Иван Июль
Валёр
Он, уже еле слышал возглас Смотрины Алексеевны и радостное ржание Сметливого, который въезжал в распахнутые ворота скрытого лесом селения.
Шагая сквозь этот хмельной сон в небольшой бревенчатый дом, Макарий чувствовал себя разбитым и потерянным. Подбирался вечерний закат, воссияя над лесным горизонтом, словно, знак неизвестности судьбы. Это ещё Макарий успел запомнить и увидеть этот жаркий огонь на темнеющем небе, прежде чем в него успела войти сонливая небывалая вязкость….
… – Что, уже проснулся, наш неожиданный гость? Да? И – совсем? И ничуть уже не спим? – откуда-то, из неясной высоты, донеслось Макарию.
– Ты, уж, меня прости, что я без разрешения в твои документы заглянула! Так, ради одинокого любопытства и спокоя. Явился ты, как божеский посланец ниоткуда. Это же надо так сильно меня удивить! Даже и сейчас не могу в это поверить!
– Чем же я вас так мог удивить, Смотрина Алексеевна, – еле открыв сонные глаза, спросил её Макарий.
– Фамилия-то, какая: Длань! Получается, что ты – Ладонь Святого? Длань Макарий! Вот так Макарий! Уж, не ворожей ли ты? Неужели и в это пропадающее место доходит яркий свет?
На столе стоял такой же кагор, как тот, что дарил силы Макарию, но не открытый. Рядом, два гранённых стакана, с десяток красных редисок и два зелёных яблока.
– Удивляешь ты меня парень, с первых же минут появления. Это, какое-такое провидение прислало тебя сюда? Вовек, никому не отгадать, и даже, мне! Не всё же у меня отнимать без конца!
Солнце, ярко заглядывая в окна, показывало, что действительно наступает ясный день.
– А теперь, встаём, встаём! День уже скоро возродится в полный зенит! И дел у нас ещё предстоит немало. Одежду тебе вот я принесла, почти новую, возьми и одень. Но, сначала, в баню. Вода ещё тёплая, не горячая, но для лета, как раз! Очистить себя от усталости, что гоняла тебя по лесам, да от неясных тревог! Так, ведь, парень, друг мой, новоявленный?
– Да, я, вот не смею, как-то об этом, совсем никак…, – растерянно ответил Макарий.
– Необходимо такое очищение от всяких ненужных мыслей! А я думаю, что одежда тебе по размеру подойдёт и будет впору. От ребят наших осталась, так, что ты не переживай: они свои и давно их здесь пока нет, и вернутся ли, когда-нибудь, я не знаю: Бог, как говориться, надвое сказал. Вот и принимай одежду: теперь она твоя и носи её на здоровье и силу.
Макарий, стыдливо взглянул на стоящую над ним Смотрину Алексеевну и неуверенно выдавил:
– Вы, только, выйдите, я быстро оденусь и следом за вами.
– Ха! Он ещё и стесняется! Видимо ты не помнишь, как я тебя вытряхивала из твоих дырявых штанов? Нет? Ну, вот и посмейся сам над самим собой! А я смеяться не стану! Это практика жизни и её исполнять дано всем нам. Вот, так! И на себя посмотри: в чём ты сейчас одет? Спортивные штаны Смотрины Алексеевны! И хватит постель нежить, а вернейший подъём, в день ожидающий!
Макарий, быстро встал с постели и оглянулся вокруг: как пришёл сюда, и как упал на эту кровать, он вспомнить не смог.
– Вот, если хочешь, то можешь поднять свой дух и силу вот этим эликсиром! Вчера ведь тебе помог всё вспомнить. Или обратно забыл как звать? – и засмеялась, точно, как в том вчера.
Макарий отрицательно взмахнул рукой и удивился себе самому: был свеж душой и телом, но в баню хотел.
Баня, вдохнула силу мыслить и оценивать своё положение! Заботы, что были комом от неуёмного сна, растаяли прочь, и открылась сила твёрдой надёжности.
Макарий, стал точно тем Макарием, что жил энергией духа высокого творчества и познания.
«Вот, теперь мне кажется, что я уже как дома, по-настоящему! Как в те, былые времена! Или это, лишь, только кажется?».
– Ну, что, мой вчерашний попутчик, освежился бане, до восстановления?
– Да, спасибо вам, Смотрина Алексеевна!
– Не стоит об этом и говорить! Мы ведь должны быть всегда людьми и оставаться ими до последнего вздоха! Несмотря ни на какие преграды и повороты судьбы! Я об этом, то, знаю, как! И даже, очень, и очень! – улыбнувшись, ответила Смотрина Алексеевна.
– Я и сам толком ещё не понимаю: зачем я здесь и что со мною происходит. Только недавно, будто всё было прекрасно, а теперь, вот так, навязался к вам. Не знаю даже, как и быть мне теперь дальше.
– Ты, Макарий, не огорчайся от ненужных мыслей: прочь их гони! Что и не было, то наладится! Пойдём сначала в наш давно остывший местный «ресторанчик», его согреем. Это наша общая столовая и мы в шутку называем её так. И будем праздновать твой день рождения! Вот, так, мой неожиданный юный друг! Даже если и был он вчера, этот день. Кстати, и твоей мамы тоже, и помнить его необходимо всегда. Ведь, это мама произвела твой необходимый миру свет. Я уже приготовила для этого торжества всё, что нашлось в нашем лесном богатстве. Но, сначала, я покажу наши небольшие владения.
Они прошли по территории обсерватории и осмотрели все постройки. Их было совсем немного, где-то, с десяток домов и закрытых строений. Отдельно стоял ещё один, под белым куполом, нацеленным в небо.
– Обсерватория открыта для наблюдения неба ещё в шестидесятых годах. Вот такой у нас первый телескоп. Это ценнейший прибор для исследований непознанного мира! Он наш всеобщий любимец и жизнь! Красавец на загляденье уму и всеобщему разуму! Да и всем взглядам он неповторимо любим! Конечно, если тебе это интересно, но пока он законсервирован до иных времён. Вот, здесь, всё было уже приготовлено для установки нового телескопа, но – времена, времена! Пока оставлено до лучших созиданий. А это дома для обслуживания и проживания нашего персонала.
– Имеется у нас и огород, и сад, и даже, аллея, для незабывания города. Гуляй – не хочу, и куда хочу! Так что, праздник твой, наш полностью, всеобщий!
«Ресторанчик», был стареньким бревенчатым домиком, посредине селения.
В домике на столе лежала кипа чистых листов бумаги, множество разных карандашей, журналов и книг.
– Вот, это мои обязанности, настоящие. Писать никому не нужные отчёты, как хранится эта брошенная здешняя работа, по имени астрономия. Это же величайшее глумление над наукой и будущим своим. Нельзя бросать такое великое дело! Сколько раз я твердила наверху, но всё безрезультатно. Пока нет финансов. Спасибо, хоть зарплату, вот таким образом выдают, как ты видел в телеге. Но я верю, и ты надеюсь, тоже, что всё наладится в мире нашем. Так ведь, вновь рождённый, Макарий?
Макарий, утвердительно кивнул головой и спросил:
– А дальше, то что? Что же станет с вашей обсерваторией и с вами потом? Так и жить здесь, в этой лесной глуши?
– А дальше, будет дальше! Жизнь ведь не стоит на одном месте, где только ты и я, да лес этот вокруг. Мир меняется очень быстро и непредсказуемо, как никогда раньше. Что произойдёт в этом «дальше», ни ты, ни я, знать не можем. Будем надеяться, на чистое и прекрасное будущее. Вот ты явился сюда, разве зная зачем? Сам по своему произволу или по иному приказу своей души? Ничего не бывает просто так, как видится сначала. Всё это и есть связь наших жизненных сил с творчеством природы.
– Я это чувствую, так же, как и вы, но объяснить себе не могу.
– Не переживай, Макарий, ты здесь не зря! Обдумаешь всё, что и как, и всё в тебя обязательно, образуется. Точно тебе говорю! Смотрина – не ошибается! Помни это! – и, улыбнувшись, торжественно добавила:
– Поднимаю за тебя, мой юный друг, это драгоценное волшебство, что налито в наших бокалах и дает нам силу принимать мир таким, как он есть! И, может даже намного лучше, чем он есть на самом деле! – и, улыбнувшись, продолжила:
– Теперь, Макарий, я буду тебя внимательно слушать, о блуждании-гулянии по лесам. Как и зачем ты докатился до жизни такой, что тревожишь леса, и людей. То есть, меня в одиночестве, да наш обсерваторный, пока отдыхающий мир.
И Смотрина Алексеевна, глотнув вино, тепло взглянула Макарию в глаза и спросила:
– Проникал ли ты, когда-нибудь, в глубину выси небесной, точнее, звёздной? Здесь, в меня одинокой, этого добра хватает, только отсоединись от мира сего и ты там, в неведомой глубине! По тихим ночам, где могут лишь тревожить птицы и мысли, иного и не найти. Вот, что тебя здесь может охватить безвозвратно, Макарий. И так каждую ночь, без твоего согласования с миром этим! Он сам является, без разрешения на вход. Это и есть одиночество, вдали от себя подобных. Жизнь, ведь, не вычерпывается, как ложкой, а течёт, выданным нам руслом реки времени и обязательств, появлением на свет. Вот, здесь, поневоле, становишься философом и оценку даёшь иную, ко всему, что раньше не ценил и никогда не замечал, – и, помолчав, добавила:
– И это есть проза жизни, вдали от цивилизации и прочих нежностей, самая настоящая. Не цена городской, где всё рядышком и не сильно проситься трудится, – и, встряхнув головой, весело воскликнула:
– А теперь, давай, рассказывай, зачем ты, всё-таки, бродил по лесу, что привидение?
– Жизнь моя, вот так исправляет свои заботы обо мне! – улыбнулся ей Макарий.
– Это же неплохо, когда о тебе заботятся, да ещё и целая жизнь! Ну, что ж, я жду! – и легко улыбнувшись, весело добавила:
– Ты, правда, подожди меня немного, я сейчас, кой-чего, принесу! Ведь, ты праздничный обязан быть в этот день, а может и всегда! Так, ведь? – и по девичьи, выбежала из «ресторанчика».
Макарий, неожиданно для себя, взял со стола карандаш, чистый лист бумаги и рука мгновенно нарисовала восторженную Смотрину Алексеевну. Светлую, с открытым лицом и озорной улыбкой, как в том лесу! Как при первой встрече, что на заросшей дороге, с объёмом огромной жизни!
Он, с удовольствием взглянул на рисунок, и веки глаз, вдруг начали тяжелеть и Макарий, устало склонив голову на стол, окунулся в сон. Видимо, сказался вчерашний, трудный день, который и сегодня решил напомнить немного о себе….
… – Звать тебя, парень, как? – со слезами на глазах, спросила девушка, прижимая к груди рыжую собачку, дрожавшую от холода.
Он, надевая куртку на мокрую рубашку, ей улыбнулся и ответил:
– Так же, как звали раньше! – и, хлюпая мокрыми ботинками по снегу, быстро пошёл в сторону города.
От девушки вослед ему донеслось:
– А меня-то, запомни, запомни, как звать, и навсегда, навсегда…, что я и есть твоя… О!
Но, Макарий её не дослушал, и поспешил скорее домой.
Мороз был не очень силён: под два-три градуса. Но, простудиться и заболеть было легко, а это совсем, ни к чему.
«Домой, отогреться под тёплым одеялом и поспать, сколько хватит времени! А времени у меня, теперь, через край!».
Мимо проносились автомобили, обдавая Макария скоростным ветром, с резким обдувом снежка.
Холод начал пробираться под куртку и в мокрые ботинки, что стали похожие на тяжёлые льдины.
Он, по пути зашёл в коммерческий магазин, купил бутылку коньяка, пару лимонов и поспешил домой.
Поднялся на свой пятый этаж, вошёл в квартиру и принял тёплый душ. Зашторил окна, в темноте налил полный фужер коньяка и без отрыва выпил до дна. Закусил половинкой лимона и, укутавшись тёплым одеялом, почти упал на диван.
Спал беспробудно, до какой-то, непонятной тревоги.
– Ты в себя примешь физика, безотказно! – неожиданно твёрдо донеслось из темноты.
– Я не знаю физика: я художник! А ты, кто? Голос твой я слышу, но видеть не могу! Ты, где? Не прячься, и покажись, а то мне не хочется угадывать, где ты, и кто ты есть, на самом деле! Никого здесь нет…, никого, а ты есть… и, будто бы, нет….
– Ты скоро сможешь увидеть, самое неведомое, до понимании глубины сотворения всего и вся, что дозволено не многим! Как у вас говорят: на одном пальце, только, пересчитать…!
Над иконой Святого Николая светились три огонька. Они, словно разноцветные лампочки, легко пронеслись по комнате и, покружив, исчезли сквозь закрытое окно, не оставив и следа на стекле.
Темнота, всколыхнулась мелькнувшим светом и окунула его обратно в глубокий сон.
Макарий проснулся и выглянул в окно. Во дворе сияла полноправная весна, в цветении майской величины. Значит, всё это ему приснилось? Но голос звучал очень явственно и чутко, что спутать его со сном, просто, невозможно! А девушка с собачкой? Как её связать с морозцом, что обхватывал даже его ботинки? Нет, это был не сон, а настоящая зима, пускай и с небольшим холодком. И вода в реке, которая была уже покрытая тонким льдом, на котором заигралась эта рыжая собачка, тоже, ведь явь, а не сон! Но, на улице сияет май!
«А девушка-то, была очень уж миловидная, что сердце забилось в таком тревожном стуке, что и поверить в это невозможно! А я, почему так быстро оттуда сбежал?».
Как она пыталась сама прыгнуть на этот тонкий лёд! Слёзы текли по её лицу, и тихое, от бессилия всхлипывание, превратилось в плач. А во льду, в рваной полынье, скулила тонущая собачка, и пыталась спасти свою жизнь. Вот это и заставило Макария взойти на тонкий лёд, который, треснув под ним, окунул в холодную воду, которая обожгла его ужасной резью. Собачку, он с прорехи льда вытащил, но самого ботинки потянули на дно. Всё же, он сумел выбраться на берег и спокойно уйти домой.
«Так, мой дорогой Макарий! Где мои ботинки, что с мокрой весны находятся на балконе? Но, их там нет, и где, же их мне искать, если в квартире найти невозможно?».
Ботинок Макарий не нашёл нигде! Обыскал обе комнаты, но их небыло нигде!
В дверь требовательно постучали, с приправой нелестных слов:
– Ты, что же, скороходы свои бросил ко мне под дверь? Сушить их мне, что ли, предложил? Следов наставил, что враг врагов, а мы-то люди свои, сами по себе! Понял, сосед, как бы и нет? Ботинки свои забери и не разбрасывай их по коридору, а то мы их быстро в жадность мусорки отошлём! Будешь сорить, так мы тебя быстро отсюда, что метлой, выметем, без твоих на то соглашений!
Дверь, грюкнула под ударом чужого кулака и замерла в тишине.
Макарий вышел в коридор и, взяв ботинки в руки, с удивлением заметил, что они действительно были мокрые и, точно, его!..
… – Эй, парень! Ты, что же это, опять спать решил, да ещё в такой необычной позе? Давай, просыпайся в наш день идущий, а то ведь его можно и проспать! И вернуть уж назад, не получится, так что, подъём, для восстановления своих сил!
Макарий, очнувшись, с удивлением взглянул на Смотрину Алексеевну и спросил:
– А где же О…, эта девушка с мокрой собачкой? – покрутил вокруг сонной головой, Макарий.
Смотрина Алексеевна, засмеялась и весело ответила:
– Это, видимо, в Антона Павловича Чехова! Там есть, что-то очень похожее на это, парень! А «О», то это в нашем алфавите, да ещё и в высоком восторге, имеется всегда! Приснилось, значит, тебе невероятное, да очень уж, желаемое. Точно, что парейдолия в сонном явлении! Так, ведь, Макарий, из мира не этого, что рядом с нами?
– Видимо, что так! Но, всё же, это было, будто, наяву! А парейдолия, то, что это такое на вкус? Вы, уж, извините меня, за то, что уснул!
– Это, когда желаемое выдаётся за видимую действительность, причём, очень и очень явственно! – и, вдруг, неожиданно, с удивлением воскликнула:
– А это откуда в тебя такое, и точно, что на самом явном явлении? – и взяла рисунок с таким восторгом, что глаза засияли девичьим восхитительным блеском.
– Что это за волшебство? Откуда ты взял это? Из той кипы листов, что на столе?
– Нет! Я взял лишь один лист бумаги, остальное-то, вот, из этого карандаша, – и Макарий протянул ей обычный простой карандаш, и добавил:
– Вот, из-за такого я бродил по лесу, пока вас не встретил.
– Ты это вот так сумел? Так ты же – валёр, самый настоящий, валёр! И нет здесь споров, и никаких отговорок!
– А что это такое, валёр?
– Это ценность и достоинство, из французского. Так слышала где-то, говорят о сильном выражении цвета в картине. Будто, так! Но я ведь не художник, а ты вот, хорош!
– Теперь выходит, что я, Смотрина Алексеевна, виноватая в твоих бродячих шатаниях между деревьев и кустов? Так выходит, Макарий? – и мягко улыбнувшись, сказала:
– А она – красивая! Даже, очень! Вот это я, так я! – и взглянув на рисунок, вновь рассмеялась, звонко и радостно.
– Да! Мне бы такой быть, на самом деле, как вот здесь. Или я такая и есть? – и лукаво указав на рисунок, взмахнула, величественно рукой.
– Так, ведь, Макарий? – и с весёлостью подмигнув, спросила:
– Что, влюбился сходу в такую красоту, а, вновь рождённый?
– Да я, вы что, нет, – сконфузился от такого вопроса Макарий.
– Не переживай, мой новый друг, я для тебя уже в годах. Не просить же Землю полететь назад, вокруг Солнца в обратную сторону, ради меня? Ей это зачем? Чтобы мне сбросить несколько лет? Да и муж у меня имеется, или я у него? Но он сейчас очень далеко, расскажу, как-нибудь, под настроение.
– А вы этой обсерваторией руководите, Смотрина Алексеевна?
– Я, Макарий, здесь не начальник и не командующий, а старший научный сотрудник. А вот, по защите нашей собственной безопасности, то здесь я целый, что ни есть, генералиссимус! Вот я и стою на защите нашего взгляда в небеса, пока сотрудники наши в разъездах. Мир наш качается сейчас по неизвестности, что и не знаешь, что станет с будущим днём. Но, мы, же с тобой, молодцы! Так ведь рисуется тебе образ будущего: сильного и чистого, а, валёр?
– Он рисуется мне с самых незапамятных времён, и шагаю я к нему, почти, что топтанием на одном месте.
– Раз шагаешь, то уже это хорошо! Нет застоя в пути, и мыслью охватишь всё то, что ногами не сможешь пройти! Но это я тебе свою прелюдию, почти, что в шутку, а ты мне теперь давай свою увертюру и симфонию. И без ограничений! Сколько сможешь и сумеешь мне донести, без конфуза и пряностей.
Со двора донесся громкий и мощный требовательный лай собаки.
– Вот, явился наш пропащий гуляка. Защитник мой и надёжный друг, что среди людей сейчас редкость. Это он просит разрешения войти. Пойду, открою дверь. Ты не бойся его, а будь внимателен и правдив. Он это понимает прекрасно.
– Звать его, Берлиоз! Как музыка Берлиоза: сильная, громкая и необычная. Вы с ним обязательно подружитесь. Мы его все зовём просто, Берли.
Дверь надёжно хлопнула, и в комнату вошёл, выше средней величины, пёс. Чорный и сильный, с упругими лапами и внимательными тёмными глазами. Он пристально взглянул на Макария, обошёл вокруг него и присел перед ним.
– Да! Вот это, да! Вот так защитник! С ним справиться невозможно, – и, чтобы показать, что и он знает о Берлиозе, Макарий добавил:
– Только, вот, он чёрный, а Берлиоз был рыжим, как его звали ещё, рыжий чёрт.
– Чёрт не чёрт, а с волками он справляется отлично! Бывали здесь, эти «гости», теперь их нет совсем. А Берли, можешь погладить. Он тебя принял и понял, что ты ему свой, – и, потрепав пса за холку, сказала:
– Ну, что, Берли, познакомился с новым другом? А теперь беги и наслаждайся своим летом! – и выпустила пса из домика.
– Да! Вот тебе подарок от нас с Берли и от всего нашего коллектива, который ушёл в непонятный отпуск, до лучших времён. Держи! – и Смотрина подала Макарию бинокль в чёрном кожаном футляре.
– Он тебе будет верным смотрителем в звёздное небо для познания миров и своих чувств. Он мне достался от отца, которого уже нет давно. Пользуйся и помни, что далёкое – есть близкое, как чувство любви. Расстояний – нет никаких! Они в тебе соединены единым целым, с началом всего. Ну вот, что-то меня опять заносит в какую-то далёкую даль. Видимо, от вина кагорного и церковного? Как ты думаешь, а, Макарий? – и вновь, звонко засмеялась.
– Я…, не знаю об этом, но вдаль здесь взглянуть можно, только вовнутрь себя, если, конечно, бинокля не иметь! Спасибо вам, Смотрина Алексеевна, за такой подарок! Очень благодарен я вам за него, и как-то, уж очень и очень, это для меня необычно!
– Вот, теперь и хорошо, что очень: смотри в эту даль, что вглубь себя, и находи всё то, что необходимо для созидания времён! Что сумеешь найти, в этом сомнений нет. Я вот здесь, сколько уже в молчании одна? Не сосчитать: ни в днях, ни в мирах, ни в звёздах! Вот и радуюсь я тебе, Макарий, что рядом живая душа, и думаю, что прекрасная и чистая! – вопросительно взглянула на него, Смотрина Алексеевна.
– Я себя никогда ещё не хвалил и знаю одно: хвалить себя, это удел самовлюблённых и заносчивых людей, что по жизни ещё не прошли. Считаю бахвальством перед другими, такими же, как он сам.
– Ты прав, Макарий, в этом, совершенно прав! И по лесу ты блудил, видимо, не от тоски, не для бахвальства, так я думаю. Ты не тревожься, что я хожу словами по грани! Я давно уже сама грань! Звёзды, это величайшее творение природы, но этого мало человеку в одиночестве. Вот, ты и есть моё спасение от этого жадного уединения, глотающего жизнь без остатка и надежды на будущее.
Макарий задумчиво молчал, не зная, о чём с ней можно говорить. О своей Затворке, о тех неожиданных людях, что принесли беду своим появлением, или, о чём ещё, неведомом?
– Ой! Да, что же это я всё о себе! Хватит! Давай своё повествование обо всём, что болит и тревожит твоё «я». А на мой смех не обращай внимания. Это я от радости, что не одна теперь здесь и могу жить вечно, и безупречно, как в лучшие времена! Ты согласен с этим, мой новоявленный друг, Макарий?
Макарий, склонил голову на грудь и, вытерев глаза, ей не ответил.
– Что молчишь, как атмосферное диво облаков в ясную погоду? Ответа не требуется? И так я вижу, что ты человек чистый, верный, как лес вокруг и… безоблачный. Но, глаза-то, твои глаза говорят, что и тебе бывает порой нелегко, даже и в ясную погоду! Так, ведь?
– Смотрина Алексеевна! Что мне говорить вам, когда вот вино в руке. Может, не то скажу, или не так вы поймёте?
– Пойму, Макарий, пойму! И ещё как пойму! Я ведь живу здесь в тонком обособленном мире, где неявное, вдруг, становится явным. И то, что ты откуда-то убежал, или от кого-то, я тоже пойму. Не переживай, а давай, начинай свою повесть.
Кагор больше не сластил Макария, а был горьковатым, как его рассказ о своей жизни. Как жилось в прошлом, и что он ожидает в будущем, он окончить не успел.
Со двора донёся резкий шум автомобиля и несколько ружейных выстрелов. Мелькнула перед окном милицейская машина и остановилась посреди селения.
– Кто это так приехал, с войной, что ли? – прошептала Смотрина Алексеевна.
– Ты, Макарий, пока спрячься в другую комнату, а я узнаю, кто это так бесцеремонно нагрянул с выстрелами. Да! Там, под кроватью ружьё и карабин, на всякий случай. Смотри: они заряжены и могут выстрелить. Будь аккуратен и держи их наготове. Но, это, если что! Ты понял? Да не робей, а держи ухо востро и слушай! Там есть небольшое окошко, оно открывается, так что посматривай и мгновенно принимай решения.
– Что, мне оружие взять и начать стрелять по людям? Разве такое возможно в мирное время?
– Парень, здесь возможно многое: запомни! Да и мир сейчас не такой как был раньше. Ты в армии служил и умеешь обращаться с оружием?
– В армии я был и этому научен, но, там армия, а здесь гражданка, разница, то есть!
– Ты не бойся…, гражданка. Здесь, может быть, похлеще, чем в армии на отдыхе, так что слушай меня, и внимательно! Шутить у нас времени нет! Стреляй сначала в ноги, но прежде, дай один предупредительный в воздух! Так положено, а там действуй по ситуации. Уже бывали здесь всякие «безоглядки»: разная дрянь и муть. Жаль, что Берли в разгуле по лесу: он бы их удержал, на время, – твёрдо сказала Смотрина Алексеевна и, сжав губы, вышла из «ресторанчика» во двор.
Макарий быстро вошёл в маленькую комнату, нашёл под кроватью карабин и тихо приоткрыл единственное маленькое оконце. Возле милицейской машины стояло двое гражданских людей и один в майорских погонах.
Смотрина Алексеевна подошла к этой группе и нарочито громко спросила:
– Ну, и кто вы? Почему стреляете в запретном месте? Что происходит? Беспредельничать никому здесь нельзя, и никогда!
Майор, видимо главный этой команды, примирительно взглянул на Смотрину Алексеевну и уверенно сказал:
– Я начальник уголовного розыска районной милиции и у меня есть сведения, что здесь имеются разрушения этой обсерватории. И прибыли мы сюда, чтобы посмотреть, есть ли это на самом деле? Слухи ходят, что обсерватории больше нет и всё брошено в развал, и навсегда. Ну, а выстрелы, то прошу нас простить. Это от свободы лесной, и не иначе. Засиделись мы в своих кабинетных заседаниях. Вот и решили прокатиться к вашим обсерваторным краям. Проверить слухи и уточнить их достоверность.
– Слухи свои оставьте для иных слухов, а здесь их не слушают, и слушать времени нет! Как и нет желаний лицезреть ваши незваные лица: кто, откуда, зачем и по какому поводу к нам?
– Мы званные, да ещё как! Для этого мы и прибыли сюда, чтобы никто и нигде не задавался вопросом, о существовании обсерватории! – и поглядев на своих спутников, продолжил:
– Вот, знакомьтесь! Это, корреспондент из «Горизонта», Сорокин. А это, из «Местной газеты», Верхоглядов. Они хотят осветить в прессе нацеленность и действенность науки в глубинке страны. Надеемся, что с вашей помощью мы это поймём.
– Так сказать, открытая замочная скважина? Так, что ли? Молодцы! У нас и без вас хватает забот. Зачем же нам и ваше внимание, когда вы есть «гости» незваные. Я никого сюда не звала, не приглашала и не просила. Нахожусь я здесь на государственной службе и под неё защитой. Так, что прошу предъявить мне документы и разрешение стрелять в научном пункте, без необходимых оснований. Вы держите в своих руках ружья, когда перед вами женщина, одна и мирная. Но, знайте! Я здесь – власть: и губернатор, и президент, и всё вместе! И стрелять, и уничтожать живность, никому не позволю! Здесь на это имеется полный запрет! И его обязаны исполнять все, несмотря на цвет автомобилей и широту погон. Так что, прошу именем закона покинуть нашу территорию, но прежде предъявив документы личности! Всем! Читать, видимо, ещё умеете? На въезде большими буквами написано:
ПОСТОРОННИМ ВХОД-ВЪЕЗД БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ
ВОСПРЕЩЁН!
– Мы сейчас вам предъявим наши удостоверения, но, я вас спрошу: вы Смотрина Алексеевна? Так, ведь, точнее и быть не может?
– У меня другого имени нет! И менять его не собираюсь, никогда! Это вы приехали сюда спросить меня об этом? В такую лесную даль?
– Вот вам имеется письмо от руководителя нашего района. Просил вам лично доставить, если вы ещё находитесь здесь, – сказал майор и, подав большой закрытый конверт, с твёрдой улыбкой, добавил:
– Что в письме я не знаю, но думаю, что хорошее. Он о вас отзывался прекрасно и уважительно, что неудивительно, взглянув на вас.
– Но, но! Майор! Я повода вам не давала никакого, чтобы со мной, вот так вот, с лёгкой иронией и флиртом вести разговор.
Макарию слышно было всё, что говорилось и виделось, без ограничений. Руки, державшие карабин, чуть дрожали, а сердце стучало давно забытым армейским стуком. Так было, когда он впервые прицелился в человека, пусть, даже, врага. Он ярко вспомнил эту тревожную команду: «Стреляй, или застрелять тебя, и – всё!». Он тогда… не выстрелил….
Перед глазами вновь возник этот миражный и грязный немирности день, что жёстко изменил его судьбу.
Он, Макарий, тогда выстрелить так и не смог. Не смог пересилить тошноту и страх перед убийством человека.
Теперь, вот, ситуация повторяется, но в ином обличие. Голова закружилась, затуманилась. В глазах замаячили, какие-то тени, запрыгали в прицеле карабина, как черти в жутком хороводе…. Вновь, застучали копыта, засверкали забытые огни и вспышки…, сдавило тисками голову…, и он нажал на курок.
Пуля пробила майору планшет, никого больше не задев, но испугала выстрелом всё эту «команду», распластав её по обсерваторной мирной земле.
Стоять осталась лишь одна Смотрина Алексеевна, посреди этой картины дня.
– Что, вам ещё не ясно? Документы предъявить, обязатеьно, и без задержки! Надеюсь, что повторять не придётся? – и жёстко улыбнувшись, громко добавила:
– Вставайте «гости» наши дорогие и незваные! Не бойтесь! Это защитный комплекс сработал, от неожиданных неприятностей. Там много кто есть, но выстрелов больше не будет, если вы их не попросите! Прошу всем встать и стоять передо мною, отвечая на вопросы: кто вы на самом деле и что вам надо от нашей обсерватории?
– Это же корреспондент из «Горизонта», а это, из «Местной газеты», – тяжело выдавил лежащий на траве майор и хрипло выдавил:
– Вы нас, Смотрина Алексеевна, встретили очень приятно, запоминающе и дружелюбно. Я этого вам не забуду и когда-нибудь скажу огромное спасибо! С любовью и величайшим почтением.
– Тихо и спокойно, пугать не надо! Следующая пуля будет не в планшет, а в плохо думающую вашу мысль, без разговоров и возражений! И не забудьте, майор, больше не становится на путь неисправимый! Пока не поздно! Или уже опоздали? Да? Ну, это мне не сюрприз, а обыкновенная явность.
– Ну, что, майоры и герои нашего времени? Надеюсь, что вы всё поняли? Документы, как говорят небесные силы, подать в развёрнутом виде и поодиночке! Жду, очень я жду! И положить их на нашу родную траву, подальше от греха, – твёрдо и сильно выкрикнула им Смотрина Алексеевна.
Макарий понял, что это сказано ему, чтобы он услышал и держал всю эту компанию на прицеле, и стрелять, если что, как было сказано раньше.
Майор, всё так же, как и остальные «гости», лежал на спорыше, молча и неподвижно.
Первым поднялся и бросил на траву, какую-то корочку из «Горизонта», туда же и помповое ружьё. Второй, что из «Местной газеты», встал следом за ним, тоже швырнул туда же своё ружьё и удостоверение. Оба неуверенно затоптались перед Смотриной Алексеевной, показывая своим видом растерянное неудовольствие.
Майор, тоже встал, отряхнулся и, криво улыбаясь, натянуто пошутил:
– Да, вас я бы взял к себе в уголовный розыск, без всяких на то проверок и волокит.
– Я сказала: отвечать поодиночке, кто, как и зачем здесь? А там посмотрим, что дальше с вами делать.
Неожиданно, из-за кустов калины выскочил Берли. Видимо, услышал выстрелы и примчался на помощь. Твёрдый в своём напряжении и мощный своим видом, он угрожающе зарычал и рванулся к майору.
– Берли! Фу! Не трогать, пока не трогать! Ну, если что, то, тогда! – твёрдо сказала Смотрина Алексеевна, и улыбнулась!
«Какая же, всё-таки, эта женщина духом сильная! Да, вот такая. А я вот выстрелил, да ещё в милиционера…».
Стойкой и неумолимой она виделась Макарию из окошка. У него ещё дрожали руки от выстрела, от непонятного напряжения: ведь выстрел был неожиданный для него самого.
– Вот, что я вам сейчас скажу, незваные люди. Или, кто вы на самом деле! Больше никогда, ни при каких обстоятельствах, сюда не появляйтесь. Мы защитим всегда своё дело и жизнь, кто бы нам ни угрожал. Невзирая на любые удостоверения и чины. Мы – люди Вселенной и государства, так что не дадим здесь произвольничать, никому! А начальника уголовного розыска района я знаю лично. То это, уж, никак не вы, человек с погонами майора. И я думаю, что эти корреспонденты, такие же, как вы майор.