Ирина Юльевна Енц
Пригласила тетенька медведя в гости…
Глава 6
Дольше сидеть в кустах я сочла неразумным, поэтому, тронула поводья лошади, и больше не таясь, выехала на берег. Не скажу, что я как-то особым образом дала знать о себе. Другими словами, песен я не горланила, громко не приветствовала, а Ярка, видимо, впечатлившись моей угрозой провести остаток своих дней в стойле, вела себя очень тихо. Поэтому, заметили меня, когда я чуть ли не вплотную подъехала к костру. Мое появление произвело небольшой переполох. «Бирюк» уронил с коленей свой планшет, и его рука потянулась за карабином. Тот, который бегал возле костра, напряженно замер в позе стартующего атлета. Другой, занимавшийся костром, вскочил на ноги, выставив вперед свою палку, которой он до этого ковырялся в углях. Не иначе, собрался ею от меня отмахиваться. Но больше всех меня удивил мальчишка с мордочкой грызуна. Утратив свою некую вальяжность, он соскочил с чурки и кинулся, почему-то, в палатку. То ли там вознамерился укрыться, то ли у них там было припрятано еще оружие.
Я спрыгнула с лошади и сдержано поздоровалась, нацепив на свою физиономию строгость, которая и была положена любому инспектору, заставшему нарушителей на своей территории. Они, наконец, разглядев, что перед ними не толпа бандитов на лошадях, а всего лишь, молодая женщина, причем в одиночестве, слегка расслабились. Представившись, я сурово проговорила:
– Вы в курсе, что разведение костров в пожароопасный период на территории заповедной зоны, строжайше запрещено? И даже находиться вам здесь не положено. Предъявите ваши документы…
«Бирюк» поспешно, но без суеты поднялся, и полез правой рукой внутрь своей куртки, военизированного покроя со множеством карманов и клапанов. Достал оттуда в кожаной черной обложке с тиснением документы, и, прежде чем протянуть их мне, басовито, с легкой насмешкой в голосе, слегка растягивая букву «а», что выдавало в нем жителя этой области, проговорил:
– А позвольте ваши документы, уважаемая Полина… , – Он замялся на моем отчестве.
Я пришла человеку на выручку, и тоже с легкой усмешкой, не уступающей по едва заметному сарказму его интонации, подсказала:
– Юрьевна… Ерина Полина Юрьевна. Участковый государственный инспектор охраны. – Легко достала из кармана свое удостоверение, и, не выпуская его из рук, поднесла корочку чуть поближе к нему, демонстрируя все положенные печати и фотографии.
Мужчина, имитируя смущение, улыбнулся, и только тогда протянул мне свой паспорт, корочки разрешения на ношение оружия, и еще, небольшой лист бумаги с печатью. Печать родного хозяйства я смогла разглядеть сразу. Сдерживая переполняющее меня удивление, если не сказать негодование на родную контору, сподобившуюся выдать подобные документы невесть кому, специально стала рассматривать паспорт, не обращая пока внимания на остальные. А, собственно, чего там было разглядывать? Паспорт, как паспорт, в котором было написано «Образов Юрий Геннадьевич», с фотографией тоже было все в порядке, выдан паспорт нашим Рязанским ОВД. Затем также внимательно изучила разрешение на оружие. Из его паспортных данных я не извлекла никакой полезной для себя информации, и продолжать не обращать внимания на другой листок, было бы глупо. Поэтому, я, протянув ему обратно его паспорт, стала внимательно изучать бумагу с печатью. В ней было сказано, что выдается разрешение на пребывание на территории заповедника самому Образову, так сказать, со товарищи. Подпись нашего директора и печать конторы. В общем-то, придраться было особо не к чему. Повертев еще немного сей манускрипт в руках, напоминая себе самой в этот момент «Снмен Семеныча» из известной комедии «Бриллиантовая рука», когда тот обнюхивал и пробовал на зуб записку от дамы, приглашающей его в гостиницу, я вернула и этот листок «бирюку». Потом перевела взгляд на стоящих рядом в напряженных позах, словно готовых к броску, двух его спутников, и коротко потребовала:
– Ваши документы, пожалуйста…
Те переглянулись со старшим. И тот, едва заметно, кивнул им, мол, показывайте, можно. Они нехотя полезли по своим карманам, и протянули мне свои документы. Тот, который бегал возле костра, выражением лица был похож на несчастную, заморенную голодом и непосильной работой лошадь. Или даже не лошадь, а несколько переросшего ослика Иа. Уголки его светло-серых глаз были немного опущены, что предавало его взгляду некую «несчастность». Лицо было вытянуто, губы в струночку, бровей почти не видно, светлые волосы, чуть выпяченный вперед подбородок, будто он был в обиде на весь свет. Причем, суть претензий к «белому свету» была не ясна даже ему самому. Звали его безыскусно: Кузнецов Андрей Николаевич. Третий член компании был, напротив, похож на сурового воина. Черты лица, словно высечены из камня, яркие голубые глаза с легким прищуром, как будто он подозревал всех и каждого в каких-то, ведомых ему одному, грехах, темные волосы. В общем, вид имел весьма мужественный. У того имя было позаковыристее, Суржацкий Роман Сигизмундович. Пока я разглядывала, собственно, ничем не примечательные документы граждан, из палатки просочился наружу четвертый участник этого квартета. Стараясь придать себе независимый и отстраненный вид, для чего он засунул обе руки в карманы своих брюк цвета «хаки», несколько расхлябанной, вихлястой походкой он подошел ко мне и с вызовом уставился на меня водянистыми, почти бесцветными глазами. А затем проговорил вызывающим фальцетом:
– А с чего это я должен предъявлять свои документы всякой там… – Но тут же осекся под пристальным тяжелым взглядом «бирюка», и пробурчал: – Да ладно… Смотрите, если есть охота…
А меня в этот момент пробила дрожь. Сказать, с чего бы, я не бралась. Просто, по спине у меня пополз неприятный холодок от его взгляда, будто я встретила привидение. А парень, которому, если верить его документам было двадцать два года, продолжал с ядовитой ухмылкой нагло осматривать меня с ног до головы. Я старалась не смотреть на него, всей кожей чувствуя этот липкий, холодный, словно тело змеи, взгляд. Не знаю, чтобы я предприняла дальше, может рванула бы отсюда подальше, а может заехала ему со всей моей радости по физиономии за такой наглый взгляд … Вариантов, собственно, было не так много. Но все они развеялись под сдержанно сердитым окриком Образцова:
– Степан…! – Интонация этого голоса не предвещала ничего хорошего для этого самого Степана. А потом, мгновенно меняя что стиль, что слог, что тембр, извиняющимся голосом уже ко мне: – Это племянник мой, Степан… Совсем засиделся в городе. Позабыл уже как лес с речкой выглядит…
Я быстро глянула на парня, и поймала его недовольный, и я бы даже сказала, несколько недоуменный взгляд, предназначавшийся «бирюку». Всего на мгновение. А потом лицо его приняло обычно-капризное выражение, и он опустил глаза, старательно рассматривая что-то у себя под ногами. Но, этого мгновения мне было вполне достаточно, чтобы понять, что он такой же «племянник» «бирюку», как я испанский летчик! Ладно… Пускай хоть внуком называет, мне-то какое дело? И я принялась изучать документы, которые держала в руках. Звали его Феоктистов Степан Анатольевич. Я вернула ему документы, мысленно поздравив себя, что руки у меня не дрожали. Но при этом, в глаза я ему старалась не смотреть, что называется «от греха подальше».
После всей этой процедуры, я внимательно осмотрела кострище, которое, кстати, было сделано по всем правилам пожарной безопасности, не забывая беглым взглядом окидывать все пространство вокруг костра, на предмет каких-либо деталей, которые мне бы указали… На что? Что я хотела тут увидеть? Как они сюда добрались? Так чего бы проще, спроси, и тебе ответят. Но спрашивать мне, почему-то, не хотелось. Мелькнула дурацкая мысль, что вот такие люди вполне бы могли делать слепок для ключа, чтобы открыть замок. Уж они-то кувалдой бы, точно, орудовать не стали! Хотя, какое отношение они могут иметь к нашим делам и к склепу купца Федорова, было совершенно неясно. Да и на бандитов они вовсе не походили. И тут же у меня внутри пискнул голосок: «Можно подумать, Холодов с Лютовым были вылитые бандиты! Вполне себе респектабельными членами общества казались, между прочим…» Чтобы скрыть свое замешательство, я задала почти нейтральный и вполне официальный вопрос, положенный мне по должности:
– Цель вашего пребывания здесь?
Образов, на правах старшего, пожал плечами, пытаясь придать своему взгляду наивность и детскую беспечность одновременно. Получалось у него прекрасно. Мне даже захотелось кинуться к нему и погладить по головке, шепча что-то радостно-утешительное. Но свой порыв я сдержала. А он ответил:
– Да никаких особых целей у нас нет… Отпуск. Вот… с друзьями решили провести на природе, отдохнуть в тишине и покое от городской суеты. А здесь у вас благодать… Красота, можно сказать, несусветная. – Он раскинул руки, обернувшись к простору за обрывом берега, будто собираясь обнять этот мир. Я, грешным делом, перепугалась, что он, чего доброго, сейчас стихи начнет читать, или прозу Паустовского декламировать. Но, вроде бы, обошлось. Он опять принял невинный вид кота, который только что сожрал крынку хозяйской сметаны. Причем, хозяева до сих пор не подозревают об утрате. Для того, чтобы поставить точку в нашем разговоре, утратившем официальность, я сдержанно кивнула головой и согласилась, не растрачивая свои эмоции на эпитеты:
– Да, красиво…
Затем, прочитав им короткий курс по пожарной безопасности и запрете использования оружия на территории заповедника, я запрыгнула в седло и сухо простилась. Три пары насмешливых глаз провожали меня до самой опушки. Хотела бы я сейчас послушать их разговоры! И тут же сама себя одернула. Да на кой мне их разговоры?! И сами они на кой мне?! То, что им выдали подобное разрешение на пребывание в наших лесах, уже говорило о многом. Люди эти не совсем простые. Либо с очень хорошими связями на верху, либо вообще, из службы безопасности. Причем, я не исключала и оба варианта разом.
Я задумчиво покачивалась в седле, предаваясь своим размышлениям, а кобылка, чувствуя мою задумчивость шлепала себе неторопливым шагом. В связи с наступившей темнотой, на третью площадь заезжать я не стала. Нечего там было по темноте делать. Эту часть работы следовало перенести на завтра. Поэтому, я пустила свои мысли в свободный полет, особенно не заботясь о том, куда меня везет лошадь. Дальше конюшни все равно не увезет никуда. Ярка дорогу к дому знает. А я принялась прокручивать в голове все, что увидела сегодня в маленьком лагере пришлых. Во-первых, что я отметила, документы у них хранились под рукой, в карманах курток, застегнутых на пуговицу. Привычка сама по себе не очень бросающаяся в глаза, но наводила на размышления. Например мы, когда ходили в студенческие времена в походы, паспорта и вовсе не брали, только студенческие билеты, и клали их в кармашек рюкзака. Не было у нас такой привычки прятать документы на груди. А вот эти граждане, все как один, в карман, да на пуговицу. Никакой тебе суеты, похлопыванья по карманам, кручения головой в поисках рюкзака. Все четко, ясно, только по делу, как говорится. Да и жест довольно отработанный. Это нарабатывается годами, словно, они в любой момент ожидают проверки. Только вот этот, четвертый, с водянистыми глазами по имени Степан, как-то выбивался из общей линейки, будто был не из их «песочницы». Странная компания. А еще это разрешение… Почему меня директор не предупредил? Ведь задание он для меня егерю передал, а про пришельцев – ни словечком не обмолвился. Почему? Должна быть этому причина… И я видела только один резон, почему он так поступил. Ребята, точно, из какой-нибудь секретной службы. По-другому не складывается. Только, тогда возникает следующий, самый главный вопрос: какого лешего они тут у нас забыли? Неужто и вправду, просто отдохнуть? Но в такое счастье мне верилось с трудом. Надо бы у Кольши расспросить, когда он появится, а пока, я глаз с этих «туристов» не спущу!
Когда я проезжала мимо кладбища, была уже глубокая ночь. Небо над головой, усыпанное лохматыми звездами, было высокое, словно купол в величественном храме, и вызывало такое же торжественное, я бы даже сказала, возвышенное состояние души, которое нарушать посещением скорбного места совсем не хотелось. Я поморщилась. Не стоит обманывать саму себя. Не хотелось бы мне заезжать на кладбище, даже будь сейчас дождливая погода. Почему-то я чувствовала раздражение от этого места. Попыталась, по своей давней привычке, залезть поглубже в собственную душу, чтобы отыскать там причину этого чувства. Устала я… От кладов, приключений, подземелий и прочего. Вот, устала, и все тут! Хотелось мне простой, совершенно обычной жизни, как у всех нормальных людей. Но хитрый голосок внутри меня ехидненько так зашептал: «Кого ты пытаешься обмануть? То, что происходило с тобой – это не зря. Это – твоя судьба, которую, как известно, на кривой кобыле не объехать. И даже, если ты убедишь себя, что все это тебе не надо, она все равно тебя найдет, хочешь ты этого или нет. Так лучше, во избежание лишних шишек и ссадин, принять это сразу и идти по этому пути с открытыми глазами…» Я разозлилась. И вслух громко, с раздражением выпалила:
– А я не хочу!!! И пусть оно все идет лесом!!!
От моего внезапного громкого голоса, а больше от бурлившего во мне раздражения, Ярка заржала и вздыбилась, чуть не скинув меня с седла. Кое как удержавшись на лошади, я принялась успокаивать кобылу:
– Тише, милая, тише… Все будет хорошо. Все преодолеем, все переживем…
Мне вдруг до зубовного скрежета, захотелось сейчас же увидеть Егора, прижаться к его сильному плечу, и услышать от него простые слова, которая любая женщина ждет от своего мужчины: «Не бойся, я с тобой…» Мне вдруг показалось, что Егор уже вернулся и сейчас ждет меня в усадьбе, волнуется из-за моего долгого отсутствия. И я ударила лошадь пятками, пуская ее в галоп, стремясь, как можно быстрее оказаться на месте.
Ворота были распахнуты настежь, но машины Егора во дворе не было, и от разочарования у меня даже слезы на глазах выступили. Нет! Это никуда не годится! Нужно взять себя в руки, иначе, так и до истерики недалеко. А это было бы уже совсем ни к чему. Жучка мохнатым комком с заливистым лаем выкатилась нам навстречу. Но Ярка опять захрапела, зафыркала на собачонку, и та, притормозив на полдороге и обиженно повизгивая, стала носиться вокруг нас на приличном расстоянии. Дверь открылась и на крыльце оказался дядя Слава с фонарем в руках. Увидев, как я соскакиваю с лошади, принялся ворчать:
– И где тебя носит по темноте? Какая такая работа в лесу может быть ночью…? Валька вон, вся уже извелась, искудахталась. Еще немного и понеслась бы в деревню людей поднимать на твои поиски. Еле ведь удержал! – И добавил совсем тихо, скорее для себя самого: – Вот же заноза-то еще где непоседливая…! Мертвого до печенок достанет, не говоря уже о живых. И как ее Колька-то терпит?!
Я усмехнулась про себя. Кому, как не мне знать, что если Валька надумала кого-то спасать, то обязательно спасет, и противиться этому было все равно, что противиться землетрясению или, например, тайфуну. Другими словами, бесполезно и, к тому же, себе дороже. Тут и она высыпала на крыльцо, торопливо вытирая выпачканные в муке руки цветастым фартуком со скромным кружевом ручной работы по краям, который, неизвестно где раздобыла. Было у меня подозрение, что она его бесцеремонно сперла из экспонатов Егора, но спрашивать ее сейчас об этом не стала.
Она кинулась ко мне с крыльца, словно я вернулась не с работы, а с войны. И сразу принялась причитать:
– Ну, слава тебе…!!! Вернулась! А я уже волноваться начала… Вон, говорю дяде Славе, что, если Полька не вернется к ужину, надо деревню поднимать. – И тут же, сменив тон, стала выдвигать мне претензии. – А ты чего так долго?! – И, совсем, как недавно дядя Слава, спросила с легкой угрозой в голосе: – Чего там в лесу по темноте делать-то?!
Я сначала хотела рявкнуть, чтобы прекратить этот кошачий концерт, но потом, передумала. Себе дороже выйти может. Поэтому, принялась терпеливо объяснять, что, мол, работала я, пока было светло, а добиралась уже в потемках. Валька внимательно, словно рентген, посмотрела на меня, потом перевела взгляд на дядю Славу, который принял из моих рук повод Ярки, а затем опять на меня. Глубокомысленно кивнула, и пробурчала только:
– Ну, ну…
Из этого ее «ну, ну» следовало, что ночью, когда мы с ней останемся одни, предстоят мне допросы и объяснения. Я только тяжело вздохнула. А подруга, став в один момент покладистой и тихой, словно застоявшаяся осенняя лужица, проговорила тоном администратора, встречающего делегацию иностранных туристов:
– Ну давайте к столу. Ужин стынет. Я вон пирог с картошкой сварганила…
Когда мы сидели за столом и уписывали за обе щеки ужин, я осторожно спросила:
– Дядь Слава… А ты чужих в деревне не встречал, случайно, или может от кого слышал про приезжих каких?
Валентина сразу встала в стойку, став похожей на борзую, учуявшую след зайца, но с вопросами ко мне не лезла и в разговор не встревала. Умела подружка, когда надо промолчать. Дядя Слава как-то неопределенно пожал плечами, и с легким недоумением проговорил:
– Да, нет… Не слыхал… – Потом, чуть прищурившись, изображая проницательность, спросил: – А чего это ты спрашиваешь? Али кого в лесу встретила?
Я про себя досадливо поморщилась. Потеряла бдительность, что называется. Но отступать было некуда и я принялась врать.
– Да кострище увидела на берегу. Наши не должны были костер жечь, знают же, что опасно. Значит, чужие. Вот и спросила…
И с удвоенным рвением принялась есть Валькин пирог, при этом изображая немой восторг на лице от вкушаемой пищи. Но от дяди Славы так легко было не отделаться. Не иначе, заразился от Валентины проницательностью.
– А где кострище-то нашла?
Я с трудом проглотила вдруг застрявший в горле кусок пирога, и бурчливо проговорила:
– Да на Борзовом мысу, аккурат напротив излучины.
Дядя Слава, вроде бы, успокоился.
– А… Так это поди рыбаки озоруют. Но они, ежели и шалят, но меру знают. Завсегда за огнем следят. Так что, не волнуйся…
Глава 7
Наконец, ужин был окончен, и я, сославшись на усталость направилась в нашу с Валькой комнату. Подруга явилась следом минут через двадцать. Надо полагать, со стола убирала. Уселась на кровати, сложив ноги калачиком, и зашептала:
– Ну… Рассказывай…
Я попробовала (так, на всякий случай. А вдруг, что называется, прокатит) от нее отмахнуться, прикинувшись дурочкой:
– Чего рассказывать? – Сделала я удивленно-честные глаза. – Целый день промоталась, устала. Вот, кострище нашла… А чего еще?
Ну, это я, конечно, зря… Вальку на такой мякине не проведешь. Она нахмурилась и обиженно проговорила:
– Ты дурака-то валять, завязывай… Тут, как говорится, раньше сядешь – раньше выйдешь. Быстрее расскажешь – быстрее спать ляжешь, это если по нашему случаю. Ну…?
Разумеется, я ей рассказала. И про замок, и про чужаков, ну и, конечно, про свои наблюдения и догадки. Валентина слушала внимательно, вдумчиво, не перебивая. А когда я закончила свою речь словами, что надо бы спуститься в подземный ход и проверить, сразу засуетилась:
– Сейчас пойдем?
Я тяжело вздохнула:
– Думаю, сегодня надо. Только, дождемся, когда дядя Слава спать уйдет. Ни к чему его зря тревожить.
Валька деловито кивнула головой, и призадумалась. А потом, принялась рассуждать:
– Если ты говоришь, что эти непонятные граждане явились сюда неспроста, то зачем тогда? Про Веревкинский клад, в смысле, про то, что эти бандюганы его нашли, ведь никто кроме нас и не знает. Я даже Кольше ничего не говорила. Когда они разговаривали между собой, то только мы это и слышали. А Егор в это время был в отключке. Холодов отпадает. Он теперь овощ, а овощам разговаривать не полагается. А Лютов… Я не думаю, что он бы стал на суде про этот клад всем докладывать. Зачем ему? Сидел он в спецтюрьме, ну для тех, кто из органов, да к тому же, еще и в одиночке, как особо опасный. Мне Кольша рассказывал. А потом его шлепнули. Сама знаешь, на нем грехов, как блох на собаке. За такое одного раза убить недостаточно. Так что, Стылый тоже отпадает. И что у нас выходит? Зачем тогда эти приперлись? – И она уставилась на меня, словно ожидая, что я ей все секреты и тайны враз поведаю.
Но, поскольку, этот вопрос и меня мучал, я проговорила задумчиво, озвучивая то, в чем сама себе признаться не хотела:
– Понимаешь, что еще меня насторожило… Борзовый мыс – это же место недалеко от того выхода, где мы с тобой тогда выбрались. Меня это настораживает. Хотя, внятных причин для конкретных опасений я пока не вижу. Про этот выход, да и вообще, про все наши находки и мытарства никто и не знает. Даже Колька не спрашивал, как нам удалось тогда выбраться. Удалось – и слава Богу, как говорится. А потом, мне интуиция подсказывает, что не зря, ох, не зря они сюда притащились. Завтра попробую дозвониться до конторы, поговорить с директором. Разрешающую бумагу-пропуск он им подписывал. Может чего и выясню. А теперь, давай готовиться. Нужно достать фонарь. Надеюсь, дядя Слава его на кухне оставил.
Валька еще посидела некоторое время в задумчивости, а потом, кивнув головой, спрыгнула с кровати, и осторожно, на цыпочках, посеменила к двери. На мои удивленно вскинутые брови, почему-то, шепотом ответила:
– Знаешь какой у дяди Славы чуткий сон… Похоже, этот дом не вносит покоя в его душу.
Я пожала плечами.
– Немудрено… Столько здесь всего случилось… Хоть у кого нервы не выдержат…
Мы осторожно, не зажигая света, спустились на первый этаж, стараясь, чтобы под нашими ногами не скрипнул пол. В большие окна дома проникал свет взошедшей луны, и расшибить носы о стены нам не грозило. На кухне мы нашли керосиновую лампу и зажгли ее. Фонаря нигде не было. Не иначе, дядя Слава, все же, унес его в свою комнату. Что поделаешь, печалька. Валентина покосилась на лампу, стоявшую на столе, тяжело вздохнула, пробурчав:
– Ну с этаким освещением мы там много не увидим…
Чтобы ее пессимизм не принял неконтролируемые размахи, я сурово проговорила:
– Мы туда не читать идем. Посмотрим, есть ли признаки того, что там кто-то побывал, и все. А это мы и с керосинкой сможем увидеть. – И заметив, как подруга с сомнением разглядывает лампу, будто пытаясь увидеть в ней что-то ей одной ведомое, я добавила: – Все… пошли… Но, если ты не хочешь, можешь остаться наверху, и покараулить вход.
Валентина округлила глаза, и во весь голос, забыв о конспирации, возмущенно выдала:
– Ага… Щас… Она, значит, тайны будет разгадывать, а я сторожить?! Ну уж дудки!!!
Я, поморщившись, поспешно приложила палец к губам, призывая подругу к тишине.
– Чего ты орешь, как отставшая от поезда?! Сама же говоришь, что сон у дяди Славы чуткий! Пошли давай, юный Шлиман1!
Валька обиженно надула губы, и пробурчала:
– Чего обзываешься? Если я не захотела сторожить, то меня и какой-то «шлимой» можно обзывать сразу?
Я чуть не расхохоталась, глядя на ее надутую мордашку:
– Не «шлимой», а Шлиман… Это археолог был такой в девятнадцатом веке, все Трою искал. Тоже, навроде тебя, отчаянным авантюристом был.
У подруги глаза зажглись неподдельным интересом, и она с любопытством спросила:
– Какую Трою? Это которая с конем?
Я от досады поморщилась. Затевать сейчас диспут на археологические темы не входило в мои планы. Махнула рукой.
– С конем, с конем… Я, если у тебя такой интерес к истории, тебе потом подробно расскажу. А сейчас, давай времени не тратить. Мне бы сегодня еще лечь спать не помешало. С утра опять на работу. Еще одну площадь обследовать… Лампу бери, и пойдем…
Валька тяжело вздохнула, как видно этим своим вздохом, намереваясь вызвать у меня чувство вины. Потом посмотрев на мои сердито сдвинутые брови, покорно посеменила впереди, держа керосинку перед собой, освещая путь. Мы, стараясь не скрипеть, осторожно открыли створки дверей, ведущих в комнату с печью, а уже оттуда, вошли в следующую, ТУ самую комнату, которая, по всей вероятности, была когда-то библиотекой. При этом, сердце мое учащенно забилось, словно перед первым свиданием. Воспоминания волнами стали накатывать на меня, вызывая необоримое желание взять и сбежать отсюда в свою спальню, а там, залезть под одеяло, крепко зажмурившись, и до утра не вылазить. Но я призвала себя к порядку. Не стоило ворошить прошлое. Мы только спустимся в подземный ход, чтобы убедиться, что туда никто не проник, и все, сразу же обратно!
Я присела на корточки и вдавила двумя руками на завитушки плиток, затаив дыхание, а вдруг не откроется. Хотя, сказать точно, чего я больше опасалась в эти мгновения, что подземелье откроется или, наоборот, не откроется, было очень трудно. Копаться в своих чувствах времени не хватило. Раздался негромкий скрежет, и открылся небольшой проем, из которого вниз вела узкая винтовая лестница. Мы с Валькой переглянулись. Причем, в данный конкретный момент, наши эмоции были на удивление схожими: некоторый испуг, круто сдобренный, как пересоленный суп у неумехи-повара, жаждой приключений. Валентина на выдохе проговорила:
– Ну что, пошли…?
Я только и смогла, что кивнуть ей в ответ, мол, идем, и первой ступила на лестницу, забрав от греха подальше из рук подруги лампу. О ее «ловкости» до сих пор по деревне ходили легенды. И опять же, я вспомнила, как при первом нашем «проходе» через этот ход, она зацепилась за кафельные плиты, стопочкой сложенные возле печи, чем и привлекла к нам внимание одного из бандитов. На меня пахнуло холодом, и кожа на руках тут же покрылась мурашками. Чтобы не плюнуть на все, и не вернуться, я крепко сжала губы, вцепившись в керосинку мертвой хваткой, словно она была моей последней, если не сказать, единственной надеждой на возвращение.
Спуск занял не так много времени. Валентина умудрилась даже ни одного раза не споткнуться, что я сочла добрым знаком. Мы стали медленно идти вперед, внимательно осматривая стены. Я прошептала (говорить громко, во весь голос, мне почему-то здесь не хотелось), от напряжения, едва сумев разомкнуть губы:
– Внимательно смотри на пол. Если кто-то вытаскивал некие камни из стены, то на полу должны остаться следы раскрошенного раствора, соединяющие эти камни… – Валентина закрутила головой по сторонам, будто она была у нее, как глиняный горшок на черенке лопаты, вызывая этим незамысловатым жестом у меня головокружение. Чтобы избавить себя от этого, я прошептала: – Давай… Ты смотришь справа, а я слева…
Валька, у которой окружающая обстановка тоже не вызывала желания поболтать, молча кивнула головой. И мы пошли неторопливо, внимательно всматриваясь в пол. Мы не успели отойти от лестницы и десятка шагов, как она вдруг взволнованно проговорила:
– Полинка, погоди!!! Я вспомнила, что видела в нашей спальне в большой коробке со всяким хламом фонарь, нормальный, электрический. Давай вернемся, а то с таким-то светом мы с тобой ни черта здесь не увидим! – Мне на мгновение показалось, что она просто хочет отсюда побыстрее смыться.
Поэтому, покладисто ответила:
– Согласна… Ты иди, а я пока хоть немного здесь осмотрюсь. Мне и керосинки для этого достаточно. – Валька тревожно глянула на меня, на что я ответила бодрым взглядом. Но ее это не успокоило, и она назидательным тоном проговорила:
– Ты тут, Полиночка, смотри, не уходи далеко… Мало ли… – Неподдельная тревога в голосе подруги вызвала у меня внезапно прилив нежности, который, как теплая морская волна с песка, смыл с моей души все мое напряжение и беспокойство.
Я похлопала ее по плечу, и успокаивающе проговорила:
– Не волнуйся, я отсюда, если и отойду на пару метров, и то хорошо. Все здесь надо осмотреть тщательно…
Валентина посмотрела на меня внимательно, будто стараясь запомнить мое лицо как следует, потому как, расстаемся мы с ней надолго, и, кивнув головой, резко развернулась и заспешила обратно к лестнице, на ходу, не оборачиваясь проговорив:
– Полиночка, я быстро…!!!
Я посмотрела вслед удаляющейся подруге, словно и вправду, расставаясь с ней надолго. Мотнула головой, пытаясь избавиться от дурацких мыслей, и медленно, небольшими шажками пошла вперед, стараясь не пропустить ни одного кусочка стены.
Вскоре я оказалась возле того участка, на котором в прошлый раз светились странные знаки, благодаря коим, мы сумели с подругой выбраться из этого хода в другое подземелье, где и был овальный зал со странными фресками, сундуками, покрытыми пылью и огромными подсвечниками с остатками свечей, горящих зеленоватым пламенем. Именно тогда, впервые, меня посетило странное видение из далекого прошлого. Поддавшись какому-то навязчивому, внезапно нахлынувшему на меня желанию, я присела на корточки, стараясь рассмотреть что-то на старых камнях. Но, увы, ничего не увидела. Кирпичи, как кирпичи. Старые, лет триста им, наверное. Кое-где чуть выщербленные. Да я, если честно говорить, даже и не помнила точно, на каких камнях в прошлый раз засветились странные знаки. Но тут рука сама, повинуясь нарастающему с каждым мгновением внутри меня непреодолимому желанию, протянулась вперед. Пальцы легко, едва касаясь старой кладки, будто по клавишам, пробежали по шершавой поверхности. Руку словно прошил слабый разряд тока. Я испуганно отдернула ее, и только тогда почувствовала, что все это время задерживала дыхание. С трудом выдохнула, пытаясь понять, что это было. Внутренний голос пискляво проговорил: «Ты знаешь… Знаешь… Только боишься себе признаться. Но рано или поздно тебе придется это принять…» Я сердито нахмурилась, не собираясь вступать с ним в дискуссию сейчас. И тут вдруг, скорее почувствовала, чем услышала, слабое дуновение, как будто бабочка крылышками помахала возле самого моего виска. Запоздало подумала, что позади меня кто-то есть. Начала поворачивать голову, чтобы попенять Вальке (потому что, была уверена, что это она. А кому еще-то?) за ее нерасторопность, как что-то тяжелое и мягкое обрушилось мне на голову. Я только успела досадливо подумать: «Вот черт!…», и сразу провалилась в мягкое серое ничто.
Чадящие черным дымом факелы, отбрасывали на стены подземелья странные тени. Казалось, что какой-то неведомый дух танцует замысловатый, полный тайного смысла танец. Человек, сидящий у самой стены был прикован толстой цепью, начало которой свободно уходило внутрь камня по железной трубе. Его волосы, спутанные в колтуны, свисали неровными прядями ему на лоб, из края губ, на темную бороду стекала тоненькая струйка крови, в свете факелов, казавшаяся совсем черной. Крючковатый нос, напоминающий хищную птицу, густые брови над глубоко запавшими глазами, упрямо сжатые губы – все черты лица его были искажены болью и страданием. Но глаза горели непокорным каким-то желтым лихорадочным огнем, и он смотрел с нескрываемым вызовом на старца, стоявшего перед ним в просторных белых одеждах.
