Иван Наумов
Балканский рубеж
Глава 2
Визжа резиной, белая «Ауди» вынырнула из сарая и свернула в сторону от Шаталова. Он выстрелил в колесо и промазал.
Наперерез машине из соседнего проулка выкатился БТР. «Ауди» рванула задним ходом – прямо на Шаталова. Со второй попытки он попал. Легковушка вильнула и вспахала бампером фанерную стену, пока не уткнулась в опорный брус.
Молодой босниец в адидасовском костюме выпрыгнул с переднего сиденья, но бежать было уже некуда. Подоспевшие американцы скрутили его и положили на землю. Водитель не смог вылезти через зажатую стеной дверь и обреченно полез из машины через пассажирское кресло. Шаталов взял его на мушку.
– Держи руки перед собой, – посоветовал он по-сербски. – Так, чтоб я видел. Выходи медленно, тут все вокруг нервные, пристрелят тебя ненароком.
Водитель, мелко кивая и держа ладони перед лицом, шагнул из машины на землю. Упаковали и этого.
Роджерс открыл задний багажник и присвистнул: под цветным одеялом лежало несколько карабинов, два «узи» и коробка с гранатами. Шаталов хлопнул его по плечу.
– Хорошая работа, Джимми. На медаль!
Возникший рядом Цыбуля напомнил:
– Трое было…
– Ну, ты машинку-то подгони! – негромко велел Шаталов.
Цыбуля исчез. Шаталов быстро ввел Роджерса в курс дела: показал, откуда выехала «Ауди», посоветовал поискать третьего контрабандиста. Американцы слаженно, как на учениях, начали окружать сарай. В проходах понемногу стал собираться рыночный люд, любопытствуя.
– Андрей, помощь нужна?
Это из бэтээра выбрался капитан Воронов. Надежный мужик и толковый офицер, только физиономия подкачала: всегда казалось, что Воронов либо только что выпил, либо с жесткого похмелья.
Шаталов кивнул на американцев.
– Не наша вахта, Вадим!
Те как раз, прикрывая один другого, проникли в открытый сарай. А что смеяться над их танцами, подумал Шаталов, грамотно действуют. Пулю схлопотать – дело нехитрое, лучше уж перестараться. Техника безопасности – штука нужная.
Где-то по ту сторону сарая хлопнула дверь, раздался предупреждающий крик миротворца, Роджерс прилип к рации.
Снайпер беспомощно шарил прицелом по лоскутному одеялу крыш. В прорехах между темными пятнами рубероида, ржавыми железными листами и кусками старого шифера мелькал силуэт бегущего человека. Босниец-контрабандист по задворкам торговых рядов выбрался с рынка, перепрыгнул широкую канаву, нырнул под защиту автомобильной очереди, побежал по обочине вдоль ожидающих проверки машин.
– Вижу его! Могу зацепить гражданских, – доложился снайпер, перекладывая решение на старшего.
– Никаких трупов в мою смену! – заквакал из рации голос Роджерса. – Возьмем так!
Беглец скинул с мотороллера худосочного подростка и прыгнул в седло. В прицеле снайпера замелькали борта грузовиков, крыши автомобилей.
– Восточная дорога. У него мотороллер. Уходит.
Отчаянно виляя, пригнувшись к рулю, контрабандист мчался мимо машин по краю обочины. С рыночной площади за ним устремился «Хамви» Роджерса.
Шаталов на ходу распахнул дверцу подъезжающего «уазика» и запрыгнул внутрь.
– Двигай, двигай, Цыбуля, не рассусоливай! – ткнул перед собой пальцем, показывая дорогу. – Вон туда, за будку!
– Так там проезда нету!
– Не зли меня! И береги колеса.
– Слушаюсь!
«Уазик» проехал по грудам битого шифера и выехал с задворков рынка на сносную проселочную дорогу.
– Вверенный участок, Цыбуля, надо знать до последней тропки, понял? И жми давай, не спи за рулем! Наш друг сейчас в поля ломанется, по шоссе за ним не особо побегаешь.
Расстояние между мотороллером и «Хамви» быстро сокращалось. Внезапно беглец притормозил и съехал с асфальта в сторону, пропал из виду за густым кустарником. «Хамви» остановился у обочины, Роджерс открыл дверь, встал на подножку. Тропинка между кустами спускалась к мосточку в две доски через прихваченный льдом ручей на дне глубокой канавы. Мотороллер на секунду показался на другом склоне и окончательно исчез в зарослях. Роджерс неразборчиво ругнулся.
А «уазик» мчал по проселку, прыгая на ухабах. Когда метрах в двухстах впереди на дорогу вырулил беглец на мотороллере, Цыбуля на радостях вдавил педаль в пол.
– Ядрена-матрена, наш хлопец, собственной персоной!
Машину подбросило на очередной кочке, Шаталов приложился макушкой о потолок.
– Цыбуля, под колеса смотри! Не уйдет твой приятель, тут некуда.
Разумеется, сглазил.
С какой-то боковой тропки-дорожки, фырча слабосильным малолошадным движком, на прямой участок между мотороллером и «уазиком» полез трактор, да еще и с подводой. Цыбуля ударил по тормозам и клаксону одновременно, машину проволокло юзом по грунту.
– Твою ж!.. – Не веря своим глазам, Шаталов смотрел, как медленно-медленно, словно во сне, трактор перекрывает им путь.
С подводы спрыгнула светловолосая женщина лет тридцати с плюсом в белом халате, побежала навстречу «уазику».
Цыбуля снова утопил клаксон в руль, от пронзительного сигнала стая дроздов взлетела из кустарника, а Шаталов ощутил, как заныла и запульсировала десна под давно шатавшейся пломбой.
А этой – хоть бы хны, идет, машет руками, что-то кричит. Шаталов привстал на подножке, сквозь кабину трактора увидел вдалеке спину беглеца, спрыгнул на землю.
– Глухая, что ли? – буркнул себе под нос.
И уже громче, по-сербски:
– Освободите дорогу!
– Помогите, пожалуйста! Транспорта другого нет, боюсь, не довезу!
На подводе, полулежа в сене, стонала роженица, обхватив руками огромный живот.
– Дорогу! В сторону примите! – повторил Шаталов. Толку – чуть.
– Из лагеря беженцев. Тут всего пятнадцать километров, но так мы за два часа не доберемся!
Медсестра? Врач? – уже подошла к нему вплотную. Глаза бешеные, волосы растрепанные.
– Вообще меня не слышит! – констатировал Шаталов по-русски. – Вот курица!
И в ту же секунду схлопотал звонкую и увесистую пощечину.
– Сам курица!
В общем, погоня не задалась.
Женщины разместились на заднем сиденье «уазика». Шаталов с каменным лицом изучал заоконный ландшафт. Контрабандиста и след простыл. Добрый и отзывчивый шофер не преминул поинтересоваться:
– Так за этим, на мотороллере, не едем уже?
– Цыбуля!
– Есть – не злить!
Роженица громко застонала.
Шаталов обернулся:
– Вы уж скажите ей, чтоб терпела. У нас техника казенная. Мы солдаты, а не врачи.
Ответ обескуражил резкостью и несправедливостью:
– Настоящие солдаты сейчас в Косове.
Шаталов, чувствуя, что закипает, снова уставился на дорогу. Не выдержал, добавил по-русски:
– Вот же язва!
Высказался – вроде как и отпустило!
– Так точно, товарищ майор! – поддакнул сержант.
Шаталов заново прокрутил в голове события дня: ориентировку от Бражникова, разговор с Роджерсом, захват подозреваемых.
– Ты хоть понял, Цыбуля, где эта «Ауди» стояла? Она внутри уже была, в зоне безопасности! Значит, кто-то ее туда впустил. Какой-то гаишник местный. Пошмонали для виду – и в сарайчик до темноты. А эти стоят, ушами хлопают! Все красивые из себя, рэмбо да терминаторы. У них под носом бронепоезд провезти можно, даже не чихнут. Союзнички!
Сдержанный смешок с заднего сиденья.
– А вы, девушка, не слушайте, вы же по-русски все равно не понимаете. Едете рожать – вот и не отвлекайтесь!
– По-сербски «Рэмбо» будет «Рэмбо», – сказала обидчица. – А знаете, как «Терминатор»?
* * *
«Уазик» въехал во двор больницы, Цыбуля подрулил прямо к дверям приемного покоя, помог роженице выбраться с заднего сиденья. Шаталов засмотрелся, как санитары укладывают ее на каталку, увозят внутрь. Новая жизнь, подумал он. Это хорошо. Родится мальчишка, а война уже кончилась. Все у него будет в порядке.
В его окошко постучали. Шаталов обернулся, неохотно опустил стекло.
– Спасибо вам, товарищ майор. Про Косово – извините… Ждем перевода еще с осени, и все никак. Здесь-то уже тихо. А там настоящая война. Спасибо – и удачи!
Легкие пальцы чуть коснулись его плеча, а потом она ушла. Полы расстегнутого халата – словно белые крылья. Красиво.
– Как вас зовут? – крикнул Шаталов вдогонку.
Женщина на секунду сбавила шаг, оглянулась через плечо.
– Ясна! Ясна Благович. Красный Крест.
Цыбуля плюхнулся на свое сиденье, покачал головой, резюмировал:
– Та еще язва, товарищ майор!
Шаталов задумчиво смотрел ей вслед.
– Да нормальная… Красный Крест…
Глава 3
Штаб Вооруженных Сил Юга России, Екатеринодар
Март 1920 года
От далекой артиллерийской канонады в просторном коридоре штаба Вооруженных Сил Юга России чуть подрагивали стекла. Ротмистр Арсений Андреевич Маевский, бледный, не до конца восстановившийся после тяжелого ранения, передвигался, опираясь на тросточку, в самый конец бесконечно длинного этажа. Ему навстречу прошли две сестры милосердия с большими красными крестами на передниках.
В конце коридора рядом с широкой двустворчатой дверью стоял письменный стол, адъютант поднялся навстречу Маевскому и открыл ему дверь в кабинет:
– Ждут-с!
Ротмистр приосанился, шагнул за порог. Дверь мягко закрылась у него за спиной. Отдал честь, щелкнул каблуками – как смог.
– Ваше превосходительство…
Из-за большого рабочего стола ему навстречу поднялся тучный седовласый генерал Тригоров, развел руки для объятий. На одном из двух посетительских мест перед столом сидела заплаканная дама, за спинкой ее стула стоял подросток.
– Арсений Андреевич, голубчик! Живой, на ногах! Рад безмерно!
– На ноге, Сергей Павлович. Отскакался Маевский, отмахался шашкой. Теперь вон… на подпорке.
Ротмистр впервые встретился с Тригоровым, тогда еще подполковником, накануне Германской. Со знакомыми из той невообразимо далекой жизни часто возникала особенная приязнь, сродство душ. Они обнялись. Затем генерал подвел Маевского к столу.
– Позвольте представить… Арсений Андреевич Маевский, ротмистр Первого Конного генерала Алексеева полка, герой Ново-Дмитровской и Тихорецкой. Софья Николаевна Келлер, вдова полковника Келлера. Ее сын Владимир.
– Сударыня, польщен знакомством… Юноша… – Ротмистр поцеловал даме руку, с подростком обменялся рукопожатием.
Тригоров усадил его напротив вдовы Келлера, вернулся в свое кресло, искренне поинтересовался:
– Как ваши, Арсений Андреевич? Есть ли вести?
Маевский неопределенно качнул головой:
– Последнее письмо получил перед Рождеством, из Гельсингфорса. С Божьей помощью, должны бы уже добраться до Берлина.
– Сколько сыну?
– Одиннадцать. – Внимательнее посмотрел на подростка, улыбнулся ему одними глазами. – Наверное, ровесник… Владимира? – Правильнее было бы сказать «ровесник Володи» и сократить дистанцию, но почему-то полное имя показалось более уместным.
Софья Николаевна словно не услышала вопроса. Владимир оробел и тоже не ответил. Повисла неожиданная пауза. Где-то неподалеку проснулась крупнокалиберная гаубичная батарея, стекла заунывно отзывались на каждый залп.
Тригоров ввел Маевского в курс дела:
– Софья Николаевна обратилась к нам по вопросу сугубо личному, но тем не менее связанному с историей и честью Добровольческой армии. Вы ведь были знакомы с полковником Келлером?
– Так точно, еще с Японской. Федор Вильгельмович командовал орудийным расчетом рядом с расположением наших разведчиков. Артиллерия здорово выручила нас под Мукденом. Более не встречались. Хотя по осени несколько директив из штаба приходили за его подписью. Сожалею, что не довелось свидеться.
Тригоров удовлетворенно кивнул:
– С самого начала Германской полковник Келлер служил у Михаила Васильевича Алексеева в штабе Юго-Западного фронта, затем стал его правой рукой в обоих Кубанских походах. И пережил Верховного руководителя, к сожалению, ненамного.
Софья Николаевна перехватила инициативу:
– Федор завещал, чтобы его похоронили в православной земле, рядом со своим командиром. Все удалось устроить. Он лежит здесь, в Екатеринодаре, поблизости от генерала Алексеева.
Ротмистр недоуменно посмотрел на Тригорова, на Келлеров:
– Так в чем же, собственно, вопрос?
Софья Николаевна ответила коротко и строго:
– Алексеева больше нет в могиле.
Предположения одно абсурднее другого замелькали у Маевского в голове. Удивляться в последние годы не приходилось ничему. Нынешняя война не жалела ни живых, ни мертвых. Тригоров разъяснил:
– Все идет к тому, Арсений Андреевич, что мы будем вынуждены оставить город. Памятуя о судьбе Корнилова, чье тело большевики вырыли из земли для надругательства и таскали по улицам на веревке, родственники Михаила Васильевича распорядились перезахоронить его за рубежом. Королевич Александр личным указом предоставил Алексееву последнее пристанище в Сербии. Прах Верховного руководителя уже покинул родину.
Щеки Софьи Николаевны пылали нездоровым румянцем. Блеск в глазах выдавал совсем не женскую решимость.
– Я лишь хочу выполнить волю мужа. До конца. Арсений Андреевич, вы смогли бы сопровождать нас в Белград?
Тригоров подался вперед, исподлобья посмотрел Маевскому в глаза:
– Присоединяюсь к этой просьбе. Расходы семья Келлеров берет на себя. Путешествие туда и обратно не должно занять более полутора месяцев. Но в наше смутное время дорога может быть сопряжена с непредвиденными трудностями, и мне было бы спокойнее, если бы семью полковника сопровождал надежный и благородный человек. Я не вправе отрядить кого-либо из офицеров действующей армии…
Маевский заиграл желваками:
– Я понял вашу мысль, Сергей Павлович. Не продолжайте.
* * *
«Дорогая Лида!
Сбои в почтовом сообщении, конечно, недопустимы, но простительны. Твое финляндское послание, отправленное в сочельник, настигло меня лишь в начале марта, и видела бы ты, каких только почтовых штемпелей не собрал конверт! Впрочем, легко ли найти человека, когда линия фронта качается туда-сюда подобно змее, танцующей под факирскую дудку, когда полки и дивизии снимаются с места за одну ночь? Очень надеюсь, что где-то между Ростовом и Екатеринодаром бродят в поисках меня твои послания из Стокгольма, Мальме, Копенгагена, Гамбурга, Берлина.
Изменчивая судьба рисует нам путь. Еще вчера я скучал в госпитале, ожидая, когда затянется пустяковая царапина и доктора соизволят отпустить меня в часть. А уже сегодня с новым заданием я отправляюсь в дорогу! Предстоит путешествие в глубокий тыл с важной и конфиденциальной миссией. Буду писать тебе при каждом удобном случае на берлинский адрес посольства.
Обними Андрюшу! Скучаю по вам. Твой Арсений».
* * *
Пока четверо могильщиков возились с веревками, приглашенный Келлерами старенький дьячок бормотал себе под нос монотонную молитву. Ни слова не разберешь. Может, и к лучшему – дело делалось странное, сомнительное.
Ротмистр Маевский, Софья Николаевна и Владимир стояли на краю разрытой могилы не шелохнувшись, ждали терпеливо, когда необходимое будет завершено. Дул порывистый и влажный южный ветер, заглушая неумолчный рокот приближающегося с севера фронта.
Наконец, могильщики ухнули по-бурлацки, навалились, потащили, дьячок затараторил быстрее, и из глубины могилы всплыл на веревках к поверхности земли темный лакированный гроб.
Глава 4
Селение Керген, территория под контролем ОАК
Автономный край Косово, Югославия
Январь 1999 года
Бетонное крошево и обломки кирпича похрустывали под ногами. Смук осторожно шел вперед. Пистолет в закрытой кобуре, руки на виду. На чужой территории нужно быть вежливым. Беза и Амир со своими людьми остались за околицей около джипов.
Раньше ему не доводилось бывать в Кергене. Земли Смука – и будущие земли Смука – лежали севернее. Селение казалось вымершим. Немудрено – когда на улицах звучат выстрелы и взрываются гранаты, человеческие существа умудряются забиться в такие щели, что и таракан позавидует. Разрушений было немного – десяток выбитых окон, пара разваленных стен. Вдалеке догорал амбар.
На крыльце ближнего дома показался узколиций рыжий парень в очках. Смук ожидал увидеть не его.
– Ты кто? – спросил Смук.
Блеснув очками, парень скрылся за дверью.
В проулок навстречу Смуку вышел рослый беловолосый альбинос в зимнем камуфляже. Как неначатая детская раскраска – минимум цвета.
– Здравствуй, Бледный! – сказал Смук по-албански.
Тот кивнул в ответ, исподлобья глядя на гостя.
– Птицы летят на мертвое мясо? – спросил Бледный; он говорил на албанском медленно, с сильным акцентом. – Зачем приехал, Фитим? Посмеяться над нашими потерями?
Не только, подумал Смук.
– Мы на одной стороне, Бледный, – сказал он, неторопливо и аккуратно подбирая правильные слова. – Мы делаем общее дело. Мне жаль, что югославы коварно напали на твоих людей. Ты знаешь, с кем вы сражались?
Фигура речи, не более – Смуку донесли, что никакого сражения не было. Набег на рассвете, часовые ликвидированы, молниеносная атака. Много жертв, уничтоженный арсенал. Взрывы было слышно очень издалека.
– Думаю, это Черный взвод, – сказал Бледный. – Говорят, полковник Брегич собирает опытных бойцов лично, по одному человеку, каждого смотрит сам. Это не обычные военные, а его ударный кулак. Гранаты в окна, потом добивали из автоматов. Очень быстрые. Цель – максимальный урон. Потом сразу отошли. Они действовали, как мы.
– Скольких ты потерял?
– Тридцать пять. Больше, – неохотно ответил Бледный.
Сегодня будет хороший день, решил Смук.
Бледный был уникальным полевым командиром – единственным пришлым на позиции такого уровня в ОАК. В его отряде почти не было косоваров и албанцев – в основном солдаты удачи с разных концов Европы и идейные борцы за всемирный халифат: саудиты, катарцы, пакистанцы.
Освободительная Армия Косова больше походила на средневековое войско. Не было единой вертикали управления, каждый полевой командир контролировал свою территорию и вел свой бизнес, вес каждого определялся количеством бойцов, оружия, денег. Стычки между отрядами происходили регулярно – всегда находилось что-то не до конца поделенное. Но для борьбы с общим врагом – югославской армией и полицией – полевые командиры умели ненадолго объединяться и забывать о разногласиях и личных счетах.
– Тридцать пять, – задумчиво повторил Смук. – Тридцать пять – и склад боеприпасов.
Альбинос стал белее обычного. Смук перешел на английский.
– Я хочу сделать тебе щедрое предложение, Бледный. Сегодня ты потерял треть своего отряда и то, чем воевать. Сейчас тебя можно взять голыми руками. Кто-нибудь обязательно захочет это сделать. Пока такого не случилось, приглашаю тебя и всех твоих бойцов под свое начало. У меня четыре помощника, станешь пятым. Подчинение лично мне, никому больше. По доходам договоримся, я не жадный, и пару интересных тем отдам под твой контроль. Все станет как прежде, только лучше и больше.
Смук развернулся и пошел к своим. Бросил через плечо:
– Подумай! Я пока выпью кофе.
* * *
Через десять минут отряд Смука увеличился с двухсот бойцов до двухсот семидесяти. Бледный был наемником, считать умел хорошо. За четверть часа они оговорили принципиальные моменты и остались довольны друг другом. Амир и Беза ревниво следили, как их командир обхаживает вчерашнего соперника.
– И еще, Фитим, – сказал Бледный напоследок. – Тут английские репортеры. Хотели сделать репортаж или что-то такое. Не успел с ними разобраться. Думаю, есть смысл тебе подключиться.
Какие еще репортеры, разозлился Смук, зачем? Но первый знак повиновения со стороны Бледного не стоило игнорировать.
– Поговорю с ними.
Англичан оказалось трое: тот парень в очках, которого Смук уже видел мельком, старший над камерой и микрофонами, худосочная замотанная ассистентка за тридцать в роли «подай-принеси» и вальяжный толстопузый мэтр-репортер. Когда Смук зашел в дом, оператор снимал лежащие на полу тела.
– Добрый день! Это вас направили для интервью? – сказал репортер на плохом сербском.
– Вы приехали, чтобы поговорить со мной на собачьем языке? – по-английски ответил Смук. – Говорите на родном, только не очень быстро, и я все пойму. Меня зовут Фитим Болла, я командир отряда, входящего в Объединенную Армию Косова, и отвечаю за эту территорию. А кто вы такие?
– Съемочная группа телеканала… – репортер назвал незапоминающуюся аббревиатуру. – Готовим материал о повстанцах, о тяготах жизни на военном положении, злодеяниях югославской армии, хотим дать европейскому зрителю правильное понимание ситуации в Косове.
Смук пожал плечами:
– Снимайте, я не против. Считайте, что здесь вы под моей опекой. В случае чего ссылайтесь на меня.
Он хотел уйти, но остановился, услышав голос ассистентки:
– Фитим Болла! Он же Смук, что по-сербски означает «полоз», большая змея. С августа девяносто восьмого в розыске, обвиняется по восьми статьям Уголовного кодекса Югославии.
Она стояла в углу над трупом женщины и зачитывала информацию из небольшого блокнота. Никакие они не журналисты, подумал Смук. Теперь он обратил внимание на мягкие повадки и расчетливые движения оператора, заметил его сбитые костяшки. И репортер только казался толстым – под слоем жира и одеждой свободного кроя угадывался мощный мышечный каркас. Смук осторожно повел руку к кобуре.
– Вы получили образование в Цюрихе, факультет права. Говорите на пяти языках, – продолжила ассистентка, перешагнула через труп и пошла к нему. – Рада познакомиться, господин Болла! Меня зовут Робин. Большая удача, что мы встретились именно сейчас.
Она по-мужски протянула руку, сбитый с толку Смук пожал ее. Цепкие холодные пальцы.
– Кто вы такие? – переспросил он.
– Мы – друзья, – ответила Робин. Уже стало очевидным, что старшая здесь она, а оператор и репортер исполняют роль телохранителей. – Югославы взялись за ОАК не на шутку, и вам нужна помощь. Мы приехали помогать.
* * *
В Кергене пришлось задержаться. Люди Смука – в явном меньшинстве – с опаской расположились рядом с бойцами Бледного. Недоверие не исчезает за один день, к новичкам предстояло присмотреться и привыкнуть.
Робин с помощниками и Смук в сопровождении Бледного пришли на опушку леса, где в вырытую траншею были свалены тела погибших оаковцев. Они не были косоварами, смерть настигла их на чужой земле.
– Слишком много обмундирования. Надо найти гражданскую одежду и переодеть их, – велела Робин. – Сколько местных жителей погибло?
– Четверо, – ответил Бледный.
– Дети есть среди них?
– Нет.
– Досадно.
Робин спустилась в траншею, перевернула одно из тел, всмотрелась в лицо взглядом художника. Араб, курчавая черная борода, низкие надбровные дуги, оскаленные зубы.
– Этого уберите пока, портит картину.
– В одной из моих деревень сегодня умер мальчик, – сказал Смук. – Воспаление легких, упустили.
– Везите, – сказала Робин. – Это ненадолго, вернем в целости.
Почему нет, подумал Смук. Вдруг это сработает. Не ждать, когда casus belli появится, а создать его своими руками.
Смук предпочел бы, чтобы с неба упал контейнер с оружием и амуницией, это было бы хорошей и понятной помощью. Но прямой путь не всегда самый короткий. И ему нравилось, что рядом появился новый союзник.
* * *
Вторую порцию журналистов доставили рано утром. Небольшой автобус, отправленный Смуком, ехал от албанской границы всю ночь. Если вдуматься, очевидное свидетельство успехов ОАК.
Для встречи Смук сменил военную форму на одежду, больше подходящую сельскому учителю: вельветовые брюки, поношенный шерстяной пиджак, свитер грубой вязки с высоким горлом. Очень мирный вид. Правильный облик для предстоящего мероприятия.
Немцы, швейцарцы, американцы, французы. Если верить списку, все – корреспонденты, не вылезающие из горячих точек, привычные ко всему. Смук наблюдал, как помятые, невыспавшиеся, напряженные гости по одному спрыгивают на землю с высокой подножки, прижимая к груди камеры, раздвижные штанги микрофонов, дорожные сумки. Настороженно оглядываются, инстинктивно жмутся друг к другу. Жалкое зрелище, стадо воинственных овечек.
Делегацию встречали староста Кергена и седенький мулла. Староста знал по-английски только «Здравствуйте!» и «Спасибо!», поэтому потратил словарный запас в первую же минуту, обойдя всех приехавших и лично поприветствовав каждого. Мулла не переставал улыбаться и молча кивал всем издалека. Вокруг метались активисты из местных, перекрикивались по-албански, чем только создавали суету.
К счастью, с журналистами приехал переводчик – какой-то студент из Тираны не отказался от хорошей подработки. Непривычный к косовскому диалекту, он все время переспрашивал, а переводил только то, в чем был уверен. Но лучше, чем ничего.
Наконец, гостей провели в большой армейский шатер, установленный накануне и с вечера прогретый калориферами, предложили завтрак. Прессу надо кормить, вспомнил Смук слова Робин.
Когда журналисты перекусили и немного взбодрились, их повели к захоронению.
– Кто успел поставить свет? – краснощекий немецкий репортер толкнул локтем своего оператора, тот тоже недоверчиво осматривал прожекторы и отражающие экраны, установленные полукругом по краю ямы.
– Ваши британские коллеги, – счел нужным вмешаться Смук, и его швейцарский немецкий был безупречен и мягок, – прибыли несколько раньше. Решили воспользоваться преимуществом и, не теряя времени, приступили к съемке. Не беспокойтесь, мы взяли с них слово, что до пресс-конференции никакой материал в эфир не уйдет.
Немцы удовлетворенно кивали, с любопытством рассматривая обратившегося к ним рослого косовара. Уверенный взгляд, волевое лицо, учтивая речь образованного человека. Немецкий выше всяких похвал. Такого парня можно выносить на обложку. Понять бы, кто он.
– Невозможно на это смотреть, – всхлипнула американка.
Защелкали объективы. В глубокой траншее были свалены тела мужчин, женщин, детей, присыпанные песком. Точнее, тело одного ребенка лежало самым верхним – но кто знает, что там, в глубине?
– Югославы не хотят понять, – спокойно и скорбно сказал Смук, – что каждый косовар мечтает о свободе для своего народа. И они готовы убивать. ОАК – это наши силы самообороны, попытка косоваров защититься от сербского геноцида.
Красные огоньки видеокамер, выпученные зрачки объективов окружали его со всех сторон.
– Косово в огне, – добавил Смук. – Услышьте нас, нам нужна ваша поддержка!
Может сработать, подумал он, слушая себя со стороны, щурясь от фотовспышек. Робин наблюдала за ним из задних рядов. У нее тоже сложился удачный день.
