Ирма Гринёва
Чистой воды блеф. Настоящая итальянская жена
16
Алексей нашёл Снежану немного подурневшей: на когда-то алебастровой коже её лица выступили многочисленные веснушки, очень её старившие, что ли. И вообще, лицо казалось каким-то одутловатым, а то, что распух когда-то тоненький нос, было очевидно. Но Алексея порадовали эти изменения, которые он посчитал признаком её тоски по Сашке.
Снежана встретила Алексея с радостью, хотя и не скрывала удивления. С жадным интересом слушала его рассказ о работе, об общих знакомых, о Саше… Но тут же замкнулась, когда Алексей с пафосом произнёс заготовленную ещё в самолёте фразу:
– Вы же любите друг друга! Так какого черта расстались и мучаетесь поодиночке?!
– Что ты понимаешь в любви, мальчик?
И тут Алексея прорвало. Думая об этих двоих, как им повезло, что они нашли друг друга, что они живы, здоровы и какое у них впереди счастье, если, конечно, дурью перестанут маяться, он не мог не думать и о своей утерянной любви. Навсегда ушедшей. Какое страшное слово – навсегда! И пусть уже прошло больше двух лет, он отпустил от себя Анечку, разрешил себе жить и, может быть, когда-нибудь, позволит себе полюбить вновь, но от этого горечь не уменьшилась, не стёрлась, а только лишь затвердела в тяжёлый камень…
– Что я понимаю в любви??? А ты когда-нибудь теряла любимого? Когда-нибудь целовала её холодные губы, которые только утром были горячими и страстными? Нет? А ты когда-нибудь пыталась покончить с собой, потому что любимой нет в этом мире, и не будет уже никогда? Никогда! Попробуй впустить себе это в сердце, а потом уже спрашивай, что я понимаю в любви…
Я увидел её в баре. Я тогда увлекался байками, и мы с ребятами зарулили в придорожный бар, чтобы промочить горло, а она зашла в компании готов7. Они ввалились в бар все такие размалёванные и она, конечно, тоже. Но я почему-то сразу понял, что она не такая, как они, она особенная. Она тоже меня заметила. Мы попереглядывались минут пять, а потом я прошёл через зал к её компании, схватил за руку и увёл из бара. Она не сопротивлялась, как будто так и было нужно. И доверчиво прижималась к моей спине всю дорогу, пока мы мчались в Питер. А когда зашли в мою квартиру, я увёл её в ванную и смыл с неё всю эту черно-белую штукатурку с ярко-красным провалом рта и строго-настрого приказал, чтоб больше этой гадости на её лице не видел, а сам заново влюбился в её утончённый, почти детский облик. А потом посадил напротив себя и устроил допрос с пристрастием: сколько ей лет, был ли у неё уже сексуальный опыт, где учится, чем увлекается, чего хочет от жизни… А потом рассказал тоже самое о себе. Приврал немного про свой возраст, чтобы казаться солидней: ей семнадцать, мне – двадцать один, ну, какой тут может быть у меня авторитет? Очень боялся, что она посмеётся надо мной и уйдёт – мол, сам ещё сопляк, а мной командовать вздумал. И про работу наврал, присвоив себе Сашкины заслуги. Глупо, конечно, но тогда казалось правильным. А потом сказал, что люблю её и хочу быть с ней рядом всю жизнь, а сейчас могу отвезти её домой и буду ждать её здесь столько, сколько она пожелает. Но буду самым счастливым человеком на свете, если она останется со мной прямо сейчас. И она осталась… Дальше… Дальше описывать сложно… Было какое-то нереальное счастье, любовь до исступления, когда утром почти невозможно разлепиться, чтобы разойтись по своим делам: она на учёбу, а я, якобы, – на работу. А ночью бежишь, торопишься домой, потому что там – она, любимая. И всё вместе: приготовить ужин, выбросить мусор, выйти на крышу, погонять на байке… И никто больше не нужен, только мы вдвоём. Нет, мы, конечно, встречались с друзьями. С моими, не с её же готами тусоваться! Но всегда чувствовали себя отдельно от всех.
Но однажды бумерангом ко мне вернулась моя ложь. Это случилось не в одночасье, а происходило постепенно, просто я это заметил в какой-то момент. Она очень сильно меня ревновала. Приходил-то я очень поздно, поскольку днём учился, а после учёбы подрабатывал, где только можно, чтобы достойно обеспечить нашу жизнь. А она начала придумывать, что я её разлюбил, что она не достойна меня, такого красивого, обеспеченного и самостоятельного. Мне бы, дураку, признаться, что и квартира не моя, а старшего брата, и крутой байк – это его подарок, и заграничные путешествия, о которых хвастался, его заслуга, и что по вечерам я не совещания веду в собственном офисе, а в библиотеке института пишу рефераты за богатеньких тупиц, а по ночам вагоны разгружаю. Но было стыдно. Так стыдно! И страшно, что уйдёт, бросит меня… Всё чаще я стал заставать её в слезах. Вроде успокою, уговорю, заласкаю, и какое-то время она мне верит, а потом опять всё возвращается. И чем больше я старался доказать ей свою любовь, тем больше она требовала от меня доказательств. Сейчас я думаю, что она остро чувствовала мою ложь, но не могла понять в чём она заключается, поэтому думала о том, в чём была не уверена, в чём почему-то никак не могла мне поверить: что она исключительная, особенная… А она мне всё твердила про свою старшую сестру, что вот кто уникальный, так это она. Но мне-то была нужна только она, а не её сестра или кто-то другой! А ещё говорила, что, если я когда-нибудь не вернусь домой, брошу её, она выпорхнет птицей с нашего десятого этажа… А я уверял её, что такого никогда не произойдёт, что я буду любить её вечно… Но сам, внутри, не верил этим её угрозам.
Однажды сильно задержался на разгрузке. Лечу на байке – один мост развели, лечу к следующему – опять не успеваю… Лечу дальше – и еле успеваю увернуться от обгонявшего меня придурка, который несётся на совершенно сумасшедшей скорости, а потом вижу, как он прямо передо мной сталкивается лоб в лоб со встречной машиной, взлетает вверх, как на трамплине, крутиться в воздухе, а потом падает плашмя на крышу другой машины, взрыв, и его охватывает пламя. Движение остановилось. Кажется, ещё несколько машин, не успевая затормозить, сталкиваются друг с другом. Люди выскакивают и пытаются помочь. Сколько прошло времени, пока мы выламывали двери, чтобы освободить людей из-под горящего факела, потом отвечали на вопросы полиции, я не знаю. Меня пытались запихнуть в скорую, поскольку я весь был в саже, но я рвался домой. Анечка не отвечала на мои звонки, и я боялся, что она на меня обиделась, поскольку я пропустил несколько её звонков, пока разгребал аварию.
А когда я, наконец, вернулся домой… Она… Она лежала белая в красной от её крови воде и была холоднее кафеля на полу. Что я делал тогда – не помню. Кажется кричал, звал на помощь… Потом приехала полиция, и я опять отвечал на вопросы… И всё это как в каком-то абсолютно нереальном страшном сне. Как будто и не со мной вовсе. А я где-то тут сбоку нахожусь. Ещё чуть-чуть и проснусь. И всё будет как прежде: я и Анечка, Анечка и я…
А когда увидел её в гробу, и опять белое, красное, чёрное, на меня вдруг плитой опустилось, что это уже навсегда. И никогда уже не будем: я и Анечка… И я ушёл с похорон. Вернулся домой, налил ванну, чиркнул бритвой по обеим рукам, кстати, больно не было, посмотрел, как красными кружочками растекаются по воде капли с моих рук. А потом выключил свет, сел в воду, опустил руки на дно и закрыл глаза. И так мне стало хорошо, спокойно и совсем не страшно…
Очнулся в больнице. Первое, что увидел, – перевёрнутое лицо Сашки с измученными глазами, который, как оказалось, вовремя приехал в Питер, и успел меня спасти, в отличие от меня, который к Анечке не успел. И тут я завыл… Дальше рассказывать не о чем. Сашка увёз меня в Москву и вернул к жизни… Это было два с половиной года назад…
Алексей замолчал. Выворачивать душу больше не было сил. Снежана плакала. Алексей подошёл к ней, обнял, и так они застыли на некоторое время. Когда рыдания Снежаны почти стихли, он полувопросительно-полуутвердительно сказал:
– Я приду завтра…
Снежана ничего не ответила. Алексей поцеловал её в волосы и ушёл.
7 – субкультура, зародившаяся в конце 70-х годов XX века в Великобритании на базе панк-движения. Готической субкультуре характерны специфический имидж (черная одежда, белая пудра для лица, тёмная подводка вокруг глаз и чёрная или красная губная помада, пирсинг, татуировки, обилие металлических или серебряных украшений) и интерес к готической музыке (из Википедии).
17
После ухода Алексея Снежане стало ещё тяжелее. Ещё до того, как он произнёс имя сестры, она поняла, что речь будет идти о ней. Последнее, не достающее звено в цепи коротенькой жизни Анечки, встало на своё место и изменило всё представление Снежаны о случившемся.
На неё разом навалились воспоминания и о том времени, когда она узнала о смерти сестры, её тогдашние чувства, и о том, как пыталась восстановить события из истеричных криков и обвинений обезумевшей от горя матери Анечки – Маргариты Петровны, и как ненависть к абстрактному тогда Александру Савельеву держала её на плаву, и как она осуществила свою месть, не доведя до конца, поскольку влюбилась в него, как малолетняя дурочка, и пыталась сбежать и от него, и от себя… И как он взял всю вину на себя, защищая младшего брата. И что он пережил, когда увидел младшего брата всего в крови, а потом вытаскивал его день за днём из депрессии к свету, к жизни…
Снежана поддалась не сразу на уговоры матери – Ирины Анатольевны, вышедшей очередной, четвёртый раз замуж и уехавшей к мужу в Швецию, переехать к ней в Стокгольм. У неё очень даже не плохо шёл свой маленький бизнес по оказанию менеджерских услуг компаниям, находящимся в кризисном состоянии, и в России. Она моталась в основном между Питером и Москвой и в принципе жизнью своей была довольна. Работа давала и моральное удовлетворение, и приличные деньги, и обширные знакомства с новыми людьми. Но постепенно Снежане захотелось уже осесть где-то и завести семью. Звучит, конечно, не очень, похоже, как будто хочешь завести собаку, но суть от этого не меняется. Но с семьёй-то, как раз, ничего и не получалось. А работать стало скучно. Мама была счастлива и уверена, что уж этот её брак продлится до конца её жизни (она, правда, каждый раз была в этом уверена, но потом опять уходила от очередного мужа и искала следующего). И Снежана решила, что, раз уж семьёй ничего не получается, то хотя бы на новом месте будет не скучно создавать свой бизнес. И уехала в Стокгольм.
С Анечкой они не виделись больше двух лет, но перезванивались. И Снежана в принципе была в курсе её жизни даже больше, чем её мать, с которой у Анечки не складывались такие теплые и доверительные отношения, как со старшей сестрой, хоть и не родной ей по крови. Поступление в колледж – увлечение готами – знакомство со взрослым мужчиной и бешеное счастье…
Снежана усердно трудилась и не сразу обратила внимание, что от Анечки давно нет звонков. Она начала названивать ей сама и забеспокоилась, когда в очередной раз автоответчик сообщил, что абонент не доступен. Тогда она, скрипя сердцем, позвонила Маргарите Петровне.
Со Снежаной у них отношения были, мягко говоря, прохладные. Маргарита Петровна ревновала мужа к его бывшей жене, матери Снежаны, не без основания считая, что тот до сих пор любит эту «поблядушку», как она её называла. А Анечку ревновала к Снежане, которая обожала неродную сестру, и прислушивалась к её мнению чаще, чем к советам родной матери. Снежана же не испытывала никаких чувств к новой жене любимого отчима, просто старалась поменьше с ней общаться, чтобы лишний раз не ощущать её негатив по отношению к себе. Из истерики Маргариты Петровны по телефону Снежана только поняла, что случилось что-то ужасное. И тут же вылетела в Питер.
Она застала Маргариту Петровну в невменяемом состоянии. И только необходимость ухаживать за ней не позволила Снежане самой впасть в истерику от ужаса. Её любимой младшей сестрёнки больше нет… В полиции со Снежаной разговаривать отказались, а из слов Маргариты Петровны, по крупицам выуженных из её рыданий и обвинений всех и вся, получалось, что девочка безумно была влюблена в старого ловеласа, который её в конце концов бросил, и тогда она покончила собой, перерезав себе вены на руках.
И у Снежаны появилась цель – выяснить правду и наказать виновных. Но не бросишь же несчастную женщину одну в таком состоянии? И Снежана вызвала в Питер маму, а сама вернулась в Стокгольм, чтобы решить проблемы со своим только что налаженным там бизнесом, поскольку размотать этот клубок до конца, сидя в Швеции, было не возможно, и надо было возвращаться в Россию. Ещё некоторое время она моталась между Стокгольмом и Питером, пока улаживала все вопросы.
Мама не могла тоже бесконечно оставаться в Питере, а Маргарите Петровне, это уже было понятно, нужна была профессиональная помощь. И Снежана нашла для неё неврологическую клинику в Стокгольме «SilverMed». Общее горе и искреннее сочувствие примирило женщин между собой, а мама и Маргарита Петровна даже подружились, поэтому последняя не стала сопротивляться переезду, и у Снежаны развязались руки для возвращения в Россию. Тем более что Маргарита Петровна во многом оказалась права: и в ревности к бывшей жене мужа – ну какой женщине понравится, что мужчина, который клялся тебе в любви и позвал замуж, оказывается, по-прежнему любит другую? И в том, что у младшей сестры была куча комплексов по поводу и своей внешности, и ума, благодаря обожанию и преклонению перед старшей сестрой. А та этого не замечала, и где был при этом её так восхваляемый ум? И то, что Снежана безответственно отнеслась к доверию Анечки. Ведь знала же, что она не прислушивается к матери, а, значит, надо было быть внимательнее к ней, раз уж часть ответственности лежит на тебе. «Мы в ответе за тех, кого приручили» – не так ли?
Опираясь на слова Маргариты Петровны о «старом ловеласе» и жалобам Анечки о часто отсутствующем возлюбленном, денно и нощно занимающимся своим собственным бизнесом, Снежана вычислила Александра Савельева. Всё сходилось: солидный возраст, руководство стремительно развивающейся строительной компанией «Девелопмент», работающей на рынке недвижимости в Санкт-Петербурге и в Москве (отсюда и частое отсутствие в Питере – сделала выводы Снежана. Александр Сергеевич, действительно, тогда часто мотался между двумя столицами, так как бизнес в Питере был ещё в периоде становления), владелец квартиры, в которой свела со своей жизнью Анечка, холостой мужчина, отнюдь не обделённый женским вниманием. На его фоне младший брат Алексей потерялся и выпал из поля зрения Снежаны. И она даже не обратила внимания, что в дневнике Анечки, сплошь заполненном её экзальтированными чувствами вперемежку со стихами, где имя её любимого писалось как «Ал», оно могло относиться как к Александру, так и к Алексею…
А потом была Москва, поскольку теперь Александр Сергеевич жил в основном здесь (из-за трагедии в Питере решила Снежана, и была частично права, только не знала, что связано это было с состоянием младшего брата). Она решила действовать сразу по двум направлениям: влюбить в себя Александра Сергеевича, а потом бросить в самый пик отношений, чтобы он на своей шкуре почувствовал боль, когда тебя бросают, как надоевшую игрушку, и применить свои таланты кризисного менеджера, только уже наоборот, не для возрождения, а чтобы потопить его бизнес. Для осуществления и того и другого она больших препятствий не видела. С мужчинами всегда расставалась по своей инициативе и прекрасно видела, что с ними творилось после расставания с ней. К её чести надо сказать, она прилагала не мало усилий, чтобы наладить потом с ними дружеские отношения.
В случае с Александром Сергеевичем Снежана не учла только одного – что сама может его полюбить, просто в голову не приходило, что в человека, которого так сильно ненавидишь, можно влюбиться… Потому и пыталась сбежать, осознав глубину своих чувств, так неудачно осуществив первую часть своей мести и даже не приступив ко второй.
А с тем, что произошло с Анечкой и Алексеем, Саша был, пожалуй, единственным, кто был абсолютно ни в чём не виноват. Просто оба оказались слишком молодыми и неопытными, чтобы справиться с тем накалом чувств, которые испытывали. Не созрели ещё их личности, не сформировался до конца внутренний стержень, не говоря уже о житейской мудрости… Плюс Анечкины комплексы, пропущенные родными, и подростковое бахвальство Лёши… Так что виноваты были все, и, одновременно, никто…
18
Алексей пришёл к Снежане на следующий день, но не застал её дома. Дверь открыла пожилая женщина, удивительно похожая на Снежану, такая же красивая, как она, не смотря на свой возраст. Алексей сразу догадался, что это её мама.
– Здравствуйте! А Снежана дома?
– Нет, молодой человек.
– А когда она появится?
– А, Вы, собственно говоря, кто такой?
– Извините, меня зовут Алексей Савельев. Мы со Снежаной вместе работали в Москве. Я вчера был у неё в гостях, и мы договорились встретиться сегодня.
– Ах, вот как, – заколебалась женщина.
Она слышала от дочери фамилию Савельев, но вот в отрицательном это было смысле или в положительном, не помнила, поскольку Снежана не очень-то посвящала мать в свои действия, а потому Ирина Анатольевна ответила уклончиво:
– Снежана в больнице и выйдет оттуда ещё не скоро. Да не пугайтесь Вы так, это не Вы виноваты, – поспешила успокоить побледневшего юношу пожилая женщина, – её уже давно уговаривали лечь, а она всё тянула и тянула.
– Ей можно позвонить?
– Попробуйте ближе к вечеру, сейчас она на процедурах.
Алексей попрощался и ушел. Сначала хотел тут же позвонить брату, но потом решил поставить его в известность о болезни Снежаны (не даром он обратил внимание на изменения в её внешности) после того, как переговорит с ней сам. И до вечера маялся чувством вины, поскольку был уверен, что к ухудшению её состояния привёл его вчерашний рассказ. Ну, вот, хотел помирить этих двух гордецов, а сделал только хуже.
Вечерний разговор со Снежаной облегчения не принёс. В её голосе чувствовалась усталость. Его просьбу навестить её, она категорически отклонила, не помогли даже клятвы не заговаривать больше об их отношениях с Сашей. А когда он попытался выяснить по телефону, в чём заключается её болезнь и не нужна ли какая-то помощь, она сказала, что ничего не нужно и она со всем справится сама, а если – нет, то ей поможет мама. Другими словами, ему почти открыто велели не лезть не в своё дело и отправляться восвояси.
С полным ощущением, что он наломал кучу дров, Алексей позвонил старшему брату:
– Да, – ответил уставший голос Сашки.
– Саш, привет! Я тут, кажется, облажался по полной! Мы вчера разговаривали со Снежаной, а сегодня она попала в больницу, и я думаю…
– Постой! – перебил его брат, – Где это «тут» ты разговаривал со Снежаной?
– Ну, тут, в Стокгольме.
– Какого чёрта ты туда попёрся?!? – в голосе Саши явственно звучал нарастающий гнев, – Я же просил тебя не лезть не в своё дело! Что ты ей наговорил???
– Я ей рассказал свою историю…
– Боже мой, – застонал Сашка, – что же ты наделал!!!
– Я думал, она поймёт, как больно терять свою любовь…
– Да это ты ничегошеньки не понимаешь!!! – буквально взвыл на том конце провода старший брат, – Давай мне адрес её больницы и сейчас же возвращайся домой!
– Она мне его не сказала…
– Ну, да, конечно… Что я, дурак, у тебя спрашиваю…
… На следующий день, когда Алексей вернулся в Москву, Александра Сергеевича уже дома не было.
19
За время между звонком Алексея и приземлением в аэропорту Стокгольма, в Александре Сергеевиче десять раз возрождалась надежда, что, может быть, и к лучшему, что Снежана знает правду, и столько же раз гасла. Он так привык действовать в своей жизни решительно, не терзаясь многочисленными сомнениями, всегда умея выбрать главное, и идти к цели, невзирая на отдельные щепки, летящие в стороны, что эти душевные метания измучили его окончательно.
Но, не смотря на свою смертельную усталость, старший Савельев понравился Ирине Анатольевне куда больше, чем младший, в нём была харизма и чувствовался характер. И чего Снежана фордыбачится? Будь она сама помоложе, эх! Тем не менее, она не дала ему адрес больницы дочери, как та и просила. «Значит, всё-таки, не простила нас», – удручённо решил Александр Сергеевич, продолжая делить вину на двоих.
Но уехать, не убедившись, что с любимой всё в порядке, не мог. Куда обращаться в таких случаях в Швеции не знал, поскольку, пожалуй, впервые, кинулся решать проблему совершенно не подготовленным. Пришлось уже ночью звонить в Москву Аркадию Денисовичу и надеяться на то, что его связи смогут дотянуться и до Швеции.
– Постараюсь, – пообещал разбуженный среди ночи начальник охраны.
– Да, уж, постарайся! Будь любезен! – съехидничал Александр Сергеевич и бросил трубку.
Попробовал бы он не «постараться»! Ежу было понятно, кто вызвал Лёшку из Питера и снабдил адресами в Швеции. И, если за первое, Александр Сергеевич спустил на тормозах, то за второе начальник охраны огрёб «по самое не балуйся»! Пусть попробует теперь не найти адрес больницы, в которой лежит Снежана.
К вечеру второго дня в руках Александра Сергеевича оказался адрес больницы «Södertälje», в которой находилась Снежана в отделении Акушерства и гинекологии. И теперь Александру Сергеевичу было над чем подумать, только не долго. Если Снежана беременна и решила сделать аборт (Александр Сергеевич понятия не имел, до какого срока его можно делать), то дорога была каждая минута, если он вообще уже не опоздал.
Но, перво-наперво, надо было выяснить – его ли это ребёнок? Если у Снежаны кто-то был здесь в Швеции в эти три месяца после их расставания, то он тихо уйдёт и никогда больше не потревожит её своим появлением. А если – нет… То тогда он ни за что не допустит, чтобы его ребёнок рос без него! Ему ужасно захотелось, чтобы Снежана родила ему дочку. Он вдруг понял, что уже давно об этом мечтает, по крайней мере, он уже думал об этом, когда покупал ей обручальное кольцо. Чёрт! Кольцо! И колье с серёжками! Он не догадался захватить их с собой! Ну, ничего! Что, он в Стокгольме не найдёт хотя бы кольца? Но это уже были несколько дальние планы. А завтра он начнёт с матери Снежаны. И на этот раз ей не удастся отвертеться от его вопросов.
