Иван Любенко
Слепень

Выражаю благодарность актёру театра и кино, режиссёру Николаю Васильевичу Денисову

Выпили все, но яду недостало, а палач сказал, что не будет больше тереть, если не получит двенадцать драхм – столько, сколько стоила полная порция цикуты.

Плутарх. «Сравнительные жизнеописания. Фокион»

I

Ставрополь, 18 января, воскресенье

1909 год царствовал уже две с половиной недели. Новогодние праздники закончились, и жизнь вошла в привычное русло: городская власть правила, судьи выносили приговоры, полицейские арестовывали, адвокаты защищали, врачи лечили, учителя преподавали, газетчики врали, а дворники с трудом справлялись с сугробами… Словом, всё как всегда. Зима. Темнеет рано. И вечерами в печных трубах воет вьюга, а кажется, что одинокая волчица ищет потерянную стаю. Правды ради надо заметить, что хищников уже не раз замечали в предместьях города.

– А слыхали, Клим Пантелеевич, что на 5-й Заташлянской волки почти всех собак, из тех, что на привязи, за ночь съели? – доктор Нижегородцев сделал глоток конька и неуверенно выдвинул белую ладью на поле а3.

– Скажете тоже – «на улице». Там этой улицы всего пять домов, а дальше поля и лес в балке. Охотиться – одно удовольствие. Ничего удивительного – окраина. – Ардашев поставил чёрного коня на f6. – Вам «гарде»^[1], Николай Петрович.

– Это мы легко исправим-с, – Нижегородцев вернул ферзя на прежнее место. – Но волки – это ещё не самое страшное. Вы читали сегодняшний выпуск «Голоса Ставрополя»?

– Нет, ещё не успел. – Присяжный поверенный сделал безобидный, на первый взгляд, ход королём.

– А я прочёл – городская сенсация, знаете ли, – усмехнулся доктор и перешёл в наступление слоном.

– У нас по-другому не бывает, что ни день, то сенсация. А лучше бы о реальных ставропольских нуждах писали. На Ташлу вечером извозчики даже летом не хотят ехать. Ни одного фонаря. Перед Епархиальным училищем, по Архиерейскому переулку, вечная грязь. После дождя – болото. Местные жители хворост на дороге укладывают, чтобы телеги не вязли. Почему бы об этом не написать? Или о Воронцовской роще, которая давно требует более внимательного отношения. Старые полузасохшие деревья давно пора вырубить и посадить новые. Хорошо бы и Александровскую площадь привести в порядок. Город наш богатый, купеческий. Зерно возим за границу, а сколько у нас электрических фонарей? Три десятка, ну пять от силы – позор. Чем вообще городской голова занимается? Или он считает, что его главная задача – в управе штаны просиживать?.. А кстати, что там в газете?

– Городу объявлен ультиматум. Три дня дано на его принятие. – Николай Петрович взял чёрную пешку и довольно улыбнулся.

– Может, передумаете? – спокойно предложил Ардашев. – А то ведь следующим ходом вам шах и мат.

– Проиграл так проиграл. Перехаживать не буду. Не повезло-с, – махнул рукой доктор.

– Так и что там за ультиматум? – наполняя рюмку гостя, вновь поинтересовался хозяин дома.

– Извольте полюбопытствовать, – Нижегородцев извлёк из внутреннего кармана пиджака газету и протянул адвокату. – Прямо на первой полосе. Под заголовком «То ли верить, то ли нет».

– Нашёл. – Ардашев сделал из рюмки глоток и принялся читать: – «В нашу редакцию пришло письмо следующего содержания. Смеем надеяться, что полиция не оставит эти угрозы без внимания. Итак, приводим текст полностью, дабы нас не упрекнули в желании его скрыть: “Настоящим уведомляю всех горожан, что мною уже проведён суд над самыми мерзкими и низкими людишками Ставрополя. Я предлагаю им, уже осуждённым, покаяться, читая молитвы в искупление грехов, и заявить об этом искренне, отправив письменное покаяние по адресу: Ставрополь (губернский). Почтамт. До востребования. Подателю рублёвой купюры ВГ 387215. И сделать это надобно до 25 января. Только в этом случае мною может быть принято решение об освобождении от наказания этих лиц в связи с признанием вины. В случае неполучения покаянных писем всем осужденным преступникам приговоры будут приведены в исполнение в соответствии с нижеуказанным, а именно: 1. Старший советник губернского правления коллежский асессор Бояркин Виктор Самсонович обвиняется “в растрате казённой собственности, мздоимстве и противозаконных поступках при заключении подрядов” и приговаривается к смертной казни. 2. Судья окружного суда надворный советник Приёмышев Павел Филиппович обвиняется в “умышленном назначении виновному наказания ниже того рода, которое определено ему законом, из корыстных побуждений, а также в осуждении заведомо невиновных лиц” и приговаривается к смертной казни. 3. Вольнопрактикующая врач Кирюшкина Екатерина Ивановна обвиняется в неоднократных “преступных изгнаниях плода” и приговаривается к смертной казни. Засим откланиваюсь, Слепень”».

– Простите, но кто отважился печатать этот бред? Это же оскорбление! Люди, указанные в качестве обвиняемых, могут быть просто оболганы. Как бы там ни было, но у нас существует презумпция невиновности. Мало ли какому умалишённому что кажется? Как мог пойти редактор газеты на такой шаг и поставить в номер подобный пасквиль? – Ардашев вернул газету, поднялся и заходил по комнате.

– Вы правы. Тираж пытаются арестовать, но куда там! Расхватали! Главный редактор поясняет, что был в командировке в Медвеженском уезде, а его заместитель Кухтин распорядился пустить письмо в номер. Сенсация! Хотел тираж поднять. Сидит теперь у Поляничко и даёт объяснения. Все там. И даже Тимофеева – хозяина типографии – и того притянули. Полицмейстер, говорят, лютует. Губернатор ему разнос учинил. Скандал на всю губернию.

– Откуда вам известны такие подробности?

– На Николаевском проспекте встретил судебного медика. Он и поведал.

– Деяния Кухтина, этого щелкопёра, подпадают под статью «О клевете и распространении оскорбительных для чести сочинений, изображений или слухов». Для возбуждения уголовного дела необходимо всего лишь заявление одного из лиц, указанных в газете. На этот раз, думаю, ему не отвертеться. Максимальное наказание предусматривает восемь месяцев заключения. Дадут семь с половиной.

– Ваша правда, Клим Пантелеевич. И поделом!

Глядя в окно, Ардашев проронил:

– Его может спасти только одно – приведение приговора в исполнение.

– Да что вы такое говорите? Неужто сие возможно? – доктор удивлённо приподнял брови.

Адвокат повернулся:

– А почему нет? Мы разве с вами мало чудес видели? Достаточно всего одной смерти, и он останется на свободе. До какого там числа ультиматум?

– До двадцать пятого.

– Сегодня восемнадцатое. Он дал им неделю. Разумно. Но за это время невозможно привлечь Кухтина к ответственности, судить, вынести приговор и отправить в тюрьму. Даже после окончания предварительного расследования обвиняемому даётся семь дней на поиск и выбор защитника. Так что его может спасти только чья-либо смерть либо неудачное покушение на кого-нибудь из приговорённых. Что ж, посмотрим, дорогой друг, чем закончится этот канкан.

II

– А известно вам, господин хороший, что всего через несколько минут вы окажетесь на нарах? – начальник сыскного отделения Поляничко растёр между пальцами табак, вложил в каждую ноздрю и, разразившись оглушительным чиханием, высморкался в платок.

Кухтин сидел на стуле и смотрел в пол, боясь поднять глаза. Наконец он вымолвил утомлённо:

– Вы уже битый час меня мучаете. Я сто раз вам объяснил, что без злого умысла передал в номер этот материал. Хотел интерес к газете поднять. «Северокавказский край» нас совсем задушил. Тиражи падают. Подписчиков почти нет. Вот я и решил…

– Ну-ну, он «решил», – передразнил Каширин и, взглянув на Поляничко, добавил: – Я вот тоже решил, душа египетская, вас в камеру отправить. Из какого сословия будете?

– Из разночинцев. Отец служит священником Казанской церкви в селе Привольном Медвеженского уезда.

– Во как! Думаете, попадёте к дворянам, чиновникам, купцам и себе подобным? Ан нет! Переведём к каторжным, беглым. Они вас к утру по частям в карты проиграют. Знаете, что такое по частям? Свяжут, в рот тряпку засунут и будут глумиться. Сначала пальцы отрежут, потом уши, следом нос…

– Что вам от меня надо? – стуча зубами, пролепетал газетчик.

– Как к вам попало письмо? – справился полицейский.

– Я его вынул из почтового ящика. Оно же со штемпелем. Его отправили по почте. Как и другие письма, что пришли в этот день.

– Допустим, – согласился Каширин, – но объясните, почему сразу к нам не пришли? Почему ждали выхода своей паршивой газетёнки и уже мы наведались к вашей светлости, а?

– Да потому что тогда вы бы ни за что не разрешили напечатать в сегодняшнем номере это обращение. Неужели не понятно? – возмутился репортёр.

– Посмотрите на него! Он ещё и кипятится! Какой наглец! – нахмурился Каширин.

– В общем, так, – вмешался Поляничко. – Пока ступайте домой и считайте, что находитесь под домашним арестом. Думаю, сегодня к вечеру мы получим заявления от потерпевших, и передадим материалы судебному следователю. Плачет по вам статья 1535 Уложения о наказаниях. Время не теряйте: собирайте тюремный сидор. Ну а ежели что вдруг вспомните ненароком – приходите. Завсегда рады новостям.

Дверь за Кухтиным закрылась.

– Ваши соображения, Антон Филаретович. Какие меры собираетесь принять? – Поляничко уселся в кресло и принялся листать настольный календарь.

– Я, естественно, понимаю, что все эти угрозы – блеф. Но отыскать наглеца надобно. Есть у меня на этот счёт, Ефим Андреевич, одна мыслишка. Я отправлю письмо на почтамт с пустым конвертом и укажу обратный адрес, к примеру, судьи или докторши. И посажу агента на выдачу корреспонденции. Стоит «шутнику» протянуть рубль с указанной серией – мы его цап-царап!

– А зачем письмо-то отсылать? Пусть лучше наш человек там находится и ждёт того, кто предъявит указанный рубль.

– Можно и так. А что, если он слежку учинит за отправителями? – усомнился помощник начальника сыскного отделения.

– Он что, за всеми тремя разом следить будет? Смех! Не выдумывайте. Просто посадим человека на главном почтамте, и всё.

– А если преступников несколько? – не сдавался Каширин. – Всякое может быть.

– Послушайте, Антон Филаретович, я готов держать с вами пари, что никаких злодеев вообще нет. Это чьи-то глупые шутки. Если бы Кухтин выбросил злосчастное письмо в мусорную корзину, всё было бы в порядке.

Поляничко задумался на миг, но тут же спросил:

– А вдруг он сам придумал всю эту катавасию?

– То есть газетчик его и сочинил? – переспросил Каширин.

– Ага, для поднятия тиража. А теперь боится в этом признаться. – Поляничко поднял вверх указательный палец и добавил: – Допускаю, что всё это они заранее согласовали с редактором. И тот, чтобы отвести от себя подозрение, выдумал командировку в Медвеженский уезд.

– Резонно. Пожалуй, надо проверить их «Ундервуды» на предмет совпадения печатных следов букв на бумаге и в письме.

– А вот это правильно. И не теряйте времени. Стало быть, первое: готовим материал для передачи судебному следователю Леечкину по статье о клевете, распространении ложных слухов и оскорблениях; второе: внедряем своего агента на почту и третье: проверяем печатные машинки этой несчастной газетёнки. Всё. – Поляничко поднялся и одёрнул полы пиджака, – пора к полицмейстеру на доклад. А вы занимайтесь, Антон Филаретович, занимайтесь. Работы – непочатый край.

III

24 января, суббота

Впервые за последние три дня коллежский асессор Виктор Самсонович Бояркин проснулся в прекрасном настроении, и причин тому было две. Во-первых, угрозы безымянного злодея не проявились, несмотря на то что Виктор Самсонович никаких покаянных писем не писал, а во-вторых, приснился ему сладкий, как первый поцелуй, сон и вставать не хотелось. Пригрезилось, что он самый настоящий персидский шах и в гареме у него все пятьсот учениц женского духовного училища, что на Невинномысской улице. Этакие лапоньки-скромницы. А верховодит этим «цветником» его любовница, актриса местного театра Людочка Заславская. Готовит себе достойную, так сказать, смену, обучая невинных красоток разного рода любовным премудростям. «К чему, интересно, снится гарем? – пронеслась в голове любознательная мысль. – Супружница наверняка знает, так ведь у неё не спросишь. …Актриска моя небось ещё в кроватке нежится. У неё сегодня вечером премьера. Обязательно сходим с супругой. А в понедельник надо к ней заглянуть, – он сладко облизал губы, – почти неделю не виделись. Служба-с. Оттого, верно, и приснилась… негодница».

Виктору Самсоновичу совершенно не хотелось отпускать эти приятные мысли, и потому он продолжил фантазировать. «А вот бы и правда гарем завести? Ну, можешь себе позволить – изволь! Ты состоятельный человек, не какой-нибудь там инженеришка на заводе Руднева и Шмидта или земский врач в уезде… Конечно, не купец первой гильдии и даже не второй, но всё же деньжата имеются. Так почему нельзя жить, как хочется?» – старший советник губернского правления тяжело вздохнул и пришёл к выводу, что ничего подобного в Ставрополе сделать не дадут. «Ещё и в тюремный замок упрячут». От этой мысли затошнило, ведь в городской тюрьме он, как член попечительского комитета «О тюрьмах», был второго дня. Правда, вместо обхода камер попил чаю в кабинете начальника и через полчаса уехал с подарками, но осадок остался нехороший, будто ночью попал на кладбище, да ещё в осеннюю распутицу. Грязь и страх. И серая безысходность. В коридорах хоть нос закрывай, никакой «Брокар» не поможет. «А всё-таки надобно съездить в епархиальное женское училище на Софиевской площади, начальницу навестить, на воспитанниц поглядеть…».

Из приятного полузабытья вывел механический звонок. Не телефонный, а дверной. Он был не такой, как обычно, а тревожный. Так звонят, когда приносят телеграмму о смерти родственника или доставляют судебную повестку. «Не к добру», – мелькнула липкая, как холодный пот, мысль, и сердце застучало, точно молоточек будильника.