Иван Бернар
Ingratitude. Предыстория Легенды
С этими словами Барр де Монтре опрокинул в себя моментально поднесенную ему вновь наполненную чашу, крякнул и пошел к выходу. Надо заметить, что походка его была уже не столь чеканной, как до заседания.
2
Процессия ползла по ущелью, медленно, но верно поднимаясь к перевалу по дороге Виа Франчиджена. Дороги в полном смысле слова здесь уже не было: широкая тропа, проложенная еще римскими легионерами и за многие годы расчищенная от крупных камней трудолюбивыми монахами, прихотливо вилась по склону, то прижимаясь к скалам, то делая петли в более пологих местах. Проехать по ней в повозке можно только летом, да и то с большим трудом. Мулы – животные неторопливые. Они могут идти непрерывно много часов подряд, но делать это будут медленно. Да и куда им спешить. Ни у них, ни у четверых человек в повозке, ни у собаки, понуро бредущей вслед на длинной цепи, двигаться быстрее желания не было. Хотя, один из путешественников все же проявлял признаки нетерпения. Бережно придерживая здоровой рукой больную, закованную в деревянный лубок, он вглядывался вперед, тщась за каждым новым перегибом серпантина разглядеть, наконец, приют, в котором можно будет отдохнуть от изнурительной, ноющей боли в искалеченной руке, усиленной нескончаемой тряской. Действие бальзама давно закончилось, де Монтре, а это был он, сидел бледный и злой на весь белый свет, в особенности на злополучную псину, неведомо зачем потребовавшуюся живьем пославшему его прелату, кардиналу-префекту Апостольской Сигнатуры правосудия. Дело было явно политическим, судя по высоким заинтересованным персонам, это он понимал, но всех подробностей и скрытых пружин, приводящих в действие хорошо смазанные и отточенные шестерни машины Святой инквизиции, де Монтре не знал и не хотел знать. Было очевидно, что отец Легран кому-то очень помешал, что этому «кому-то» необходимо взять под свой контроль стратегический перевал, посадив в монастырь своего настоятеля. Рано или поздно перемирие между Папой и реформаторами закончится, окончательного примирения не будет и не может быть. Грядут серьезные события, и эта перестановка является, по всей видимости, частью многоходовой партии, предваряющей новый виток войны. Ему, де Монтре, выпало разыграть весь этот спектакль, в который так некстати вмешалась дурацкая собака. И теперь вместо того, чтобы наслаждаться видами альпийских лугов, он вынужден всю дорогу страдать от боли. Остается надеяться, что в приюте найдется еще бальзам, так облегчивший ему жизнь этой ночью. Монахи в Мартиньи то ли не догадались, то ли умышленно не предложили ему взять с собой бутылочку, а ему гордость не позволила попросить самому, теперь приходится терпеть. Перегиб сменялся перегибом, поворот следовал за поворотом, а перевал с вожделенным приютом все не открывался. Близился вечер. Инквизитору уже казалось, что они будут вечно так трястись в повозке по каменистой тропе и это есть его кара за неведомо какое прегрешение, но он не понимал, за какое, и все силился понять и не мог и, вопреки пульсирующей боли, начал даже как-то задремывать и сквозь неожиданную спасительную истому почувствовал, как расплывается перед глазами чистейший горный воздух, размываются силуэты гор, и в этом мареве непонятно почему возникает само собой и звучит рефреном одно только слово – «неблагодарность»…
– Причем здесь неблагодарность? – еще успел подумать он, прежде чем провалиться в забытье окончательно.
Все произошло мгновенно.
В тот самый момент, когда повозка пробиралась по узкому карнизу под нависающей скалой, раздался раскатистый грохот, как будто где-то недалеко ударила молния, и мир взорвался, разлетелся, раскололся на миллион осколков, несущих боль и смерть всему живому.
Де Монтре не успел ничего понять, не успел даже до конца очнуться от своей дремы, когда ярчайшая вспышка боли вновь погрузила его в беспамятство, на какое-то время вовсе избавив от всяческих страданий.
Однако вскоре боль вернулась. И была она невыносимой.
Де Монтре хотелось кричать, долго, протяжно, по-звериному, но воздуха в легких не осталось, а вдохнуть его не было никакой возможности, он лишь молча открывал и закрывал рот, как рыба, вытащенная на берег, мысленно считая секунды, оставшиеся до смерти от удушья. Наконец мало-помалу избитое тело послушалось его безмолвного вопля, и он смог, сделав судорожный вдох, издать слабый крик, некстати напомнивший ему самому первый крик новорожденного. Инквизитор кое-как отдышался и попытался открыть глаза. Это получилось не сразу. Даже движение век сопровождалось болью. Боль завладела всем телом, каждой его клеточкой. Она была везде.
По лицу, по глазам медленно стекало что-то теплое, видимо, кровь. Он осторожно попробовал пошевелиться и вновь чуть не потерял сознание. Но теперь источник боли стал ему ясен: ноги.
Через какое-то время де Монтре сумел договориться с левой рукой. Она, похоже, слушалась, единственная из всех членов. Он осторожно провел пальцами по лицу и убедился, что глаза целы, зато на лбу обнаружилась рваная рана. По счастью, удар пришелся по касательной, и лобная кость выдержала. Размазав по лицу кровь, раненый наконец смог разлепить веки.
Перед его взором было небо, бездонное, густо-синее горное небо без единого облачка. Он лежал на спине, глядя в него и не видя ничего, кроме глубокой синевы. На какой-то миг ему даже показалось, что он уже умер и вознесся к ангелам, но боль не вязалась с этим предположением: мертвые не должны ее чувствовать, если, конечно, не угодили прямиком в чистилище. А может быть, должны? Откуда знать об этом живым?
Вид собственной перепачканной в крови ладони вернул его к реальности. Осторожно повернув голову, де Монтре убедился, что лежит на спине, придавленный перевернувшейся повозкой, значительно ниже по склону относительно той дороги, по которой они пробирались некоторое время назад. Повозка представляла собой груду обломков, перемешанных с их немногочисленным скарбом, рассыпавшимся из дорожного сундука. В недрах этой груды железа и дерева инквизитор разглядел причудливо изломанную черно-белую куклу – одного из охранников. Второй лежал неподвижно выше по склону. Где-то недалеко, невидимый отсюда, надрывно мычал один из мулов. Причина всего этого кошмара стала понятна: они попали под обвал, который вызвал обрушение карниза и смел их с дороги, как ненужный хлам. То, что он сам остался жив в этой адской каменной мельнице, иначе, чем чудом, не объяснить.
Де Монтре осторожно, медленно-медленно повернул голову в другую сторону и увидел собаку.
Бернар стоял совершенно невредимый возле тела своего хозяина. Опальный настоятель лежал без движения, и де Монтре не мог разглядеть со своего места, жив он или нет. Потом пес поднял голову, их глаза встретились, и инквизитору стало страшно.
Взгляд собаки не предвещал ничего хорошего. Обрывок цепи болтался на ее шее и никак не мешал свободе передвижения. Бернар сделал шаг, потом еще один. Он приближался. Инквизитору уже были хорошо различимы, – или это воображение разыгралось? – и вздыбленная шерсть на загривке, и слюна, капающая с клыков, и (о, Великий Боже!) кровь на оскаленной морде зверя. Де Монтре лежал совершенно беспомощный перед чудовищем, уже склонившим над ним свою жуткую пасть, и напрочь забыл в этот страшный миг не только все молитвы, подобающие истинному христианину в ожидании мученической кончины, но и вообще кто он, где он, что здесь делает и как сюда попал. Даже боль в ногах ушла на второй план, растворилась в этом первобытном ужасе пойманной дичи. Де Монтре не выдержал, отчаянно и безотчетно рванулся всем телом и второй раз провалился в небытие от накрывшей его новой волны безумной, невозможной, непереносимой боли…
Пробуждение было странным. К нему на короткое время даже пришло ощущение какого-то приятного сна, почудилось, что он снова маленький, что мама будит его рано утром, а он не хочет вставать, на улице темно и холодно, и так хорошо, так сладко дремать под теплым одеялом, но мама непреклонна, она приносит влажное полотенце и протирает им его лицо, чтобы он проснулся, но полотенце почему-то не прохладное, а горячее и шершавое, и он сразу просыпается…
Над ним по-прежнему стоял Бернар и аккуратно, очень осторожно его вылизывал.
Де Монтре вздрогнул, дернулся, боль снова пронзила его, он скрипнул зубами, но на этот раз удержался в сознании. Собака отошла на шаг, не сводя с инквизитора внимательных, абсолютно человеческих глаз.
Де Монтре прислушался к себе. Кровь не заливала больше глаза, левая рука двигалась, головой можно было осторожно вращать. Боль в ногах была переносимой, хотя шевелить ими он больше не пытался: очевидно, они обе сломаны. Животный страх, испытанный за минуту до этого, уступил место любопытству. Собака не проявляла агрессии, наоборот, пыталась по-своему помочь ему. Помочь… Глупая псина. Эдак она будет помогать любому, даже своему будущему палачу. Хотя… Инквизитор вспомнил об искалеченной правой руке. Не любому… Во всяком случае, не всегда.
– Послушай… – его голос, точнее шепот, едва прошелестел, но в том, что собака его услышит, он не сомневался. – Попробуй убрать обломки. Понимаешь? Оттащи это с меня…
Он показал взглядом на придавившую его повозку, не очень, правда, надеясь на понимание. Вопреки ожиданиям, собака быстро метнулась к завалу, ухватилась зубами за обломок оглобли и мощно потянула на себя. Тотчас же вся куча пришла в движение, и он опять скорчился от боли, успев лишь крикнуть: «Нет!», едва вновь не потеряв сознание. Собака тут же остановилась и вопросительно посмотрела на инквизитора.
Де Монтре был близок к отчаянию. Стало понятно, что Бернар не сможет его освободить из-под обломков, не причинив болевого шока. Да если бы и смог, ни идти, ни даже ползти сам он не в состоянии. Вытащить его на себе, как в старое доброе время, престарелый пес уже не в силах, воспользоваться вторым мулом, даже если он уцелел… Вряд ли получится. Он совершенно беспомощен, и еще сто раз позавидует погибшим, пока будет умирать здесь долго и мучительно. Помощь придет не скоро, если вообще придет. Помощь…
– Послушай меня… Послушай внимательно.
Пес подошел ближе. Неужели он действительно понимает человеческую речь? Или все-таки оборотень? Додумывать эту мысль до конца сейчас не хотелось.
– Я не знаю, кто ты. Ангел, пришедший на землю в облике собаки, или порождение Зверя. Но раз уж ты меня понимаешь сейчас, то клянусь, что отпущу тебя и твоего хозяина, если ты приведешь сюда людей. Спаси меня, и я поверю во все, что о тебе рассказывали. В то, что ты сам святой Бернар Ментонский. В то, что ты Дева Мария. Во что угодно. Только приведи людей. Торопись…
Монолог дался инквизитору нелегко. Он прикрыл глаза, отдыхая и собираясь с мыслями, предполагая через некоторое время продолжить, но, когда открыл глаза, Бернара рядом уже не было. Де Монтре не видел, в какую сторону убежал пес, и ему оставалось только надеяться, что в сторону перевала, до которого было уже не так далеко. На перевале люди, на перевале прошла вся жизнь Бернара, его там хорошо знают. Если он побежал в приют, есть надежда.