Иван Бурбич Каменные сердца

Глава 1. Дивная деревня

По едва заметной лесной тропинке размеренно ступала немолодая лошадь. Несмотря на годы, она старалась идти бодро, и со стороны ее запросто можно было принять за молодую кобылу. Серая в яблоках, она не отводила своих глаз, с огромными, как у коровы, ресницами с тропы. Причиной ее усердия был всадник, который поглядывал по сторонам и напевал незнакомую мелодию.

Внезапно он замолк, услышав шорох справа. Напев оборвался. Несколько мгновений он вглядывался в кустарник, как вдруг тот дрогнул. Из его глубин, сквозь частую листву, к ним приближалось нечто. Лошадь насторожилась, но тут ветви расступились, показав рыжую белку. Всадник облегченно выдохнул.

– Чуть сердце в пятки не ушло, – проговорил он и задумчиво почесал затылок. – Ладно я, дурак. Но ты-то, Рыся, наверняка храбрее меня. Поехали, кажется, скоро будем.

Рыся фыркнула и прибавила шагу. Она любила всадника и его разговоры с ней. Быть может, он и не знал, что она понимает слова, но ей нравилось чувствовать себя равным собеседником.

***

Мысленно она возвращалась к тому дню, что перевернул ее жизнь. Еще два года назад ее мир ограничивался полем, плугом и крестьянином с хворостиной. Когда силы стали покидать ее, хозяин, ругаясь, пригрозил продать «кочевникам на мясо». Угрозы не пугали – что могло быть страшнее этой бесконечной каторги? Единственным светлым воспоминанием оставались два жеребенка, которых у нее отняли, едва они встали на ноги.

В тот летний день ее действительно продали. Новый хозяин – низкий человек с узкими глазами – грубо вцепился в поводья, вонзил в бока каблуки. Когда она не сдвинулась с места, его спутник, такой же тощий, с хищным взглядом, облизнулся. Лошадь поняла: конец близок. И смирилась.

Но на закате что-то свистнуло в воздухе, и хозяин рухнул на землю. Из его спины торчала стрела. Второй кочевник метнулся – и тоже пал. Рыся замерла, готовая к бегу, но бежать было некуда.

Из леса вышли трое.

– Совсем обнаглели, – проворчал самый крупный. – Хороший выстрел, Егорка. Богатырем не вышел, а стрелок из тебя знатный.

Они приблизились. Рыся нервно отступила.

– И чего с ней делать-то? Старая. Наша хоть? – Продолжил первый из них.

Второй, помоложе, светловолосый и голубоглазый юноша подошел ближе и заглянул лошади в глаза. Его взгляд был спокоен, и ее дрожь поутихла.

– Наша, – тихо сказал Егорка. – Глаза умные, а в них – вся ее тоска. У кочевниковых – либо пустота, либо злоба. А тут…

–А я себе ее возьму, пожалуй. – Сказал третий.

– На кой ляд она тебе? – буркнул Боров. – Конь у тебя есть, не княжеский ли?

– Конь – для службы, – ответил последний из них, самый молодой, чернявый с только-только пробивающейся бородой.. – А она… другом будет. Чую, нам с ней по пути.

Он прикоснулся к ее морде. Ладонь была шершавой, но тепло от нее разливалось по всему телу, смывая страх и боль. Рыся тихо фыркнула, впервые за долгие годы почувствовав, что не одна.

– Да забирай, – махнул рукой старший. – От меня не убудет.

– Черт! Не успел застолбить. – Егорка, с нескрываемой завистью, закинул лук за спину. – Ловкий ты шибко, Вань, особенно когда не надо.

– Как говорится, кто не успел – тот опоздал. Ну что, будем дружить? – Иван погладил лошадь по загривку. – Меня Иван зовут, а тебе боги имя позже дадут.

Рыся не знала, что такое «дружить», но ей ужасно захотелось это выяснить. Она довольно фыркнула и топнула копытом.

С тех пор они, как она понимала, дружили. Он кормил ее овсом, купал в прохладных речках, баловал яблоками и морковкой. Она же исправно служила ему верой и правдой, удивляя порой собственной прытью. Однажды Иван привел ее к бородатым старцам, в круг деревянных столбов с резными ликами. Там ее и нарекли Рысью.

Впрочем, ее новый хозяин, а вернее друг, редко называл ее официально. Он часто коверкал ее гордое имя детскими, неуместно забавными приставками и окончаниями. По-началу она сопротивлялась, никак не реагировала на постоянно меняющуюся кличку, но после пообвыклась. Спустя время, суровое, как северный ветер, “Рысь” превратилось в милое “Рыся”.

С тех пор у нее началась новая жизнь. Она воображала себя великой боевой кобылицей, на службе у великого воина, и вела себя подобающе.

Ваню же, при всей ее любви, трудно было назвать воином, а уж тем более великим.. Крупный, но встречались и крупнее. Умный, но и поумнее видали. Ловкости в нем и вовсе не водилось, особенно когда надо.. Зато его все любили. И друзья, и враги – все ему улыбались. Он был добрым. И был у него один секрет, из-за которого его, несмотря на все недостатки, и взяли в богатыри. Как-то раз он поведал его Рысе на ухо. Но даже если бы она захотела, то никому бы не рассказала. А она и не хотела.

Внезапный солнечный свет вырвал лошадь из воспоминаний. Лес с его пугающими белками остался позади, и перед ними расстелился цветущий луг. Чуть поодаль виднелось селение из добротных срубов, построенных, как всегда, без единого гвоздя.

– Кажись, приехали, – Иван всматривался в деревню. – Всё как сказано: три дня по северному тракту, у большого дуба направо, после моста налево… Хорошо, когда всё по плану, а, Рыся?

Та фыркнула и одобрительно мотнула головой. Лес кончился, и она сама прибавила шагу.

***

У первых домов тропа расширилась, превратившись в улицу. Дорогу им преградил старик. Один глаз его был темным, на втором – бельмо. Иван натянул поводья.

– Ты хто такой? – дерзко спросил старец.

– Здрав будь, старче. Я богатырь, на службе у новгородского князя. Я к вам по…

– Я тебя не звал! – перебил старик. – Нам энтого вашего не нада! Ездют тут, а нам не нада!

– Чего не надо? – не понял богатырь.

– Не нада и всё! – крикнул старик, затем замер, опустив голову. Через мгновение он снова поднял взгляд и удивленно спросил: – Ты хто?

Разговор зашел в тупик, и неизвестно, чем бы он кончился, если бы из-за угла не вышел парень в белой рубахе. Он окинул всадника и лошадь оценивающим взглядом, подошел к старику и мягко обнял его за плечи.

– Дед, ты чего из дома ушел? Иди в хату, – он бережно развернул старика. – Вы уж простите, – обратился он к Ивану, – возраст, память подводит.

Дед послушно побрел к дому.

– Нечасто к нам в гости служивые люди, – сказал парень. – Вы кем будете? Проезжий или по делу в нашу глухомань?

– Я богатырь, на службе у новгородского князя, – повторил Иван. – С весточкой от вас к князю шли, вот он и послал меня. Говорят, хворь у вас или чудище донимает? Кто у вас здесь за старшего?

Парень удивленно взглянул на богатыря, затем его лицо прояснилось, будто он сложил в уме сложную головоломку.

– А… – протянул он и, помолчав секунду, добавил: – Мы уж и не ждали. Недели две минуло… Ладно, лучше поздно. Проходите, только сойдите с коня, чего народ зря пугать?

Они двинулись по улице. Иван оглядывался. Избы, хоть и не новые, были крепкими. Из труб вился дым, слышался звон из кузницы. Еще на подъезде он заметил на окраине небольшое капище. Никаких следов хвори видно не было. Навстречу попадались румяные девки, и на их лицах не читалось ни капли страха.

«Странно, – мелькнуло у Ивана. – Слишком уж всё спокойно. Слишком… ладно».

Ему стало казаться, что он зря сюда приехал. Дела здесь, на первый взгляд, обстояли неплохо – он видывал деревни и в куда худшем состоянии. Тем временем они подошли к самому большому дому.

– Тут наш староста живет. Будьте здоровы, мил человек, – и проводник поспешно удалился.

Иван привязал Рысь к слегка покосившейся ограде, взбежал по ступеням и постучал в дверь. Ответа не последовало.

– Эй, есть кто живой? – крикнул он, усиливая стук.

– Ты что, дурной? – послышался голос из-за угла. – Иду я, хорош дверь-то выносить!

Староста оказался рослым мужчиной, крепким в плечах. Седина проступала в его бороде и сплошь покрывала негустые волосы.

– Чего надобно? – спросил он, окидывая витязя оценивающим взглядом. – Проезжий?

– Я Иван, княжеский воин из Новгорода. Доложили, беда у вас приключилась, вот меня и прислали в подмогу.

– Ну, пойдем, побеседуем, богатырь, – усмехнулся староста, приглашая гостя на задний двор.

Там располагались небольшой огород, покосившийся курятник и старый колодец. Рядом с ним стояла скамья, на которую староста тяжело опустился, жестом предложив Ивану место рядом.

– Меня Олаф звать, – они обменялись крепкими рукопожатиями. – Беда у нас стряслась немалая. Начали мужики из деревни пропадать. Сначала грешили, мол, в соседнее село, по бабам шляются. Да только там их никто не видел. И не воротился никто. С Ивана Купала уже шестеро пропали, и ни слуху ни духу. Вечером были, по утру – будто сквозь землю провалились.

Олаф тяжело вздохнул, глядя куда-то в сторону леса.

– Как первый пропал – Никитка, парень молодой да бестолковый, – мы и не беспокоились. Разве что родители всполошились. Следом – Ярослав, жена его до сих пор ищет да домой ждет. А уж когда Мстислав пропал, подмастерье кузнеца нашего… тогда и забеспокоились. С оказией весточку князю отправили. Да только не торопились вы, богатырь, – с упреком посмотрел он на Ивана. – С тех пор еще трое исчезли.

– А вы их искать пробовали? В лесу, например? – оживился Иван. – Может, медведь задрал? А может, и вправду все разом куда уехали?

– Ходили, искали, – мрачно отозвался Олаф. – Окромя укусов комариных – ничаво не нашли. Говорю же – как сквозь землю провалились. А насчет «уехали»… Я б может и поверил, да только пропадают мужики ровнехонька каждые шесть дней. Люди уж семьями съезжают. Ведь кормильца терять ни одной бабе не хочется.

– Так а до Купала всё было спокойно? Никто не пропадал? Сам праздник как прошёл? – не отступал воин.

– Всё как всегда! – Старик заметно занервничал, отводя взгляд. – Вас прислали разбираться – вот и разбирайтесь! Может, выхухоль, али упырь какой завёлся. Вам виднее.

– Нет, упыри, они обычно по девкам молодым охотятся, – возразил Иван. – А у вас только мужики. Выхухоль и вовсе безобидна. – Он не удержался от улыбки при мысли о кровожадном зверьке. – А что, у пропавших было что-то общее? Может, дружили между собой?

Олаф задумался, поглаживая седую бороду.

– Первые трое – молодые были. А потом и взрослые, семейные пошли… Нет, ничего общего. Деревня у нас небольшая, все друг друга знают. Но чтобы закадычные друзья… Не припомню.

– Понятно. А с бабами всё в порядке? Никто не хворает, не пропадает? – Иван достал из кармана сверток с медом в сотах и принялся жевать, с наслаждением причмокивая.

– С тех пор как мужики пропадать начали – нет, – ответил староста, и с каждым вопросом его раздражение росло. – А до того… Ну, глухомань же, сами понимаете. Всякое случалось.

«Настораживающая недоговорка», – мелькнуло у Ивана. Он ясно видел, что старик что-то скрывает, и давить сейчас – значит испортить все шансы на доверие.

– Ладно… А последний-то когда пропал?

– Четыре дня назад, – угрюмо бросил Олаф.

Воцарилось неловкое молчание, которое нарушало лишь довольное чавкание.

– Ох, сладок медок-то, – наконец заключил Иван, сплевывая остатки воска. – Не желаете?

Старик лишь молча помотал головой.

– Что ж, давайте к делу. Где у вас тут остановиться можно? С провизией поможете?

– Выйдешь отсюда, направо дойдешь до конца улицы. Там корчма «Ромашка». Скажешь, что Олаф волю дал. Тебя и накормят, и спать уложат. – На лице старосты на мгновение появилась ухмылка. – А насчет девушек уж сам решай, такие приказы я отдавать не могу, хе-хе.

Иван поднялся, вежливо поклонился и направился к выходу. Уже отвязывая Рысь, он услышал оклик:

– Эй, богатырь! Будь осторожен. Нет охоты через пару дней снова гонца посылать.

Молодой воин лишь одобрительно кивнул и тронулся в путь по указанной дороге.

Отвязав Рысю, Иван медленно повел ее по указанной улице, стараясь не упустить ни одной детали.

Деревня Жильцы с близкого расстояния казалась еще страннее, чем с пригорка. Срубы были добротными, крыши крыты дранкой, в огородах – зреющий урожай. Но за этим благолепием сквозила какая-то натянутая, неестественная тишина. Не слышно было привычного гула голосов, детского смеха, лая собак. Лишь изредка доносился приглушенный стук топора и далекий звон из кузницы.

Он чувствовал на себе взгляды. Из-за заборов, из-за ставней, приоткрытых на щелочку, за ним следили. Не с любопытством, а с тяжелым, подозрительным молчанием. Один раз он встретил по пути женщину с коромыслом. Увидев его, она резко развернулась и скрылась за ближайшим поворотом, даже не расплескав воду. В другом месте мужик, копавшийся у забора, замер и проводил его угрюмым, испытующим взглядом, не ответив на кивок богатыря.

Рыся, чувствуя напряженную атмосферу, нервно прядала ушами и пофыркивала, прижимаясь к плечу хозяина.

«Ну и деревенька, – подумал Иван. – С виду – мед и молоко, а внутри – будто на кладбище. И все знают, что через два дня земля кого-то нового проглотит».

Наконец, в конце улицы, показалось нужное строение – чуть больше других, с приземистой, массивной трубой, из которой валил густой дым. У входа торчал вкопанный в землю столб, а на нем висела выцветшая от дождей и солнца деревянная табличка с грубо вырезанной ромашкой. Никакого вывесного колеса или другого признака заведения не было, но по тому, как одиноко и в то же время значимо стоял этот дом, было ясно – это и есть «Ромашка».

Иван на мгновение остановился, глядя на темный, словно недружелюбный, вход в корчму. Это было последнее место в деревне, где еще можно было надеяться услышать правду. Или же – первое, где его самого ждала беда.

Несмотря на подозрения Ивана, внутри корчмы не оказалось ни входа в преисподнюю, ни притаившихся чудищ. Подозрительного здесь было куда меньше, чем на застывших в молчании улицах. Воздух, густой от запаха перестоявшей браги, хлеба и древесной смолы, казался почти живым по сравнению с могильным покоем деревни.

Корчмарь, дородный мужчина с лоснящимся от пота лицом, лениво протирал деревянную кружку грязной тряпицей. Большинство столов пустовало, лишь в углу двое безучастных мужиков, не глядя друг на друга, бросали кости.

– Мило тут у вас, – обвел взглядом нехитрое убранство богатырь, его голос прозвучал неприлично громко в этой давящей тишине. – Я богатырь с Новгорода. Олаф сказал, чтоб я тут остановился.

Он направился к стойке, грубо сколоченное сидение жалобно скрипнуло под его тяжестью.

– Плесни-ка, мил человек, мёду хмельного, да поесть чего положи. И лошадку мою чем-то поподчевать надобно, овсецом, сенцом. – Он достал кошель, из которого уверенно побрякивало рубленое серебро,положил на стойку. – Сколько должен за постой на день и ночь?

Корчмарь, не спеша, поправил свои огромные, вразлет, черные усы, забрал три рубля и убрал их куда-то под стойку. Оттуда же он извлек кружку, до краев наполненную мутным хмельным напитком. Его маленькие, запрятанные в морщинки, глаза, внимательно изучали гостя.

– Вы, стало быть, на подмогу к нам? – голос у него был хриплый, низкий.

– Так и есть, – Иван сделал большой глоток и с удовлетворением выдохнул. Мед был не ахти, но после дороги – бальзам. – Расскажите, в чём дело-то? Что за напасть у вас тут творится?

– Так староста Олаф рассказать должен был, – корчмарь уперся руками в стойку, и та слегка прогнулась. – Разве нет?

Иван уловил в его тоне ту же уклончивость, что и у старосты. Деревня замыкалась, как ракушка. Он медленно, с тихим звоном, бросил на стойку еще один серебряный рубль.

– Мне бы хотелось услышать ваш рассказ, хозяин. Со всеми подробностями.

Монета закрутилась на шершавой древесине, сверкая в тусклом свете. Корчмарь проводил ее взглядом, затем его взгляд скользнул к мужикам в углу. Те внезапно перестали бросать кости и замерли, прислушиваясь. Тишина в «Ромашке» стала вдруг звенящей.

Корчмарь задержал взгляд на серебряном рубле, будто взвешивая на невидимых весах риск и выгоду. Затем его жилистая рука накрыла монету, и она бесшумно исчезла в складках одежды. Он наклонился над стойкой, понизив голос до хриплого шепота.

– Ладно… Только чтоб никто. Я здесь не местный, сам Черниговец. Года нет, как сюда занесло. Думал, спокойное место, торговля по реке идет… А оказалось, сидишь как на пороховой бочке.

Он обвел взглядом пустую корчму, будто проверяя, не притаились ли в тени чужие уши.

– Олаф-то вам, поди, про всё рассказал? Как с Ивана Купала мужики пропадать начали? Ровно каждые шесть дней, будто по часам нечистой силы. Сперва молодые, потом и семейные… И следов нет. Ни клочка одежды, ни капли крови. Как сквозь землю.

Он помолчал, тяжело дыша. – Но есть одна деталь, про которую староста, я замечаю, не любит говорить. Может, не верит, может, боится народ до паники довести.

Корчмарь придвинулся еще ближе, и от него пахнуло перегаром и чем-то затхлым. – А по ночам… особенно в те самые, накануне новой пропажи… из-за речки доносится. Смех. Женский.

Он выдохнул, и по его лицу пробежала тень страха. – И смех-то тот… неживой. Холодный, будто ледяной иглой по хребту водят. Веселый, а от него мороз по коже. Как будто кто-то очень старается подобать человечьему голосу, да выходит скверно.

Он отступил на шаг, его лицо снова стало непроницаемой маской.

– Вот вам и вся моя история, богатырь. Деревня как деревня, да после Купала все замерло. А что там на речке творится… не знаю. И знать не хочу. Вы уж сами с этим разбирайтесь. Мне еще дела тут вести.

– Ну, коли деревня вымрет, то и корчме вашей конец, – Иван провел большим пальцем по горлу. – А на речку-то сами ходили? Проверить?

– После того, что по ночам слышу, – ни за какие коврижки! – Корчмарь передернул плечами. – А местные ходят, покуда светло. Будто я один во всей деревне этот могильный хохот слышу. Деревенские делают вид, что всё нормально. Но и дурак поймёт – страшно им. Просто храбрятся.

Иван взглянул в окно. Солнце клонилось к закату, но до темноты оставалось еще пару часов. По его спине пробежали мурашки. Страшно, конечно. Но в нашем деле всегда так. Страшно – а надо.

Он попросил корчмаря разобрать сумки, что висели на Рыси, и отнести в его комнату, а сам направился к выходу.

– Ты к реке собрался? – бросил ему вдогонку корчмарь.

– А куда деваться? Надобно проверить, – ответил богатырь.

Корчмарь смотрел на него с нескрываемым уважением, почти как на героя. Ивану это не нравилось. Маловато героизма в том, чтобы на закате до речки прогуляться. Но ноги у него всё равно предательски подрагивали.

Его остановил голос одного из мужиков из угла:

– Куда это на ночь глядя, служивый? Присоединяйся лучше, расскажешь о подвигах своих. В кости сыграем, – он недобро усмехнулся и протянул Ивану стакан, где о стенки звонко бились три кости.

– Азарта не имею, а рассказы мои скучны до зевоты, – парировал Иван. Он взял стакан и с лёгким стуком перевернул его на стол перед мужиками. – Дурак я, дураком, в общем-то. Думаю, таких вы много видали. Но что точно могу сказать…

Он поднял стакан. Глаза мужиков расширились. На столе лежали ровнёхонько в ряд три шестёрки. Иван улыбнулся и подмигнул им.

– Завсегда дуракам на Руси везёт.

И с этими словами он бодро покинул корчму, оставив за спиной гробовую тишину.

ГЛАВА 2: А Река течёт

Рыся, завидя Ивана во дворе, довольно заржала. Он подошёл и погладил её по шее.

– Тише, тише, моя хорошая. Мы никуда не едем. Я только до речки и обратно.

Лошадь не понимала, почему бы ей не прогуляться вместе с ним. Речка – это же хорошо! Там можно и воды напиться, и накупаться. Как Ваня этого не смекнёт? Хоть и добрый, а очень глупый всадник ей достался. Она недовольно мотнула головой,тряхнув гривой.

– Не грусти, – он достал из седельной сумки морковку и протянул ей. – Для тебя задание поважнее. Смотри по сторонам, подмечай всё. Потом доложишь.

Рысь с нескрываемым удивлением посмотрела на всадника. Она-то расскажет, да только он всё равно ничего не поймёт. Интересно, почему боги сделали людей такими дураками? Они даже лошадиного языка не вразумляют. А между прочим, её жеребята в три месяца на нём щебетали! Но такова, видно, судьба добрых лошадей – помогать убогим да блажным.

Иван, хоть и не сразу, нашёл спуск к реке. Река, конечно, громко сказано – скорее ручеёк по сравнению с отцом-Волховом да матерью-Волгой. Хотя тропинка была истоптана, всё вокруг заросло травой и кустарником в человеческий рост. Ивану, высокому, то и дело приходилось пригибаться, чтобы ветки не хлестали его по лицу.

На небольшом песчаном берегу у воды стояла девушка и полоскала бельё. Её голос, чистый и звонкий, разносился в вечерней тишине:

У реки, на высокой траве,

Жениха ты отыщешь себе.

Отпусти свой девичий венок —

Ты счастливою станешься в срок.

Иван заслушался. Голос и впрямь был завораживающий. А сквозь тонкую сорочку, освещённую закатом, угадывались соблазнительные изгибы фигуры. Он осторожно ступил вперёд, но под ногой с громким хрустом предательски подломилась сухая ветка.

Девушка обернулась. Её лицо, обрамлённое тёмными волосами, показалось ему дюже красивым.

– О, богатырь! – её губы тронула улыбка. – Ну, и как тебе в наших Жильцах?

Иван, сам не заметив как, улыбнулся в ответ.

– С твоим сладким голосом – чуточку лучше. А так… Отстранённый староста, мрачные жители, пропадающие мужики. Всё как везде.

– Вот и я отцу говорю: место у нас чудесное! – девушка звонко рассмеялась, и звук этот странно контрастировал с мрачными рассказами. – А он – переезжать собрался. Говорит, опасно. А разве на большой дороге разбойников встретить не опасно? На, подержи-ка.

Она протянула Ивану корзину с мокрым, тяжелым бельем. Парень на миг задержал взгляд на её тонких, но сильных пальцах, прежде чем взять ношу.

– Не хочу я уезжать, – Марфа снова наклонилась к воде, доставая из воды выполосканную сорочку, – но и за отца боюсь. Ну что, славный защитник? Уже есть мысли, какое тут на нас проклятие лежит?

– Парочка идей имеется, конечно, – ответил богатырь, чувствуя, как под её взглядом немного теряется. – А тебе одной тут не страшно? Мало ли кто в сумерках ходит. Вдруг та самая выхухоль из кустов набросится?

– В таком случае, как хорошо, что рядом со мной оказался её гроза, – она с силой отжала ткань, и брызги сверкнули в закатном свете. – Спасатель юных девиц, славный богатырь…

– Иван, – представился он.

– А ты, стало быть… – она прищурилась, играя с ним.

– Марфа, кузнецова дочь. Фух… – она швырнула тряпку в корзину и смахнула со лба темные, прилипшие от пота волосы. – Кажется, всё. Так какие у тебя мысли насчёт всего этого?

– По долгу службы не положено, – с наигранной суровостью покачал головой Иван. – А вот твой рассказ я бы с удовольствием послушал. Ты же, поди, гадала на суженого на Купалу?

– Гадала! И рассказать мне есть что, – она вдруг посерьёзнела, её взгляд скользнул по темнеющему лесу. – Да только смеркается. Тятя волноваться начнёт. Ты же в «Ромашке»? – Она забрала корзину, и их пальцы ненадолго встретились. Иван почувствовал, как по его щекам разливается краска. – Там, на заднем дворе, сеновал есть. Приходи, как месяц над лесом встанет. Там и расскажу.

Она обдала его хитрой, многообещающей улыбкой, на мгновение прикусив губу, и, не оглядываясь, легко побежала вверх по тропе.

Иван ещё какое-то время стоял, провожая её взгляд. Вид сзади был ничуть не хуже. Но через пару мгновений он встряхнулся, с чувством выполненного долга развернулся и побрёл вдоль берега, пробираясь через стену камыша и рогоза.

«Сложно что-то найти, особенно не зная, что ищешь, – ворчал он себе под нос, раздвигая упругие, шершавые стебли. – Ну что я тут, в сущности, хочу обнаружить? Следы нечисти? Когтистые лапищи?»

Река в этом месте делала небольшой изгиб, и тропинка, которой он следовал, терялась в зарослях ивняка. Пришлось идти почти наугад, по колено в прибрежной траве. Сапоги то и дело вязли в речном иле, с чавканьем вылезая обратно. Воздух, ещё недавно свежий, становился тяжёлым и влажным, пахлым тиной и гниющими водорослями.

«Река как река, – упрямо твердил он про себя, отряхивая с рукава паутину. – Камыш как камыш. Всё нормально. Тишина».

Но тишина была обманчивой. Она была живой, наполненной шелестом, плесками и щелчками. Где-то с плеском ныряла в воду лягушка, и Иван вздрагивал. Ветерок, долетавший с реки, заставлял камыши шептаться, и этот шёпот казался ему слишком осмысленным. Он остановился, вслушиваясь. Сердце отстукивало ровный ритм где-то в горле. Ничего. Только вода да ветер.

«Корчмарь, конечно, перепил, – мысленно усмехнулся Иван, пытаясь вернуть себе уверенность. – Бывает. Мужики, скорее всего, просто сбежали из этой глухомани. А слух про пропажи лишь подстегнул остальных. Самоподдерживающаяся легенда, не более».