Медной поволокой октября
через призму озера большого
смотрят жизни потаённые края
на тебя уже совсем другого.
Дымкой серой над водой завис,
у судьбы не требуешь, не молишь,
лодка у причала, вёсла вниз
и в сухой траве упрятал боли.
В низком синем небе, как в окне
представляются немыслимые дали,
отражаются желания во сне,
сердце погрузилось в созерцание.
Ради чего горит этот уголь осенний ночной?
Ради чего хранит этот дождь нескончаемый боль?
Ради чего умолк лета прощальный аккорд?
И почему навзничь пала печаль под луной?
Раскрепостился лес и уснул в прохладе сырой
и утомлённый пресс гибнет листвы золотой,
и очевидность явлений искажена хворотьбой,
а иллюзорность мгновений следует вновь за мечтой.
А потом растопили качели
со скрипом и свистом снега
и по ветру вновь полетели
молодые земные года.
И простым карандашиком чертят,
словно мудрые учителя,
ветви гордые, строгие, верные
нам тропинки с вами друзья.
И глоточек пьяной свободы
взволнует наши сердца,
и уснёт на коленках у Бога
наша юная крошка весна.
Восемь теней, остывших в пространстве,
восемь ночей, ускользающих шансов.
Восемь. А больше тебя и не спросят,
уносят любовь, как тело и в осень.
Уныние – грех, но печаль, что отрада,
глушит все чувства, обманом лаская.
Восемь парадных, восемь постелей,
восемь недель, обрадуй соседей.
Людям свойственно гибнуть в огне,
они сами себе злое пламя,
покорёженный холст на стене
и улыбка натянута ада.
И кровавое море в котле,
и спросят, – а кто без изъяна?
Ответят, – лишь птицы во сне,
парят, словно ангелы рая.
Едкая души пронзает чернь,
словно ветром дьявольским пороки
множат естество угрюмых дней
и тревоги крошат, прям под ноги.
А осколок солнечного света
взвился хором до благих небес
и в эфире нежного завета
обнимает ласково отец.
Елейный враг души покорной,
он ждал явления ночи,
когда в усладе обнажённой
коснётся стана, сей любви.
И песни сладкие исполнив,
собою возгордится он
и словно камень обрамлённый
осветит весь во мраке дом.
А красота исчезнет сразу,
лишь тень луны напомнит им,
как возгорались реки в яви,
как осыпались розы лжи.
Уйди, холодная печаль,
уйдёт и пусть сырая хвора,
я к жизни пламенным брегам,
готов как лошадь мчать галопом.
И я отныне на века
свершеньям рад под облаками,
словно чарующая мгла,
несусь в неведомые дали.
Пусть солнце сыплет всюду пыль,
она блестит, являя грани
и пусть блаженны станут дни,
и пусть не видно будет края.
В череде погоды многоликой
не забыться бы в пучине дней
и в стране, как водится, великой
не скрывать блистающих очей.
И в чужом туманном Альбионе
не найти себя в таких тонах,
разувериться и в радости и в горе,
только волею родной хотеть дышать.
Непутёвый сын я ваш, рождённый
в муках, у судьбы, взявший кредит,
жизни я свободной не достоин,
ото всюду мне гомном смердит.
Лишь ветер держал меня за руку
и он же меня целовал,
когда я ходила по берегу,
когда я ждала тебя там.
Ты звонил. Оправдания сыпались,
словно крошечный бисер на пол,
я сыта ими, больно и видимо
уже не прощу ни за что.
А ветер всё громче, порывистей,
страстнее тебя во сто раз
и с ним мы предались той близости,
которой желала б для нас.
Перья пара над землей,
на восходящую луну
жизнь, кажется мгновением,
верит в ту же чепуху.
В глиттер озера помпезный
погружаюсь в бездну, тьму,
колыбельная роса
растворяет блики времени.
Я любовью, как могла,
я любовью в чудо верила,
злая ненависть, как мгла
заплела мне косы бремени.
Из чарующих лесов
паруса белеют,
крепче камень завяжу,
шаг вперёд,
вселенная…
Я на колени встану,
и буду валяться в грязи,
лишь бы вернуться к тебе,
мой ласковый луч,
сквозь штакетник.
В этом затхлом тоннеле
не видно ни зги
и я закрываю сердце своё
для смертных.
И, пока господствует плесень
в этой странной игре,
питаясь горбушкой души
прекрасного гения,
я засыпаю, прижав
вдохновенье к груди,
я музе своей пою
колыбельную.
Я знаю, вечер будет долгим,
а ночь бессонна и темна
и сердце ёжиком в иголках
в клубок свернётся у меня.
Зачем я жизнь эту грею?
Зачем она так холодна?
Зачем надеюсь, я и верю?
Зачем любовь всегда права?
Зачем упрямый снегопад
весне дорогу не уступит?
Слова и мысли невпопад,
теряю образы и сути.
Уставший март, еле дыша,
в вуали времени растаял,
болит, язвит моя душа,
зачем ты здесь её оставил?
Облаков стремится карнавал
(их расшиты перьями наряды),
небо застилает шум и гам,
чайки машут мощными крылами.
В летнем воздухе шалит Зефир,
освежают волны берег рая,
я бы здесь остался, я бы жил,
каждый миг, на чудеса взирая.
Что же мне лишь уповать на Бога?
Я и сам настойчив и богат,
у меня в душе сидит глубоко
всего мира, собранная страсть.
Земля без неба не мила и глух
без соловьиных трелей воздух,
и бесполезен шёлка нежный тюк
без очарованных искусством.
Струя воды без жаждущего блажь,
без сна и явь не место для свершений.
Огонь без дыма и тепла лишь шанс
покорного безлюдного мгновенья.
Всему и вся пребудет благодать,
когда очей не уведёт от солнца,
когда душа стремглав сорвётся в даль,
тогда и путь ему осветят звёзды.