Ирина Турович
Забытые адреса Лолиты
– Остальным жильцам пришлось подождать, пока лифт освободится.
– С кем это вы так кувыркались?
– Случайно вышло, в общем. Только познакомились на вечеринке, выпили, поехали вниз вместе с 9-го этажа. Никуда не доехали, закрыли дверь, там был лифт старой конструкции, и сразу стали друг друга трогать через одежду. Даже кнопку первого этажа не нажали.
– И потом ты всех уверяешь, что ничего не было?
– А что? Было потом еще раз, в сквере. Это вообще не секс. Я и не помню, как его звали.
– Неизвестно с кем и без проникновения – и уже не секс? Ну ты даешь. Тогда что это было?
– Не знаю. Мне было скучно.
– Вы могли ближе познакомиться.
– Но нам сразу не о чем было говорить.
А вот как бывает, когда говорят. Мы много говорили, когда были молодыми.
Все считали его бездельником. «Я не работал ни дня в своей жизни!» – с гордостью сообщал он в первую минуту знакомства. Во вторую он пытался стрельнуть у вас сигарету, в третью выдавал примерно следующее: «Извини, дорогая, я не куплю тебе шоколадку, во-первых, потому что ничего не дарю девушкам из принципа, во-вторых, у меня нет денег. Но если проставишь мне пива, желательно покрепче, терпеть не могу безалкогольной бурды, я не против. Может быть, даже сделаю тебе что-нибудь приятное – скажу «спасибо» и, если будешь себя хорошо вести, трахну в ближайшей подворотне. Эй, солнце мое, куда ты?»
Думаете, никто не покупал ему пива и не бежал в подворотню? Процесс игры в жизнь для него был важнее результата. Играть он тогда еще только учился. Приятели посмеивались над его жестокими опытами, даже если сами становились жертвами, и многое прощали.
Он был моим другом и почти родственником. Вроде троюродного брата. Иначе непонятно, как рядом с таким тунеядцем могла оказаться я – умная, красивая, богатая и знаменитая. «Мы с тобой старые сентиментальные идиоты, – говаривал он в свои девятнадцать. – Разве кому-то здесь нужно то, что мы делаем? Твои дурацкие истории или мои картинки? Взгляни на эти лица! Эти тупые пьяные хари, бритые затылки или на этих глупеньких кривоногих девиц… Они нас задушат, или нет, хуже – мы станем такими же, бесцветными и вульгарными. А в лучшем случае неудачниками, как наши родители… Или как Ницше и Бодлер».
Это были не худшие примеры. Как-то мне довелось ночевать на вокзале одного южного городка. В полупустой зал ожидания зашла большая собака и улеглась на цементный пол. Старая и больная, она надрывно кашляла. Собравшись с силами, собака поднялась и стала обходить полусонных пассажиров, выпрашивая подачку. Я бросила пару печений, кто-то поделился бутербродом. Собака все съела. И тут в зал забрел алкаш и наблевал на пол. Собака подождала, пока он уйдет, тяжело поднялась, подошла к зловонной луже и полностью ее слизала.
Если вам покажут такую сцену в кино, вы можете закрыть глаза. Вы можете уйти с сеанса. Вы можете выключить телевизор. Реальность циничней: никогда не угадаешь, в какой момент надо закрывать глаза, а в какой выключать телевизор. А если и угадаешь, все равно выключить нельзя.
Разумеется, подобный собачий образ неудачливости он даже не принимал в расчет! Люмпеном он никогда бы не стал – ведь он был парнем из хорошей семьи. Ему было девятнадцать. Мне двадцать три. Наша потенциальная неудачливость относилась к разряду «жемчуг помельче»: в худшем случае мы не стали бы суперзвездами и героями поколения. Остальное – счастливое детство, дипломы, квартиры, дачи, машины, путешествия – осталось бы скрашивать наше существование в миру. Так впоследствии и произошло.
Почему я до сих пор не назову реального имени героя или хотя бы выдуманного? Ладно, Алексис. В предыдущей версии рассказа, написанной двадцать лет назад, «он» так и остался безымянным. Местоимением 3-го лица, единственного числа для обозначения объектов мужского рода, от президента США до плавленого сырка.
Не буду углубляться в анализ наших взаимоотношений. Дескать, ты козел поганый, а я ангел во плоти. Это было бы слишком просто. Представьте пассаж из дамского романа: «Он заключил ее в страстные объятья и они слились в сладостном экстазе», а она думает в это время об отклеивающихся обоях, а он о ненакормленном коте, который может в отместку нассать в туфли. В жизни так. В такой жизни, где кошмарная графоманская фраза надстраивает убогий быт. Это вам не белые носочки играющей в теннис Лолиты! Эти носочки, как отметил один умный критик, возможно, самый эротичный из образов литературы.
Я, к сожалению, так писать не умею. Писать о том, что мы ссорились на неделю и мирились на двадцать минут, что едва познакомившись, вместе встретили новый год, и тактично оставленные одни в чужой квартире, сожрали чайной ложкой банку красной икры и часа в три ночи легли спать на одном диване на расстоянии вытянутой руки, это едва ли кому-то будет интересно. Он приводил ко мне своих подружек, чтобы позлить, я рассказала, что новый год встретила с ним только потому, что рассталась с питерским любовником. У меня на всю жизнь осталось странное свойство забывать мужчин моих грехов, но хорошо помнить города.
Мы оба еще стеснялись любить, но уже прекрасно знали, как мучить друг друга. Как избалованные жестокие дети. Как невинные дети.
Я везла его пьяного в дупель домой с вечеринки, на которой к нему упорно клеилась какая-то девка, родственница однокурсницы, и все-таки потом его поимела в позе наездницы, от чего ему было мерзко, да и мне тоже.
«Кружевной поясок, чулочки, она так уверенно сняла трусы… Слушай, ты тоже такую кружевную хрень с подвязками носишь?»
«Я похожа на девушку, которая носит пояс с чулками?»
«Кто вас разберет».
Привел ко мне домой совсем юную девицу. Усадил на мою постель. Ну ты же не против, сестричка. Я бы поел что-нибудь. Посмотрю в холодильнике, у тебя всегда что-то есть. А ты посиди пока тут, детка». По контрасту с предыдущей, девочка в растянутом свитере и мужских ботинках. Я выбегаю за ним на кухню.
«Она совершеннолетняя вообще? В каком классе учится?»
«Какая разница? Если кого и будут судить за совращение малолетних, то не тебя».
«Придурок».
«Да все нормально, поем и пойдем».
«Ты всю колбасу сожрал. Сделал бы девочке бутерброд».
«Обойдется. О, я еще у тебя стаканчик возьму, с рыбкой. Прикольная рыбка. Она мне водки купит. Родители ей денег дали типа на мороженое-хероженое».
Это эротика? Нет, трагикомедия. Так прошла зима, весна. В мае мы с его другом Дени, единственный нормальный из нашей троицы, играли вместе на гитаре в подземном переходе, на подхвате возник Тима из Академии искусств, насшибали монет, отправились гулять по городу и кутить. Разразилась гроза. Хлынул ливень. Мы спрятались в арке, где уже было несколько застигнутых врасплох прохожих. Зонтики тут были бессильны: хорошая майская гроза, дождь стоит стеной, и уже через пять минут по улице несется поток. Дени начал играть на гитаре, мы с Тимой танцевать по кромке воды, поток разливался, и почти затопил тротуар под аркой, мы то и дело оступались в воду; гитару Дени взял парень постарше, из тех, кто прятался от дождя, здорово сыграл рок-н-ролл, задал ритм, попрыгали втроем с Дени, брызги летели на всех, последним порывом дождя и ветром тоже обдало всех. Ливень закончился внезапно, как бывает в мае, выглянуло солнце. Мы полезли на крышу высотки, тогда еще не было кодовых замков и чердаки были открыты, я на каблуках, лезть по тонким приставным лесенкам неудобно; на крыше мы пили шампанское, демонстративно обжимались и целовались с Тимочкой. Дени укоризненно сказал: «Я думал, только он такой. А ты, оказывается, тоже». Ему было обидно за нас обоих.
Дени как-то сунул мне леденец на палочке.
– Что за детская проверочка?
– Да так, интересно.
Я откусила леденец и с хрустом сжевала.
– Видишь, Леша: девушка страстная и нетерпеливая. А ты дурак.
– Оба вы придурки.
– Я и не отрицаю, – согласился Дени. – С кем, как говорится, поведешься…
И мы с Алексисом продолжали делать больно себе и другим.
Да-с, литературная эротика страшно далека от реальной. Носочки Лолиты… «Вместо того, чтобы взять на всех пива, он купил себе этот дурацкий сиреневый свитерок!», – сказал Дени. Надо было что-то сказать в тот момент. Потому что несколькими секундами раньше Алексис неуверенно спросил: «А не пожениться ли нам?» и я сказала «Нет». Мы больше не знали, что сказать. Дени решил обратить дело в шутку. Какое на фиг крушение надежд, когда вся жизнь впереди.
Вернемся назад, в март. Расскажу смешной эпизод. Несмотря на нашу маленькую внутреннюю драму, мы тогда жили беззаботно, и в силу хронического безденежья шлялись по городу и заводили много знакомств. Как-то на панели – пятачке, где художники продавали свои работы – встретили Рому и Гачека, с которыми познакомились на недавней выставке. Взяли дешевенький бренди, Рома лично для меня купил один апельсин, и поскольку с демократичными кафе в кризис было негусто, мы стали соображать, куда бы пойти. На улице все-таки холодно. Тут Гачеку попалась на глаза афиша клуба элитарного кино с заманчивой надписью «Вход свободный».
– Отлично, – сказал Рома. – Пошли в клуб. Нам сразу покажут и кино, и буфет.
– Так не из горла же пить, – заметил мой герой.
– Эстет! Ладно, будет тебе стакан, – сказал Гачек.
Гачек зашел в универсам «Центральный» и через пару минут вернулся со стаканом:
– Со стойки спер.
– Ты стакан помыл хотя бы?
– Точно эстет. Дойдем до клуба, в туалете помою.
Киносеанс уже начался, когда наша компания ввалилась в зал и расположилась в последнем ряду. Рома уселся справа от меня, а слева мой кавалер. Едва Рома открыл бутылку и налил дринк, к парню из хорошей семьи подсел однокурсник – кто еще мог тогда ходить на элитарное кино, кроме чокнутых художников с писателями? – и громким шепотом спросил:
– Что у вас?
– «Империал».
– Я такую гадость не пью, – сказал однокурсник и выпил залпом.
Рома проявляет беспокойство и толкает меня в бок:
– Это еще кто?
– Понятия не имею. Друг.
– Хули что там за друг! Друг больше не пьет. Гоните назад стакан.
Алексис пытается передать стакан и роняет в проход. Немногочисленные зрители проявляют интерес к нашему заднему ряду, тем паче фильм авангардный и занудный.
– Хорош посудой кидаться! – шипит Гачек.
– Я же не нарочно.
– Куда уронил? Ни хрена не видно. Ищи сам, раз криворукий.
Ищем в потемках трофейный стакан. Уф! Не разбился. Просто чудо. Рома снова булькает. На экране появляется стадо слонов. У меня они вызывают приступ безудержного смеха. У Алексиса тоже. Мы тупо смотрим на слонов и ржем до истерики. Одни на весь зал. Алексис сбрасывает апельсин с моих колен. Шарим поблизости под стульями, ничего нет.
– Рома, апельсин укатился, – говорю я.
– Ну твой ваще полный придурок, – отвечает Рома.
Рома поднимается и идет вдоль ряда.
– Извините, – обращается к сидящим впереди любителям кино. – Вы случайно тут апельсина не видели?
Апельсин ищут коллективно. Находят. Чищу апельсин. Экранные слоны исполняют стойку на передних ногах.
– Ишь, мужик впереди заерзал: тоже апельсина хочется, – комментирует Гачек.
– Мне тоже хочется, – говорит парень из хорошей семьи.
– Обойдешься! – сурово осекает его Рома. – Не для тебя куплено.
– Как так пить и не закусывать?
– Дай ему корку, пусть подавится.
На экране девушка с немецкой аккуратной настойчивостью спускает в унитаз деньги.
– Обалдела чувиха! Двадцать тысяч марок, – почти вслух сообщает Гачек.
И так далее. Возможно, вам этот эпизод не покажется смешным. Чуть-чуть богемным, не более. Странно, что я до сих пор помню.
Хотя зачем врать? Не помню. Записала. Я ведь раньше записывала, как режу себе кожу, и нарисовала свои слезы. Настоящие слезы. Плачут все, но мало кто при этом смотрит в зеркало, и совсем единицы берутся за карандаш.
Ах, да, любовь.
Когда мы вышли на улицу, был тихий вечер. Горели фонари, в воздухе мельтешил легкий снежок. Гачек вспомнил, что дома его ждет беременная жена, а Рома, что ему надо срочно звонить договариваться о работе. После недолгих колебаний художники пошли пить дальше. Мы отправились по домам. По дороге я вспомнила про апельсин и улыбнулась.
– Что это ты сморщилась, как гриб-сморчок? – ласково спросил он.
Несколько фраз – все, что от него осталось. Немного. Но от иных людей, отметившихся в моей жизни, осталось еще меньше. С ужасом признаю – что делать? – что не помню не только ни одного высказывания, но даже имени. Когда со мной здороваются на улицах, я не сразу могу сообразить, кто бы это мог быть. Кто-то с какой-то работы. Кто-то из лифта.
…Март, апрель, май. Каждую неделю Алексис приводил новую.
«Последняя выше тебя на голову. Более подходящую по росту не нашел?»
«От более подходящей не дождешься».
«Проявил бы инициативу. Кто из нас мужчина?».
«Она вообще тупая как пробка. Пора избавляться».
«Ты ей понравился. От девушки непросто избавиться, если ты ей нравишься».
«За неделю я ее так достану, что сама сбежит. Спорим?»
Плети сыпались и в другой стороны, хотя Дени был приставлен ко мне блюсти высокие принципы морали.
Неожиданно позвонил Поль, с которым мы несколько месяцев назад познакомились на концерте, где я подралась и панк Митрич, совсем дитя, прикладывал банку холодного пива мне к глазу – или это в другой раз? – потом до утра сидели на берегу, пели, играли на гитаре, потом на кухне записали несколько песен. Поль предложил еще сделать запись с ребятами. За компанию увязались Алексис и Дени. Сообразительный Дени увлек Поля разговорами и не дал нам поговорить ни о чем вообще; Алексис дулся всю дорогу. Приехали. Молодежь – ребята были на несколько лет младше меня – выучили пару моих песен, вот неожиданность! Можно побыть звездой. Записи в итоге не получилось, посидели, потрендели.
На обратном пути Алексис был мрачнее тучи:
– Эти малолетки смотрели на тебя как на бога.
– На тебя твои девочки так же смотрят.
– Ну и трахайся с ними, если так нравится.
– Мне должно нравиться, что ты таскаешь ко мне домой всех подряд?
– Вообще перестану приходить.
Поссорились. Помирились. Пошли в гости в общежитие. Он завис с девушкой, просто говорили. Я психанула, нервы с ним всегда были на пределе, и сбежала. На крышу. Посидела одна наверху, болтая ножками в воздухе, посмотрела на город. Спустилась и бродила по незнакомым улицам. Он вообразил другое. Поехал домой, наелся таблеток, выпил бутылку водки. Откачали.
«Такая безумная любовь, – говорила потом Лапушка с грустью и восхищением. – Как вы только не поубивали друг друга».
Мы снова помирились. Алексис пришел покаяться:
«Снял мелкую шлюшку в сквере на Победе… Запустил руку под юбку, а там ничего… ни колготок, ни трусиков… ну сама понимаешь, раз полез, пришлось идти до конца».
«Триппер не подцепил, надеюсь?»
«Пока не знаю. Я должен был быть с тобой, а трачу себя на второсортных бэби. Совсем сгулялся, мама говорит. «Сгулялся», представляешь? Человек с высшим образованием, а употребляет такое слово».
«Изгулялся, как домашний кот на помойке».
«Слушай, еще не поздно. Женись на мне».
«Так не говорят».
«Выходи замуж. Или выходи за Дени. Вы вроде неплохо поладили».
«Теперь ты решаешь и за меня, и за Дени?»
«Я ведь и сдохнуть могу под каким-нибудь забором».
«Самое подходящее для тебя место».
«Ты злая. В третий раз предлагать не буду».
Накануне вечером с Натали ездили в центр города. Попали в вихрь экологической демонстрации. Много молодежи. Весело шли, с самодельными плакатами и магнитофонами. Отдельные группы скандировали лозунги. «А нас, помнишь, на маевки и на октябрьские в институте чуть не насильно загоняли. И в школе, в старших классах, обручами и надувными мячами трясти». «Да нормально было, отчего не сходить? Шариками помахать, покричать в общей массе. Взять винчика потом на флэт». «День седьмое ноября – красный день для колдыря. А холодина, первый снег». «И шик тогда был особый, помнишь? Браслеты из лезвий. В школе оденут тебе на запястье такой браслет, не знаешь потом, как снять».
Побродили по старому городу. На арене для боя быков концерт местного знойного идола, испанские девчонки снаружи облепили решетки, где что-то видно в амбразуры, визжат. Певец чувственно старается. Девчонки прыгают от избытка чувств. Счастливые испанские девчонки.
Пришли на автобусную остановку. Я уже в курсе, что метро на нашей линии после 10 вечера не ходит: позавчера были в клубе на шоу фламенко. Клуб стилизован под портовый кабак, и нарочито состаренными фанерными столиками. Платишь при входе, в цену входит представление и один дринк. Людей набилось много. («Давайте немного раздвинем стулья, чтобы за наш столик никто не подсел». «Саша, не борзей, мы тут не одни»).
На импровизированную сцену вышла немолодая тетечка и потрепанный гитарист. Потом еще молодой танцор. Тетечка стала говорить, никто почти не понимал по-испански, может, там вообще было на валенсийском, или каталане, запела, резкий тембр, грубая рваная песня. Закончилась, артисты стали танцевать. Раньше я видела танцоров фламенко, но скорее академических. Эффектная пара, красивые костюмы, отточенные движения. Здесь было другое, народное. Минут через пять мы все, не знавшие языка, стали понимать, о чем поет тетечка, и весь ее трагикомический рассказ о маленькой и не очень счастливой жизни. В программе поочередно менялись разговорные номера, песни и танцы. Артисты, все трое, были хороши. Все трое выкладывались, по нарастающей, все трое взяли зрителей за горло. Мы понимали, что изо дня в день они катают эту программу, все акценты рассчитаны, и кабак не настоящий, тут потрудились дизайнеры, и вообще это развесистая клюква для туристов, и все-таки это было чудо.
Почти час мне потом пришлось в одиночку топать по ночной Валенсии.
И вот дубль два: проторчали полчаса на автобусной остановке. Топаем снова марафон вместе с Натали. После захода солнца все города выглядят иначе. Мой портовый квартал безопаснее ебеней, где компания женщин бальзаковского возраста сняла квартиру.
Но раз уж сидим сегодня на пляже, можно догадаться, что все добрались без приключений. Ветрено, штормит, не поплаваешь.
Натали задумчиво:
