Иван Кузнецов
Намек. Архивный шифр

Глава 2
Масонский ампир

Николай хмуро смотрел в пол.

Ещё не поздно наняться на строительство трамвайных линий. Зовут на хорошее место. Да после болезни тяжеловато приходится. Но есть ради чего перетерпеть. Мало, что заработная плата – жильё! Новый, чистый, разгороженный барак – плохо ли?! Главное: верная возможность в скором времени перейти в учётчики. Тогда – прощай, тяжёлый ручной труд с киркой и заступом, прощайте, тачки, гружённые камнями, увесистые рельсы и шпалы. Слюнявь карандашик да черкай цифры в книжечке. На пасхальной неделе побывал бы дома и вернулся. Да, не перекопает матери огород, зато сможет регулярно отправлять деньги. Рабочий день от и до, с осени можно по вечерам учиться. Ещё интересно строить электростанцию; тоже можно бы попробовать наняться.

А тут что за занятие? Зыбкое, непостоянное. Странный господин Извольский сегодня радуется клочку материи, завтра – тому, что нашёл в стене горшки, замурованные для звукового резонанса, и пустой тайник. Ладно бы! Но теперь он готов прыгать от радости, что в очередном особняке – котором уже из обследованных? пятом? нет, шестом – не оказалось ни особого зала, ни тайника. Что это означает? Что он ищет? Зачем? А самое плохое – что впереди – никакой ясности.

Поиски рано или поздно кончатся. Положим, особняков, в которые господина Извольского согласятся впустить для исследований их хозяева, арендаторы или агенты по сдаче внаём, в Москве ещё полно. Но комиссия по изучению старой Москвы, для которой старается Алексей Кондратьевич, преследует определённую цель, о которой Николаю ничего не ведомо. Сделав своё дело, господин хороший думать забудет о помощнике.

Осенью Николаю всё равно придётся искать постоянную работу…

– Тут всё. Идём во флигель. Для очистки совести надо и его на всякий случай осмотреть, – бодро распорядился Алексей Кондратьевич.

– Что мы ищем-то? – осведомился Николай, не двинувшись с места и по-прежнему глядя в пол.

Господин Извольский опешил.

В сущности, Николай понимал, что злится несправедливо, и примирительно добавил:

– Обойные гвозди опять нужны? Чёрный штоф? Сказали бы, что ищем, я б тоже смотрел. Может, вы не заметите, а я найду.

Алексей Кондратьевич почему-то ухмыльнулся, а потом и вовсе рассмеялся. И как это понимать?

Как внезапно развеселился, так же внезапно господин Извольский стал серьёзен.

– Ты прав. Пора рассказать тебе. Я и сам собирался. Не думай, тут нет никакой тайны. Есть секрет, но тебе я, пожалуй, могу его доверить.

Николай, хотя и обрадовался, что скоро его посвятят в смысл изысканий, промолчал. Если Алексей Кондратьевич потребует, он даст слово сохранить услышанное в секрете. Однако к чему навязываться с обещаниями, пока никто их не испрашивает?

– Мы сейчас закончим здесь, – продолжил господин Извольский, – а после пойдём поедим где-нибудь и поговорим.

– Сюда я обычно хожу обедать, когда бываю в Кремле по делам службы. Далековато. До дому ещё дальше, но можно бы успевать, а для чего? Бывал здесь?

– Нет, – скупо констатировал Николай.

Заведение выглядело довольно простым, без претензий, но рабочего люда в нём не наблюдалось: сидели за столами служащие, судя по костюмам. Извольский искренно убеждён, что тут можно недорого перекусить, но то для него – недорого. А Николаю придётся сдержаться: взять чаю с пирогом да глотать слюну. Не то чтобы без копья в кармане пришёл. Просто жаль потратить впустую. Скоро Пасха, а не все ещё купил подарки, какие наметил.

– Тут добротно: ни разу ещё не отравили, – смущённо улыбнулся Алексей Кондратьевич, будто оправдываясь за свой выбор. – Раз ты не знаешь, что и как тут готовят, я сам закажу тебе.

Прежде, чем Николай успел произнести «не нужно», решительный отказ обозначился у него на лице, и Извольский вдруг добавил ещё более смущённым тоном:

– Я угощаю. – Для предотвращения нового отказа он пояснил: – Я же затащил тебя сюда.

Теперь Николай не нашёл повода отказываться и промолчал.

Половой подошёл, и Алексей Кондратьевич быстро сделал заказ. Обед обещал быть насыщенным. Прекрасно! Уже не напрасно пришли. А ежели ещё и расскажет господин Извольский что-то, по-настоящему стоящее!..

– Приступим к делу, – объявил Алексей Кондратьевич. – Прежде расскажу тебе, как обещал, что мы ищем и что нашли уже. А после объясню, зачем.

Николай приготовился внимать, не перебивая.

– Собственно, ты и так знаешь, что мы нашли, я ведь не скрывал, – перебил самого себя Алексей Кондратьевич. – Мои поиски сумбурны вроде бы, но в них есть система. Помнишь помпезный особняк в Басманной части? Мы нашли в нём тайную комнату и лестницу. Как будто стена двухметровой толщины, но в ней спрятана потайная лестница.

– Вход на потайную лестницу был укрыт ложной колонной, а лестница вела прямо в ту самую комнату.

– Верно. Причём с обеих сторон особняка симметрично расположены тайные помещения. В Знаменском переулке маленький особнячок, комната, отделанная чёрным штофом, находилась в цокольном этаже.

– Вы ещё назвали её «чёрной храминой», – вторично встрял Николай.

Он помнил наизусть дома, где побывал с господином Извольским, и результаты изысканий, и слушать повторение пройденного ему не хотелось. Скорее бы добраться до новой информации!

– О храмине позже, – решительно объявил Алексей Кондратьевич – А ещё мы там обнаружили дивную акустическую залу. И в двух ещё местах – акустические комнаты – так?

– Так.

Николай приготовился терпеть.

– В Гагаринском нашли и чёрную комнату без окон, но вовсе не спрятанную, и тайники, давно раскрытые. Кроме того, аж на трёх домах в Гагаринском – особые знаки прямо на фронтонах. Я показывал тебе.

Николай кивнул.

– И ещё один дом мы посмотрели с тобой – с любезного согласия там живущих. В нём ничего особенного не обнаружилось… Везде, где только было возможно и приличия позволяли, я скрёб стены, фундамент пробовал только что не на зуб.

Алексей Кондратьевич и Николай синхронно ухмыльнулись.

– Сумбур, казалось бы, – продолжил Извольский, – однако он поддаётся классификации.

Принесли наваристой ухи и хлеба. Оба собеседника, внезапно ощутив, как проголодались, набросились на еду. Однако голод лишь ненадолго перебил возвышенную беседу. Ещё не доев и половины, Алексей Кондратьевич вернулся к своим пространным пояснениям.

– В трёх домах фундамент и цементирующую смесь я нашёл поразительными. Прочность, как у фортификационных сооружений… Знаешь, что это такое?

– Да.

Благодаря чтению, особенно энциклопедии, Николай знал довольно много понятий. Другой вопрос, что не каждое он сумел бы применить в разговоре.

Господин Извольский замялся, подождав с недоверием, не сознается ли его помощник в собственном невежестве. Не дождавшись, продолжил:

– Однако, что самое поразительное, и кирпич, из которого сложены эти дома, необычного качества… Ещё в Гагаринском и у Никитских мы встретили такого же качества кирпич, но там только цоколи кирпичные с отделкой камнем, а дома бревенчатые и тёсом обшиты. А вот те три особняка, о которых я сказал вначале, – они полностью из кирпича. Дорогие были дома, хотя на вид просты. Помнишь мраморные колонны? Это отделка для дворца, а не для простого жилого дома!.. Так вот, про кирпич. Глина хороша, и, главное, обожжён по особой технологии, звенит. Такие кирпичи – особенно прочные, время их почти не разъедает. Перекрытия дубовые. Доски в мансарде очень плотно пригнаны одна к другой…

Алексей Кондратьевич остановился – перевести дыхание и попробовать гречневой каши с говядиной, нарезанной соломкой: только что половой поставил перед обоими обжигающе горячие тарелки. Николаю тоже хотелось зачерпнуть каши с кусочком мяса и подливой, однако он предпочёл, воспользовавшись случаем, отпустить собственное замечание по теме беседы, так как в затронутом предмете разбирался.

– Доски хорошо высушили перед строительством. Высушили и выпрямили. Такие после, как прибиты, уже не крутит. И щелей между ними не будет: иглы не всунешь.

– Точно! – подхватил Алексей Кондратьевич. – Что гладко оструганы – поминать нечего. Кроме того, оштукатурено было качественно во всех помещениях. Ведь штукатурки не меняли от самого строительства – лишь перекрашивали. Штукатурка по-старинке перетёрта со льном. Не удивлюсь, если замешена на молоке, но, чтобы узнать наверняка, нужно делать лабораторный анализ. Словом, в нашей с тобой коллекции есть несколько домов, выстроенных на совесть, так качественно и надёжно, как будто это не дом, а крепостная башня.

Николай, слушая, со своей кашей уже управился и, как ни ждал с нетерпением продолжения начатой господином Извольским лекции, всё же великодушно напомнил:

– Алексей Кондратьевич, вы поешьте, стынет!

Потом принесли чайник, пироги и каждому – по стакану в подстаканнике с завитушками. Тут уже можно было не торопиться.

Господин Извольский хотел было угостить Николая кофе, но тот прежде сам пробовал и вовсе не был впечатлён горьким вкусом и терпким, раздражающим ароматом. То ли дело чай с мятой, как мать иногда заваривала! Алексей Кондратьевич из солидарности решил тоже пить чай. «Лучше, чем у меня дома, кофе всё равно нигде более не готовят. Дядя Петя самолично обучил нашу кухарку, как варить».

– Так вот. Я обещал тебе сказать, какая ж в наших поисках есть система. Те дома, которые построены из особенных материалов, словно крепость, не имеют на себе никаких специальных знаков, однако мы нашли там и тайники, и чёрную храмину, и акустическую комнату. Все три построены в начале двадцатых годов прошлого века. Эти три дома меня особенно интересуют. Есть и ещё дома из того же ряда… Они имеют отличительные черты в сравнении с другими. Другие три особняка мы посетили как раз для сравнения. Я уже вижу, что есть система, потому что я прежде изучил документы. Но выводы делать рано. Надо обследовать гораздо больше на натуре, то есть осмотреть зданий. Мы с тобой собираем материал для дальнейшего сравнительного анализа разных групп объектов… то есть разных зданий. Понимаешь? То есть я хочу сравнивать не каждое здание с каждым, а группами. У группы должно быть что-то общее в сравнении с другой группой.

Николай напряжённо кивнул. Вроде ясно, но не всё. А вот что не ясно?

Господин Извольский сделал передышку, чтобы глотнуть чаю и прожевать кусок пирога.

– А что за группы? – спросил Николай, подумав. – Вы как решаете, что вот эти дома надо соединить, а те – отдельно?

Алексей Кондратьевич одобрительно улыбнулся.

– Тут ответ не прост. Оснований для группировки не мало можно выделить.

Из ответа господина Извольского следовало, что дома, которые они вдвоём облазили, общупали и обмерили, можно поделить на построенные обычно или с особым тщанием, на имеющие тайные помещения и не имеющие таковых, на выстроенные сразу после сожжения Москвы во время Отечественной войны с Наполеоном или же до сожжения, а также двадцатью годами позже французского нашествия. Ещё на некоторых есть особые знаки, а другие снаружи вполне обыкновенны… То есть особняков посетили всего шесть, а делить их на кучки в зависимости от разных особенностей, им свойственных, можно до второго пришествия.

Идея «систематизации» представилась Николаю весьма занятной, однако он по-прежнему не имел понятия о том, для чего это всё делается, и ждал разъяснений. Про тайные знаки, что расположены у всех на виду, про «чёрную храмину», про тайник, переделанный в кладовку.

Алексей же Кондратьевич вдруг стал молчалив и вернулся к еде. Крепкого чая каждый подлил себе уже по три раза. Убедившись, что чайник опустошён, господин Извольский потребовал счёт. Неужели более ничего не расскажет?

– Пойдём прогуляемся. Дальнейшая история – не для любопытных ушей. Я ведь главного тебе ещё не рассказал.

Не сговариваясь, они повернули к Охотному ряду. На тротуаре, как всегда, было не протолкнуться: рабочий день закончился, и весенний вечер вступил в свои права. Звенел трамвай, ржали лошади, роскошные моторы нелепого вида тарахтели и издавали резкие гудки. На перекрёстке отчаянно свистел и размахивал руками постовой регулировщик, но это слабо помогало. Извозчики кричали дурными голосами зазевавшимся прохожим и собственным собратьям, чтоб правили разув глаза. Пахло дёгтем, конским навозом, соломой. Откуда только берётся в большом городе этот вездесущий запах соломы?! Бог весть. Шли, обгоняя, лавируя, а то и расталкивая друг друга, горластые компании, нежные парочки. И весь густой городской замес залит, как огурцы рассолом, победительной весенней свежестью. На улицу неприметно опускались прозрачные сумерки. Небо было ещё светлым, и фонарей ещё не зажгли, зато призывно заиграли электрическими огнями витрины магазинов, двери ресторанов – где роскошнее, там и ярче.

Так спокойно, так уверенно и уютно, как среди московской горластой толпы, плывущей в облаке ароматов дёгтя, весенней земли, пробуждающихся растений, в тёплом свете электричества и газа, Николай не чувствовал себя даже на лесной опушке за околицей родимой деревни.

– Приводилось ли тебе слышать о масонах?

– Слышать не слышал, а читать читал, – ответил он с достоинством своему высокообразованному собеседнику.

– Как то есть? Что читал? – не скрыл удивления господин Извольский.

Заноситься было особо не с чего, и Николай ответил просто:

– Да в «Энциклопедическом словаре» есть статья «Масоны».

Алексей Кондратьевич на сей раз подавил уничижительное для его собеседника удивление и спросил тоже запросто:

– В котором?

– В любом, пожалуй, – резонно заметил Николай, – но я мальчишкой всё читал Павленкова. Давеча брал в библиотеке «Настольный словарь для справок» Феликса Толля. Там подробнее.

В библиотеку он ходил зимой. Осенью позапрошлого года впервые приехал в Москву, устроился работать грузчиком при ткацкой мануфактуре. Приходит поезд – надо выгрузить тюки с сырьём – какие сразу на телеги, какие на склад у станции. Поселился в бараке в Бережках, недалеко от товарной станции новой – Брянской – железной дороги. В земляном этаже сильно пахло сыростью из-за недавнего наводнения, зато дёшево. Спать можно, а остальная жизнь – на воздухе. Работа иной раз выпадала на день, другой – на ночь. Урывками Николай осваивал местные развлечения. Не так много их оказалось: электротеатр, гулянка, кабак. Электротеатр Николай оценил по достоинству, а ради остального не стоило перебираться в Первопрестольную из деревни. Денег он заработал бы и без отхожего промысла – мастеровым: принял бы приглашение брата заняться плотницким делом… В Москве ещё были великолепные народные дома со своими театрами, библиотеками, групповыми занятиями по увлечениям. Но то – при крупных заводах и фабриках, для своих работников хозяева строили.

Большинство рабочих выбирались с окраины в город только по воскресеньям. Но занятие грузчика, иной раз оставлявшее свободным день, и человечность фабриканта, установившего всего лишь девятичасовую занятость, чем, кстати сказать, славилась именно Москва, позволили Николаю чаще бывать в центре города. Туда и обратно – пешком: от Дорогомилова через Бородинский мост не дольше получаса, и никаких транспортных расходов. Он и в театре побывал: за 33 копейки на галёрку – вполне можно, не каждый же день. И сиживал, вместо кабака, в приличных чайных, в аккуратных харчевнях. Но больше ходил по городу, смотрел, впитывал впечатления.

Выяснил, что есть прекрасная возможность учиться, поступив в университет Шанявского, только-только открытый. Для начала – на научно-популярную программу, а после – на академическую. Правда, диплома не дадут. Но это – пока; потом, может, чего и переменится. Зато обещали твёрдые знания. Стоимость – четыре с полтиной в месяц. Можно выкроить и с небольшой заработной платы, если хорошенько затянуть пояс. Однако для учёбы требовалось подыскать работу с твёрдым графиком, чтобы иметь свободные вечера. Николай решил отложить это дело до следующего года: лучше же учиться с начала курса, а не с середины.

Пока, чтоб не терять времени, занимался самообразованием. Для этого вполне подходила публичная библиотека. Тут и зимние морозы ударили. Не особенно разгуляешься. Так что сиди себе в тёплом читальном зале да просвещайся. Николай привык черпать самые точные сведения из энциклопедического словаря. Вот и в библиотеке начал с освоения разных справочных изданий.

Весной поспешил в деревню – помогать близким. Весенние работы на земле – всегда и тяжёлые, и объёмные, и срочные. Следующей осенью Николай опять поселился в Дорогомилове и для начала вновь устроился грузчиком, но на сей раз твёрдо уговорился с нанимателем о свободных вечерах.

Можно бы пойти на завод или фабрику. Квалифицированный труд лучше оплачивают. При спальных корпусах для рабочих есть столовая, прачечная, кое-где и больницы. Правда, народу, как и в захудалом бараке, где сам он ночевал, по сто человек в одном помещении. Кроме двухъярусных коек – стулья да табуреты, и то не при каждой кровати. И ещё, рассказывают, надзиратель следит, чтоб не держали ни под кроватью, ни на стуле личных вещей, кроме одежды. Фабричная работа совсем не нравилась Николаю: нудно, однообразно – отупляет. Ему обещали место в бригаде, занятой на строительстве газопровода: Москва семимильными шагами газифицировалась. Вот это увлекательное дело! И перспективное. Решил ждать, когда возьмут в бригаду, а покуда стал слушателем народного университета Шанявского.

Всё бы хорошо, если б в ноябре не свалился с воспалением лёгких. Ох и трепало его! Чтобы не киснуть в сыром полуподвале, всё равно тащился пешком в город, а там – где ж ещё согреешься? – шёл в публичную библиотеку и дремал над какой-нибудь книжкой. Посещать занятия в университете перестал, потому что из-за кашля ни одной лекции не мог дослушать хоть до середины, нужно было выходить, чтобы не мешать другим. До Масленой всё шло наперекосяк, еле перебивался. Болезнь то отпускала, то возвращалась. Подрабатывал через силу, лишь бы не помереть с голоду и оплатить жильё.

К весне затянувшаяся болезнь отступила, оставив после себя старческую одышливость и слабость. Пришлось искать физически не тяжёлое дело. А такое не вдруг найдёшь. Вполне мог бы работать конторщиком или учётчиком, однако без него грамотных в Москву приезжало навалом; тёплые места давно порасхватали. В типографию? Мечта, а не работа, особенно если со временем станешь наборщиком. Николая, как хорошо знающего грамоту, наверное, взяли бы. Но в типографии наглотаешься свинцовой пыли, а грудь и так слабая пока. Сперва надо как следует выздороветь, не то заработаешь чахотку, а пожить ещё охота. Интересно жить-то!

Повезло устроиться разносчиком. Сначала походил по улицам с пирожками на лотке, потом стал таскать на рынок лотки с разнообразной снедью. Утомительно дни напролёт оповещать людей о своём товаре громким криком, зато лёгкие продул как следует, забыл про кашель. И подкормился. Одна беда: получал Николай сущие копейки. Как только почувствовал, что достаточно окреп, решил поискать подённой работы посерьёзнее. Хорошо, что тут-то и явился в жизни Николая господин Извольский со своими загадочными изысканиями!

– Зачем ты читал про масонов? – опешил Алексей Кондратьевич.

– Я читал про всё, – успокоил его Николай. – Про масонов запомнилось: интересно!

Миновав гостиницу «Национальная» и обогнув рынок, они с господином Извольским неторопливо дошли до открытых настежь решетчатых ворот Александровского сада и нога за ногу брели по аллее. Здесь было не так шумно, как на улице. Говорить можно было вполголоса. Звуки города долетали сюда ослабленными, смягчёнными, и прохожие беседовали степеннее, тише. Только смех звучал звонче. Широкие поля дамских шляп томно покачивались, как лопухи перед грозой. Уже фонари горели ярче, чем вечерняя заря в небе, а слева надёжным оплотом высилась тёмная громада кремлёвской стены.

Позади молодых людей на некотором отдалении шли, тоже прогулочным шагом, подружки – гимназистки старших классов – в коричневых платьях и чёрных фартуках. Им уже и поздно, и пора бы по домам, но вечер такой тёплый для начала апреля, и так пахнет среди прозрачных ещё аллей нарождающейся жизнью, и так весело щебетать между собой! Николаю врезался в память заливистый, мелодичный, словно журчащий, смех одной из девушек, долго сопровождавший их с Алексеем Кондратьевичем серьёзный мужской разговор.

– Неужели ты и три тома Толля прочёл от корки до корки?!

– Нет, – добродушно улыбнулся Николай, – перелистывал. Видел на развале. Думал купить, поднакопивши. Но книжка старая. Пятьдесят лет. Теперь уж многое по-новому.

Внезапно открывшаяся учёность простого паренька не давала господину Извольскому покоя.

– Скажи ещё только одно, и я сам, наконец, открою тебе то, что обещал. Откуда у тебя в детстве оказался словарь Павленкова? Купил отец?

Николай жёстко усмехнулся. Нелепо соединился в сознании образ покойного отца с пухлой учёной книгой в строгом коленкоре.

– Подарила учительница. На окончание школы.

– Ого!

Николай не стал дожидаться следующего вопроса и добровольно пояснил:

– Она обещала лучшему ученику. Так и сделала.

Оценок в школе не ставили, но в конце учёбы пришлось сдавать экзамен, чтобы получить свидетельство. Приехала комиссия – она-то и отметила ответы Коли Бродова как лучшие в классе.

Кроме словаря да нескольких завалявшихся в углу лубочных картинок с надписями, читать дома было решительно нечего. Правда, Павленкова Николаю хватило надолго. Ещё бывшая учительница давала почитать некоторым из особо любознательных ребят свои книги, журналы – пока не уехала, выйдя замуж. Так Николай и продержался долгих пять лет – до Москвы.

– Хорошо, что ты знаешь про масонов. Мне и объяснять тебе ничего не придётся. Ты, наверное, уже сам понял, да? Мы с тобой подвергли обследованию дома московских масонов. Это масонские знаки – что я показывал тебе на фасадах. Тайники – для реликвий, для специальных книг. Только владельцы домов принадлежали к разным ложам. Вот я и хотел сравнить, чем различаются строения, что в них особенного в сравнении друг с другом.

Но ведь про масонов написано в каждой энциклопедии. Для чего же господин Извольский соблюдал так долго секретность в их совместных изысканиях?

– Ты ведь прочитал в энциклопедии, что масонство в России в разное время то разрешали и даже поощряли, то запрещали. Были десятилетия глубокого подполья. Первым масоном у нас почитают Якова Брюса, сподвижника Петра, считается, что он занимался алхимией и прочими мистическими материями в Сухаревой башне и проводил там масонские обряды. Ну, потом из самых значительных – Новиков, издатель и просветитель. В конце царствования Екатерины масонство запретили, и Новиков угодил в острог. При Павле и Александре I было послабление… Да что там послабление – масоны прямо-таки расцвели! Ну, после декабрьского восстания, при Николае I, понятное дело, попали под запрет, однако ещё не радикальный. Вот в 1845 году вышел закон о запрете любых тайных обществ. Тут у масонов началась полнейшая конспирация. В наше время о них можно снова говорить относительно свободно, и принадлежность к братству перестала считаться за преступление. Однако масоны и в те времена, когда были разрешены и даже поощряемы, соблюдали законы жизни тайного общества. Потом вовсе засекретились. Представляешь, как мало можно отыскать подлинных свидетельств их деятельности, как мало документов, отражающих жизнь братств?

Выношенные, продуманные соображения господин Извольский излагал гладко – заслушаешься.

– А мне посчастливилось найти любопытный документ. Уникальный! – похвалился Алексей Кондратьевич. – И я пишу об этом большую статью для Археологического общества. Можно было бы подготовить только публикацию документа. Тоже, знаешь ли, совсем не просто: сделать к документу научные комментарии. Но мне интереснее представляется проверить некоторые догадки и вынести на обсуждение историкам не бумагу только, а материальные факты. Что я делаю с твоей помощью – сродни археологии. Николай заметил с запозданием, что журчание девичьих голосов отзвучало за спиной. Алексей Кондратьевич повернул к Боровицким воротам, молодые люди неторопливо поднялись по склону и теперь синхронно обернулись, чтобы сверху полюбоваться садом и панорамой окружающих его зданий. Цепочка огней, как праздничная гирлянда, протянулась вдоль аллеи. Гуляющих в саду поубавилось. В свете газовых фонарей едва мерцали фасады, и только величественный дворец, занятый Румянцевской библиотекой и музеем и по-простецки именуемый москвичами «Пашков дом», отчётливо белел на фоне тёмного неба. Алексей Кондратьевич махнул рукой в его сторону:

– Тоже, говорят, не без участия масонов воздвигнуто. Дядя Петя авторитетно утверждает, что… Ах да! Дядя Петя – наш родственник и друг отца…

Николай немного огорчился, что у Алексея Кондратьевича закончился ораторский пыл, в котором тот говорил гладко и стройно, как по писаному.

– У нас дома отец собирает по средам что-то вроде мужского клуба. Приходят его хорошие знакомые, те же из года в год. Иной раз бывает до тридцати человек, а порой – всего человек пять-шесть. Как случится. Дядя Петя завсегдатай: он чаще других заходит. Мне отец разрешил посещать собрания, когда я стал студентом. Прежде только позволял посидеть со всеми за десертом… Обедов отец не даёт: это было бы разорительно, но десерт наша кухарка готовит – по числу присутствующих. Потом в течение вечера напитки под лёгкую закуску, что называется, вскладчину… Так вот, однажды дядя Петя сказал по поводу одного политического события… не стану называть, какого… что это, мол, наверняка устроили масоны. Присутствовавшие важно покивали головой: мол, весьма вероятно. Меня так заинтриговало! Что за могущественные люди? Потом пытался расспросить дядю Петю подробнее. Тот кое-что порассказал из исторических анекдотов. Знаешь, вроде такого: что Навицкая школа в Брюсовой башне была на самом деле школой начинающих масонов, и в названии имелась в виду «навигация по ложе» – так называется подготовка учеников в масонстве. Мол, морских офицеров из этого учебного заведения вышло с гулькин нос, хотя обучалось триста человек. И другие анекдоты в том же роде. Но дядя Петя редко бывает у нас отдельно от других, не было случая остаться с ним один на один и побеседовать всерьёз. Если б я напросился в гости к дяде Пете ради блажи, отец не одобрил бы.

Николай в который раз отметил про себя, что батюшка у Алексея Кондратьевича крут и по сию пору держит взрослого уже сына в ежовых рукавицах. Алексей Кондратьевич между тем продолжал:

– Пришлось самому искать информацию. Прежде прочего, как и ты, я проштудировал энциклопедии. Книги, на какие в словарях даны ссылки, частично удалось найти. А потом попал на работу в архив. Сам бог велел порыться в фондах, однако там ничего примечательного я не обнаружил…

Алексей Кондратьевич, как истинный романтик, был в глубине души убеждён, что всё самое увлекательное и подлинно загадочное происходило в прошлом, а на его собственный век выпали прагматизм и проза будней. Всё было как-то скучно и на виду. Так же и современные масоны: не особенно скрываются, об их делах и влиянии судачит всяк кому не лень. То ли дело масоны прошлого, чью жизнь и деятельность окутывала сплошная завеса тайны. Ту завесу хоть немного приподнять бы!

За разговором они прошлись между кремлёвских палат, соборов и монастырских стен, строгими громадами проступавших в свете фонарей, успели снова выйти из Кремля и спустились на главную аллею Александровского сада. Алексей Кондратьевич остановился под фонарём, вытащил часы и тревожно всмотрелся в циферблат.

– Пора бы мне поворачивать домой.

Николай впервые с момента знакомства почувствовал что-то вроде превосходства над господином Извольским: всё же хорошо быть самому себе хозяином!

– Давай я потом дорасскажу тебе о документе, который нашёл… Или… Нет, тебе лучше сразу ехать в Дорогомилово…

Николай догадался, что Алексей Кондратьевич хотел предложить ему, и сказал сам:

– Нам в одну сторону. Пойду с вами. По дороге доскажете.

– А как ты потом? Время позднее!

– Не привыкать. Дойду.

– Хорошо, тогда идём.

Пока шагали по опустевшим улицам, Николай выслушал историю открытия, сделанного Алексеем Кондратьевичем.

Неожиданная удача улыбнулась увлечённому новичку.

Начать следует с того, что Алексей Кондратьевич, получив образование инженера, занялся не строительством железных дорог, мостов или же фортификационных сооружений, а архивным делом. Родственник устроил его на службу в лучшее, по мнению самого Извольского, учреждение этого профиля во всей Российской империи – Московский архив Министерства юстиции. Зачем – Николай узнал значительно позже: близкие считали Алексея ещё не вполне готовым к самостоятельной жизни и опасались, что инженерная служба потребует его отъезда в отдалённые края. Хотели, чтобы молодой человек прежде окреп духом.

Случилось так, что как раз в ту пору, когда Извольский начал свою службу, в архив обратился действительный статский советник Листов. Он желал передать на хранение собственное богатое собрание деловых бумаг – всё, что копилось десятилетиями его службы. Так бывает нередко, что крупный чиновник, добросовестно относящийся к исполнению своего долга, службой и дома занят, и деловых бумаг у него дома скапливается больше, нежели в конторе. «Я стар, – сказал Листов, – прямых наследников не имею.

Дальние родственники сожгут мои бумажки, не заглянув в них, вместе со старым хламом. А городу, может статься, они ещё послужат. Служил по Министерству юстиции, вот и отдаю вам, и делайте с ними что угодно».

Людям, как правило, приятно бывает, что бумаги, мёртвым грузом пролежавшие в их доме сто лет, могут быть оживлены чьим-то интересом и приобщены к какому-либо нужному, современному изысканию.

У статского советника не взяли бы: пускай передаёт его ведомство. Но действительного статского советника Листова, некогда весьма известного в городе, решили уважить и принять у того документы лично. Тем более что современно устроенные и обширные хранилища пока позволяли: свободного места ещё хватало.

Новому сотруднику Извольскому поручили отправиться к Листову – сделать опись документов и подготовить их для передачи. Решили: Алексей Кондратьевич сам принадлежит к известной и весьма уважаемой фамилии, ему будет проще найти общий язык со строгим стариком.

Алексей не испытывал волнения, направляясь в дом действительного статского советника в отставке Игнатия Фёдоровича Листова. Напротив, скорее душевный подъём.

Старинный особняк отличался от милых полудеревенских ампирных усадебок, так свойственных частным владениям Москвы. Он был величественнее и больше. Не дом Ростопчина, конечно, однако близко к тому. Редкий осколок баженовско-казаковского допожарного наследия. Снаружи, как принято, выкрашен в светлые тона. Внутри же царили благородная темень, сухой и чистый воздух, спокойная тишина. Доброжелательный голос пожилого слуги, его размеренные шаги – всё в этом тихом старинном особняке действовало на Алексея Извольского успокоительно.