ГлавнаяАмериканская литератураИрвин ШоуСолнечные берега реки Леты (сборник)

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Ирвин Шоу
Солнечные берега реки Леты (сборник)

Полная версия

Irwin Shaw: SHORT STORIES: FIVE DECADES

Печатается с разрешения наследников автора и литературных агентств The Sayle Literary Agency, UK, и The Marsh Agency Ltd.

Девушки в летних платьях

Пятая авеню купалась в солнечном свете, когда они вышли из «Бревурта» и зашагали к Вашингтон-сквер. Несмотря на ноябрь, солнце еще грело, и выглядело все как летним утром: автобусы, хорошо одетые люди, неспешно прогуливающиеся парами, тихие дома с закрытыми ставнями.

Майкл крепко держал Фрэнсис под руку. Шагали они легко, улыбаясь: воскресенье, они хорошо выспались и плотно позавтракали. Майкл расстегнул пальто, подставил лицо легкому ветерку. Они шли молча, среди молодых красивых людей, которые, похоже, составляли большинство в этом районе Нью-Йорка.

– Осторожно, – нарушила молчание Фрэнсис, когда они пересекали Восьмую улицу, – не сверни шею.

Майкл рассмеялся, Фрэнсис последовала его примеру.

– Не такая уж она и красивая, – добавила Фрэнсис. – Во всяком случае, ради ее красоты нет смысла ломать шею.

Майкл рассмеялся вновь. На этот раз громче.

– Но и не страшная. У нее отличный цвет лица. Как у деревенской девушки. Как ты поняла, что я смотрю на нее?

Фрэнсис склонила голову набок, улыбнулась мужу из-под полей шляпки:

– Майкл, дорогой…

Майкл опять хохотнул:

– Ладно, улики неопровержимые. Извини. Все дело в цвете лица. Такая кожа в Нью-Йорке – редкость. Извини.

Фрэнсис легонько похлопала его по руке и увлекла к Вашингтон-сквер.

– Такое хорошее утро! Прекрасное утро! Когда я завтракаю с тобой, то получаю заряд хорошего настроения на целый день.

– Тоник. Утренняя зарядка. Кофе и рогалики с Майклом – и прилив бодрости гарантирован.

– Вот именно. Опять я проспала всю ночь, обвившись вокруг тебя, как веревка.

– Ночь с субботы на воскресенье, – уточнил он. – Я разрешаю такие вольности только по окончании рабочей недели.

– Ты толстеешь.

– Неужели? Из Огайо я приехал стройным, как тополь.

– Мне они нравятся, пять твоих лишних фунтов.

– Мне тоже.

– У меня есть идея, – промурлыкала Фрэнсис.

– У моей жены есть идея. Какая прелесть!

– Давай проведем этот день вдвоем. Ты и я. Мы всегда вертимся среди друзей, пьем их виски, или они пьют наше виски, а друг друга мы видим только в постели…

– Великое место встреч, – улыбнулся Майкл. – Оставайся в постели достаточно долго, и все, кого ты знаешь, обязательно там появятся.

– Мудрец. Я говорю серьезно.

– Отлично. И я слушаю серьезно.

– Я хочу провести с мужем весь день. Хочу, чтобы он говорил только со мной и слушал только меня.

– Так кто посмеет нас остановить? – спросил Майкл. – Кто собирается помешать мне общаться в это воскресенье исключительно с женой? Кто?

– Стивенсоны. Они желают, чтобы мы заглянули к ним в час дня, а потом собираются отвезти нас за город.

– Паршивые Стивенсоны. За город они могут поехать и одни. Моя жена и я намереваемся остаться в Нью-Йорке и провести этот день вдвоем.

– Ты приглашаешь меня на свидание?

– Я приглашаю тебя на свидание.

Фрэнсис приподнялась на цыпочки и поцеловала мужа в мочку уха.

– Дорогая, это же Пятая авеню, – запротестовал Майкл.

– Давай наметим программу. – Фрэнсис пропустила его слова мимо ушей. – Как может провести воскресенье в Нью-Йорке молодая пара, у которой есть возможность сорить деньгами?

– Но без излишеств, – уточнил Майкл.

– Сначала пойдем на футбол. На матч профессионалов. – Фрэнсис знала, что Майкл любит футбол. – Сегодня играют «Гиганты». В такой день приятно побыть подольше на свежем воздухе, как следует проголодаться, пойти в «Кавану», съесть стейк размером с фартук кузнеца, запить его бутылкой вина. А оттуда прямая дорога в «Филмарт», там показывают новый французский фильм, и все говорят… эй, ты меня слушаешь?

– Конечно, – ответил он, отводя взгляд от девушки без шляпы, с короткой стрижкой, которая прошла мимо с грациозностью танцовщицы. Пальто она не надела, так что Майкл отметил ее плоский, как у юноши, живот и бедра, которые так и ходили из стороны в сторону. Во-первых, потому, что она была танцовщицей, а во-вторых – потому, что перехватила его настойчивый взгляд. Девушка улыбалась чему-то своему. Майкл заметил все это до того, как повернулся к жене. – Конечно. Мы пойдем на матч «Гигантов», мы съедим стейк, а потом посмотрим французский фильм. Как тебе это нравится?

– Звучит неплохо, – сухо ответила Фрэнсис. – Программа на целый день. А может, ты предпочел бы прогуливаться по Пятой авеню?

– Нет, – без запинки ответил Майкл. – Ни за что.

– Ты всегда и везде смотришь на других женщин. Оглядываешь каждую женщину в Нью-Йорке.

– Да перестань. – Майклу хотелось обратить все в шутку. – Только на симпатичных. Сколько, в конце концов, симпатичных женщин в Нью-Йорке? Семнадцать?

– Больше. Во всяком случае, на твой вкус. Ты их находишь везде.

– Это неправда. Иной раз я, возможно, действительно смотрю на проходящую мимо женщину. На улице. Признаю, на улице я, случается, смотрю на…

– Везде, – повторила Фрэнсис. – В каждом месте, куда мы приходим. В ресторанах, в поездах подземки, в театрах, на лекциях, на концертах.

– Послушай, дорогая, – попытался урезонить жену Майкл, – я смотрю на все. Бог дал мне глаза, и я смотрю на женщин и мужчин, на котлованы для новых линий подземки, на экран кинотеатра и на маленькие цветочки на полях. Я изучаю окружающий мир.

– Тебе бы увидеть блеск, который появляется в твоих глазах, когда ты изучаешь окружающий мир на Пятой авеню.

– Я женат и счастлив в семейной жизни. – Он нежно прижал к себе руку Фрэнсис. – Пример для всего двадцатого столетия, мистер и миссис Майкл Лумис.

– Ты серьезно? Ты действительно счастлив в семейной жизни?

– Абсолютно, – ответил Майкл, чувствуя, как меркнет воскресное утро. – Почему ты так говоришь со мной?

– Просто хотела знать. – Фрэнсис прибавила шагу, глядя прямо перед собой. Лицо ее превратилось в бесстрастную маску. Так бывало всегда, когда у нее портилось настроение.

– Я абсолютно счастлив в семейной жизни, – терпеливо повторил Майкл. – Мне завидуют все мужчины Нью-Йорка в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет.

– Оставь свои шуточки.

– У меня прекрасный дом, – гнул свое Майкл. – У меня прекрасные книги, фотографии, друзья. Я живу в городе, который мне нравится, и живу так, как мне хочется. У меня работа, которая мне нравится. У меня жена, которую я люблю. Если происходит что-то хорошее, разве не к тебе я бегу с доброй вестью? Если случается что-то плохое, разве я плачу не на твоем плече?

– Да, – кивнула Фрэнсис. – И ты смотришь на каждую женщину, которая проходит мимо.

– Ты преувеличиваешь.

– На каждую женщину. – Фрэнсис убрала руку с локтя Майкла. – Если она страшненькая, ты тут же отводишь взгляд. Если ничего, смотришь на нее, пока не сделаешь семь шагов…

– Господи, Фрэнсис!

– Если красивая, разве что не сворачиваешь себе шею.

– Слушай, давай выпьем. – Майкл остановился.

– Мы только что позавтракали.

– Послушай, дорогая, – сказал Майкл медленно, тщательно подбирая слова. – Выдался славный денек, мы оба в хорошем настроении, и нет никакого смысла все портить. Давай проведем воскресенье в свое удовольствие.

– Я могу провести воскресенье в свое удовольствие только в том случае, если в твоем взгляде не будет сквозить желание бежать за каждой юбкой на Пятой авеню.

– Давай выпьем, – повторил Майкл.

– Я не хочу пить.

– А чего ты хочешь, поссориться?

– Нет. – Голос у Фрэнсис был такой несчастный, что Майкл тут же проникся к ней жалостью. – Я не хочу ссориться. Не знаю, что на меня нашло. Давай поставим точку. И постараемся хорошо провести время.

Они вновь взялись за руки и молча пошли мимо детских колясок, стариков итальянцев в воскресных костюмах и молодых женщин.

– Я надеюсь, сегодня будет интересная игра. – Фрэнсис прервала затянувшуюся паузу, стараясь говорить непринужденно, как за завтраком и в начале прогулки. – Мне нравится профессиональный футбол. Эти ребята колотят друг друга так, словно сделаны из бетона. А как они бросаются друг другу в ноги! Это очень возбуждает.

– Я хочу кое-что сказать тебе, – очень серьезно заявил Майкл. – Я не прикасался ни к одной женщине. Ни разу. За все пять лет.

– И хорошо.

– Ты мне веришь?

– Конечно.

Они шли по парку Вашингтон-сквер, под раскидистыми деревьями, между скамейками, на которых не было свободных мест.

– Я стараюсь этого не замечать. – Фрэнсис словно говорила сама с собой. – Стараюсь убедить себя, что это ничего не значит. Некоторым мужчинам это нравится, говорю я себе, они хотят видеть то, чего лишены.

– Некоторым женщинам это тоже нравится, – ответил Майкл. – В свое время я знал пару дамочек…

– Я не смотрела ни на одного мужчину после второго свидания с тобой, – прервала его Фрэнсис.

– Нет такого закона, – заметил Майкл.

– У меня все переворачивается внутри, когда мы проходим мимо женщины и ты смотришь на нее так, как смотрел на меня при нашей первой встрече у Элис Максвелл. Ты стоял в гостиной, рядом с радиоприемником, в зеленой шляпе…

– Шляпу я помню, – ввернул Майкл.

– Тем же взглядом. Меня от этого мутит. Мне становится нехорошо.

– Ну что ты, дорогая…

– Я думаю, теперь можно и выпить.

Они направились к бару на Восьмой улице. Майкл застегнул пальто и бросил задумчивый взгляд на свои хорошо начищенные коричневые туфли, когда они поднимались по ступеням к двери. Они сели у окна, в которое лились солнечные лучи. У дальней стены трещали дрова в камине. Подошел японец-официант, поставил на стол блюдо с претцелями^[1] и широко им улыбнулся.

– Что положено заказывать после завтрака? – спросил Майкл.

– Думаю, коньяк, – ответила Фрэнсис.

– «Курвуазье», – попросил Майкл. – Два «Курвуазье».

Официант принес бокалы, и они пили коньяк, сидя в ярком солнечном свете. Майкл прикончил половину, запил водой.

– Я смотрю на женщин, – признал он. – Все так. Я не говорю, хорошо это или плохо, но я на них смотрю. Если я прохожу мимо по улице и не смотрю на них, я обманываю тебя, обманываю себя.

– Ты смотришь на них так, словно хочешь ими обладать. – Фрэнсис вертела бокал. – Каждой.

– В определенном смысле, – Майкл говорил тихо, словно обращался не к жене, – в определенном смысле это правда. Но за этим ничего не следует, и это тоже правда.

– Я знаю. Поэтому меня и мутит.

– Еще коньяка! – крикнул Майкл. – Официант, еще два коньяка.

– Почему ты причиняешь мне боль? – спросила Фрэнсис. – Зачем ты это делаешь?

Майкл вздохнул, закрыл глаза, осторожно потер веки пальцами.

– Мне нравится смотреть на женщин. Больше всего я люблю Нью-Йорк за то, что его наводняют батальоны женщин. Когда я впервые приехал сюда из Огайо, то сразу их заметил, миллион прекрасных женщин, шагающих по городу. Я ходил среди них, и сердце выпрыгивало у меня из груди.

– Детство, – прокомментировала Фрэнсис. – Это детское чувство.

– Не уверен, – покачал головой Майкл. – Не уверен. Я стал старше, уже на подходе к среднему возрасту, начал толстеть, но все равно люблю ходить по Пятой авеню в три часа дня, по восточной стороне, между Пятидесятой и Пятьдесят седьмой улицами. Они все там, вроде бы ходят по магазинам, в мехах и этих безумных шляпках, будто собрались со всего мира в этих восьми кварталах. Там лучшие меха, там лучшие одежды, там самые красивые женщины. Они выходят из дома, чтобы потратить деньги, и очень этим довольны. Когда ты проходишь мимо, они холодно смотрят на тебя, всем своим видом демонстрируя, что ты для них не существуешь.

Японец-официант поставил на стол два бокала, лучась от счастья.

– Все хорошо? – осведомился он.

– Все прекрасно, – ответил Майкл.

– Если пара шуб и шляпки за сорок пять долларов… – начала Фрэнсис.

– Дело не в шубах. И не в шляпках. Просто там какая-то особенная атмосфера. Знаешь, тебе не обязательно все это слушать.

– Я хочу послушать.

– Мне нравятся девушки из офисов. Аккуратненькие, в очечках, умненькие, деловые, знающие все и всех, умеющие постоять за себя. – Он смотрел на людей, которые медленно проходили мимо окна. – Мне нравятся девушки на Сорок четвертой улице, которых я вижу во время ленча, актрисы, одетые абы как, разговаривающие с молодыми людьми, демонстрирующие свою молодость и красоту у «Сарди» в ожидании, когда какой-нибудь продюсер обратит на них внимание. Мне нравятся продавщицы в «Мейсис», которые прежде всего обслуживают тебя, потому что ты мужчина. Они заставляют женщин ждать, флиртуют с тобой рядом с носками, книгами, иглами для фонографа. Все это копилось во мне десять лет, и теперь, после твоего вопроса, выплыло наружу.

– Продолжай.

– Когда я думаю о Нью-Йорке, я думаю обо всех его женщинах – еврейках, итальянках, ирландках, польках, китаянках, немках, негритянках, испанках, русских, фланирующих по городу. Я не знаю, то ли я такой особенный, то ли это чувство свойственно всем мужчинам, но у меня такое ощущение, что в этом городе я нахожусь на бесконечном пикнике. Мне нравится сидеть рядом с женщинами в театре, быть рядом с красотой, на которую потрачено никак не меньше шести часов. Мне нравятся раскрасневшиеся девушки на футбольных матчах, а когда потеплеет, девушки в летних платьях… – Он допил коньяк. – Такая вот история. Ты сама напросилась, не забывай. Я ничего не могу с собой поделать и смотрю на них. Просто ничего не могу с собой поделать и хочу их.

– Ты их хочешь, – повторила Фрэнсис лишенным эмоций голосом. – Это твои слова.

– Точно, – жестко ответил Майкл, потому что она заставила его раскрыть душу. – Ты затронула эту тему, так что давай досконально ее обсудим.

Фрэнсис допила коньяк, два или три раза сглотнула.

– Ты говоришь, что любишь меня?

– Я люблю тебя, но при этом хочу их. Такой вот расклад.

– Я тоже красива. Не хуже любой из них.

– Ты прекрасна, – без малейшей иронии ответил Майкл.

– Я о тебе забочусь. – В голосе Фрэнсис слышалась мольба. – Я стала хорошей женой, хорошей хозяйкой, хорошим другом. Я делаю для тебя все.

– Я знаю. – Майкл накрыл ее руку своей.

– Если ты хочешь свободы…

– Ш-ш-ш.

– Скажи правду. – Она убрала руку.

Майкл щелкнул пальцем по краю бокала.

– Хорошо. Иной раз мне хочется стать свободным.

– Ну… – Фрэнсис забарабанила по столу. – Мы можем раз…

– Не говори глупостей. – Майкл пододвинул к ней стул, погладил по бедру.

Она начала тихонько плакать, уткнувшись в платок, чтобы никто не заметил.

– Наступит день, когда ты от меня уйдешь.

Майкл молчал. Смотрел на бармена, который неспешно резал лимон.

– Уйдешь? – повторила Фрэнсис. – Отвечай. Не молчи. Уйдешь?

– Возможно. – Майкл отодвинулся. – Откуда мне знать?

– Ты знаешь, – настаивала Фрэнсис. – Не так ли?

– Да, – после короткой паузы ответил Майкл. – Знаю.

Фрэнсис перестала плакать. Еще пару раз всхлипнула, убрала платок, на лице не осталось и слезинки.

– По крайней мере ты можешь сделать мне одно одолжение.

– Конечно.

– Перестань говорить в моем присутствии о том, как красива та или иная женщина. «Милые глазки, аппетитная попка, отличная фигурка, хороший голос», – передразнила она Майкла. – Держи все это при себе. Меня твое мнение на этот счет не интересует.

– Извини. – Майкл махнул рукой официанту. – Отныне буду держать свое мнение при себе.

Фрэнсис искоса взглянула на него.

– Еще коньяка, – попросила она официанта.

– Два коньяка, – уточнил Майкл.

– Да, мэм, да, сэр. – Официант затрусил к стойке.

Фрэнсис холодно посмотрела на мужа.

– Ты хочешь, чтобы я позвонила Стивенсонам? За городом сегодня чудесно.

– Да, – кивнул Майкл. – Позвони им.

Она поднялась и направилась в глубь бара к телефонной будке. Майкл не отрывал от нее взгляда, думая, какая хорошенькая женщина, до чего красивые ноги.

Я искал тебя, искал

Когда он наконец встретил ее, то узнал не сразу. Полквартала шел следом, видя перед собой лишь женщину с длинными ногами, в пальто свободного покроя, какие носят студентки, и шляпке из коричневого фетра.

Но внезапно память отреагировала на ее походку: прямая спина, неподвижные шея и голова, волнующее покачивание бедер. Так ходят женщины на Юге и мексиканки, испанки с корзинами на голове.

Еще какое-то мгновение он наблюдал, как она идет по солнечной стороне, направляясь к Двенадцатой улице, потом догнал и коснулся ее руки.

– Низкие каблуки. Вот уж не ожидал, что доживу до такого дня.

Она с удивлением обернулась, затем ее лицо осветила широкая улыбка, она взяла его под руку.

– Привет, Пол. Я пошла на это ради здоровья.

– Когда я думаю о тебе, то вижу тебя на самых высоких каблуках в Нью-Йорке.

– Все в прошлом, – ответила Гарриет. Они медленно шли по освещенной солнцем улице, рука об руку, к Шестой авеню. – Тогда я была очень фривольным созданием.

– Но походка у тебя та же. Словно ты несешь на голове корзину с бельем.

– Я отрабатывала эту походку шесть месяцев. Ты и представить себе не можешь, какое я привлекаю внимание, когда вхожу в комнату.

– Очень даже представляю. – Пол не сводил с нее глаз. Те же черные волосы, белоснежная кожа, стройная фигура, темно-серые, всегда, даже после трехдневной пьянки, сверкающие глаза.

Гарриет запахнула пальто и чуть прибавила шагу.

– Я иду в «Уонамейкерс». Мне надо кое-что купить. А куда идешь ты?

– В «Уонамейкерс», – без запинки ответил Пол. – Уже три года мечтаю побывать в «Уонамейкерсе».

Какое-то время они шли молча, Гарриет по-прежнему держала его под руку.

– Легкомысленно, – нарушил паузу Пол. – Готов спорить, на взгляд постороннего человека, мы ведем себя легкомысленно. Каково твое мнение?

– Легкомысленно. – Она убрала руку.

– Пожалуй. – Он остановился, критически оглядел Гарриет. Остановилась и она, повернулась к нему, губы искривила улыбка легкого недоумения. – Почему ты так одеваешься? Увидев тебя, я сразу вспомнил утро понедельника в Нортхэмптоне.

– Схватила то, что лежало под рукой. Спешила.

– Обычно ты выглядела, как большая красивая коробка сладостей. – Пол взял ее за руку, и они двинулись дальше. – Венских конфет. Каждая в своей обертке, в своем бархатном гнездышке. Даже если ты шла в угловой магазин за пинтой джина, то всегда одевалась так, что тебя хотелось съесть на десерт. Не могу сказать, что это изменение к лучшему.

– У женщин бывают разные периоды в одежде. Как у Пикассо, – ответила Гарриет. – Если б я знала, что встречу тебя, оделась бы по-другому.

Пол похлопал ее по руке:

– Так-то лучше.

Они шли, а Пол не отводил от нее взгляда. Знакомое удлиненное лицо, очень знакомые губы, как всегда с избытком помады, маленькие зубки, отчего, улыбаясь, она вдруг превращалась в ученицу воскресной школы.

– Ты худеешь, Пол, – заметила Гарриет.

Пол кивнул:

– Я подтянут, как спортсмен. Веду аскетическую жизнь. А как ты?

– Я вышла замуж. – Она помолчала. – Ты слышал, что я вышла замуж?

– Слышал, – кивнул Пол. Они переходили Шестую авеню, и им пришлось прибавить шагу, потому что зеленый свет сменился красным. – Вечером девятого января сорокового года тебя не было дома.

– Возможно. Я теперь большая девочка. Случается, выхожу куда-нибудь по вечерам.

– Я шел мимо и заметил, что в твоих окнах не горит свет. – Они повернули к Девятой улице. – Помню, какая жара царила в твоей квартире. Словно в теплице для далий в ботаническом саду.

– Я мерзлячка, – со всей серьезностью ответила Гарриет. – Сказывается массачусетское происхождение.

– А больше всего мне нравилось то, что ты никогда не ложилась спать.

– У каждой дамы свои достоинства. Одни красивы, другие умны… я… я никогда не ложилась спать. В этом секрет моей популярности.

Пол улыбнулся:

– Замолчи.

Улыбнулась и Гарриет, они дружно рассмеялись.

– Ты знаешь, о чем я. Я звонил тебе в два, в три часа ночи, и ты тут же открывала дверь, бодрая, со сверкающими глазами, с румянами и тенями…

– В молодости я очень быстро восстанавливала силы.

– Утром мы завтракали под Бетховена. Час классической музыки на радиостанции «Нью-Йорк-Сити». Бетховен, по специальному указанию мэра, с девяти до десяти утра.

Пол на мгновение закрыл глаза. Открыл их, чтобы вновь посмотреть на женщину, когда-то близкую ему, теперь почти незнакомку, которая легко шла рядом. Он вспомнил, как в полудреме лежал когда-то с ней, глядя на огни на крышах небоскребов, светящиеся в темноте ночного города, от которого их ограждало большое окно спальни, а однажды во сне она потерла рукой его шею там, где волосы торчали и кололись, потому что днем он как раз подстригся. Гарриет терлась против шерсти, улыбаясь, сонная, не открывая глаз. «Какое восхитительное создание – мужчина…» – прошептала она. Потом вздохнула, рассмеялась и вновь глубоко заснула, ее рука так и осталась на шее Пола.

Пол улыбнулся, вспоминая.

– Ты все смеешься над моей одеждой?

– Вспомнил вот фразу, которую где-то слышал… – ответил Пол. – «Какое восхитительное создание – мужчина…»

Гарриет холодно посмотрела на него:

– И кто это сказал?

Пол бросил на нее короткий взгляд:

– Освальд Шпенглер.

– Угу, – кивнула Гарриет. – Знаменитая цитата.

– Особенно если произнесена к месту.

– И я того же мнения. – Гарриет чуть прибавила шагу.

Они миновали маленький бар, в котором когда-то коротали долгие зимние вечера, пили мартини, говорили, говорили, говорили и смеялись так громко, что на них оборачивались люди, сидевшие за соседними столиками. Пол ждал, что Гарриет что-нибудь скажет об этом баре, но она его и не заметила.

– Это же бар «У Эдди». – Он взял инициативу на себя.

– Угу, – кивнула Гарриет.

– Когда там заканчивался французский вермут, в мартини добавляли херес.

– Какая гадость, – скорчила гримаску Гарриет.

– Это все, что ты можешь сказать? – На лице Гарриет отразилось искреннее недоумение, но Пол и раньше никогда не мог понять, лжет она или говорит правду, и за два года ничего не изменилось. – Не надо ничего говорить. Давай зайдем, и я угощу тебя выпивкой.

– Нет, благодарю. Мне надо успеть в «Уонамейкерс» и вернуться домой. Рассиживаться в баре некогда.

– Как скажешь, – надулся Пол.

Они повернули на Девятую улицу, направились к Пятой авеню.

– Я знал, что обязательно встречу тебя, – продолжил Пол. – Мне хотелось знать, как это будет выглядеть.

Гарриет не ответила. Она разглядывала дома на противоположной стороне улицы.

– У тебя отсох язык? – полюбопытствовал Пол.

– И как это выглядело?

– Время от времени я встречаю девушку, которую знал.

– Готова спорить, в Нью-Йорке их пруд пруди.

– В Нью-Йорке полно девушек, которые когда-то с кем-то встречались.

Гарриет кивнула:

– Я как-то об этом не думала, но ты, безусловно, прав.

– Всякий раз я удивляюсь себе. Какая, однако, хорошая девушка! Ну почему я с ней расстался? Первая девушка, с которой я встречался, теперь служит в полиции. Прошлым летом она поймала какого-то гангстера на Кони-Айленде. Мать не разрешает ей выходить из дома в форме. Стесняется соседей.

– Естественно, – хмыкнула Гарриет.

– Другая девушка изменила фамилию и танцует в классическом балете. Ноги у нее потрясающие. Я всегда числил ее в красавицах. Тебя тоже.

– Мы неплохо смотрелись в паре, – сказала Гарриет. – Правда, у тебя очень уж быстро росла щетина. Электрическая бритва…

– Я от нее отказался.

Они проходили мимо дома, в котором раньше жил Пол, и он посмотрел на дверь подъезда, вспоминая, как они с Гарриет входили в нее и выходили в дождливые дни и по утрам, припорошенным снежком. Они остановились у старого кирпичного дома с облупившейся краской на рамах, взглянули на окно на четвертом этаже, из которого они высовывались, чтобы посмотреть, какая погода. Пол вспомнил, как одним зимним вечером они первый раз вошли в эту дверь вместе.

– Я был чертовски вежлив, – пробормотал он.

Гарриет улыбнулась, понимая, о чем он говорит.

– Ты все время ронял ключ и приговаривал себе под нос: «Боже, Боже», – когда наклонялся за ним.

– Я нервничал. Я точно хотел знать, что ты все понимаешь… никаких иллюзий. Добрые друзья, ситуация проста, как апельсин, через шесть недель из Детройта приезжает другая девушка, я ничем тебе не обязан, ты ничем не обязана… – Пол вновь посмотрел на окно на четвертом этаже. – Идиот!

– Какая тихая, спокойная улица. – Гарриет покачала головой, опять взяла Пола под руку. – Я должна идти в «Уонамейкерс».

Они двинулись дальше.

– А что тебе надо купить в «Уонамейкерсе»? – спросил Пол.

Гарриет на мгновение замялась.

– Ничего особенного. Пеленки, распашонки. У меня будет ребенок. – Они прижались к стене, чтобы разминуться с женщиной, которая вела на поводках четырех дачхаундов. – Ну не забавно ли – я и ребенок! – Гарриет улыбнулась. – Я лежу целыми днями в кровати и представляю себе, какой он будет. А в перерывах сплю и пью пиво, кормлю нас обоих. Никогда раньше я так хорошо не проводила время.

– Что ж, по крайней мере ты убережешь мужа от армии.

– Возможно. Но он у меня рьяный патриот.

– Хорошо. Когда он будет в Форт-Диксе, я буду встречать тебя на Вашингтон-сквер, где ты будешь гулять с ребенком. А чтобы соблюсти приличия, надену полицейскую форму. Я не такой уж рьяный патриот.

– Но тебя все равно заберут в армию?

– Конечно. Я пришлю тебе мою фотографию в лейтенантской форме. Из Болгарии. У меня есть предчувствие, что мне придется защищать стратегическую высоту в Болгарии.

– И как ты к этому относишься? – Впервые Гарриет повернулась к Полу и изучающе посмотрела на него.

Пол пожал плечами:

– Как к неизбежности. Это чертовски глупо, но не так глупо, как десять лет назад.

Внезапно Гарриет рассмеялась.

– Что я сказал смешного? – пожелал узнать Пол.

– Я впервые спросила тебя о твоем отношении к чему-то. Раньше такой необходимости не было. Ты сам мне обо всем докладывал. О своем отношении к Рузвельту, Джеймсу Джойсу, Иисусу Христу, Матиссу, йоге, спиртному, сексу, архитектуре…

– В те дни у меня обо всем было свое мнение. – В улыбке Пола проскользнула печаль. – Страсть и разговоры. Два краеугольных камня цивилизованных отношений между полами. – Он обернулся на окно четвертого этажа. – Подходящая была квартирка. И для страсти, и для разговоров.

– Пошли, Пол, «Уонамейкерс» не будет работать всю ночь.

Пол поднял воротник, потому что при подходе к Пятой авеню ветер усилился.

– Ты была единственной из моих знакомых девушек, с кем я мог спать в одной постели.

– Такого я еще ни от кого не слышала, – рассмеялась Гарриет. – Я должна воспринимать твои слова как комплимент?

Пол пожал плечами:

– Это факт. Относящийся к делу факт. Или не относящийся. Прилично ли говорить об этом с замужней дамой?

– Нет.

Пол какое-то время шел молча.

– О чем ты подумала, когда увидела меня? – наконец спросил он.

– В принципе ни о чем.

– Ты врешь?

– В общем-то нет.

– Разве ты не подумала: «Господи, да что я в нем находила?»

– Нет. – Гарриет сунула руки в карманы пальто.

– Хочешь знать, что подумал я, когда увидел тебя?

– Нет.

– Я искал тебя два года, – не унимался Пол.

– Мой домашний номер есть в телефонном справочнике. – Гарриет еще ускорила шаг.

– Я не осознавал, что ищу тебя, пока не увидел.

– Пожалуйста, Пол…

– Я мог идти по улице, увидеть бар, в котором мы сидели рядом, и зайти, хотя и не хотел выпить, не зная, почему я это делаю. Теперь знаю. Я ждал, что ты тоже туда придешь. Я оказался рядом с твоим домом не случайно.

– Послушай, Пол, – взмолилась она, – это было давно, у нас остались хорошие воспоминания, но все закончилось…

– Я был не прав. Понимаешь? Я был не прав. Ты знаешь, я так и не женился.

– Знаю. Пожалуйста, заткнись.

– Я шагаю по Пятой авеню и всякий раз, проходя мимо собора Святого Патрика, оглядываюсь, а не идешь ли по улице ты. Именно там я встретил тебя после того, как тебе вырвали зуб. Погода стояла холодная, ты шла вся в слезах, с покрасневшими глазами, и это был единственный раз, когда я случайно встретил тебя…

Гарриет улыбнулась:

– Воспоминание, достойное литературных мемуаров.

– Два года… – Пол помолчал. – За последние два года я расставался со многими женщинами. – Он пожал плечами. – Они надоедали мне, я – им. Я смотрел на каждую, проходившую мимо, в надежде, что это ты. Ты бы знала, как мне доставалось за это от моих девушек! Иногда я долго шел за женщиной с черными волосами, думая, что это ты, за женщиной в меховом жакете, какой носила ты, за женщиной с такой же прекрасной походкой, как у тебя… я два года рыскал по улицам города в поисках тебя, и только сейчас это понял. Тот маленький испанский ресторан, куда мы отправились в первый раз. Проходя мимо, я неизменно вспоминаю все: сколько мы выпили, какая играла музыка, о чем мы говорили, толстого кубинца, который подмигивал тебе, сидя за стойкой, как добирались до моей квартиры…

Оба шли быстро. Гарриет прижимала руки к бокам.

– То упоительное чувство, которое охватило меня, когда мы слились воедино…

– Пол, прекрати! – воскликнула Гарриет.

– Два года. За два года боль потери могла бы и притупиться. А вместо этого… – «Как я мог допустить такую чудовищную ошибку? – спросил себя Пол. – Как я мог? И исправить уже ничего нельзя». – Он резко повернулся к Гарриет. Она не смотрела на него, казалось, и не слушала, думая лишь о том, как бы побыстрее добраться до универмага. – А ты? Разве ты не помнишь?..

– Я не помню ни-че-го, – отчеканила Гарриет. И тут же слезы хлынули у нее из глаз. – Я абсолютно ничего не помню. Я не иду в «Уонамейкерс». Я еду домой. Прощай! – Она подбежала к стоящему на углу такси, открыла дверцу, нырнула в салон. Автомобиль рванул с места, и мимо Пола пронеслось лицо Гарриет с поблескивающими на глазах слезами.

Он провожал такси взглядом, пока оно не свернуло за угол. Повернулся и пошел в другую сторону, думая: «Я должен уехать из этого района. Слишком уж долго я здесь живу».

1. Претцель – сухой кренделек, посыпанный солью, популярная закуска. – Здесь и далее примеч. пер.

следующий лист >>