Иван Митряйкин
Спящие
Глава вторая
Я медленно ехал по поселку в сторону дома. Все куда-то спешили, кто-то с сумками, кто-то с тележками, тащили за руки плачущих, ничего не понимающих детей, махали руками, кричали, что-то доказывали друг другу. На дворовых стоянках спешно набивали добром багажники, спешили до перекрытия дорог уехать подальше от города, на дачи, а может просто к родителям. Я не знал, я ничего не знал. Я не слышал, что они говорят, о чем спорят, что пытаются доказать, и кого убедить. Мои окна были закрыты, и я слышал только гул своего двигателя и прорывающиеся откуда-то из глубины поселка, сирены. Немое страшное кино. Пахло паникой. А мимо проносились тяжелые военные джипы.
Как ни странно, но на парковке были места. Я открыл дверь, и тут же в нее врезалась куда-то спешащая бабка с тележкой, нагруженной до половины пакетами с гречкой, мукой и еще чем-то непонятным. Грязно и безвкусно выругавшись, она посмотрела на мое невозмутимое, не склонное к скандалу лицо, и поинтересовалась:
– А где у вас тут новый Евроопт открыли?
– А вот тут, бабуля, за углом, – я показал рукой, в какую сторону ей идти.
Смачно плюнув мне под ноги, она заковыляла прочь, поскрипывая несмазанными колесами. Какой интересный персонаж. Надо запомнить на будущее. На будущее? Будет ли это будущее?
На кухне слышались голоса и перебор гитарных струн. Я просунул голову в проем, вся честная компания в сборе. Дядя Федя играл на гитаре и негромко напевал.
Не покупают никакой еды –
Все экономят вынужденно деньги.
Холера косит стройные ряды,
Но люди вновь смыкаются в шеренги.
Кивнул им вместо приветствия и прошел к себе в комнату, взял разрешенный коньяк. Поискал, лимона не было, но нашлось полплитки горького шоколада. Сойдет.
Убытки терпит целая страна,
Но вера есть, всё зиждется на вере.
Объявлена народная война
Одной несчастной, бедненькой холере*.
(*Песня «Холера», В. Высоцкий)
Увидев содержимое моих рук, дядя Федя отложил гитару и широко улыбнулся.
– Антошка, ты святой, святой Антоний чудотворец, – и полез в боковой шкафчик, где стояла посуда именно для таких случаев.
Ночь прерывалась сиренами, шумом драк и пьяными криками. Мы не спешили, я сидел в своем углу на стиральной машине и медленно потягивал коньяк, очень медленно. Мне обычно удается растянуть сто – сто пятьдесят граммов на всю пьянку. Ну не люблю я напиваться. Остальные были не такими гурманами. Выпили. Серега сходил к себе и пришел с бутылкой хорошей водки, видимо жена принесла с работы. Принес тихо, без своих обычных шуток и бахвальства.
– Твоя где, на работе? – спросил я его.
– Нет, дома, они сегодня и завтра еще работают, но она не пошла. Дома с детьми.
– О! И Чехов тут, – в кухню заглянул Паша, спортсмен, живущий в нашем крыле. Они с женой тащили тяжелые сумки. Его супруга кивнула, здороваясь, и окинула нас презрительным взглядом. Она была из верующей семьи и нашу компанию не любила. Может она и права. Хотя в обычное время мы собирались не так часто. Паша занес сумки и вернулся.
– Ну, Чехов, написал что-нибудь новенькое?
Паша был критиком от народа, он читал все мои работы и беспощадно их критиковал. Веселый парень.
– Я, Антон Павлович Иванов.
– Хоть Городецкий, мне то все равно. Так есть что-то новенькое?
Я вспомнил сегодняшнюю бабульку с тележкой.
– Экспромт. Записывай:
«Смеркалось… Осторожный стук в дверь прервал мои размышления. Хорошо. Очень хорошо, что отвлек, а то сидеть и размышлять «ни о чем» я могу бесконечно долго. Хромированная ручка медленно повернулась и на пороге, бросая длинную нескладную тень на мой стол, возник Павел. Хороший лохматый человек с обезоруживающей улыбкой, фантастическими знаниями в области программирования и всего, что с этим связано. Я поднялся, сделал пару шагов на встречу, и мы пожали друг другу руки.
– Привет-привет! Будь осторожен! Я с улицы, а на руках может быть вирус, – серьезным тоном заявил гость. Вот такое новое приветствие. Я указал ему на кресло напротив моего стола, присели. Жестом, каким угощают дорогих гостей контрабандными кубинскими сигарами, подтолкнул ему через стол упаковку спиртовых салфеток.
– Угощайся.
– С удовольствием, – произнес Павел, и мы несколько минут молча, синхронно протирали руки. Выкинув салфетку в корзину, я откинулся на кресле.
– И так, как продвигается…
Тишина, никто не стучится в дверь, никому не нужны подписи, решения, ответы. Офис пуст и некому помешать неспешной беседе двух маленьких людей, затерянных в паутине всемирного карантина. Сколько сейчас таких же Антонов и Паш, Маш и Наташ, сидят и беседуют друг с другом, при этом тщательно протирают руки спиртовыми салфетками и неосознанно отодвигаются все дальше и дальше от собеседника, отдаляясь, чтобы больше никогда не сблизиться.
Он устало поднялся и протянул руку прощаясь.
– Значит до вторника?
– До вторника.
– Я еще угощусь, – указал подбородком на упаковку, – уж очень они у тебя хорошие, качественно пропитанные.
– Пожалуйста, – милостиво позволил я, – запас пока есть.
Хлопнула дверь, и я остался в одиночестве.
Автомобиль подмигнул сигнализацией и пригласил меня в теплый, комфортный салон. Улицы были пустынны. Я застыл, вдыхая чистый теплый воздух. Как хорошо жить. Просто жить. Вдалеке прошла женщина в медицинской маске, ей на встречу, распугивая перегаром все живое, прошатался мужичек, остановился, вскинул на меня мутные глаза и спросил:
– Спички есть? – и зачем-то показал большой окурок.
Я отрицательно покачал головой и нырнул в уютный полумрак салона. Спрятался.
Как ни странно, но на парковке были места. Я открыл дверь, и тут же в нее врезалась, куда-то спешащая бабка с тележкой, нагруженной до половины пакетами с гречкой, мукой и еще чем-то непонятным. Грязно и безвкусно выругавшись, она посмотрела на мое невозмутимое, не склонное к скандалу лицо, поинтересовалась:
– А где у вас тут новый Евроопт открыли?
– А вот тут, бабуля, за углом, – я показал рукой, в какую сторону ей идти.
Смачно плюнув мне под ноги, она заковыляла прочь, поскрипывая несмазанными колесами.
Была среда, день третий. Все только начиналось…».
– А почему тень длинная и нескладная, – обиделся Павел. – Я же широкий и складный.
– Я художник, я так вижу, – выдал я древнюю шутку.
Проснулся я от того, что меня чем-то укололи. Надо мной стояла Светлана, уже в домашнем халате, в ее руках был шприц. Лицо в тусклом свете, подающем из коридора, казалось почти черным, уставшим.
– И что ты мне вколола?
– Нужный укол, он тебя поддержит, что-то вроде витамина.
– А чего не разбудила?
Светлана демонстративно потянула носом, – подумала, что в тебе достаточное количество снотворного, чтобы ты не проснулся.
– Так подождала бы до утра.
– Не хочу я ждать до утра. Ну а если ты уже проснулся… – Светлана ловко разделась и скользнула ко мне под одеяло, прижимаясь голым горячим телом.
На следующее утро не проснулась Наталья, Серегина жена. Он постучал ко мне в двери и растерянно спросил, что ему сейчас делать. Мы позвонили его теще, в полицию и скорую помощь. Теща приехала первой. На грузной пожилой женщине не было лица, но она не плакала, зашла в комнату и молча стояла около кровати, прижимая к себе внучек, иногда проводя по их волосам дрожащей рукой. На скорой вместо врачей были люди-космонавты, как я их называю за одетые на них противочумные костюмы. Они упаковали тело в зеленый мешок, погрузили в машину, не закрывая лицо и увезли, дав Серёге подписать какие-то бумаги. Он всё порывался поехать с ними, но его не пустили. Попросили подождать, пообещали, что с ним свяжутся. Тёща увезла девочек, и Серега остался один, растерянный, трезвый, не знающий ни куда ему идти, ни что делать. Весь смысл его существования исчез, исчез вместе с этой красивой, сварливой, гулящей, любимой женой, которая родила ему двух дочерей и ушла, ушла первая. А вернется ли, никто не знал.
