Ирвин Уэлш
Джинсы мертвых торчков
– Ладно, – говорю, чувствуя, чё скисаю еще больше.
Вырубаюсь на переднем сиденье рядом с водилой, пытаясь отгородиться от галимого трындежа Конрада и лажового, подхалимского смеха Йенсена и девчонок. Жду не дождусь, када уже вернуся на Новый год в Эдинбург. Я даж готов кемарить на стремном матрасе у своего старикана в комнате для гостей. Но потом вспоминаю за Викторию и врубаюсь, чё в Л.-А. тож есть свои прелести.
Слава богу, када добираемся до «Стандарда», «спутница» Бренди уже нас ждет, и она очень клевая. Конрад исчезает вместе с ней и обеими девчонками, дав нещасному Йенсену от ворот поворот. Но у него есть номер, оплаченный «Цитадель продакшнз», сумма потом запишется на счет их клиента Конрада Аппельдорна под видом административных расходов. Вызываю убер обратно до Санта-Моники и до своей кроватки. Пытаюсь заснуть, мечтая о беспокойной коме, вызванной двумя амбиенами и половиной пузыря «Ночной сиделки». Сопротивляюсь, хотя глаза периодически распахиваются и я с ползучим страхом пожираю ими потолок. Когда погружаюсь в сон, оказываюсь на театральной сцене, где участвую в ноэл-кауардовской постановке вместе с Франко в монокле и смокинге и с помесью Викки/Мелани в бальном платье.
Моя квартира в Санта-Монике расположена в смурном жилом комплексе на углу квартала. Оранжевую краску, покрывающую наружные стены, в целях экономии разбавили, так что из дерзкой и эффектной она превратилась в блеклое и невзрачное покрытие, пожухшее на повороте в переулок. Из плюсов – общая терраса на крыше, с бассейном, которым редко кто пользуется, не считая двух французских пидоров, курящих одну за другой. По утрам, как я называю послеобеденное время (обычно я фунциклирую в диджейские часы), я люблю сидеть тут с ноутом, набивать мейлы и разбираться со звонками. Как раз звонит тот, кого я избегал: промоутер с Амстердама. Нещасный пиздюк такой настойчивый, чё приходится ответить. Блядские часовые пояса.
– Дес! Никак не можем друг друга поймать!
– Нам на ADE нужен Карл, Марк. Он сейчас актуален. Эйсид-хаус – это Карл Юарт. Конечно, тот нескончаемый праздник, что мы знаем и любим, сейчас переживает черную полосу. Но он обязательно вернется. В следующем году – тридцатая годовщина Ибицы восемьдесят седьмого. Нам в аппаратной нужен ЭН-СИН, причем в наилучшей форме.
Молча слушаю иво трепотню. Сердце надрывается, када кто-то вылаживается по полной, а ты в курсах, чё все равно его расстроишь.
– Марк?
Щурю глаза, глядя на слепящее солнце. Надо было кремом намазаться. Думаю – отбой дать или сказать Десу, чё иво не слышно?
– Мы не сможем быть на ADE, братан. Подписались на другой сейшен в Барсе.
– Говнюк же ты. Ты ведь обещал мне в «Фэбрике», что вы будете на ADE.
Я был на коксе. Никада ничиво не обещай под наркотой.
– Я сказал, мы постараемся. Сейшен в Барсе – хорошая площадка для Карла, Дес, мы не могли отказаться. В этом году нам дали места в «Сонаре». Нельзя их расстраивать.
– А нас расстраивать можно, да?
– Дес, прости, братан. Ты же шаришь, что к чему.
– Марк…
– Да, Дес.
– Ты пиздюк.
– Даже не собираюсь спорить с тобой на эту тему, Дес.
Встаю, подхожу к парапету и смотрю на машины, медленно движущиеся по фривею в сторону пляжа. Прямо по курсу – грохот нового поезда метро на станции в центре Санта-Моники, пляжные городки наконец-то соединились с Л.-А. и Голливудом. Были времена, када я бы с этого проперся, но щас врубаюсь, чё даж ни разу на нем не ездил, и, к своему ужасу, не могу представить, када мине это понадобится. Вместо этого беру напрокат тачки, таскаюсь по забитым фривеям и ищу свободные места на подземных парковках отелей и офисов. Еб твою мать.
– И правильно делаешь, Марк. Пошел ты нахуй, кидала уебищный! Если б ты знал, какой кипиш мне пришлось поднять, чтобы тиснуть твоего никому не нужного сторчавшегося другана на афишу!
– Да брось, Дес, давай сбавим обороты.
Он вздыхает:
– И то верно, но все равно пошел нахуй.
– Люблю тебя, Дес.
– Ага, не сомневаюсь, – говорит он и заканчивает разговор.
И правда чувствую себя полным пиздюком, но как тока это признаю, все сходит на нет. Раньше я не был таким толстокожим, хоть и прикидывался. Потом это вдруг произошло, и все. Кабута я стал Тони, блядь, Старком, который изобрел психический костюм Железного Человека. Ясно, какая у этой брони позитивная сторона: тибя нихуя особо не ебет. Недостаток? Ну, это типа антидепрессантов. На смуры не выпадаешь, но никакой эйфории и кайфов тоже нахуй не ловишь.
Последние пару дней сильно сбивали с толку. Разъезды, часовые пояса, недосып. Походу, я постоянно сидел на телефоне, но никаких подвижек не добился. Мухтельд звонила с офиса в Амстердаме на разных стадиях тревожности. Вся эта ссанина с интернет-банкингом: када живешь между странами, он не так уж гладко пашет. После обеда почти полдня говорил со своим банком в Голландии, «АБН АМРО», чёбы они перевели деньги на мой счет в «Ситибанке» тут, в Штатах. Понятное дело, снять наличку – тот еще, блядь, головняк, потому как… ну просто ебучие банки.
Пытаюся спрыгнуть с амбиена. В глаза кабута песка насыпали, и там бешено пульсирует кровь. Слава богу, Викки помогает, приходит и затягивает миня в постель. Говорит: больше никаких колес – тока секс. Потрахавшись, погружаюсь в самый глубокий сон за долгие месяцы. Наутро с радостью обнаруживаю, чё она осталась на ночь. Так классно просыпаться с ней вдвоем. Хотя для миня это еще преступно рано, тыщу лет себя таким отдохнувшим не чувствовал. Она даже уламывает меня сходить на пробежку по береговой линии. Она-то сама не спешит, а вот я напрягаюсь, чёбы не отставать: пот градом, и аж легкие обжигает. Выкладываюсь, гордый, чё миня не считают ебаным старпером, которого надо подгонять. После этого у нас небольшой второй завтрак, а потом вертаемся на квартиру и в постель. Хоть я и умаялся, но, когда Викки потягивается и широко зевает, а ее выгоревшие на солнце локоны рассыпаются по моей подушке, миня посещает вруб, чё я уже давным-давно не был таким щасливым, как в этот самый момент.
Вечером чешем на выставку Франко, или «Джима Фрэнсиса», как он сибя теперь величает в профсреде. Предлагаю поехать на метро. Поначалу у нее сомнения, но потом она соглашается, и мы на игривом расслабоне плавно скользим в центр Л.-А. На Викки отпадное гламурное черное платье и лодочки на высоком каблуке, волосы заколоты. Ощущаю себя восторженным, везучим говнюком.
Галерея – в бывшем одноэтажном товарном складе, примерно в пятнадцати минутах ходьбы от Першинг-сквер, в районе куча клевого стрит-арта. Болтаем с Мелани, у них с Викки уже полное взаимопонимание. Хотя Викки англичанка и ниже ростом, они так похоже говорят и двигаются, что это аж раздражает. Чума: у нас с Франко даже бабы похожего типа. Он стоит в чиносах и футболке с треугольным вырезом чутка в стороне от всех. Все равно что-то такое от него исходит, и незнакомцы не решаются к нему приближаться, но теперь это скорее усталое равнодушие, а не голая агрессия. Обаянием заведует Мелани, которая, извиняясь, уходит здороваться с новыми гостями – видать, потенциальными покупателями.
Подходим к Франко, который встречает нас с Викки радушно. Я ей не рассказывал его (и свою) предысторию: просто упомянул, что в хреновые старые времена он заводился с пол-оборота, сидел в тюрьме, а потом открыл для себя искусство. Пока он болтает с ней о картине с распятием Кэмерона, Милибенда и Клегга[22], разглядываю ухмыляющегося харизматичного темноволосого малого чела, вокруг которого носится свита.
– Это Чак Поц?
Франко кивает, а Викки отмечает:
– Я работаю над заокеанскими продажами его последнего фильма для «Парамаунта». Хотя с ним самим и не знакома!
Воодушевленная, слегка аутичная кинозвезда приветливо улыбается Джиму Фрэнсису – художнику, ранее известному как Бегби, – и бросается к нам. Мы с Викки удостаиваемся кивка и слащавой улыбки, после чего актер концентрируется на Франко:
– Джимбо! Родной! Сколько лет, сколько зим!
– Это да, – соглашается Франко с неподвижным лицом.
– Мне нужна голова! Я должен напихать в твою голову, бро, – смеется Поц.
Франко держится стоически.
– Шармейн, моя бывшая…
Актер понижает голос, Викки извиняется и чешет в туалет, а я прикидываюсь, будто рассматриваю произведения искусства, развешанные на стенах и расставленные на постаментах. Смекаю, чё Поц явно пытается уговорить Франко сделать голову Шармейн Гэррити, своей бывшей жены и тож голливудской звезды. Хапаю бокал красного с подноса офицанта и, подбираясь поближе, слышу, как он уламывает:
– Выручай братишку, чувак.
– Я ведь уже выручал. «Охотник наносит удар» – помнишь?
– Ага, блин, обидно за этот фильм. У меня были реальные проблемы с акцентом. Но у тебя произведения классные, и мне нужен оригинал Джима Фрэнсиса!
– Не ори, – слышу голос Франко, пока смотрю на картину с распятием. – Не люблю такие заказы светить.
– Согласен, бро. Как с тобой связаться?
– Дай мне свои цифирки, и я сам с тобой свяжусь, – Франко такой.
Смотрю на рюмящую мудохарю Кэмерона. Он ничё так получился, как и Милибенд, бедолажный задрот, а вот Клегг нихуя на сибя не похожий.
– Не вопрос, дружище. – Поц сияет и диктует свой номер, который Франко вбивает себе в телефон. – Ты же на меня больше не злишься, чувак?
– Не-а. Ни капли, – отвечает Франко.
Поц в шутку толкает его в плечо:
– Клево. Набери, бро! Назови свою цену. Я должен успеть, пока еще могу себе это позволить.
Ухмыляющийся Чак уходит к своей компашке, Франко всю дорогу смотрит иму вслед, а я подкатую обратно к художнику:
– Так ты у нас корешишься с голливудскими идолами и рок-звездами?
– Не-а, – говорит он, спокойно глядя на меня, – они тибе не друзья.
Викки возвращается из уборной – ненавижу себя, когда называю так дабл, – но ее перехватывает Мелани, и они заговаривают с двумя другими бабцами. Пользуясь случаем, роюсь у себя в сумке и тычу Франко конверт:
– Не… не… все норм, братан, – он отталкивает его от себя, кабута я пытаюсь иму собачье говно всучить.
– Они твои, кор. По нынешнему курсу. Пятнадцать тыщ четыреста двадцать фунтиков стерлингов набежало. Способ подсчета обсуждается…
– Мине они не надо. – Он качает головой. – Прошлое нужно отпускать.
– Именно это я сейчас и делаю, Франко, – протягиваю конверт. – Возьми, прошу.
Вдруг к нам бросается чел в очках с черной оправой, полагаю, агент художника. Он явно взбудоражен и говорит Франко:
– Сэм Делита только что купил одну вещь за двести тысяч долларов! Голову Оливера Харбисона!
– Четко, – абсолютно невозмутимо говорит Бегби, обводя взглядом толпу. – Эксла Роуза нету?
– Не уверен, – говорит чел, озадаченный сокрушительным обломом. – Я проверю. Полно слухов. – И он смотрит на меня.
Франко с неохотой нас знакомит:
– Это мой агент, Мартин. Это Марк – дружок с родины.
– Очень приятно, Марк. – Мартин крепко жмет мне руку. – Вернусь к вам позже, ребята. Нужно работать в зале!
Когда Мартин уходит, Франко говорит:
– Видал? У миня есть все, что я захочу, братан. Ты ничё не можешь для миня сделать. Кароч, оставь свои бабки сибе.
– Но ты миня выручишь, если их возьмешь. Ты можешь чё-то сделать для миня.
Франко медленно качает головой. Смотрит через всю комнату, кому-то кивает и улыбается.
– Послушай, ты меня кинул, и я тебя прощаю, – говорит он негромко, машет шикозно разодетой паре, и чел с ним в ответ здоровается. Еще один ебаный актер, снимавшийся в фильме, чё я недавно смарел в самолете, но не можу вспомнить ни имя парня, ни название картины. – Я по-любому бы сделал этот хреновый выбор – просто находился на таком этапе своей жизни. – Он малехо мине улыбается. – Но прошлое я отпустил.
– Угу, и я тож хочу, – говорю иму, сдерживая раздражение.
– Рад за тебя, – говорит он почти без сарказма, – но ты должен найти собственный путь, старичок. Последний раз, када ты пытался это сделать, я был для тибя, блядь, орудием. – Он делает паузу, и иво глаза наполняет прежний холод.
У меня аж все нутро обжигает.
– Франко, прости, блин, я…
– Обратно я туда не вернуся. В этот раз сейшен будет сольный. – И вдруг он улыбается и мягко толкает меня в плечо, почти пародией на прежнего Бегби. Миня врубает: «Этот пиздюк прикалуется».
– Ебаный рот… шиза какая-то! Я ж тут тибе бабки предлагаю, Фрэнк! Эти бабки твои!
– Не мои они, это с наркоты навар, – говорит он с каменным лицом.
Потом его рука опускается на мой локоть, и он подводит миня к картине с Джимми Сэвилом[23], за которого в Америке никто не знает: тот валяется кровавым месивом у бара «Альгамбра». Буркалы у Сэвила вырваны, а кровь с его хозяйства растекается по белым треникам пятном темно-красной мочи в паху. Внизу подпись:
«ТАК МЫ В ЛИТЕ ПОСТУПАЕМ С ДЕТОТРАХАМИ» (2014, холст, масло).
Он тыкает в красную точку на картине: знач, картина продана.
– От это от мое. Я народу ёбла крошил, и миня на кичу сажали. А щас я то ж самое делаю, и мине плотют.
Смарю вокруг, обводя взглядом портреты и литые бошки иво производства. Признаюся, я не особо шарю в искусстве, но должен сказать: это самая огромная куча гамна, чё я видал за свою, сука, жизнь. Он капитально разводит этих тупых зажравшихся богатых уебанов, которые, видать, щитают, чё коллекционировать творения бешеного зэка – это клево. Он, конеш, молодец, но еб же твою мать: отливать чью-то репу, а потом ее корежить – никакое это, блядь, не искусство. Приглядываюся к посетителям галереи, чё таскаются с одной выставки на другую, как они щурятся, пальцами тыкают, обсуждают. Загорелые мужики и бабы, с отшлифованными в спортзалах фигурами, в классных шмотках, безупречно причесанные, искупанные в самых топовых одеколонах, духах и бабках.
– А ты знаешь, откудова бабки у них? С наркотрафика? С торговли людьми, еб твою мать! – Пара человек с ближайшей группки оборачуется на мой громкий голос. Краем глазом замечаю, как охранник вытягивает шею. – Наверно, у тебя есть любимый благотворительный фонд, куда я могу их передать?
– Ша, кор, – походу, Франко это теперь в натуре по приколу. – Не позорься.
Мое лицо недоверчиво перекашивается.
– Теперь ты уже говоришь мине, чёбы я уёбищем сибя на публике не выставлял: гейм, сет и матч! Щас же скажи мине название своей любимой благотворилки, Франко, еб твою мать!
– Не верю я в благотворительность, Марк. И прошу, зови миня Джимом.
– А во что ты вообще веришь? Чё, мине придется отдать эти пятнадцать с гаком тыщ «Хибзам»?
– Я верю в то, чё надо заботиться за своих, братан. – Он кивает своей открыточной калифорнийской блондинке-жене, внезапно гремят динамики, и этот чел, агент Мартин, выходит на середину зала.
Викки возвращается ко мне.
– Все нормально? – спрашивает она. – Что это? – показывает на конверт у меня в руке.
Кладу его обратно в сумку и застегиваю молнию.
– Пытался отдать Фрэнку долг, но он не захотел брать.
– Должна сказать, все это выглядит очень увлекательно и таинственно. Наркотиками промышляли?
Франко оборачуется, и я не могу смареть пиздюку в глаза: подозреваю, чё нам обоим не удастся сохранить невозмутимый вид.
– Мы в Лите промышляем только магазинными чеками «Прови», – говорю ей.
Када оглядываюсь на Франко, слышу, как стучат пальцы по микрофону, вызывая статический треск, и толпа притихает. Агент Мартин прокашливается:
– Спасибо, что пришли. А теперь мне хотелось бы представить директора этой галереи и великого покровителя искусств города Лос-Анджелеса – Себастьяна Вилльерса.
Какой-то пиздюк с загородного клуба, с седой бошкой и красным таблом, похожий сразу на всех американских политиков, каких я видел, встает и начинает нести полную хуйню за Бегби. За то, чё лучше его «творчества» ничё пока еще не придумано. Не можу эту ссанину слушать! Мечтаю тока за то, чёбы отвести Викки домой. Я думал, чё за эти полдня уже насытился сексом до отвала. Хуй там. Смотрю на нее и по ее похотливой улыбке понимаю, чё она думает то же самое. Мы сруливаем, а диджей врубает фанк, и Франко с Мелани плавно танцуют под этот трек Питера Брауна, «Хочешь пофанковать со мной»[24].
«Ё-мое. Этот пиздюк… танцует. Уебан еще и двигаться умеет». Это чё, правда, блядь, Фрэнсис Бегби? Может, все дело во мне. Может, эти представления за Бегби въелись мине в мозг в другую эпоху. Может, мине надо просто отпустить всю эту хуйню, как, очевидно, отпустил ее Джим Фрэнсис.
6
Больной – В поисках Юэна Маккоркиндейла
Бухло и наркотики – это для школоты: мало что хуже бодуна или отходняка после ешек, когда тебе уже стукнул полтинник. Если смотреть фактам в лицо, даже с учетом рождественской вседозволенности, ты просто чувствуешь себя слабым и безголовым: скудные, слабеющие остатки веселья, которые получается выжать, никак не оправдывают последующего затяжного аттракциона ужасов.
Короче, я утопаю в этом удобном диване, перед большим плоским экраном и пылающими углями в доме Маккоркиндейлов, а рядом – чайник. Щелкаю каналы, пытаясь сохранять позитивный настрой. Вижу во дворе Бена: он говорит по мобильному, расплываясь в улыбке. Решаю зависнуть здесь еще на пару деньков, как только сбагрю его на юг, после матча «Хибзов» с «Рейтами». Я был против независимости Шотландии, полагая, что мы полностью ее проебем. Теперь же мое мнение изменилось: судя по энергетике и уверенности жителей города, мы бы не устроили такого бардака, как на юге. Собираюсь позвонить Джилл и подумываю насчет эдинбургских «Коллег», возможно, вычислю еще каких-нибудь новеньких и приведу их в божеский вид!
Меня отвлекает Карлотта: она прессует своего дорогого братца, буквально нависая надо мной. Понятно, что у нее на уме: пропавший муженек, опозорившийся отец этого в прошлом уважаемого семейства. Карлотта не шевелится и молчит, и я не знаю, сколько еще смогу притворяться, что не замечаю, как она таращится на мою макушку. Это ее манера еще с детства. Всида умела повысить атмосферное давление мрачным немым гневом. Решаю расшифроваться:
– Привет, сестренка. Просто пытаюсь понять, что смотреть. Тут вот есть, – беру дистанционку, нажимаю кнопку «справка» и читаю на экране: – «пленительная романтическая комедия с Одри Тоту в главной роли», но это не «Амели»…
– Ты найдешь Юэна! Ты найдешь моего мужа!
Поднимаю голову, а она смотрит на меня волком. Голос у нее сдержанный и четкий.
Поворачиваюсь к ней и развожу руками:
– Я в натуре не могу слышать сейчас крик. – Зря я это сказал, потому как ее глаза загораются смертоубийственной латинской страстью. – Он объявится, как только нагу…
– НАЙДИ ЕГО!
Что может быть хуже, чем бродить по этим холодным улицам в мертвой зоне между Рождеством и Новым годом? Оставаться здесь, пока она орет как скаженная. С неохотой соглашаюсь, и она уходит, стуча ногами по деревянной лестнице. Накидываю в прихожей куртку, шарф и шапку, как вдруг входит Росс и, молча уставившись, требует отчета. Пожалуй, парнишка – маменькин сынок.
– Как наш фон-барон? И чё там Бенито на улице химичит? Шуры-муры небось крутит.
Тут только до меня доходит, что этот мелкий мудак сжимает кулаки, будто хочет устроить разборку!
– Мама сказала, это ты подставил папу с этой женщиной, – блеет он тонким голоском.
Вот же кобыла наглая! Да и пиздюк малый нахальный! Значит, этот больно умный мудачок уже готов сойтись один на один со взрослым дядькой. Спокойно смотрю на него и понижаю голос:
– А может, ты сам в этом виноват, корешок, – и слежу, как у него от недоумения отвисает челюсть. – Может, Юэну захотелось показать себя, после того как ты распинался, что сам еще такая целочка, чё не можешь сибе дырку найти.
– Что… Как ты… Кто сказал…
– Может, тибе учесть это в своих расчетах? – перебрасываю конец шарфа через плечо и начинаю застегивать куртку.
Глаза его быстро моргают, а губы дрожат.
– Тебе бы… Тебе не… – Он пытается убежать, но я хватаю его за руку. – Не трогай меня!
– Давай, беги к мамме, – стебусь. Опешив, он останавливается. – Это поможет, если твоя цель в жизни – навсегда остаться девственником. Тогда ты сто проциков ее достигнешь.
Росс низко свешивает голову, будто смотрит на выдуманный мир «Майнкрафта», который расставил на полу.
– Выше нос, – говорю ему. – Будь мужиком, ёбта.
Он изо всех сил пытается.
– Но… но… но…
Помогаю ему, дергая его подбородок кверху. Заставляю посмотреть мне в глаза:
– Дырку не можешь себе найти. Ничего. Я найду. Уж я-то понимаю, насколько это важно, – отпускаю его лицо. Замечаю, как он слегка свешивает подбородок, но взгляд устремлен на меня. – Твоя мать не поможет тебе с кем-то переспать, Росс. Твой отец… я тебя умоляю, – говорю, чувствуя себя немного предателем. Но никто ведь не просил Юэна трахать Марианну, и никто не просил их заниматься непотребством на камеру. «Озабоченная шалава… меня вдруг возбуждает авантюризм этой блядины. Я сам должен был ей вдуть, а не этот хуй с горы». – Но я помогу, – говорю Россу, и он вдруг выпучивает глаза. – Если хочешь.
Даже несмотря на его отчаяние, в этих лампочках что-то загорается!
– Ты… так ты выручишь меня?
– Ну конечно, – толкаю его в плечо. – Ты ж моя кровинушка. Я хочу, чтобы у тебя была полноценная сексуальная жизнь, чёбы ты мог разговаривать с бабами и наслаждаться плотским общением с ними. – Затягиваю его в нишу у входной двери и понижаю голос: – Я не хочу видеть, как ты переводишь свои юные годы на позорное дрочево и тушуешься, когда в комнату входит девчонка, по которой ты сохнешь, – объясняю, наслаждаясь темно-бордовым оттенком формы «джамбо», заливающим его табло. – У меня был классный друг, Дэнни Мёрфи его звали. У него никогда не было секса, – рассказываю с грустью. – В общем, паренек рос неправильно. Я не хочу, чтобы у тибя та ж фигня была, милый дружок.
Чувствую, мои уговоры на него действуют, но он все равно насторожен.
– А зачем это тебе? Почему хочешь помочь?
– Ну, у меня есть одно важное преимущество перед твоими мамкой с папкой.
– Какое?
– Я не считаю тебя дибильной малявкой. Для меня ты нормальный молодой чувак, который просто пытается пробить себе дорогу в жизни, и я врубаюсь, что щас это для тибя самое важное на свете.
– Да! – с благодарностью взвизгивает Росс. – Хоть кто-то понимает!
Киваю на лестницу и понижаю голос, заставляя его тоже говорить на полтона ниже:
– Ну естественно, понимаю. Ты хоть представляешь, чем я на жизнь зарабатываю?
Росс вращает головой, проверяя, все ли чисто. Потом поворачивается ко мне, втягивая нижнюю губу:
– Я слышал, как мама с папой об этом говорили. Что-то типа эскортного агентства.
– Именно. Я занимаюсь тем, что свожу одиноких и разочарованных людей с соблазнительными представителями противоположного пола. Это моя работа.
– Ты можешь…
Еще на децл понижаю голос и киваю на деревянную лестницу.
– Тсс… Да, могу, – шепчу.
Слышно, как Карлотта рвет и мечет в бешенстве, со всей силы хлопая дверьми и топая ногами по зашкуренным полам. Выглядываю во двор, где Бен заканчивает звонок, – скорее всего, он сейчас войдет и будет раскручивать меня на бабки. Этот малец – машина, пожирающая деньги. Во всем виноваты суррейцы с их беспечным потаканием или, что, наверное, больше соответствует действительности, с их умышленным унижением некоего Саймона Дэвида Уильямсона: они вынуждают меня состязаться в игре, в которой я никогда не смогу выиграть.
– Тебе нужна опытная женщина, которая поможет сломать целку.
Росс смотрит на меня в ужасе:
– Но мне нравится…
Обрываю его:
– Да знаю я, кто тебе нравится: какая-то боевая крутая телочка с мальчишечьим лицом, которая расхаживает с важным видом по школе, понимая, что она – топ-модель спортплощадки. Но для охоты на такую дичь необходимо снаряжение, и я говорю щас не только о пушке у тебя в штанах – надеюсь, там «уильямсон» девять и пять, а не «маккоркиндейл» пять и пять, если догоняешь мой намек.
Судя по страдальческому лицу парнишки, к правде ближе второе.
– Нет, кореш, тебе нужна уверенность, которую приносит опыт: как социальный, так и сексуальный. Вот что предлагает проф дядька Сай с Кобелиного универа. А теперь хорошенько это обдумай. И не говори ни хера матери. Это чисто пацанские дела. Обещаешь?
– Хорошо… Спасибо, дядя Саймон, – с благодарностью пищит он и бьет по протянутому кулаку.
В этот самый момент за его плечом появляется Бен. Он слегка задается, но все же зыркает на нас, типа «какого хуя?».
– Бенито-бандито! Пытаюсь уговорить твоего пикколо куджино[25], местного фон-барона, – и обымаю прыщавого парня за плечи, – сходить с нами на ИР-прием.
– В приемное отделение больницы? – говорит Бен со своим вальяжным великосветским пригородным акцентом подлондонских графств… «Господи, он один из них. Мой сын – один из них». – Это как-то связано с дядей Юэном?
– Нет, ИР – это стадион «Истер-роуд», а принимает принимающая сторона. Матч сезона против могучих «Рейт Роверсов»!
– Ага, клево, – говорит Бен без малейшего интереса, но немного оживляется, заметив, что я в куртке и шарфе. – Ты куда?
– Передам приветик от твоей тетушки.
– Ты идешь искать папу? – блеет Росс. – Я тож хочу!
– Исключено, дружище мой, – заявляю, слыша глухие шаги на лестнице.
– Росс! – гаркает Карлотта, стоя в дверях. – Ты останешься здесь со своим двоюродным братом!
У Росса виновато-озадаченный вид типа «что я, блядь, такого сделал?».
Я малехо ему подмигиваю, и, походу, это его слегка утешает. Самый подходящий момент, чтобы под благовидным предлогом сделать ноги. Хватит с меня семейной хуерги! Этот праздничный геморрой в календаре – просто какое-то мозгоебство, и слава Христу (в прямом смысле), что бывает он только раз в году.
Короче, выдвигаюсь на мучительные поиски. Зимний мороз щиплет лицо, а уличные фонари мигают тусклым светом. Дневные часы здесь такие мимолетные, что вставлять в кромешную темноту эти скудные мутно-серые вкрапления дерьма – практически издевательство. Прикольно, но по молодости мне всегда хотелось свалить с этого города. Лондон предлагал поле деятельности пошире. Но теперь я вдруг ни с того ни с сего испытываю извращенную преданность к Эдинбургу. Даже подумываю прошвырнуться по Лит-уок, но это лишь повлечет за собой удручающее отчаяние. Что может быть хуже, чем услышать, как кто-то на максимальной громкости выкрикнет через занюханный паб: «ЭЙ, БОЛЬНОЙ, ГДЕ ТЫ, ПИЗДЮК, ХОВАЛСЯ?» Хуже только, если не услышишь этого вообще. Ложусь на курс прочь из города – к Королевской больнице, где работает Юэн. Когда добираюсь до регистратуры, там по моему запросу звонят в отдел кадров, после чего сообщают:
– Доктор Маккоркиндейл до шестого января в отпуске.
В общем, возвращаюсь на автобусе в город. Ну и колотун, сука: табло от холода горит, а губы трескаются. Заруливаю в «Бутс», чёбы купить губной мази и гондонов.
Он же не какой-нибудь там бомжара, и нет смысла прочесывать авто- или ж/д вокзалы, так что я решаю потереться по гостиничным холлам. Там хоть тепло. Лавэ у Юэна есть, но он такой прижимистый кальвинистский мудозвон, что не станет раскошеливаться на «Балморал» или «Каледониан». Это должна быть практичная, чистенькая бюджетная сеть, так что я захожу в парочку и шарюсь: там дофига вафлеров по продажам и маркетингу, но никаких зашкваренных колинтонских подиатров нет в помине.
Следуя той же логике, я сомневаюсь, что Юэн пошел бы в первоклассное эскортное агентство. Готов поспорить, он кантуется по саунам, получая кайф от самого факта: какая-то его часть возбуждается от потенциального унижения, если его застукает коллега по работе. Да, я считаю, он подсознательно стремится к скандалу. Захожу на парочку хат в стиле Мэри Тайлер Мур: одна в северной части Лита, другая в Новом городе, и показываю рождественскую фотку Юэна у себя на телефоне, но никаких признаков узнавания не замечаю.
Эти вульгарные заведения с их задрипанной пу́бличкой меня угнетают. Местечко в Восточном Новом городе напоминает обшарпанное госучреждение восьмидесятых. В никаком вестибюле чувствуешь себя так, будто пришел поставить штамп в паспорте, а не кинуть кому-то на клык. Выхожу на улицу, собираясь на сегодня закончить и вернуться с пустыми руками к разъяренной Карлотте, как вдруг слышу: за спиной кто-то появляется. Потом чей-то голос окликает:
– Эй, браток, погодь минутку.
Оборачиваюсь и вижу то, что можно назвать лишь полнейшим уебищем. Глаза-щелочки сосредоточенно меня сверлят, предвещая крупные неприятности. Дорогой на вид костюм выглядит поношенным и как бы отсыревшим, словно этот тип не снимал его в сауне. Я его знаю: отмороженный пиздюк, руководит несколькими такими заведениями, на него когда-то работал Терри. Это хреново. Когда незнакомец обращается к тебе «браток» таким тоном, это всегда хреново.
– Сауны прочесуешь и за какого-то парня спрашуешь?
– Угу. – Перехватываю инициативу и показываю фотку на телефоне.
– Ну, ежли сыщика с сибя корчишь и к легашам не идешь, то чё-то тут некошерно, – говорит этот говнюк.
Боженька сварганил ему ебало, когда сидел с запором на толчке и придумывал слово «ехидный». Не лучшая работа Творца, чего уж.
– Парень чутка замешан в секс-скандале, – объясняю. – Хозяйка иво – моя сеструха, и она застукала, как он налево ходил. С дома иво вытурила. А щас хочет, чёбы он вернулся. Подумал, может, он блядует где, от и все.
Этот пиздюк все время переводит раскосые недобрые кумушкины глазки с экрана на мое табло. Потом вдруг говорит:
– Я в курсах за тибя! Больной они тибя звали!
Видимо, они – это такие же, как он, отсталые идиоты, родившиеся в результате совокупления двух хрюкающих даунов – сестры и брата.
– Ха… Давно уже за эту кликуху не слыхал.
– Угууу… Ты щас там в Лондоне кантуешься. С Лео и с этим греческим пиздюком, как иво…
Сердце у меня малехо екает. У этого слабоумного плода кровосмешения длинные руки, а его друзья-уебаны с мозгами инфузорий не запрограммированы на то, чтобы отказываться от своих инстинктивных целей. Если он с ними кучкуется, то спрятаться негде, и значит, мне поневоле придется сотрудничать.
– Андреас… Да, Лео, классные парни. Но это все в прошлом. Сейчас у меня респектабельная служба знакомств. У нас есть приложение…
– Ты ж литский парень, – укоряет он, – с Франко Бегби ходил.
– Угу, – соглашаюсь.
Ненавижу, когда эти кретины употребляют слово «ходил», меня бесит их убогая гангстерская ссанина, и я не могу поверить, что слышу сейчас фамилию Бегби: этот буйный психопат умудрился выбраться из тюряги, вытянув билет сраного хуйдожника. Кошмар все мрачнее с каждой секундой. Темно и холодно, у меня бодун, и я мечтаю о диване. Даже словесные нападки и холодность Карлотты, наверное, меркнут в неуютной близости этого уебана. Теперь уже ветер хлещет мне в лицо ледяным блядским дождем.
– Ну, меня не колышет, кто ты там, просто не заходь на мою территорию и не суй свою сопатку. Всосал?
