем не менее…
В 1999 году мне пришлось находиться на Балканах в составе телевизионной группы ныне уже не существующего канала ТВ-6. Поездка изначально носила рискованный характер, поскольку страну, куда мы приехали снимать Пасху Христову, бомбила Америка, обеспокоенная появлением новой европейской валюты евро. Однако все члены нашей съемочной группы были люди мужественные и не считали эту бомбардировку достаточной причиной игнорировать свои профессиональные обязанности. Небо было к нам милосердно: отсняв необходимый видеоматериал, мы пошли «перегонять сигнал» на местное телевидение и вышли оттуда за десять минут до попадания ракеты, сровнявшего половину здания телецентра с землей. Собственно говоря, вышли из-за моего непреодолимого желания хлопнуть стопку раки. И по совершенно очевидным причинам банкет продолжился до глубокой ночи, хоть и начался в пять утра. Мало того, ближе к полуночи директор нашей съемочной группы, в прошлом известный столичный букинист Аркадий Ш., как-то очень мотивированно предложил съездить за двести километров от города в православный монастырь. Аркадий был не только горазд на выдумки, но и фантастически последователен – к двум часам ночи мы уже ехали на старом «джип-чероки» в сторону обители. Наш водитель, из местных, честно доставил нас под монастырские стены и уехал. Когда пурпурные огоньки поворотников его автомобиля последний раз моргнули далеко за поворотом, мы с Аркадием осознали, что не оговорили время, когда водитель за нами вернется. Да, совсем забыл упомянуть, что благочестивый порыв некрещеного букиниста-еврея разделил только я, а оператор с администратором остались в ресторане. Так что перед закрытыми монастырскими воротами оказались только мы вдвоем. На небе висела почти полная луна, вокруг стояла такая тишина, что уши закладывало и приходилось зевать.
Неожиданно неподалеку, через лесок, что-то звонко ухнуло, потом то ли запела, то ли закричала женщина и кроны дальних деревьев озарила вспышка. Аркадий мудро предположил, что в деревне неподалеку свадьба и нам могут быть рады. Холодало. Во всяком случае, так казалось.
Освещая себе дорогу экранами мобильных телефонов, к слову сказать бесполезных, поскольку сигнал отсутствовал, мы побрели на звук. Действительно, вскоре мы наткнулись на изгородь, окружающую крупную двухкорпусную постройку – что-то наподобие хоздвора. Жилой дом стоял чуть поодаль, и в нем явно происходили какие-то необычные события. То раздавался хохот, то кто-то по-звериному скулил, то чем-то металлическим колотили в стенку.
Мы перелезли через забор и уже было зашагали к дому, как я заметил, что на металлической балке, протянутой между постройками, висит мертвое тело. Я указал на него Аркаше, и мы тихо подошли ближе. Тело принадлежало десяти – двенадцатилетнему мальчику с разбитым в мясо лицом. На его правой руке не было трех пальцев, и, судя по свежей крови под телом, ребенок умер не так давно. Мы не успели, собственно, даже испугаться, потому что хлопнула входная дверь в жилом доме и двое хохочущих мужиков в камуфляжных куртках вытащили на улицу кричащую женщину лет тридцати. Они доволокли несчастную до лавки у забора, бросили ее туда и принялись рвать на ней одежду. Не знаю, где и как Аркаша успел найти в кромешном мраке вилы и лопату, но через минуту букинист перерубил этой лопатой одному из насильников позвоночник у основания черепа, а мне пришлось второму, с омерзительным хлюпом, вставить под подбородок вилы и, как сноп размокшего сена, скинуть с женщины на землю. Видимо, женщина находилась в шоке, она даже не предпринимала попыток встать на ноги и с ужасом молча таращилась на нас. Я жестом ей приказал молчать и обыскал дохлых насильников. На поясе одного я нашел нож марки «Кабар» с антибликовым покрытием (такие очень популярны в войсках НАТО), у второго я нашел зажигалку и пачку сигарет «Кэмел» без фильтра, которые тоже, кстати, есть в натовском пайке. Пока я обыскивал покойников, Аркаша подобрался к одному из освещенных окон и заглянул внутрь. Через какое-то время он показал мне три пальца и кивнул на свежие трупы: мол, еще трое таких же. Я тоже заглянул в окно. Увиденное шокировало: за большим обеденным столом сидели шесть человек, трое из них были мертвы: пожилой мужчина с простреленной головой, голая девушка с синим лицом и проводом от зарядного устройства на шее и еще юноша лет восемнадцати с большим кровавым пятном на светлой рубашке в области груди. Там же, мало смущаясь присутствием мертвых тел, пировали трое подонков в точно таких же, как и у их друзей, камуфляжных куртках. В комнате грохотала музыка, и вряд ли они слышали шум на улице. Аркаша показал пальцем на стоящие у телевизора в глубине комнаты охотничьи ружья. Я отдал глазастому букинисту нож, себе оставил вилы, и мы пошли в дом. Уже не помню, кто из нас шагнул в комнату первым. Помню, как сидевший ближе остальных преступник обернулся, и мне пришлось в его открытый рот воткнуть вилы. Удар оказался такой силы, что вилы застряли у него в голове и я с трудом, при помощи ноги, извлек их оттуда. В то же самое время букинист умело шинковал ножом другого подельщика, метнувшегося к ружьям. Куда делся третий, мы сразу и не поняли. Видимо, воспользовавшись шумихой, он выскользнул в одну из дверей. Аркаша поднял одно из ружей и констатировал, что оно не заряжено. Патронов рядом нигде не оказалось. Очевидно, они где-то были, но где именно, выяснять у нас времени не было.
В глубине дома хлопнула дверь. Мы тут же побежали на звук и обнаружили, что из дома во двор ведет еще одна дверь. Чья-то тень скользнула вдоль изгороди у самой кромки леса. Мы бросились туда. По дороге нашли две косы, прислоненные к стене дома. Я тут же отбросил вилы, погнутые крепким черепом, и взял одну. Аркаша последовал моему примеру. Так, с косами, мы и вошли в прохладный лес. Аркаша показал на полоску примятой травы, петляющую между деревьями. И началась погоня.
Если события до этого напоминали набор резких, ярких вспышек, то размеренный марш с косами наперевес по ночному лесу походил на эпизод голливудского триллера. И я, и мой друг были в довольно дорогих костюмах, за все это время мы не обмолвились ни единым словом, на ходу, также молча, выкурили по сигарете из пачки, найденной мною в кителе насильника. В душе царил неестественный покой, и света луны, проникающего сквозь кроны деревьев, было достаточно, чтобы видеть след. Что еще запомнилось – за нами бежали две собаки. Бежали, не издавая ни единого звука, словно были движимы тем же роковым духом, что и мы.
Беглеца мы настигли через час, перед самым рассветом. Преступник, довольно молодой мужчина, но уже седой как лунь, стоял неподвижно посреди шоссе в нескольких километрах от того места, где мы начали его преследовать, смотрел в какую-то точку перед собой и бормотал нечто бессвязное. Мы вышли на пустую дорогу и стали к нему приближаться – он даже не обратил на нас внимания, – окружили беглеца с двух сторон, деловито примерились косами и в три-четыре взмаха, с упоением, разделили его на куски. И только когда следовавшие за нами псы поволокли отрубленную правую руку обратно к лесу, нас словно разбудили.
– Давай ребятам рассказывать не будем, – осторожно предложил Аркаша, откидывая в сторону окровавленную косу.
– Да, могут не понять, – последовал его примеру я.
В город мы вернулись ближе к полудню. Сначала довольно долго шли пешком, потом нас подбросил грузовик, перевозящий то ли молоко, то ли кефир. Не важно. Гораздо важнее были те чувства, которые мы испытывали, вспоминая события прошедшей ночи. Это было не сожаление, не злость, а какое-то мрачное умиротворение, словно мы были привлечены кем-то бесконечно более значимым для выполнения страшной, но необходимой работы.
Тяжелый был тот год для этой страны: одну из крупных областей, при негласном согласии окружающего европейского сообщества, заполонили орды дикарей из соседней карликовой державы, они убивали местных жителей целыми поселениями, разрушали православные монастыри, предварительно вырезая братию, и много еще чего. Но это было потом, а мы, видимо, застали самое начало этого кошмара и, мало того, стали органической частью его.
P. S. Перед отлетом обратно на родину, вечером того же дня, крепко употребив все той же сливовой самогонки, мы с Аркашей нашли в центре города тату-салон, и каждый наколол себе на левой стороне груди по пять черепов, чтобы никогда не забывать о том, что иногда слово «предназначение» может нести жуткий смысл, что вовсе не означает, что ему можно не следовать.
