Иван Оченков
Стрелок. Путь в террор
– Вы еще будете? – спросила она у Дмитрия.
– Если только с тобой.
– Что вы, я не пью!
– И это – правильно! – ухмыльнулся тот. – Я тоже не пью. Из мелкой посуды.
– И батюшка мой не пьет. Обычно.
– Когда не наливают? – осведомился Будищев. – Ладно, пожалуй, на сегодня хватит. Ты извини, что я твоего папашу накачал. Просто день был трудный, а тут еще эта, как ее, Еремеевна с Настей…
– Да ничего, – простодушно отвечала Стеша. – Известное дело – мужикам выпить надо. Вы же не каждый день?
– Вот именно! – усмехнулся Дмитрий и принялся стягивать сапоги.
– Спокойной ночи!
– Взаимно, – отозвался тот, укладываясь на жесткую скамью. Затем, убедившись, что остался один, повернулся на бок и, прежде чем заснуть, пробормотал: – Ладно, старый хрен. Я тебе этот тубдиспансер еще припомню!
Едва первый гудок разорвал ночную тишину, Степаныч ошалело вскочил и с недоумением вытаращился в окружающий его полусумрак. Единственным источником света в комнате была тусклая лампада перед иконами, но ее хватало лишь, чтобы были видны строгие лики святых. Смертельно хотелось воды, и Филиппов слез с печи и, старчески шаркая, поковылял к ведру, стоящему неподалеку. Зачерпнув ковшом содержимое, он хотел было утолить жажду, но вдруг острая, как нож, мысль резанула его по сердцу. Затаив дыхание, машинист прокрался к углу и осторожно отодвинул занавеску. Свернувшаяся клубочком Стеша сладко спала на своей постели, по-детски причмокивая во сне. На душе немного отлегло, и подозрительный старик, вздохнув, приложился к ковшу. Живительная влага щедро оросила горящие огнем внутренности, понемногу вернув способность соображать.
Лавка, на которой постелили гостю, была пуста, и лишь лежащее на ней покрывало указывало на то, что здесь кто-то ночевал. Тут отворилась дверь, и на пороге появился Будищев.
– Доброе утро, – поприветствовал он хозяина.
– Тихо ты, аспид! Дочку разбудишь.
– Если ее гудок не поднял, то мне и подавно не удастся, – возразил Дмитрий с легкой усмешкой, но все же сбавил тон.
– Мала она еще, – сварливо отозвался старик. – Успеет еще навставаться в рань.
– Так я разве против? – развел руками гость.
– Ишь ты, не против он!
– Вот что, старинушка, – посерьезнел Будищев. – То, что ты мне угол сдать не хочешь – понятно. Девка молодая, красивая, пойдут слухи, чего доброго, а я тебе в зятья не набиваюсь. Но идти мне покуда некуда, так что пусть тут хоть вещички мои полежат. Хотя бы пока я квартиру не найду.
– Чтоб угол найти – деньги надобны! – наставительно отозвался Степаныч. – Ты еще и дня не отработал на фабрике-то.
– Про деньги – не твоя печаль. Главное, чтобы квартира была чистая и без больных. И хозяева в мои дела не лезли.
– Я гляжу, средства́ у тебя есть? – вопросительно изогнул бровь Филиппов.
– Мал-мал имеется, – не стал отпираться Дмитрий.
– Пять рублев в месяц!
– Старый, ты охренел, или свою халупу с «Гранд-отелем» перепутал?
– Не нравится, пойди в ночлежку. За полтину целый месяц ночевать сможешь, правда, с соседом. А ежели целковый[4] не пожалеешь, так нары только твои будут.
– Фигасе у вас в Питере цены!
– Столица. Понимать надо!
– Три рубля.
– Под мостом только если.
– Тогда чтобы с харчем.
– Само собой. Дочка все одно готовит, однако же приварок в заводской лавке покупать будешь.
– Какой еще заводской лавке?
– Эх ты, деревенщина! Знамо дело в какой. Жалованье-то в конце месяца платят, а чтобы мастеровые, значит, с голоду ноги не протянули, для них хозяева при заводе лавочку держат. Там в счет будущего скупаться можно.
– Втридорога?
– Бывает и такое, однако наш Петр Викторович, дай ему Бог здоровья, барин добрый и людей почем зря не обижает. У него и наценка божеская, и тухлятину его приказчики не продают, как иные.
– А вот этот момент я упустил, – пробормотал парень, затем задумался и коротко мотнул головой. – Идет!
– Половину вперед!
После этого они обменялись рукопожатиями, и мятая трехрублевка сменила хозяина.
– Значится, так, – объявил повеселевший машинист. – Ты – мой племяш из деревни. Так всем и скажем. Понял?
– Понял, что тут непонятного.
– Тогда давай вчерашние щи доедим, да на работу пора.
– Ничего не имею против, ступай по холодку.
– Это как?
– А так. У меня день на обустройство, а на работу завтра.
– Эва как… прямо как благородному. И куда ж тебе цельный день?
– Ну, как куда, осмотреться надо, одеться по-человечески, а то надоело, что на меня люди косятся, как на босяка. Есть у вас тут лавки или магазины? Только чтобы не слишком дорого, а то ты меня сейчас отправишь, по простоте моей.
– Ага, видал я таких простаков, – хмыкнул Степаныч. – Только на что тебе в лавку? Ступай уж сразу к старьевщику, раз денег немного. У них всяких вещей много, может, и подберешь себе что.
– Ладно, уговорил, черт красноречивый. Так я и сделаю.
Лавка старьевщика Ахмета располагалась во дворе одного из доходных домов, находящихся поблизости от рабочей слободки. Можно было сказать, что лавка стояла на незримой границе между ареалами обитания «чистой публики» и «мастеровщины» – так презрительно назывались в Российской империи рабочие фабрик и заводов.
Владелец заведения – старый татарин в мягкой войлочной шапочке на абсолютно лысой голове, встретил нового клиента настороженно, но любезно.
– Что угодно? – без улыбки на широком морщинистом лице осведомился он.
– Приодеться бы мне, – пожал плечами Будищев, пытаясь разглядеть висящую на множестве стоящих вдоль стен вешалок одежду.
– Чек якши[5], – покивал старьевщик и отставил в сторону счеты. – Но позволено ли мне будет спросить, какими средствами вы располагаете, молодой человек?
– Средств у меня мало, а потому одежда должна быть хорошая!
– Ишиксез[6], вы пришли по адресу! Клянусь Аллахом, ни у кого во всем Петербурге вы не найдете таких хороших вещей по таким смешным ценам.
– Нельзя ли посмотреть?
– Пожалуйста! Вот, будьте любезны, хороший фрак. Его принесла вдова одного чиновника – достопочтенная госпожа Брунс. Ее покойный супруг, пока был жив, разумеется, часто получал награждения за службу, и они могли себе позволить хорошие вещи. А когда он, мир его праху, скончался…
– Дядя, оставь себе этот фрак! Вдруг сам скопытишься, а парадного лапсердака нет.
– Да зачем же так нервничать! Это очень хорошая вещь…
– Ну и куда я его надену?
– А мне почем знать? Вы же не сказали, зачем вам одежда! Сейчас часто бывает, что студенты одеваются как мастеровые, а купцы – как благородные господа. Клянусь Аллахом, я сам такое не раз видел!
Хотя терпение никогда не было среди сильных сторон Дмитрия, он все же сдержался.
– Значит, так! Мне нужен костюм или хотя бы пиджак взамен этого. Ну и картуз другой.
– Да, вашему головному убору не повезло. Может быть, предложить вам шляпу?
– Может, я в другую лавку пойду?
После этих слов татарин сообразил, что перегибает палку, и вытащил на свет божий несколько разных сюртуков, поддевок, пиджаков и даже куртку от студенческого мундира с орлеными пуговицами. Причем взгляд у старьевщика оказался настолько наметанным, что все предложенное было Будищеву почти впору. Быстро перебрав лежащую перед ним гору одежды, парень выбрал добротный сюртук темно-коричневого сукна и пиджачную пару из клетчатой шотландки. И то, и другое было слегка великовато, но совершенно не попорчено молью, как многие другие вещи, и не испачкано.
– Чутка бы поменьше, – разочарованно вздохнул требовательный клиент.
– Аллах с вами, – всплеснул руками хозяин лавки. – Все очень хорошо! Просто пойдите к портному, и вам все подгонят по фигуре, так что все будут думать, будто это сшито на заказ!
– И сколько?
– Ну, если вы мне оставите…
– Нет, дядя, мне еще на завод в чем-то ходить надо.
– Вы работаете на заводе и хотите носить такие вещи! Двенадцать рублей за костюм и пять за сюртук!
– Фигасе! Уважаемый, я там не директором работаю и не инженером.
– Тогда зачем вам такой костюм?
– Затем, что у тебя джинсов нет! Пять рублей за костюм и два за лапсердак!
– Ай, шайтан, хотите меня без ножа зарезать! Но так и быть, я готов скинуть до пятнадцати…
Жаркая торговля длилась еще некоторое время, пока, наконец, высокие договаривающиеся стороны не сошлись на двенадцати рублях с полтиной и новом картузе в придачу. Старьевщик сначала пытался всучить неподатливому клиенту изрядно поношенную дворянскую фуражку с круглым пятном[7] от кокарды на выцветшем околыше, но после красноречивого взгляда Дмитрия тут же извинился и принес простой, но добротный картуз с матерчатым козырьком.
Расплатившись, Будищев уложил покупки и собрался было уже уходить, но старьевщик, упаковывая вещи, обратил его внимание на еще один момент.
– Я вам, конечно, дам адрес хорошего и недорогого портного, и он вам подгонит костюм, однако хочу заметить…
– Чего еще?
– У вас очень хорошие сапоги!
– При чем тут это?
– Они не подходят к костюму. Вот просто совсем…
– Вообще-то – да, – согласился Дмитрий. – И что делать?
– Пожалуйста! – жестом фокусника выложил на стол щегольские полуботинки с белым лаковым верхом и черными пуговками на боку.
– Что это?
– Просто шикарные штиблеты! – цокая от удовольствия языком, будто пробуя каждую букву на вкус, ответил Ахмет.
Будищев на минуту задумался. С одной стороны, таскать сапоги ему реально надоело. С другой – фасон обуви ему показался донельзя вычурным или даже, можно сказать, идиотским. Однако припомнив, что носят молодые люди его возраста, одетые по-господски, он понял, что эти ботинки ничем не выделяются на фоне других.
– Померять бы.
– Да будьте любезны, со всем нашим удовольствием!
Состоявшаяся тут же примерка со всей ясностью указала на два обстоятельства. Первое заключалось в том, что глаз у татарина был, действительно, как алмаз. И штиблеты оказались Дмитрию впору. А вот второе заключалось в том, что для ботинок нужны носки, которых у клиента при себе не оказалось. Портянки же для этой цели совсем не годились. У старьевщика носков тоже не было, да и если бы были, покупать бывшие в употреблении молодой человек точно бы не стал.
– Носки можно купить в галантерейном магазине, – пояснил Ахмет. – Кстати, портниха живет совсем недалеко, и вам будет по пути.
– Сколько? – сдался Будищев.
– Десять рублей, – расплылся в улыбке старик.
– Сколько?!
По адресу, указанному старьевщиком, действительно работала и проживала портниха по имени Анна Виртанен – не старая еще женщина с усталым лицом. Комната ее, разделенная на две неравные части ширмой, находилась в полуподвале доходного дома. Это было обычной практикой. Самые дорогие и престижные квартиры располагались на первом и втором этажах. Чем выше нужно было подниматься по парадной лестнице, тем жилье обходилось дешевле, а квартиры на самом последнем этаже и комнаты на чердаке, как правило, снимали студенты или мелкие чиновники. Простому же люду оставались подвалы, где они ютились в сырых каморках с низкими потолками.
– Что вам угодно? – печально спросила она у Дмитрия.
– Да вот, подогнать бы…
– Дайте посмотреть.
Бегло осмотрев принесенные вещи, портниха велела Будищеву раздеваться, чтобы снять мерку.
– Получится? – спросил тот, складывая на стоящий у стены сундук свою одежду.
– Отчего же не получится, – пожала плечами женщина. – Ушивать – не наставлять, ткань подбирать не надо. Хорошие вещи. Рублей восемь, поди, отдали?
– Примерно так, – скрипнул зубами Дмитрий.
– Что с вами?
– Да ничего… Просто поговорку вспомнил – где татарин прошел, там еврею делать нечего!
– У Ахмета брали?
– А то где же…
– Ой, только вы не говорите ему…
– Заметано! Лучше скажите, сколько станет работа?
Портниха на секунду задумалась, затем тряхнула головой и объявила:
– Никак не меньше восьмигривенного[8].
– За костюм?
– За все.
– Срок?
– Завтра приходите, будет готово.
– Идет. Только мне еще пару рубашек будет нужно к костюму, а то носить его с косовороткой – немного не того.
– У вас есть материал?
– Чего нет, того нет.
– С материалом дорого будет. Знаете лучше что, у меня есть неплохие обрезки. Если угодно, я сделаю вам хорошую манишку[9]. Воротник и манжеты можно будет менять. Правда, понадобится жилетка, но вам, если хотите носить такой костюм, и так без нее не обойтись.
– Жилетка?
– Не беспокойтесь. Материалу на нее надо совсем немного, только на лицевую часть. Зато будете выглядеть, как солидный господин. Если, конечно, не станете носить ее с вашим полушубком и сапогами.
– Ничего, скоро лето, обойдемся и без верхней одежды. А ботинки у меня есть. Надо только носки купить.
– А еще шляпу и галстук, – устало улыбнулась женщина.
– Вы думаете?
– Знаю. Только их нужно подбирать к костюму и жилетке. Иначе можно ошибиться.
– Хорошо. Вот вам рубль задатка. А когда одежда будет готова, вы поможете мне подобрать все необходимое. А то я в этом ничего не понимаю.
– Мерси.
Последним испытанием для Дмитрия стало посещение галантерейной лавки, располагавшейся неподалеку. Приказчик – рослый детина с кудрявым чубом и лоснящимися щеками – встретил его настороженно. Уж больно непрезентабельно выглядел полушубок и картуз с треснутым козырьком у потенциального клиента. Однако убедившись, что деньги у того водятся, мгновенно обрел необходимую для его специальности обходительность и любезность.
– Пожалуйте, – жестом фокусника выложил он перед Будищевым несколько пар носков самых разных расцветок, от самых простых – крашенных фуксином, от которого пачкаются ноги, до пижонских из белого шелка.
Объединяло их все одно – отсутствие даже намека на резинку, отчего было решительно непонятно, как они будут держаться на ноге. Правильно поняв колебания покупателя, приказчик еще одним ловким движением показал ему нечто вроде подтяжек – только коротких. Как оказалось, их надо застегивать под коленом, и натягивать с их помощью носки, подобно тому, как женщины носят свои чулки.
– Твою дивизию! – изумленно воскликнул Дмитрий, представив подобное сооружение на своей ноге.
Видок, по его мнению, получался довольно-таки гомосячий, но никакого выбора, к несчастью, не было. В общем, пришлось разориться и на них. Тем более что штиблеты были уже все равно куплены.
Выйдя из лавки, Будищев покосился на вовсю уже пригревающее весеннее солнышко. Дело шло к обеду, а у него с самого утра маковой росинки во рту не было. Тратить деньги еще и на посещение трактира, после того как договорился на квартиру со столом, ему показалось расточительством. Впрочем, идти домой с пустыми руками тоже не годилось, а потому перед возращением он заглянул еще в несколько лавок и, закупившись продуктами, отправился, наконец, домой.
Быстро добравшись до места, Дмитрий по-хозяйски ввалился в дом Филипповых и едва не уронил челюсть на чисто выскобленный пол. Как оказалось, Стеша взялась за стирку, и теперь стояла посреди большой комнаты перед ушатом горячей воды, в котором яростно драла вальком[10] рубашки и порты своего отца. А поскольку в доме было довольно жарко, девушка скинула кофточку и осталась в одной нижней сорочке. Брызги воды, летящие во все стороны, намочили ее, и мокрое полотно облепило уже вполне сформировавшуюся девичью грудь.
– Чего уставился? – немного смутилась она и, прикрывшись одной рукой, второй недвусмысленно взялась за валек. – Ну-ка, закати бельма обратно да дуй во двор!
– И в мыслях не было! – ухмыльнулся парень, но все же выполнил требование и поспешно ретировался.
– Знаю я все про ваши мысли!
– Стесняюсь спросить, откуда? – не смог удержаться от подначки Дмитрий.
– Ты еще здесь, охальник?!
– Ухожу-ухожу! Только это, я тут, как с твоим отцом уговаривались, харчу прикупил…
– В дверь просунь, а сам не вздумай входить!
– Не больно-то и хотелось, – усмехнулся постоялец, вытаскивая из сидора свертки с продуктами и просовывая в дверную щель. – Такого добра я много видел!
– Вот и хорошо, значит, и тут тебе нечего пялиться, – не осталась в долгу девушка. Затем, осмотрев купленные продукты, видимо, смягчилась. – Ты, поди, голодный уже? Сейчас закончу и будем обедать!
«Ну, не настолько, чтобы не обратить внимания на подробности», – с усмешкой подумал Дмитрий, но вслух предложил:
– Тебе, может, помочь?
– Это чем же?
– Ну, если полоскать закончила – давай развешу!
– С ума сошел? – в дверную щель высунулось лицо Стеши. – Или опозорить меня хочешь? Где это видано, чтобы мужики бабьей работой занимались!
Впрочем, девушка и впрямь быстро управилась без посторонней помощи. Буквально через четверть часа выполосканное белье было развешено. Пол насухо вытерт, а на столе волшебным образом появилась чашка с кашей, заправленная маслом.
– Садитесь, пожалуйста, – пригласила Дмитрия уже одевшаяся хозяйка дома. – Кушайте на здоровье!
– Люблю повеселиться – особенно пожрать! – весело отвечал ей Будищев, усаживаясь за стол. – А ты чего?
– Да я не голодная.
– Ты это брось. А то я себя чувствую как в ресторане. Садись за стол, и пообедаем вместе. Заодно расскажешь мне о здешнем житье-бытье. А то я тут человек новый, ничего не знаю. Давай, не стесняйся!
– Да я не стесняюсь. Просто хотела пойти с Настей попрощаться…
– Не ходила бы ты туда, девонька!
– Почему это?
– Ну как тебе сказать… в общем, зараза там. Не ровен час подхватишь – никакой доктор не вылечит!
– Какая еще зараза?
– Такая! Держаться надо от чахоточных подальше. Дом после них – дезинфицировать. Вещи лучше всего сжечь. Вот такие дела.
– Да я только на минуточку! Попрощаюсь и обратно…
– Еще, поди, поцелуешь покойницу?
– А как же…
– Верный способ заразиться!
Услышав уверенные речи нового знакомого, Стеша задумалась. Заболеть чахоткой ей никак не хотелось, но и не пойти казалось не по-людски. Но Дмитрий говорил так убедительно, к тому же он был грамотный. Отец сказал, что даже служил писарем, а такие люди многое знают и зря говорить не станут.
– Спасибо тебе, красавица, вкусно готовишь! – похвалил ее покончивший с кашей Будищев. – За водку не ругаешь, домашние дела делаешь, да еще и помощи не просишь… если так дело пойдет, я к тебе точно посватаюсь!
– Это вряд ли, – лукаво усмехнулась зардевшаяся девушка.
– Почему?
– Так отец велел говорить, будто ты ему племянник, а двоюродных батюшка венчать не будет! – звонко рассмеялась девушка, показав ровные белоснежные зубки.
– Хозяева! – раздался чей-то голос за калиткой.
– Кто там? – выглянула наружу Стеша.
– Это я, Семка!
– А, женишок! Чего встал, заходи в дом скорее!
Раздался шум шагов, и на пороге появился взлохмаченный мальчишка лет двенадцати. Сняв треух с вихрастой головы, он перекрестился на иконы и затараторил:
– Господин Барановский, Владимир Степаныч, велели вашему постояльцу собираться побыстрее и беспременно быть на заводе. Дело какое-то у них. Только велели, чтобы вы в форму оделись!
– Какую такую форму? – удивилась Стеша.
– Не знаю, – пожал плечами мальчишка. – Мне что велено, то и передал!
– Сейчас буду, – прервал их Будищев. – Только переоденусь.
– Ты, поди, есть хочешь? – спросила девушка Семку, пока постоялец скрылся за занавеской.
Тот вздумал было отказаться, но предательская слюна стала так обильно выделяться от запаха пищи, что паренек, несколько раз сглотнув, не выдержал и кивнул. Радушная хозяйка тут же наложила и ему полную миску рассыпчатой каши и пододвинула краюху хлеба.
– Отрежь колбасы жениху, – усмехнулся Дмитрий, услышав, как тот яростно скребет ложкой. – Видать, голодный.
Стеша, не переча, достала из принесенного им свертка кольцо колбасы и, отхватив ножом небольшой кусочек, подвинула его мальчишке.
– Ишь ты, – удивился тот, – господская еда!
– Жуй, пока не отняли, – усмехнулся молодой человек, выходя на средину комнаты.
– Охти мне! – всплеснула руками девушка, уставившись на надевшего военную форму постояльца.
Семка от удивления тоже бросил жевать и во все глаза смотрел на темно-зеленый, почти черный мундир с синими петлицами, блестящие унтерские басоны[11] на красных погонах с цифрами – 138, но самое главное, на звенящий ряд полного банта Георгиевских крестов и светло-бронзовую медаль за турецкую войну.
– Ишь ты! – только и смог выговорить мальчишка, глядя на все это великолепие.
– Варежку закрой, а то простынешь! – подмигнул ему Дмитрий, старательно начищая бархоткой орла на пряжке ремня.
Лежавшая на дне сундука форма немного примялась на местах сгиба, а просить погладить было неловко, но Будищев и без того выглядел в глазах Семки и Стеши просто ослепительно. Затаив дыхание, наблюдали они за его движениями, пока тот чистил бляху и сапоги. После чего он, водрузив на голову кепи с синим околышем, тщательно выровнял его козырек и обвел притихших подростков веселым взглядом. Сунув руку в карман, унтер-офицер вытащил маленькую, блестящую лаком коробочку и с легким щелчком открыл крышку. В воздухе ощутимо поплыл сладкий запах ванили.
– Держите, – протянул он детям по кусочку какой-то сладости, белой от покрывшей ее сахарной пудры.
– Что это? – почти простонал Семка, мгновенно проглотивший угощение.
– Рахат-лукум, – пояснил Дмитрий. – Турецкая сласть. С войны немного осталось.
Стеша, напротив, в отличие от приятеля, понемногу откусывала от лакомства маленькие кусочки и старательно рассасывала их во рту, блаженно наслаждаясь каждой частичкой вкуса. При этом у нее был такой довольный вид, что Будищев даже помотал головой, будто отгоняя наваждение, и неожиданно охрипшим голосом сказал Семену:
– Ну пойдем, что ли?
– Ага! – с готовностью отозвался тот и, нахлобучив на голову шапку, выбежал в дверь.
Всю дорогу он шел рядом с Дмитрием, стараясь попадать с ним в ногу, но постоянно сбиваясь от того, что с превосходством зыркал по сторонам, наблюдая, все ли видят, с каким героем посчастливилось ему пройти. Но большинство жителей рабочей слободки, включая его приятелей, были на работе, и только несколько совсем уж маленьких мальчишек и девчонок с восторгом увязались за ними, гордо маршируя по весенним лужам босыми ногами.
– А почему тебя Стеша женишком назвала? – поинтересовался Будищев.
– Так мы давно договорились, что я подрасту и женюсь на ней. То есть сначала, конечно, мастеровым стану, как батя. Он у меня – токарь! А потом посватаюсь!
– Что, прямо так и договорились?
– Ага! То есть это я ей говорил, а она смеялась, но раз не прогнала – значит, согласна! Так ведь?
– Ну, если не прогнала и по шее не треснула, наверное, согласна.
– По шее треснула, – признался поскучневший Семен. – Но не прогнала…
– Тогда даже не знаю, – пожал плечами унтер. – Женщины они, брат, загадочные существа! Никогда не угадаешь, что у них на уме!
– Это точно, – солидно шмыгнул носом потенциальный жених Степаниды Филипповой и в очередной раз сбился с ноги, шагая рядом с Будищевым.
Ипполит Сергеевич Крашенинников ехал на извозчике, погруженный в глубокие раздумья. Встречая иногда знакомых, особенно дам, он прикладывал руку к полям щегольского цилиндра, не забывая любезно улыбаться при этом, но мысленно он был так далеко, что никто и представить себе не мог как. Происходя из весьма достойной и небедной семьи староверов, Ипполит Сергеевич успел получить хорошее образование, открыть свое дело и преуспеть в нем. Большинство людей его возраста и положения страдали разве что от пресности и унылости жизни, отводя душу лихими купеческими загулами. Но господину Крашенинникову жгли сердце многочисленные обиды и гонения, которые его единоверцы потерпели со стороны никониан, еще со времен недоброй памяти царя Алексея Михайловича, которого в казенных учебниках отчего-то называли Тишайшим.
Впрочем, сам Ипполит Сергеевич был далек от религии. Наоборот, он, как человек мыслящий, был ярым противником как православных попов, так и духовных лидеров старообрядцев. И те, и другие казались ему в лучшем случае скучными схоластами, оторванными от реальной жизни, а в худшем – прожженными лицемерами, превратившими веру в доходное дело. Но как бы дурно он ни относился к служителям культа, правительство и особенно – царя он ненавидел еще больше. Александр Второй казался ему воплощением всего мерзкого, лживого и отвратительного в русской действительности. Убить его казалось ему делом, безусловно, правильным и полезным. Ведь вся эта ужасная, подавляющая все живое машина самодержавия, подобающая более туркам или персам, а не европейской стране, беспощадно и тупо давила все ростки нового. Великие реформы начала царствования, так обнадежившие всех прогрессивных людей, были остановлены. Возвысивших голос против угнетения – гноили в тюрьмах. И весь этот бездушный механизм держался лишь на одном стареющем сластолюбце, и если убрать из него скрепляющий стержень самодержца, он непременно рассыплется на мелкие осколки, сквозь которые прорастут ростки новой жизни. Наверное, поэтому он и пошел в террор.
– Господин Крашенинников! – раздался совсем рядом хриплый голос, вернувший, наконец, Ипполита Сергеевича в реальность.
– Придержи-ка, любезный, – дотянулся он своим зонтиком до спины извозчика, и тот послушно натянул поводья.
– Господин Крашенинников, – подбежал к коляске худощавый человек неопределенного возраста в драном пальто и облезлой шапке, некогда бывшей каракулевой. – Как хорошо, что я вас встретил. Нам совершенно необходимо поговорить!
– Ах, это вы? – приподняв бровь, спросил купец. – Садитесь!
Тот, не теряя ни минуты, залез в коляску и плюхнулся на сиденье рядом.
– Трогай, скотина! – велел Ипполит Сергеевич и снова толкнул зонтиком в спину вознице.
– Если бы вы знали, что со мной приключилось! – с жаром начал говорить встреченный им господин, но Крашенинников прервал его:
– Не здесь!
Впрочем, через четверть часа они достигли трактира, где купец заказал отдельный кабинет, в котором они, наконец, смогли побеседовать.
– Какими судьбами, Алексей?..
– Аполинарьевич.
– Да-да, конечно. Алексей Аполинарьевич.
– Как вы, вероятно, знаете, я был направлен на работу в сельскую местность, чтобы вести агитацию среди крестьян.
– Исполать вам, – равнодушно ответил Ипполит Сергеевич.
– Вы не верите в возможности пропаганды?
– Нет.
– Хм. Хотя я в последнее время тоже очень сильно разочаровался в этом деле!
– Вас стали бить?
– Откуда вы знаете?!
– Я просто так сказал.
– А… понятно. На чем я остановился?
В этот момент показался половой, принесший заказанные ими для виду чай и пироги. Пока разбитной ярославец с угодливой улыбкой раскладывал заказ на столе, они молчали, но как только он вышел, Крашенинников ответил:
– Вы остановились на том, что разочаровались в пропаганде.
– Да-да, – продолжил с набитым ртом Алексей. – Совершенно разочаровался!
– Вы голодны?
– Нет, то есть – да. Изволите ли видеть, почти двое суток ничего не ел. Простите великодушно!
– Ничего страшного. И что же вам угодно?
– Я хочу участвовать в настоящем живом деле, а не в этом убогом балагане. Эти крестьяне и попы – сущие ретрограды, стоящие за тирана ничуть не менее, чем казаки или самые реакционные из помещиков. Прирожденные рабы!
– Что вы говорите! Но отчего же вы пришли к подобным выводам?
– Как я уже говорил, в последнее время я работал в одной деревне под Рыбинском. Народ там темный и, несмотря на нищету, а может, и благодаря ей – забитый до ужаса. Я долго пытался их расшевелить, пробудить хоть как-то их человеческое достоинство, но все тщетно!
– Очень интересно!
– Вот именно! Но самое ужасное, что меня с самого начала невзлюбил тамошний священник. Редкостная скотина, доложу я вам!
– Что так?
– Ну, он сразу распознал мою агитацию и сказал односельчанам, что если они не выгонят меня, то появится полиция и всем будет плохо!
– Хм. И ведь нельзя сказать, что он не прав! И чем же все кончилось?
– Они потребовали, чтобы я убирался, а когда я отказался…
– Вас стали бить?
– Да, – поник головой неудачливый агитатор. – Я готов был положить свою жизнь на алтарь просвещения, а они…
– И как же вам удалось спастись?
– О, это очень интересная история! За меня заступился отставной солдат.
– Что вы говорите?!
– Да, именно так.
– И чем же вы вызвали такую симпатию? Или он сторонник прогресса и противник существующих порядков?
– Боюсь, что нет. Я пытался агитировать его, но он сразу отказался меня слушать и пообещал оторвать голову, если я буду приставать к нему с ерундой.
– И почему же он передумал?
– Не знаю. У меня сложилось впечатление, что он просто враждует со всей остальной деревней и был бы рад досадить им.
– Каково!
– Да-да, именно так. Кстати, он первый кулачный боец в тех краях, и когда он заступился за меня, добрая половина мужиков тут же разошлась, не желая принимать участие в потасовке.
– А вторая?
– Что вторая?
– Вторая половина. Ну, тех, у кого желание подраться не пропало?
– О, им пришлось несладко!
– Даже так?
– Именно так. Это просто какой-то ужас творился, как даст одному в лоб – тот и лежит, будто покойник. Потом другому, потом третьему, а когда один из мужиков попробовал схватиться за оглоблю, он пообещал ему ее засунуть прямо в…
– Спасибо, я понял, куда именно! И чем же все кончилось?
– Я сбежал!
– Что значит сбежал?
– То и значит. Я очень испугался. К тому же моя миссия явно кончилась крахом, и в моем дальнейшем присутствии не было ни малейшей необходимости.
– И вы бросили своего заступника одного?
– А что мне оставалось делать? Вы бы видели этих людей… да они же дикие, разве что сырым мясом не питаются! К тому же этот солдат и без меня прекрасно справлялся, пока не подоспел этот ужасный отец Питирим.
– И как же звали этого солдата?
– Не помню, кажется, Дмитрием.
– Любопытно… опять солдат из-под Рыбинска…
– Простите, а можно я еще покушаю?
– Да-да, конечно. Вы пока ешьте, а потом пойдете по этому адресу. Я предупрежу, вам там помогут.
– Большое спасибо. Вы не представляете, как я вам благодарен!
– Не стоит. И не торопитесь так, у вас еще уйма времени. Это мне пора.
– Вы уже уходите?
– Да. Дела, знаете ли.
– Простите, а вы не знаете, кто такой Троцкий?
– Э… кто?
– Троцкий.
– Нет, а что?
– Просто этот солдат, Дмитрий, когда я пытался его агитировать, сказал мне, будто я… как бы это… лгу, как Троцкий. Я думал, может, вы знаете?
– Никогда не слышал!
На заводе появление Будищева в парадной форме не осталось незамеченным. Только что начался обеденный перерыв, затих шум станков, стук инструмента, и мастеровые группами и поодиночке покидали рабочие места. Те, кто жил неподалеку, спешили домой, чтобы пообедать. Другим узелки с немудрящей снедью принесли дети. Третьи доставали харч из котомок и устраивались, где придется.
Степаныч с самого утра чувствовавший себя не в своей тарелке, едва прозвучал гудок, поспешно оставил свой пост и почти рысью направился на выход.
– Что это с ним? – недоуменно спросил один из подручных – молодой парень с чудным именем Афиноген.
– Да какой-то постоялец у него объявился, – угрюмо пояснил рябой слесарь Прошка. – Вот и торопится, старый хрыч!
