Иван Геннадьевич Фаворов
Дождь
Коллегия докторов вынесла вердикт – здоров. Достаточно большая зала, я посередине, на стуле, смотрю, как за большой стеклянной витриной окна, на ветках деревьев собираются и падают вниз капли невидимого дождя. Все задают мне вопросы, и я старательно отвечаю, обдумываю каждое слово. Они кивают головами – я здоров, и меня ведут сквозь серую морось к машине. Под зонтом вроде бы сухо. Вода струйками стекает с его краёв и этот вердикт – мой новый зонт. Я снова нормальный человек.
Идут годы. Я открыл фирму по упаковке. И всё получается. Жизнь наладилась, и все забыли о том, что было тогда. Через призму лет события меняют свои очертания и, словно в кривом зеркале, страшные гримасы становятся смешными. Снова у меня много друзей и вернулись старые. Мы часто весело проводим время. Но какой-то камень внутри меня, как пережиток природной скромности и зажатости, постоянно оказывается на пути плуга жизни. В самые ответственные моменты, когда, бывает, сидишь так доверительно и мило с человеком. Болтаешь о жизни и вот уже те сокровенные слова вертятся на языке. Кажется, почти сказал их и человек станет самым родным на свете. Но звука нет, словно ком в горле, и всё во рту пересохло. Я встаю, наливаю чай и перевожу тему. Момент упущен, и никто уже не сможет проникнуть в сердце. Становится сразу спокойно и тоскливо. Так приятно тоскливо, как бывает холодным зимним вечером, когда сидишь в тепле под одеялом, слушаешь, как завывает метель.
Однажды. Нас было четверо. Мы весёлые, слегка пьяненькие ехали по городу, и было так легко, словно всё удалось, и нет больше проблем. И казалось, вот-вот разойдутся тучи, а за ними солнце и весь мир засияет, как в детстве, когда бежишь навстречу ветру, широко раскинув руки, скидываешь вещи, чтобы чувствовать себя ещё легче и ещё свободней. Вокруг нас старый город, в котором я вырос, и старая вывеска: «Красный дракон». Мы тормозим, давно здесь не были, и хочется вспомнить, как сидели здесь раньше. Место хорошее, всегда нам нравилось. Хорошо проводим там время, как и ожидали, и голограммы на стенах меняются привычно здорово, и дым от кальяна поднимается к потолку. Проходит вечер, дружеские объятья. Добрый таксист почти нежным голосом спрашивает адрес. И вот мы едем назад, домой. Как раньше. Мне всегда нравится упереться лбом в холодное окно автомобиля и смотреть на ночной город, как он сверкает огнями и манит блеском рекламных щитов. Хочется погрузиться в этот неоновый свет витрин. Стать током в проводах. Бежать от витрины к витрине, самому становиться светом и мерцать вместе с городом. Но после, лёжа в своей кровати, глядя на то, как по потолку пробегают световые всполохи фар, становится невыносимо грустно. Снова этот камень внутри – гигантская заноза, которая ноет и стонет в груди.
Той ночью мне приснился сон, не помню сюжет. Остался только осадок. Очень навязчивый и чёткий. Проснувшись я понял, что всё, что было – это не плод моего воображения, а правда. Та правда, которую у меня отняли, и, которая, была для меня единственно верной. Осознание этого стало вдруг настолько явным, что я был очень удивлён и раздосадован тем, что не понимал этого раньше. Закутавшись в одеяло, подошёл к окну и долго смотрел, как пролетают машины, оставляя за собой шлейф брызг. И на то, как скользят вниз по окну дождевые капли. Пальцем я стал чертить на стекле хаотичные полосы, дуть на него и смотреть, как они появляются в напотевшем пятне. Сел в машину и уехал.
Всё возвращается на круги своя. Туман лечения рассеивается. Мир становился зыбким, мерцающим, словно рябь на воде.
Я окончательно забыл о дороге. Внутри меня что-то таяло. Появилось такое чувство, как будто к листу бумаги снизу поднесли зажжённую спичку, и он медленно, вначале чернея, превращается в дырку с обугленными краями. Казалось, я проваливаюсь в эту образовавшуюся пустоту. Словно предметы становились меньше, и я смотрел на них издалека. Холодный пот обильными каплями скатывался мне за шиворот и волосы уже были влажными, а дыра внутри меня разрасталась и разрасталась. Перед глазами поплыли чёрные пятна, и только дворники равномерно стирают со стекла остатки дождя. Не помню, что случилось дальше, тёмное облако окутало и заволокло разум. Когда я очнулся, первое, что донеслось до моего слуха, были звуки медицинской аппаратуры. С места аварии меня увозила скорая помощь.
Мгновение реальности растворяется в волшебном мерцании, мир словно покрывается рябью, она переливается, как блики солнца на воде. Всё это завораживает, и я ныряю в эту субстанцию и словно исчезаю на какое-то время.
Мост
Выныриваю, и вот я иду по лесу, выгоревшему от верхового пожара. Только что залитому сильным ливнем. Лишайник, по неизвестной для меня причине, цел и хлюпает под ногами, как пропитанная водой губка. Пахнет мокрыми углями, только что залитым костром. Ветер внезапно разогнал налетевшие тучи, и теперь светит солнце. Его лучи отражаются в каплях воды сияющих под ногами и на обгоревших ветках деревьев. На душе так легко, как никогда не было, и такое чувство, словно я стою у начала дороги, которая приведет меня туда, куда я давно хотел попасть. Но, в силу непредвиденных обстоятельств, замешкался, сбился с верного пути, заснул. И вот сейчас мой продолжительный сон кончился, и я снова встал на этот верный путь.
Дойдя до места, где пожар был остановлен дождём, я сделал ещё несколько шагов сквозь уцелевший подлесок и оказался на берегу огромного озера, обратный берег которого терялся в туманной дымке у горизонта. От самой линии прибоя передо мной начинался узкий мост, также уходящий вдаль, за рамки видимой перспективы. На нем не смогли бы разойтись два человека, и были низкие перила. Гораздо ниже того уровня, при котором ими можно было бы пользоваться. Я пошёл по этому мосту. Доски, из которых он был сделан, отвечали на каждый мой шаг мелодичным скрипом. Солнца на небе не было, но свет заливал все вокруг и перемигивался на кромках водной ряби, отчего всё озеро, казалось, было наполнено солнечными зайчиками. От этого блеска у меня в глазах всё смешалось, и было ощущение, что я иду по океану мерцающего света. Словно солнце разбили, как хрустальный сосуд, на миллиарды осколков, и высыпали в это озеро, и теперь каждый осколок исторгает из себя частицу оставшегося у него света. Из этого марева навстречу мне вышел человек. Лицо его я разобрать не мог. На нём была длинная одежда. Он подошел ко мне вплотную, когда стало очевидно, что нам не разойтись, мы остановились. Вопрос возник сам собой.
