Иван Оченков
Взгляд василиска

– Тогда сговоримся!

* * *

Может быть, в первый раз за последние десять лет Алеша был счастлив. Все, о чем он мечтал в своей жизни, осуществилось. Он стал настоящим морским офицером и служил на настоящем броненосце. Пусть это был не новейший «Цесаревич» или «Ретвизан», но все же довольно мощный и современный. Кают-компания тепло приняла его, да и матросы быстро раскусили, что молодой член императорской фамилии – человек вовсе не злой и зря не обидит. Тут, конечно, больше была заслуга Архипыча, ставшего непререкаемым авторитетом среди нижних чинов и часто рассказывавшего, что Алексей Михалыч человек правильный, даром что великий князь. Господа офицеры же оценили его скромность и деликатность, а также хорошее знание морского дела, увидеть которое в члене императорской фамилии никто не ожидал. Особенно близко Алеша сошелся с лейтенантом Барановым. Припомнив хорошенько сдачу экзаменов и производство в офицеры, случившееся у них одновременно, они обнаружили, что были представлены друг другу прежде, и возобновили знакомство.

В штат броненосца лейтенанта зачислили в качестве вахтенного офицера. Место его по боевому расписанию было в батарее шестидюймовых орудий. Впрочем, молодой офицер не ограничивался по службе своим заведованием и в ближайшую неделю облазил весь корабль от боевого марса до котельного и машинного отделений. В последних он обнаружил недурное знание устройства паровых машин, так что старший судовой механик Меньшов в шутку предложил ему поменять специальность. В кают-компании это предложение вызвало смешки, но великий князь и не подумал обижаться.

– Благодарю вас, Петр Яковлевич, но пушки не брошу.

– А вот это правильно, Алексей Михайлович, – поддержал его Лутонин, – как говаривал незабвенный Федор Федорович, «корабли для пушек!»

– Господа, может, хватит о пушках, – усмехнулся младший штурман мичман Де-Ливрон 5-й. – Что слышно в городе?

– Не могу ничего сказать, любезнейший Борис Рудольфович, спросите лучше у Ломана.

Только что вернувшийся с минных складов мичман Ломан отставил в сторону стакан с чаем и пожал плечами.

– Ничего особенного, разве что все японские подданные сидят на чемоданах, готовые при первом сигнале своего консула покинуть наш богом спасаемый Порт-Артур.

– Похоже, они готовятся к войне.

– Ну и пусть, что господь ни делает, все к лучшему! А то стоим на рейде, как привязанные, непонятно зачем. И не в кампании, и не в резерве. Вроде и не в море, и на берег не отпускают. Девочки наши скоро про нас забудут и уйдут к армейским.

– Вам бы все девочки, Константин Владимирович, – прервал его Лутонин, – а между тем дело серьезное.

– Да я не против, Сергей Иванович, просто хочется какой-то определенности. Кстати, никогда не угадаете, кого я встретил на пристани.

– Э… Матильду Кшесинскую с кордебалетом?

– Тьфу на вас, господа! Но в некотором роде не хуже.

– Не томите.

– Это будет особенно вам интересно, Алексей Михайлович.

– Слушаю вас.

– Некто, назвавшийся Прохором Сапожниковым, узнав, что мы с «Полтавы», слезно просил матросов передать вашему императорскому высочеству, что снял для вас дом в Старом городе и нижайше просит посетить его, с тем дабы ознакомиться. Каково?

– Любопытно-любопытно, а кто сей Прохор?

– Мой камер-лакей, – вздохнул Алеша, – действительно, он должен был найти квартиру или дом для меня, но я совсем запамятовал.

– Если вам, Алексей Михайлович, необходимо устроить личные дела, – проговорил Лутонин, – то только скажите.

– Пустое, Сергей Иванович, успеется еще. Хотя, если возможно, дайте увольнительную моему Архипычу, он все устроит.

– А я бы на вашем месте не отказывался, – не унимался Ломан, – тем более что расположена ваша резиденция в определенном смысле весьма удачно!

– О чем вы?

– Ну, судя по описанию, ваш верный Прохор снял вам дом небезызвестного господина Генри Вонга.

– Позвольте, – расхохотались присутствующие, – да это же рядом с заведением мамаши Фуань!

– Простите, не понял, – растерянно переспросил Алеша, – а что за заведение у этой мамаши?

Эти слова были встречены еще большим ликованием. Наконец, Ломан сжалился и шепнул на ухо великому князю, что это заведение не что иное, как «веселый дом». Алексей Михайлович сначала побледнел, потом покраснел, но так ничего и не сказал.

– Так что, отправитесь на берег? – еще раз спросил Лутонин, пряча улыбку.

– Нет, теперь уж точно Архипыч! – решительно заявил Алеша, вызвав очередной взрыв хохота.

* * *

Впрочем, как ни старался наш герой держаться подальше от берега, избежать его совсем ему не удалось. Буквально на следующий день «Полтаву» посетил сам наместник адмирал Алексеев. Порядок на броненосце был образцовым, выстроенная во фронт команда бодро рявкнула здравицу своему командующему, после чего их превосходительство пришли в хорошее расположение духа и захотели пошутить.

– Говорят, у вас тут офицер новый служит? – с барственной улыбкой спросил он у Успенского.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – отозвался тот, прекрасно поняв, о ком речь.

– И что, хорошо служит?

– Превосходно, лучшего и желать нельзя!

– Вот как, а…

– Прикажете позвать?

– Прикажу.

Через минуту Алеша, продемонстрировав безукоризненное владение фрунтом, представлялся главнокомандующему всеми силами империи на ее дальневосточных рубежах. Евгений Александрович оценил выправку молодого офицера и с легкой усмешкой проговорил:

– Так вот вы каковы, ваше императорское высочество, господин лейтенант, я думал, вы просто якобинец какой-то, избегающий начальства, а командир вас хвалит.

– Право, ваше высокопревосходительство, я вовсе не хотел…

– Не извиняйтесь, молодой человек, вы не виноваты в этом прискорбном стечении обстоятельств. Я полагал встретить вас в Мукдене, но вы так скоро его покинули, что мы разминулись. Бывает, что поделаешь. Однако послезавтра Рождество, и вам, как члену правящего дома, просто необходимо участвовать в некоторых церемониях. Сами понимаете, положение обязывает!

– Но я только вступил в должность. Офицеров сейчас не увольняют на берег…

– Пустяки, – пресек последнюю попытку отбояриться Алексеев, – ваш командир столь блестяще отрекомендовал вас, что повода отказать вам в увольнении на берег у него уже нет. Кроме того, в ближайшее время эскадра войдет на внутренний рейд. Поймите меня правильно, любезный Алексей Михайлович, в Порт-Артуре не слишком часто бывают члены царствующего дома. А тут праздник, молебен, бал, наконец! Бог с ним, с молебном, но как я могу отказать дамам? Нет, вы решительно необходимы мне на берегу.

Слушая наместника, Алеша тяжело вздохнул. Отказаться от участия в светских мероприятиях не было никакой возможности. Тот, правильно истолковав его мысли, продолжил с улыбкой:

– Это ненадолго, совсем скоро вы сможете вернуться к любезной вашему сердцу корабельной службе. Ну, или уединиться в своем новом доме. Я слышал, вы сняли прекрасный дом?

Слушать о доме, снятом для него мерзавцем Прохором, было выше сил великого князя, но пришлось терпеть. Наконец, наместник со свитой покинул броненосец, и можно было вздохнуть спокойно. Алеша собирался было пройти в каюту, с тем чтобы переодеться к обеду, но его остановил Лутонин.

– Вот что, Алексей Михайлович, – обратился к лейтенанту старший офицер, – отправляйтесь-ка, голубчик, на берег. Мы, в «ковш»^[8] разве завтра в большую воду попадем, а вам надобно личные дела в порядок привести. Ну, и в штаб наместника кое-какие бумаги завезете заодно.

– Слушаюсь, – только и оставалось ответить молодому человеку.

Вскоре пыхтящий и бухающий катер доставил Алешу вместе с верным Архипычем на берег. Как оказалось, на сей раз великого князя встречают с изрядной помпой. На пристани его ожидала немалая толпа народа во главе с высоким артиллерийским подполковником в маньчжурской папахе.

– Верноподданный Порт-Артур, – начал он взволнованным голосом, – рад приветствовать в вашем лице…

Сразу было видно, что говорить речи подполковник не мастак. Постоянно сбиваясь и путаясь, он начинал сначала, снова сбивался и снова начинал. Наконец великий князь не выдержал и, приняв у стоящего рядом чиновника хлеб и соль, тут же сунул его Архипычу.

– Тронут, – решительно заявил он встречающим, – весьма тронут! Непременно напишу государю.

Последние слова возымели волшебное действие. Встречающие разразились радостными криками, а артиллерист и вовсе потерял дар речи. Считая официальную часть законченной, Алеша попытался двинуться дальше, но не тут-то было. Толпа и не думала расступаться, но, по счастью, к подполковнику вернулся дар речи и способность соображать, и он предложил великому князю и его спутнику свой экипаж. Уже заняв места, он, наконец, представился:

– Здешний градоначальник, подполковник Вершинин.

– Очень приятно, – улыбнулся Алеша, – Алексей Михайлович. А вы?..

– Александр Иванович. Весьма рад, весьма!

– Если можно мне к…

– К дому? Да со всем нашим удовольствием! Трогай!

Солдат, игравший роль кучера, свистнул кнутом, и лошадка бодро зацокала копытами по булыжнику. Как оказалось, все прекрасно знали, где несносный Прохор снял резиденцию для его высочества, и вскоре коляска остановилась около нее.

– А дом вам, ваше императорское высочество, вам сняли очень хороший! – неожиданно заявил Вершинин на прощание.

– Вот как, – искренне удивился великий князь, – а мне сказали, что…

– Бордель рядом? Большое дело! Это же Восток, тут во всяком дворе не бордель, так опиокурильня. Нет, если прикажете, так я мигом прикрою…

– Не стоит беспокоиться, я вряд ли здесь надолго задержусь.

– Ну и напрасно, дом весьма хорош, хотя воля ваша!

Пока Алеша прощался с градоначальником, Архипыч подошел к двери и стал решительно в нее тарабанить. Дверь вскоре открылась, и из-за нее показался идеальный пробор на голове Прохора. Недолго думая, старый матрос схватил камер-лакея за ухо и втолкнул внутрь.

– Ты что же это творишь, сукин кот! Ты бы Алексей Михалычу еще сам бордель снял! Да я тебя пришибу сейчас, тля худая…

– Ай-ай-ай, – заверещал не ожидавший такой подлости Прошка, – Архипыч, ты что, ополоумел? Пусти, больно!

– Пусти его, – приказал вошедший следом Алеша, – ну полно, станет с него! Хотя ты, Прохор, прямо скажу, меня удивил.

– Да вы что, – возмутился камер-лакей, – да грех вам такое говорить! Дом хороший, а деньги за него и вовсе смешные.

– Прошка, ты совсем дурак? – вскипел старый матрос. – Нашел на чем выгадать! Хочешь деньги господские сберечь – жри меньше!

Впрочем, делать пока было нечего, и Алеша двинулся внутрь дома. К удивлению великого князя, дом оказался со вкусом убран, удачно совмещая в себе восточную экзотику и западную практичность. Присев в удобное кресло и вытянув ноги, он подумал, что Прохор, возможно, не такой уж и мерзавец. И тут в комнате появилось новое действующее лицо. Миниатюрная китаянка с очень красивым, хоть и почти детским личиком, одетая в шелковую одежду, глядя на которую Алеша решил, что это кимоно, осторожно вошла, держа перед собой поднос с маленьким чайником и совсем уж крохотной чашечкой. Ни слова не говоря, она установила поднос на маленький столик и, подхватив чайник, каким-то совершенно невероятным способом пустила из носика струю в чашечку, не пролив при этом ни капли. Выполнив этот акробатический трюк, девушка подала чай Алеше и застыла в глубоком поклоне.

– Кто это? – потрясенно спросил лейтенант, глядя поверх черепаховых гребней, украшавших высокую и сложную прическу китаянки.

– Сиротка, – охотно пояснил Прохор, – служанка прежнего хозяина. Зовут, кажись, Кейко, или как-то так. Жалко будет, если переехать прикажете. Пропадет девка одна.

Услышав его речь, девушка тоже что-то сказала Алеше на непонятном языке, звонким, как колокольчик, голосом.

– Что она сказала?

– А я знаю? – удивился лакей. – Всем хороша девка, только по-нашему ни бельмеса. Прежний хозяин сказывал, что по-аглицки понимает, хоть и не говорит.

– Ты понимаешь меня? – обратился к служанке по-английски Алеша.

Та закивала ему с таким радостным лицом, будто встретила самого дорогого человека.

– Тебя зовут Кейко?

Снова последовали радостные кивки.

– А говорить можешь?

Лицо девушки немедленно стало печальным, но в глазах засветилась такая решимость сделать все, чтобы новый господин был доволен, что Алеша невольно улыбнулся и ласково сказал ей:

– Хорошо. Спасибо, ты можешь идти.

Китаянка тут же поклонилась и, мелко семеня невероятно маленькими ножками, вышла. Великий князь проводил ее глазами, потом отхлебнул чаю и, найдя его вкус превосходным, довольно кивнул.

– Пожалуй, мы здесь задержимся. Дом и вправду не дурен.

Впрочем, для Прохора испытания еще не кончились. Когда он вышел с сияющим, будто новый медный пятак, лицом, несносный Архипыч снова притянул его к себе, однако хватать за ухо не стал.

– А ты, курицын сын, почем знаешь, что девка хорошая? Уже того…

– Да господь с тобой, – отозвался лакей, – нешто я порядка не знаю? В господском доме ни-ни!

– Смотри мне, тля худая!

Но Прохор, не слушая матроса, уже выходил прочь, бурча про себя: «Хорошая девка, только дерется сильно, даром что роста с пуговку!»

* * *

Порт-Артур, конечно, не Урюпинск, но город все же провинциальный. Жизнь в нем скучна и однообразна, и потому жители его с нетерпением ждут любого праздника, будь то православное Рождество или День зимнего дракона. Особенно рады были, разумеется, местные дамы. Посудите сами, после всех положенных торжеств наместник непременно даст бал, а поскольку молодых и неженатых офицеров в Артуре всяко больше, чем барышень, то даже самым неприметным из них будет обеспечено мужское внимание. Не была исключением и мадам Егорова, в который раз спрашивающая своего супруга:

– Фима, ты, конечно же, достанешь для нас приглашение на бал наместника?

– Конечно-конечно, Капочка, – поспешно отвечал ей Ефим Иванович, – ты ведь знаешь, как это непросто, но мне твердо обещали!

Говоря по совести, господин коллежский асессор совершенно не чувствовал выказанной им уверенности. Мадам Егорова тоже не вчера родилась и потому, внимательно посмотрев на мужа, с подозрением переспросила:

– Фима?

Неожиданно к неловко заерзавшему на стуле чиновнику пришла на помощь его свояченица:

– Капа, оставь Ефим Иваныча в покое, лично я совершенно не собираюсь ни на какой бал!

Пока милейшая Капитолина Сергеевна, задохнувшись от возмущения, молчит, я попробую описать ее младшую сестру. Если коротко, то Людмила, которую все домашние называли Милой, была красавицей. Не слишком высокая, но и не маленькая, она была великолепно сложена. Черты лица ее были правильны и очень приятны любому глазу, но в особенности, конечно, мужскому. Каштанового цвета волосы, волнистые от природы, были уложены в косу толщиной в руку. Темные пушистые брови подчеркивали блеск карих глаз, а красиво очерченные, чувственные губы совершенно не нуждались в помаде. Все это великолепие портила одна маленькая деталь. Людмила Сергеевна была девушкой прогрессивной, а потому полагала свою красоту лишь досадной помехой на пути нравственного совершенствования. Бестужевские курсы, которые она закончила, лишь укрепили ее в этой самой прогрессивности, а потому она никогда не носила модных нарядов и изящных шляпок. Напротив, одежда ее была строга и всем встречным и поперечным говорила, что Мила законченный «синий чулок». Еще она прежде имела обыкновение мазать волосы маслом, чтобы избежать легкомысленных кудряшек, но, к счастью, ко времени нашего повествования уже отказалась от этой ужасной привычки.

– Мила, как ты можешь так говорить! – воскликнула Капитолина Сергеевна, когда к ней вернулся дар речи. – Я тут из кожи вон лезу, чтобы вывести тебя в общество, а чем ты мне отвечаешь?

Надобно сказать, что Капитолина Сергеевна, хотя лучшие ее годы уже миновали, была дамой еще довольно видной. В молодости она ничуть не уступала в красоте своей младшей сестре, но раннее замужество и многочисленные семейные заботы оставили свой след на некогда прекрасном лице. Несмотря на это, она еще пользовалась вниманием мужчин, в особенности с учетом того, что последних в Порт-Артуре было серьезно больше, чем дам. К тому же из последней поездки она привезла совершенно замечательное платье, в котором ее еще никто не видел. И предстоящий бал был вполне достоин того, чтобы явить его городу и миру. Можно ли осуждать милейшую Капитолину Сергеевну за эту ее маленькую слабость? Не говоря уж о том, что она действительно переживала за младшую сестру и всячески пыталась найти ей достойную партию.

– Я так стараюсь для тебя, а ты… неблагодарная!

После этих слов на глазах чиновницы показались слезы, и она отвернулась, чтобы не видеть лица людей, не ценящих ее усилий.

– Мама, мама, почему ты плачешь? – с этими словами к ней подбежал десятилетний мальчик в гимназическом мундире. – Мамочка, тебя кто-то обидел?

– Нет, Сереженька, я не плачу, но твоя тетя меня действительно обидела!

– Не может быть, – простодушно удивился мальчик, – разве Мила может кого-нибудь обидеть? Она же добрая!

– Нет, вы только послушайте, что говорит этот невоспитанный ребенок! – воскликнула мадам Егорова. – Значит, Мила добрая, а его мать, которая ночи не спала, растя это неблагодарное чудовище, таки злая!

Всякий раз, когда Капитолина Сергеевна волновалась, в ее прорезался речи одесский говор, которого она немного стеснялась. Но тут, сами понимаете, было не до стеснения. Впрочем, нарушители ее душевного спокойствия уже раскаялись и кинулись обнимать свою мать и сестру, пытаясь успокоить проснувшийся вулкан.

– Капочка, родная моя, ну что ты такое говоришь, мы все тебя очень любим. И я, и Сережа, и Ефим Иваныч! Просто я не хочу замуж. Ну, сама посуди, если я выйду замуж, я ведь не смогу жить тогда с вами. А как же я без тебя и без Сережи?

– Ну что вы со мной делаете? – горестно вздохнула мадам Егорова, заключив своих беспутных родственников в объятия.

– Мамочка, мамочка, я тебя очень люблю, только не говори так больше! – повторял Сережа, заглядывая в глаза матери.

– Я тоже тебя люблю, мой мальчик, – сменила гнев на милость Капитолина Сергеевна, – и твою тетю тоже люблю, а она этого совсем не ценит!

– Ценю, ценю, моя дорогая!

– Кстати, я ведь рассказывала тебе, что мы с Фимой познакомились с одним молодым офицером флота?

– С офицером флота? – восторженно воскликнул Сережа, обожающий все, что связано с морем, и тут же продолжил с истинно детской непосредственностью: – Мила, вот бы было здорово, если бы ты вышла замуж за флотского!

Людмила Сергеевна, удивленно посмотрев на племянника, не выразила ни малейшего энтузиазма по этому поводу, а вот ее сестра не удержалась:

– Вот видишь! Устами младенца глаголет истина! Даже ребенок понимает…

– Не хочу ничего слышать! – строго отвечала им потенциальная жертва уз Гименея и добавила, с укоризной глядя на племянника: – Предатель!

* * *

Многочисленные молебны, торжественные обеды и прочие праздничные мероприятия до того утомили великого князя, что к началу бала он чувствовал себя совершенно разбитым. Уйти, впрочем, не было никакой возможности, и Алеша стойко нес свой крест. Открывался бал торжественным полонезом. В первой паре встал сам наместник, пригласивший к танцу жену военного коменданта Веру Алексеевну Стессель. Нестарая еще генеральша была негласной главой здешнего дамского общества и приняла приглашение как должное. Следующее место по праву принадлежало Алексею Михайловичу, и он, чувствуя себя под испытующими взглядами дам голым, пригласил дочку генерала Белого – Лидочку. Взгляды прекрасной половины общества скрестились на мадемуазель Белой, как лучи прожекторов на вражеском миноносце. Лорнеты стали неуловимо похожи на новейшие оптические прицелы, сузившие зрачки очаровательных дамских глаз прильнули к ним, и в воздухе неуловимо запахло порохом.

Впрочем, Алеша и восторженно глядящая на него Лидочка не обращали на это ни малейшего внимания. Грянула музыка, и пары пришли в движение.

– Спасибо вам, – доверчиво шепнула девушка своему кавалеру во время поклона.

– За что? – удивился Алеша.

– Это мой первый бал, и я очень боялась, что меня не будут приглашать.

– Ну, уж это решительно невозможно, – вежливо ответил великий князь.

– Вы так думаете?

У молодого человека язык не повернулся сказать Лидочке, что на балу явный некомплект дам и что остаться без кавалера не удалось бы и последней дурнушке. Вместо этого он улыбнулся и шепнул девушке:

– Я уверен.

После полонеза последовал вальс, затем полька, затем еще что-то. Алеша не ошибся, говоря, что Лидочка не останется без кавалеров, но сам этого уже не увидел. Воспользовавшись первой же возможностью, он отошел в сторону и вскоре покинул бал. Можно было взять экипаж наместника, но воздух был так свеж, луна светила так ярко, а снежок так приятно хрустел под ногами, что молодой человек решил пройтись. К тому же дворец наместника вплотную примыкал к Старому городу, и идти до дома было совсем недалеко. Мысль о том, что это может быть не безопасно, не мелькнула в голове великого князя. Впрочем, в честь праздника количество патрулей было удвоено, так что в городе действительно было все спокойно. Идя прогулочным шагом, Алеша и думать забыл о бале, о празднествах и молебнах. Завтра он вернётся на броненосец, и продолжится та жизнь, которая ему очень нравится. Он будет стоять на вахтах, командовать матросами, учить их стрелять из пушек. Иногда появляться на берегу, где в домике с загнутыми вверх углами черепичной крыши его будет ждать Кейко.

Как и все дети великого князя Михаила Николаевича, Алеша был воспитан в строгости. Подбирая учителей своим детям, августейшие родители обращали главное внимание на нравственные качества претендентов, так что даже если бы молодые люди и решили согрешить, сделать это под строгим надзором было бы решительно невозможно. Когда же Алексей Михайлович заболел и стал жить один, то он сам стал сторониться женщин, боясь, что вызывает в них лишь жалость или, хуже того, алчность. Нет, он, разумеется, не увлекся, подобно кузену Сергею Александровичу^[9], особами своего пола, но единственным его романтическим увлечением до сих пор была молоденькая итальянка Франческа, приносившая на снимаемую им виллу козье молоко. Горячая южная красотка быстро заметила, что русский принц смотрит на нее восторженными глазами, и сама сделал первый шаг. Скоро они гуляли, взявшись за руки, по берегу моря. Затем был первый поцелуй, затем… Затем Алеша случайно подслушал ее разговор с одним молодым человеком. Франческа, нимало не смущаясь, говорила ему, что его ревность беспочвенна и этот русский ей совсем не нравится, а если Паоло не будет дураком, то она сумеет неплохо заработать и будут они жить долго и счастливо на деньги этого глупого принца. Напрасно потом Франческа кричала у ворот виллы, что ее оклеветали и она любит своего дона Алессио без памяти. Великого князя не было уже там, а прощальный подарок хитрый привратник и не подумал отдавать девушке, справедливо рассудив, что она себе еще заработает, а он уже стар и ему надо побеспокоиться о хлебе насущном.

Алеша никому не рассказывал об этом своем увлечении и продолжал сторониться женщин. За много лет Кейко была первой, на кого он вообще обратил внимание. В ней все было непривычно для молодого человека. Непривычная восточная красота, непривычная пластика отточенных движений, непривычная мелодия голоса. Нет, он не думал еще о ней как о женщине, но она положительно захватила его мысли, и мысли эти были приятны. Сама же китаянка была неизменно приветлива и внимательна. Она заваривала бесподобно вкусный чай и подавала его с таким изяществом, что Алеша был готов любоваться этой церемонией бесконечно. Дом маленькая служанка содержала в образцовом порядке, и даже Архипыч, мало кого хваливший в своей жизни, отзывался о ней неизменно одобрительно, а Прохор, похоже, просто побаивался.

Так он шел погруженный в свои размышления, пока внимание его не привлек какой-то непонятный звук. Приглядевшись, великий князь заметил, что несколько местных жителей пытаются затащить на повозку рикши довольно большой сверток. Алеше не было дела до китайцев и их груза, поэтому он продолжил было свой путь, но из непонятного свертка явственно донесся сдавленный стон. Поняв, что звук привлек внимание русского офицера, один из грузчиков вышел вперед и попытался решить дело миром.

– Господина капитана, – проговорил он на ломаном русском языке, – ступай своя дорога. Наша ничего не хочет, твоя ничего не надо. Ступай, а!

– Что у вас там такое? – строгим голосом спросил лейтенант.

– Там все наша, там твоя ничего нет.

Отправляясь на бал, Алеша, разумеется, не взял с собой свой револьвер, и единственным его оружием был парадный палаш. Однако трусом он тоже не был и потому решительно обнажил свой клинок и встал в позицию. Рука одного из китайцев дернулась за пазуху, но другой, по всей видимости старший из них, остановил его. Мерзко улыбаясь, китайцы двинулись с трех сторон на русского офицера, достав из складок одежды кривые ножи. Хотя фехтование никогда не входило в число увлечений великого князя, у него были хорошие учителя. Поняв, что схватки не избежать, он не стал дожидаться, пока кто-нибудь зайдет за его спину, и решительно атаковал. Хунхузы, а сомнений в том, что это именно они, уже не было, оказались непростыми противниками, и хотя длина их клинков уступала русскому палашу, ловко двигались, пытаясь достать своего противника. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но на счастье великого князя их возня и звон стали привлекли-таки внимание патруля. Громко бухая сапогами и не менее громко матерясь, к месту поединка бегом приближались трое солдат во главе с унтером в шинелях и лохматых маньчжурских папахах. Увидев новую опасность, разбойники, и не подумав сопротивляться, бросились врассыпную.

– Живы, ваше благородие? – участливо спросил унтер, подбежавший первым.

– Спасибо, братец, – только и смог ответить Алеша.

– Совсем обнаглели косорылые, на офицера напали.

– Да они не то чтобы напали, но какой-то сверток тащили, а оттуда стон, – сбивчиво попробовал объяснить им великий князь.

– Сейчас поглядим, – деловито стал распоряжаться унтер, – Самохвалов, ну-ка разверни сверток!

Солдат немедленно выполнил распоряжение, и их взорам предстало удивительное зрелище. В грязную мешковину была завернута девушка определенно европейского вида. Очевидно, от недостатка воздуха ей стало нехорошо, и она находилась в обмороке.

– Барышня, – протянул с глупой улыбкой солдат, которого унтер назвал Самохваловым, – красивая!

– Ты-то что в этом понимаешь, дурья башка, – оборвал его строгий начальник, – лучше грузите ее в тележку, да отвезем в участок. Там и разберемся, кто такова. Ваше благородие, пожалуйте с нами. Вы все же свидетель.

Сказано – сделано, быстро уложив спасенную в «экипаж», солдаты споро покатили его к своему участку. Занеся ее внутрь, стали думать, как оказать помощь не приходящей в себя девушке.

– Надо бы за фельдшером послать, – задумчиво протянул унтер, – да за писарем, протокол писать.

Однако врачебная помощь не понадобилась, лейтенант достал из кармана благоухающий парфюмом платок и поднес к лицу бывшей пленницы. Девушка наморщила прелестный носик, пару раз чихнула и пришла в себя.

– Где я? – спросила она слабым голосом.

– В участке, барышня, – с участием в голосе отвечал ей унтер, – хунхузы, чтобы им ни дна, ни покрышки, схватили вас, да и поволокли незнамо куда. Скажите спасибо, что их благородие мимо проходил и вступился, а то бы…

– Спасибо вам, – пролепетала спасенная, во все глаза глядя на своего спасителя.

– Не стоит благодарности, – мягко отвечал ей Алеша, – вам уже лучше?

– Немного.

– Где вы живете?

– На Купеческой…

– Эко вас занесло, – крякнул унтер, – что же вы гуляете одна в сию пору? Далеко ли до беды!

– Я учительница в пушкинской школе, – стала объяснять девушка, конфузясь, – шла домой, а тут…

– Чего уж там, на грех мастера нет. Однако где Филька, писарская его душа? Протокол-то сам собой не напишется.

– Ой, – всполошилась спасенная, – а можно без протокола?

– Как же без протокола, барышня, – удивился унтер, – порядок есть порядок!

– Понимаете, – почти со слезами на глазах взмолилась учительница, – у меня могут быть неприятности.

– Да какие уж это неприятности, супротив похищения-то!

Совсем уже пришедшая в себя девушка в отчаянии оглянулась и снова встретилась глазами со своим спасителем. Широко открытые карие глаза так просили о помощи, что Алеша не смог остаться безучастным.

– А что, братец, – обратился он к унтеру, – из господ офицеров здесь никого нет?

– Да как же, ваше благородие, нет. Господин подпоручик Сомов, только они отошедши…

– Так, может, господину подпоручику и знать о сем происшествии не надобно?

– Это как же?

– Да вот так, – пожал плечами лейтенант и, открыв портмоне, достал из него ассигнацию, – это вам за труды на всех, а барышню отправим домой.

– Оно, конечно, барышне конфузливо будет в протоколе-то, – с сомнением протянул унтер, пристально глядя на красненькую^[10]. – Впрочем, как прикажете, ваше благородие!

– Ну, вот и хорошо, только надо бы экипаж какой…

– Сей секунд, тут рядом Клим Чугункин жительствует, ломовой извозчик. Экипаж у него, конечно, неказистый, но если не побрезгуете…

Лейтенант не побрезговал, и вскоре он и спасенная садились в повозку лохматого как черт Чугункина.

– Может, послать кого из солдат с вашим благородием? – спросил на прощание унтер.

– Не стоит, благодарю за службу!

– Рады стараться! – гаркнули солдаты в ответ.

Время было позднее, и никто не видел, как рядом с доходным домом на улице Купеческой остановилась телега, доставившая странную пару – немного растрепанную учительницу земской школы и офицера флота. Алеша первым соскочил на мостовую и предложил спасенной руку. Та с благодарностью приняла ее и покинула неказистый экипаж.

– Ну, вот я и дома, господин лейтенант, – проговорила девушка, немного смущаясь.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – отвечал ей великий князь, – похоже, пора прощаться.

– Да, благодарю вас за все, э…

– Алексей Михайлович, – вспомнил тот, что так и не представился.

– Людмила Сергеевна, – ответила ему девушка, несмело протягивая ладошку.

Алеше было непривычно, что женщина протягивает ему руку иначе как для поцелуя, но тем не менее он аккуратно пожал ее и, приложив руку к треуголке^[11], попрощался. Извозчик свистнул кнутом, и телега снова двинулась по направлению к Старому городу, а девушка быстрыми шагами пошла к себе. Тихонько постучав в дверь и дождавшись, пока ей откроют, она проскользнула внутрь и тут же попала в оборот.

– Мила, что с тобой? Где ты была, и почему ты в таком виде? – забросала ее вопросами сестра.