Иван Козлов
Клятва сбитого летчика

Экспедиция энтомологов

Их осталось четверо. Семин – его уже можно назвать по фамилии – Семин погиб. Где-то нелепо, от пули, срикошетившей от воды. Где-то – от своего же безрассудства. Не выдержал человек, откинул плотик, стал стрелять. Не стоило так поступать. Мертвым уже не помочь, а этих двоих морпехов можно было бы положить бесшумно. А в идеале вообще не ввязываться в бой. Не затем группа сюда послана.

Теперь надо многое менять. Нет Семина, повреждена рация, нет товарища Кана, на посильную помощь которого была надежда. Но задача остается. И ее надо решать.

Вдоль берега по грудь в воде идут четверо. Впереди – Хук, за ним – Пятый, следом – Физик и Циркач. Сейчас их путь – к дивизиону Татарцева.

Кусты нависают над водой. На ветках висит змея, смотрит на приближающихся людей, готовясь к броску. Но Хук легко, как само собой разумеющееся, взмахивает ножом, и змея двумя половинами падает в воду.

Далеко над джунглями со стороны противоположного берега показывается вертолет. Бойцы тотчас скрываются под водой.

А в дивизионе все идет своим ходом.

Пирожников сидит в кабине операторов-вьетнамцев, за их спинами. Здесь очень жарко. Один вентилятор стоит на полу, дует под ноги, другой – сбоку. За тремя локационными экранами сидят три вьетнамца и три наших бойца. Вьетнамцы в форме, наши в трусах и футболках. Пирожников говорит по-вьетнамски одному из бойцов-северян:

– Соображаешь нормально, только медленно. Не напрягайся так, раскрепостись.

– Коросо, – говорит вьетнамец по-русски.

– Ой, чувствую, у меня тоже акцент…

В вагончик входит Татарцев, Пирожников тотчас принимает стойку «смирно». Командир дивизиона благодушно машет рукой:

– Садись. Чем сегодня занимаемся?

Пирожников еще сильнее тянется в струнку:

– Тема занятий – еженедельные регламентные работы, товарищ майор.

Татарцев качает головой:

– Опять выпендриваешься. Сказал же тебе, садись, продолжай товарищей обучать. Или вконец тут спарился?

– Да нет, сегодня еще терпимо.

– Как они, уже азы понимают?

– Коросо.

Татарцев вздохнул, сурово посмотрел на лейтенанта, но потом взял и махнул рукой:

– Вот окончил бы ты не институт свой, а наше училище… Ничего, послужишь – поумнеешь. Пойди дохни свежего воздуха, а я с ними пока посижу.

Пирожников выходит из кабины. Подходит к капитану Петрову, который опять сидит в тенечке, берет у того бинокль, наводит его туда, где расположена артиллерийская вьетнамская батарея. Там бойцы – около 30 человек – все женского полу. Возле артиллерийской пушки на ящике из-под снарядов – вьетнамки малы ростом, потому при стрельбе становятся на ящики – стоит девушка, объясняет стоящим рядом, как надо наводить на цель.

Пять-шесть артиллеристок с корзиной выходят к реке, идут по берегу, то и дело наклоняясь, подбирая из воды моллюсков.

Пирожников потирает руки, отдает бинокль капитану, осторожно косясь на кабину, где остался командир дивизиона:

– Саня, я на пять минут, честное слово. Ну, на десять, от силы.

Петров ухмыляется:

– А успеешь?

– То-ва-а-рищ капитан! Вы думаете обо мне черт знает что! А у меня ведь очень благородные намерения: я хочу только поприветствовать братьев… это… сестер по оружию и выразить свое искреннее восхищение их высокому боевому духу.

Петров скривился:

– Эти слова ты для Татарцева прибереги. Ему должно понравиться. Только и у него терпение может лопнуть. Ты балабол, Женька…

Но тот уже не слышит товарища, спешит к реке, заходит в воду, подбирает моллюски и бредет навстречу уже без бинокля видным вьетнамкам. Капитан все же смотрит в бинокль, улыбается. Вот они поравнялись, лейтенант высыпает в корзину моллюски, говорит им что-то, все поворачиваются, идут назад. Лейтенант с одной из вьетнамок заметно отстают, выходят на берег, теряются в зарослях.

Петров опускает бинокль и говорит, как бы передразнивая командира:

– Прости-прощай!

Что там происходит дальше с лейтенантом Пирожниковым, ему неведомо, остается только строить догадки.

А происходит вот что.

Вьетнамки с корзиной с устрицами и Пирожников проходят мимо островка камыша, заворачивают вслед за руслом реки. Тотчас из-под воды в этом камыше показываются головы бойцов группы Пятого. Командир показывает рукой на залив, куда надо держать путь.

Бойцы выходят из воды как привидения, бесшумно.

Вьетнамки проходят, исчезают за деревьями.

Пирожников, сидя на берегу, в траве, говорит девушке по-вьетнамски, то и дело вставляя русские слова, не зная, чем их заменить.

– Я давно за вами наблюдаю, и просто башка… это… голова кругом идет. Вы женщина неземной красоты! Вы луна, звезда, э… как же у вас еще говорят в таких случаях…

Вьетнамка смеется.

Пирожников продолжает в том же духе:

– Нет, я не шучу! Наши офицеры с такими заявлениями не шутят: если я когда-нибудь решу жениться, то обязательно разыщу тебя и поведу под венец!

Он пробует обнять ее, но вьетнамка отстраняет его руку и совершенно неожиданно говорит на чистом русском, только чуть напевно:

– Мне нельзя еще замуж.

Пирожников обалдело смотрит на нее:

– Ну не хре… Ничего себе! Так ты по-нашему шпрехаешь?

– Конечно, – говорит девушка. – Я политкомиссар отряда, я была в вашей великой стране – Льеон Соо. Немного училась там.

– Эх, не знал, честное слово. Я бы тебя еще там разыскал! Там бы все проще было, там Татарцева нет, и никакого распорядка дня… Слушай, а почему тебе замуж еще нельзя?

– У нас есть такая песня: пока девушка не научится правильно рыть окопы, ей нельзя выходить замуж.

Пирожников хмыкает:

– Глубокий подтекст. Окопы… Это в смысле… – Он чешет затылок. – В каком это смысле?

– В самом прямом.

– А ну так тогда чего ж… Это я тебя научу. Сначала надо выбрать место, чтоб мягко, значит, было…

Лейтенант привстает, чтоб поискать это самое место, и тут нос к носу сталкивается с бойцами группы Платова. Принимает боксерскую стойку, бьет – Циркач легко уходит от удара, даже не поднимая рук. Пирожников хочет достать ногой Физика, но тот подбивает ногу, и Пирожников падает на спину. Тут же схватывается, бросается с кулаками на Хука. Хук бьет его в челюсть. Все это время Платов не обращает внимания на бойцов и Пирожникова, жует травинку, опускается рядом с вьетнамкой, которая растеряна, не знает, что ей делать. Он успокаивает ее, говорит по-вьетнамски:

– Сиди, сиди, милая. Все хорошо.

Та поджимает ноги, смотрит то на дерущихся, то на Платова. Страх и любопытство в ее глазах.

Пирожников очередной раз падает от удара. Он группируется, чтоб опять вскочить на ноги, но Циркач протягивает ему руку:

– Может, хватит? Вставай и успокойся.

Пирожников хлопает глазами:

– Так вы свои? Какого же тогда хре… Какого черта… – И упавшим голосом строит догадку: – Вы к нам с проверкой, наверное?

Платов тоже, в свою очередь, задает вопрос:

– Ты из хозяйства Татарцева?

Теперь у Пирожникова нет сомнений: это проверяющие застукали его за пределами дивизиона. Сейчас на майора насядут, тот обязательно расскажет о других похождениях лейтенанта…

– Так точно, – упавшим голосом отвечает он человеку в узорчатом камуфляже, в каких ходят американские морпехи, и поворачивается к вьетнамке: – Тебя как зовут?

– Ли Ен.

– Ли Ен. Лена, значит, по-нашему. Все, Леночка, теперь и я на тебе не женюсь. У нас тоже песня одна есть, мне ее сейчас командир дивизиона пропоет…

Через четверть часа Платов уже сидел за столиком напротив Татарцева и со скрытой усмешкой наблюдал, как тот, донельзя удивленный, листает бумаги.

– Нет, ну это вообще кино! Экспедиция, видишь ли. Бабочек изучать прилетели. Э… Этно…

– Энтомологи, – подсказывает ему Платов.

– Так я же и говорю. У вас что, в академиях, не знают, что тут война идет?

– Потому мы и здесь, – сказал Платов. – Изучаем воздействие пороховой гари на цвет хитинового покроя чешуйчатокрылых.

Командир дивизиона засмеялся, но как-то неуверенно: этих ученых трудно иногда понять – может, и не шутят. Тем более Москва ведь подтвердила: и вправду из столицы люди приехали.

– Бабочки – ладно, но вот даже наше ведомство шифрограмму прислало: содействовать, мол, человека выделить… Вот это уже ни в какие ворота! Вам бабочки, а у меня все – согласно штатному расписанию, которое не дураки составляли. Нет лишних людей. Поняли?

Платов только пожал плечами:

– Мне-то что понимать. Вы своему начальству так и ответьте: приказ не выполню, так как считаю его дурацким.

– Ишь ты, как складно говоришь. Небось срочную писарем при штабе служил?

– Не служил я срочную.

Татарцев этому вроде даже как обрадовался:

– Ну, откуда ж тогда вам ситуацию нашу понять! А я, кстати, Москве так и отвечу: науку уважаю, на бабочек смотреть люблю, но помочь человеком не могу. И потом, у нас вот ведь что, – и майор протянул руку в ту сторону, с которой сейчас слышались автоматные очереди. – Скажите, кто за моего человека ответственность понесет, если, не дай бог, что…

Дверь вагончика открылась, на пороге появляется Физик.

– Разрешите, товарищ подполковник?

Татарцев ответил:

– Я пока еще майор, сынок.

Ответил и Платов:

– Разрешаю. Что у вас там?

Физик красноречиво смотрит на Татарцева, мол, не при посторонних докладывать надо. Татарцев обалдело смотрит на Платова, начинает застегивать пуговицы на рубашке. Платов говорит ему:

– Оставьте нас на минуту, пожалуйста, товарищ майор.

Тот немедленно схватывается:

– Есть, товарищ подполковник!

Выбегает, а Платов спрашивает у Физика:

– Ты чего это меня так в звании повысил?

– Чтоб щи наваристей дали и побольше мяса на второе.

– Кузнечики жареные тебе теперь на второе. Что с рацией?

– Ек, командир.

– Гиблое дело без рации.

– Я тут железок кое-каких разжился, буду ремонтировать по ходу дела. Жива надежда. Когда выходим?

– К ночи.

Физик удовлетворенно кивнул:

– Значит, есть еще время. Я посижу с ней пока. Москве можно докладывать, что будет связь.

– Москве будем докладывать, что связи пока нет. Но задание выполнить готовы.

Физик кивнул, выскочил, и тотчас в вагончик вошел командир дивизиона. Платов встретил его вопросом:

– Значит, говорите, нет человека?

Татарцев остался стоять у двери:

– Как просите: спортивный, толковый, по-местному говорить умеет. Лейтенант Пирожников. Пригласить для знакомства?

– Пирожников, – повторил Платов. – Иняз окончил, кандидат в мастера спорта по плаванию, из-за девок едва из института не выгнали… Но у нас женщин нет, мы с бабочками дело имеем. Подойдет.

И опять пришла пора удивляться Татарцеву:

– А откуда вы… А, ну да, ну да.

При этом он открыл дверь и впустил внутрь бойца, который занес в корзинке бананы, ананасы, другие фрукты.

– Нет, – сказал Платов. – Спасибо. Побережем желудки.

Майор только теперь подошел, тоже сел за стол:

– Мне, признаться, эта экзотика тоже надоела. Сейчас бы черного хлеба да сала с горчицей. Нам на Новый год министр обороны, между прочим, черный хлеб в подарок прислал, да. Но обед я вам сейчас организую что надо! Наш, русский обед!

– Вы мне еще связь с Москвой организуйте, прямо сейчас.

– Есть, товарищ подполковник!

Время пошло

Сегодня утром Полковник уже встречался с Литвиновым. Как и было условлено, прямо с аэродрома, после проводов группы, он прибыл на Старую площадь. Разговор получился неконкретным. Сергей Сергеевич знал лишь, что американцы вышли на переговоры и они идут на таком высоком уровне, на котором даже он, член ЦК, не имеет права сказать свое слово. Однако задачу, поставленную перед Полковником, пока никто не отменял, и потому группа во Вьетнаме должна действовать согласно разработанным планам.

Это было главное для Полковника. Чем там закончатся переговоры и политические игры – дело третье, не его компетенции. Дадут команду отбой – что ж, будет отбой, это тоже предусмотрено, и группа вернется. На том расстались, а через пару часов Литвинов позвонил и сказал: переговоры заканчиваются ничем, так что вам – зеленый свет.

Еще через два часа Полковнику пришла новая шифрограмма:

«Группа Кана погибла, связи Пятым не имею. Макс».

Чуть позже поступила весточка и от самого Пятого: погиб Семин, повреждена рация, группа приступила к выполнению задания.

С такими новостями Полковник приехал к Литвинову.

Литвинов нормальный мужик, однако… Не то чтоб трусоват, но страх в нем живет, это видно. Ему надо докладывать наверх, а ничего положительного доложить пока и нечего. Он соединяет пальцы замком, трещит суставами, выслушав Полковника, долго молчит, потом говорит расстроенно:

– Ну как же вы могли потерять бойца…

– Это война, – коротко отвечает Полковник.

– Это не наша война! Нас там нет и быть не может! – Теперь он говорит сурово, отрывисто. – Вы это знаете не хуже меня! Мало того что летчика захватили, так теперь…

Звонит телефон, Литвинов берет трубку, кричит раздраженно:

– Лариса Ивановна, я прошу ни с кем не соединять! – Но тут голос его меняется, он зачем-то поправляет галстук. – Простите, мы тут как раз… Но это все же война… Понимаю… Понимаю… Да, он у меня… Самые лучшие офицеры. Буду докладывать.

Литвинов осторожно кладет трубку, поясняет:

– Ваше начальство с моим начальством уже обменялось информацией. А с нас требуют результаты.

Он закуривает, протягивает пачку сигарет Полковнику, но тот качает головой:

– Бросил три года назад. Чаю, если можно. У вас заварка хорошая.

Литвинов нажимает кнопку, связывается с секретаршей:

– Лариса Ивановна, чай и кофе. – Потом уже обращается к Полковнику: – Давайте говорить так, как оно есть. Операция на грани срыва, да? И человек погиб, и рации ведь нет?

– В гибели бойца моя вина. Он еще не был готов… Замена ему есть. Мы этого парня держали на примете, не случайно он во Вьетнам и полетел. Рация… Там у меня Кулибин. Молюсь на него.

– Давай помолимся, если ничего больше не остается. А вот про вину свою молчи, у нас ведь только и ждут, чтоб виноватого найти. О другом речь. Американцы опять вышли на связь. Шум, говорят, не поднимем, если только…

Он замолчал, потому что вошла секретарша, поставила в высоком подстаканнике чай, чашку с черным кофе, вазочку с медом, сушки. Спросила:

– Ни с кем не соединять?

– Ни с кем. Ну если только… – и Литвинов показал пальцем на потолок.

– Понятно.

Она вышла, и он продолжил прерванный разговор:

– В общем, янки такие условия ставят, что никак на них согласиться нельзя. Отвели на обдумывание ситуации жесткое время, и в него нам с вами надо вложиться.

– И что это за время?

– Сорок восемь часов. – Литвинов взглянул на часы. – Сорок семь уже.

– Без минут?

Литвинов не сразу понял собеседника, потом пожал плечами:

– Ну, если угодно, то и еще одиннадцать минут.

– Так и запишем: сорок семь часов одиннадцать минут.

Кино, да и только

Уже который день дивизионный киномеханик крутил одну и ту же ленту – «За двумя зайцами». Экран – простыня на двух бамбуковых палках. Зал – пригорок вьетнамской деревни, на котором уселись местные жители, девушки артбатареи и наши бойцы-советники.

Молодая поросль джунглей – граница зрительного зала. Впритык к кустарникам сидит лейтенант Пирожников. На экран он смотрит вполглаза, все больше – по сторонам да на соседку, с которой сегодня познакомился при необычных обстоятельствах, – Ли Ен.

Чуть вздрогнули листья баньяна, широкие, длинноватые, как у фикуса, но Пирожников не заметил этого. Он в это время разговаривал с той, которую назвал Леной. Она, как и все ее соплеменники, хохотала, глядя на проделки Голохвастова.

– Ты – понятно, а остальные ваши-то чего ржут? Ведь ни бум-бум же по-русски.

– Нам хорошо, когда вам хорошо, – отвечает девушка.

– Да? – Пирожников вновь озирается. – А вот знаешь, когда мне хорошо? Я этот фильм все равно уже пять раз видел, так что не пойти ли нам, подружка…

Но тут он замечает на себе взгляд командира дивизиона, стонет, как от зубной боли, и жестом показывает Татарцеву: все, мол, нормально.

Опять вздрагивает деревце. Именно вздрагивает – незаметно для нетренированного глаза.

На простыне Голохвастов объясняется в любви, и зрители заходятся в хохоте. Смеются заразительно, раскачиваясь, закрыв глаза.

Ли Ен потому не замечает, как чьи-то руки подхватывают Пирожникова, «сдергивают» его за деревья… Лишь отсмеявшись, она смотрит на место, где сидел лейтенант. В глазах ее удивление…

В ночном ресторане

Ресторан был плавучим – расположен прямо на реке. Столики стояли и под легким навесом, на свежем воздухе, и в закрытом двухэтажном помещении, на первом этаже. Обслуживали столики, за которыми сидели в основном американские военные, молоденькие вьетнамки. За достойное поведение их, а также за порядок в заведении отвечал старый вьетнамец Хо Дыг, хозяин ресторана, частенько сам стоящий за барной стойкой.

Как, к примеру, сейчас.

Посетителей пока мало, вечер только начинается, и единственный здесь сейчас, кто больше нормы принял на грудь, это лейтенант Пол Кросби, летчик, чей самолет был сбит в воздушном бою недалеко от этой базы. Пола подобрали и доставили сюда спецназовцы Чандлера. Он, как и большинство летчиков, невысок, щупл, сидит недалеко от сцены, где пока только разогреваются местные стриптизерши, красавицы из соседних деревень, и нет в его глазах ни любопытства, ни радости при виде молоденьких девичьих тел.

К нему подходит официантка, ставит очередной бокал, закуску, хочет уже уходить, но лейтенант удерживает ее за руку:

– Присядь!

И показывает на стул рядом.

Девушка испуганно трясет головой:

– Ноу, нам нельзя. – И при этом косится на барную стойку.

Пол понимает ее, поворачивается к хозяину заведения. Тот замечает грозный взгляд американца, делано улыбается, кланяется. Его обязанность – чтоб официантки не были навязчивыми, чтоб сами не приставали к офицерам, а все остальное разрешено.

– Садись, – повторяет Пол девушке. – И если этот старый хрыч Хо тебе хоть слово на это скажет…

В глубине зала сидит еще группа военных, несколько женщин и переводчик военной базы. Он там, вероятно, для того, чтоб обеспечить диалог между офицерами и их сегодняшними подружками. А может, и для того, чтоб послушать болтовню этих янки – виски ведь и вправду развязывает языки…

Вот переводчик встал, направился к Хо Дыгу, купил у того пачку сигарет и пошел прихрамывая, опираясь на трость, к выходу. Видно, он свою миссию тут выполнил и может теперь удалиться.

Исчезает переводчик из пределов видимости всех тех, кто находится в зоне ресторана, пересекает дорогу, заходит в джунгли, и оттуда, поюжному из сочной тьмы, звенит морзянка:

«Летчик находится на военной базе. Связи с Пятым по-прежнему не имею. Макс».

В ресторане эта морзянка, конечно же, не слышна. Здесь прибавилось шума и веселья, на второй этаж, в номера, уже поднимаются пары, и Пол Кросби, глядя одной такой вслед, говорит официантке:

– Хочешь пойти со мной туда?

Та пугливо смотрит на него, молчит.

Пол продолжает:

– Я год воюю и пока спрашиваю. Но еще через полгода я перестану спрашивать. Я потащу тебя туда и буду делать все, что захочу. Потому что это – война, понимаешь меня? И надо хоть что-то получить от жизни, пока жив.

К ресторану подъезжает джип, из него выходят трое, по деревянному настилу идут в плавучий ресторан. Приветствуют взмахом руки Алена, стоящего в одиночестве у воды. Ален задумчив. Перед ним на перилах – деревянная фигурка женщины, вырезанная вьетнамцем, которого он убил.

А Пол продолжает изливать душу официантке – ему не с кем больше говорить.

– Мой друг сгорел, а я вот выжил. «7-14» нас сбил. На диком вираже зашел от солнца, на таком крутом и с такой скоростью… Такого не могло быть, понимаешь? От таких нагрузок у ваших хилых братьев косточки должны были поломаться! А этот – раз! И все. И все! На базе надо мной смеются из-за того, что меня сбил вьетнамец. Будто вьетнамцы их не бьют на земле.

Официантка, может быть, все, что говорит лейтенант, понимает, но молчит. Да ее и не просят высказываться. Полу просто надо выговориться.

На сцене начинается представление. Обнажаются девицы, работающие у шеста.

– А я с девочками только целовался, и то давно, представляешь? Тогда мне было шестнадцать, а сейчас уже двадцать четыре. Я учился с ней. Она стала известной журналисткой, выступает на телевидении, вряд ли меня даже помнит… Господи, ты же ничего не понимаешь! Я бы тоже мог сгореть и тогда даже не вспоминать о своей первой любви. Просто чудо, что выжил, сижу, жду борт к себе, в Такли… Принеси мне еще немного… Бокал вина. Я сегодня пью только вино. Чтоб не нажраться.

Тройка приехавших офицеров заходит в зал, с порога выискивает свободный столик. Один из них видит лейтенанта Кросби, громко окликает его:

– Пол, тебя ведь завалил «7-14»?

Летчик ждет, что его опять начнут подкалывать.

– А какое это имеет значение?

– Его сбили, разве ты еще не в курсе? Летчика привезли к нам на базу. Русский – можешь себе представить?

Пол тотчас поднимается из-за стола, так что чуть не упал пустой уже бокал, но официантка, собравшаяся было уходить за вином, успевает подхватить его. Летчик идет к выходу.