Ирина Никулина Имаджика
Все пути твои грешны
4
Открыл глаза и улыбнулся. Они были добры, усмехались, смотрели отстраненно, никогда не испытывали жалости, никогда не рассматривали жизнь ка-раба значительной. Но никогда не убивали падшего на дно и он посчитал это добротой. Плоские белые лица склонились над ним, смотрели как на ожившего мертвеца, наверное, так оно и было. Он почти любил их. Инстинкт выживания вошел в конфликт с его унынием. Если бы приличия позволяли, он бы даже обнял этих добрых игигских женщин. Они успели, они нашли его и вытащили. Могли бы бросить. Арестантов у них достаточно. Нет же, запачкали свои божественные ручки, испортили пару перчаток… Он обернулся вокруг. Похоже на медицинский бокс. В глазах все плыло и белело. Услышал игигскую речь и отрубился. Было хорошо…
Резкий свет ударил по глазам, потом ворвались звуки, оглушили. Он упал на колени. Кто-то поднял его на ноги. Подкатил комок тошноты. Сколько он не ел, какие ожоги получил? Что теперь будет? Послать его дальше, чем на мусорный астероид, они не могут, это и так самое дно. Разлепил веки и увидел невысокую уродливую женщину. Все они выглядели почти одинаково, но эта была особо отталкивающей. Глаза как у плюшевого мишки, почти лысый череп, нос провален. И руки она сложила на груди, скрестив пальцы. «Начальство прибыло», – понял арестант и промычал кеттское проклятье. Сучки шакала! И так тошно, сейчас еще будут мораль читать.
– Ка-раб Корней-Зенекис Кха-Совура, вы трижды нарушили требования безопасности и утопили дорогостоящую технику.
– Я пытался спасти мусороуборщик, честное слово…
– Не смей открывать рот!
Оказывается, они могли кричать. Корней удивленно моргнул и вдруг утратил точку опоры и опять сполз на пол. На этот раз его никто не трогал, видимо он казался столь презренным, что не нашлось желающих к нему прикасаться. Возможно, пах дерьмом, или кожа обуглилась или … не важно. Ему не хотелось стоять. Он бы закрыл глаза и уснул навсегда. Ее голос резал, как удар хлыста. И свистел, проклятый, свистел в ушах немилосердно.
– …Кроме этого, Корней-Зенекис Кха-Совура, вы создали антисанитарную обстановку в медотсеке. Считаю необходимым вас наказать.
«Давай, валяй, лиши меня пайка и так тошно!». Есть он все равно не хотел. Что ты еще можешь? Когда терять нечего, то и угрожать бессмысленно.
– Ваш срок, арестант, увеличивается со ста девятнадцати лет до ста двадцати пяти.
– Как скажете. Я все равно столько не проживу в этом теле. А когда мое сознание перетечет в четвертую плотность, вот тогда я вас всех, гадов …
Он не успел закончить. Сознание отключилось и он рухнул, как старое гнилое дерево. Скорее всего, им не захотелось слышать, что он собирается сделать с игигами и их женщинами в четвертой плотности. Пусть так. Пусть он обречен, все равно жизнь в масштабах Вселенной ничего не стоит, ни его, – полукровки, ни кого другого, даже этих сучек шакала.
Снился ему космос, далекий и черный. Был он там совершенно одинок и это было хорошо. Никаких игигов, никаких межпланетных комиссий, и главное там не было Леванского, такой космос он любил всей душой. Если я когда-нибудь проснусь из этого сна, где черный космос, или из другого сна, где меня ждет астероид с дерьмом, я найду тебя, друг, и буду убивать долго, так долго, пока не надоест и так жестоко, что самые темные боги Кеттерии ужаснутся и закроют очи. С дрожью во всем теле он проснулся в ужасном сне, где его ждал астероид с дерьмом. Сучки шакала выстроились в линию, все такие беленьки, чистенькие, благоухающие.
Если бы не уродливые лица, их можно было принять за усердных медсестер из гвальского госпиталя. Стоят, равнодушно так блымкают глазенками. Презирают, снисходят, как и полагается божественной расе по отношению к своему рабу. Он посмотрел на новенький блестящий мусороуборщик и кулаки его сжались. Ему бы сейчас оружие, даже допотопное лазерное ружьишко, навел бы шороха! Всех бы в дерьме утопил! Он не ка-раб, он полукровка, его мать свободная женщина Кеттерии, его отец тоже не был рабом!
– Приступайте к работе, арестант. Астероид убран всего лишь на одиннадцать процентов. К концу светового года вы должны очистить его целиком.
Он молча полез внутрь. Все здесь было как и в предыдущем. Тесная неудобная кабина, сзади жесткая койка для короткого сна, подобие унитаза на игигский вкус, карта астероида над унитазом, два комплекта одежды (серых), с вышитыми игигскими гербами. Пайки на месяц, аккуратненько развешаны справа от койки, аптечка с загадочными нечеловеческими капсулами. Как-то он съел их все сразу, – ничего не было, только живот покрутило. А, еще, – узел связи. Сложная хрень, коробка на коробке и все это плавает в каких-то полях. В экстренных случаях, типа вчерашнего, можно было сообщить игигам о поломке мусороуборщика. Корней постучал по коробочкам, но они молчали. Скорее всего, связи больше не будет. Пока медотсек не отмоют, бедняжки…
«Ладно, от винта!» – Он нажал рычаги и запустил двигатель. Сосалка жадно погрузилась в океан с дерьмом и пошла хлебать, словно вкусный супчик. Выбрасывала она сзади кислород, переварив отходы, и тем самым создавала атмосферу. Умная машина. Фары, правда, у нее светили куда-то вбок, влево. Он покрутил настройки и плюнул, какая вообще разница, пусть хоть в темноте засасывает. Только отметил на карте начало пути и собрался переползти на жесткую койку, когда узел игигской связи гортанно пискнул, потом замолк, пискнул еще раз и вдруг эфир взорвался задорным человеческим смехом…
***
Мечта не должна умереть. Пойди, объясни это законам физики, которая тут вообще с ума сходит. Он лежал и не знал, жив или мертв. «Я думаю, мои мысли текут, я их слышу, значит, мое сознание не рассыпалось. Я где-то существую. Я создаю этот мир своими мыслями о нем. Я думаю, думаю, думаю и заполняю пространство. Пространство формируется, когда я о нем думаю. Если не думаю, его нет. Например, когда я сплю, есть ли мир вокруг? Никто не сможет доказать, что мир есть без меня, потому что любое доказательство будет частью созданного мною мира, а значит удобной ложью.
Тогда почему в этом мире есть страдание, почему есть неудачи? Я сам их придумал или есть высшие законы, насаждаемые сверху на мое творчество пространства? А как же бог-творец, всесильный, который генерирует всю Вселенную из своих мыслей? А если он вдруг решит, что это тяжело и не интересно, что произойдет? Мир свернется в точку? Пространство станет абсолютным нулем? Мы все, и люди, и кетты и игиги распадемся на клочки тумана, потому что мы часть сна бога?
Корней мотнул головой. Что за бред лезет в голову? Ощупал ноги, которые не чувствовал. Вроде все на месте. Не ломало костей подпространство, но так казалось. Всегда. Тело немело, словно кости стали студнем или желе, и тогда сердце выскакивало из груди от ужаса. Посмотрел влево. Привязанный ремнем к креслу, Грек выглядел живым. Волосы встали дыбом, глаза закатились, рука нервно дергалась. Хорошо, черт побери, значит, еще повоюем. Он видел и хуже. Например, Кольценосый, паренек с Митры 5, когда проходил первый раз подпространство, так обделался, что пришлось его в душ на вакуумном поддоне тащить. Ничего, оклемался, потом сам на рожон лез, просился в скачки со старшими курсами. Жаль, замочили его медузы на розовых блюдцах. Ни за что погиб паренек.
– Серый, ты как?
Он с удовольствием дал ему пару оплеух. За все. А особенно за то, что втравил честного звездолетчика в аферу с кражей прототипа. Мало ему той истории с М 5…
– Расскажи…
– Я что, вслух говорил?
– Ну да.
– Подожди, я сейчас ремни отпущу.
– У меня кажется что-то сломано.
– Не может у тебя быть ничего сломано. Радуйся, друг, великие воины воли прибыли на место… Только вот куда?
Он смотрел на карту, потом на голограмму в звездолете и потом в иллюминатор и ничего не понимал. Ни одного знакомого созвездия, ни одного ориентира, и названия у звезд состояли из цифр, а не из букв и символов. Сети здесь не было. Корней помрачнел и дал запрос Ангусу определить расстояние до ближайшего известного созвездия. Он стукнул по автомату кулаком, получил свой пузырек с водой, выдавил его в рот и посмотрел, как там себя чувствует гроза красоток блистательный Леванский. Леванский полз по стенке и цвет лица у него был совершенно зеленый. Глаза как-то странно выкатились, мокрые волосы он пытался привести в порядок, но бросил это неблагодарное занятие.
Сел на пол, облегченно вздохнул:
– Так каждый раз, что ли?
– Ну да.
– Вот мать его в хвост и в гриву. Организм не привыкает?
– Организм слушает твои команды, так что скомандуй ему собраться. У нас тут проблемка, инженер Леванский.
– Нет, ничего не хочу слушать!
– Ты, шельмец, какие координаты ввел?
– Первые, что вспомнил, Гвала.
– Цифры назови!
– Так ведь не мог я перепутать. 30065z400, это каждый ребенок на Гвале знает.
– А это что?
Корней повернул к нему голограмму. Смотри, сука, что эта там между z и 4? Там была еще одна цифра – единица. 30065z1400. Губы у Леванского затряслись, он в один миг как будто постарел. Таким жалким Корней не видел его никогда. Единица в коде могла означать все, что угодно, от ошибки в один парсек до миллиардов световых лет. Где, мы, бродяги? Чей космический ветер ласкает брюхо Ангуса?
– Это… я не мог… может палец случайно не туда…
– Туда, не туда, – уже не важно. Мы в неизвестном космосе. Ангус не может найти в пространстве ни одного знакомого созвездия. У нас с тобой, дружище, два варианта. Можем вернуться по той же траектории, то есть, в точку отправления, или найти здесь кого-то живого и разумного, у кого уточнить координаты Гвала. Впрочем, я сомневаюсь, что здесь кто-то есть, сеть пустая.
Леванский тяжело встал и дотащил свое разбитое подпространством тело к иллюминатору. Уткнулся лбом в холодное стекло. Несколько минут смотрел с видом идиота в черное чужое небо. Корней его не трогал, – Грек думал. Выглядел он странновато, но так и должно было быть. В мозгах его происходил сложный мыслительный процесс, после которого он должен был выдать гениальную идею. Но вместо идеи Серый вдруг спросил:
– Выпить есть?
– Это же военный звездолёт, здесь только концентрат молекулярки. – Корней вытащил пару тюбиков и прочитал, что там было написано: – Курица в сметанном соусе, краб пандорский с маслом, еще пирог с черникой и какао. Есть хочешь? Нет? Тогда не отвлекайся, думай.
– Если мы вернемся назад, там будет толпа межпланетников с лазерами наперевес…
– Можешь не сомневаться.
– А сколько времени они там будут болтаться?
– Не долго, но маячок повесят еще на пару лет.
– Значит, не вариант? А если появиться и тут же прыгнуть в другое место?
Знал бы, что Серый такой идиот, в жизни бы с ним никуда не полетел. Почему-то в академии все были уверены, что умнее Леванского никого не найти. У него был академический ум, теоретик и новатор, но практик он был, откровенно говоря, хреновый. В общем, помощи здесь ждать было неоткуда. Корней еще раз посмотрел на карту, потом на друга. Ему стало грустно. И ремские лягушки показались такими милыми, он бы возил их и возил, пусть на старой «калоше», пусть за копейки…
– Знаешь, что мы сделаем? Мы сейчас поедим, потом выспимся и примем душ. И только когда в голове у нас прояснится, будем думать, как отсюда выбираться.
Они разошлись по каютам. Грек бурчал о том, что это неправильно, космическая среда вокруг может оказаться активной. Да, он писал курсовую по активному космосу и, между прочим, получил высший балл. Да, он никогда в своей жизни не видел активного вакуума, но ведь всякое может быть… Нет, схлопотать по наглой морде он совсем не хотел. Разошлись, стало тихо. Спать не хотелось, было ощущение, словно придавило Корнея незримой божьей пятой, размером в три звездолета, не меньше. Дышать он мог, но двигаться было очень сложно…
– Вставай, волчье рыло! Быстро, вон смотри!
Суетился он и скакал вокруг Корнея, как сумасшедший кенгуру. Толкал в плечо, улыбался во всю физиономию и сыпал греческими цитатами. Таким Леванский бывал на пороге великих открытий. Открывал он, правда, очевидные вещи, вроде Х-плоскостей, описанных в сети за два года до его великих измышлений. Корней не спешил. Ничего он не видел в иллюминаторе, кроме черного и пугающего, почти беззвездного космоса.
– Да не дыши ты на меня! Что еще?
– Обещай! – Леванский навалился на него своим худосочным телом и глаза у него опять сверкали, как тогда, на космодроме, перед началом аферы. – Обещай, что расскажешь, как потерял М 5 и я нас спасу.
Предложение было заманчивым, тем более что Корней никакой тайны из М 5 не делал, в сети над ним уже достаточно посмялись. А вот вернуться на знакомые звёздные маршруты сердце звездолетчика требовало настойчиво и яростно. Этот глухой мешок, в который они попали, черное небо без признаков жизни, выпивал его силы и уверенность, как тысячи пиявок. И он протянул руку…
– Смотри внимательно! – Ликовал Леванский, сверкая белыми, как жемчуг, зубами. Приблизил на голограмме дальний сектор, который через иллюминатор вообще не просматривался. Там мигал зеленый огонек. – Корабль, Ворон! Живые существа! Мы спасены. Я подам сигнал?
– Подожди, – Корней едва успел схватить за руку Серого. Первое правило звездолётчика гласило: не посылай сигнал странным неопознанным звездолётам в неизвестном секторе космоса. Там могут оказаться плотоядные твари. – Давай немного приблизимся.
Он попросил Ангуса тихо подойти на десять парсеков ближе…
Сам своим решением подписал приговор. Сам сделал шаг в пропасть. Леванский был совсем не причем. Вот теперь и не жалуйся на дерьмо вокруг. Сиди себе тихо и переживай свою карму. Надо было вернуться и сдаться в руки межпланетной комиссии. Нет же, он догнал тот чертов звездолёт…
Корней шмыгнул носом и отогнал пожирающие душу воспоминания. К черту. Здесь, в его новом мусороуборщике свершилось чудо. Нагромождение летающих в воздухе деталей собралось в пучок и вдруг заговорило человеческим голосом.
– Эй, там, на астероиде, не спать, боец!
Корней хохотнул в ответ и переключился на громкую связь. Это был первый человеческий голос, который он слышал в своем заключении на дерьмовом астероиде за последний год.
5
Их учили осторожности. При том, что космос пуст, и по данным науки там обитает всего лишь пара молекул на парсек, да промелькнет одна-две нейтрино за световой год, все равно пространство за пределами охранных полей планет считалось опасным. С ними работали психологи, физики, астрономы. Все они твердили одно: космоса надо бояться, потому что его нельзя предвидеть. Многие юные звездолетчики отнеслись к предостережениям преподавателей как к нудной гундежке трусливых теоретиков. Леванский был первым из тех, кто презрел мудрость. Он не понимал, как пустота может угрожать.
Его логически развитый ум не мог принять абстрактное зло за нечто существенное. Он воспринял предупреждения как часть ритуала. Они должны были рассказать, они рассказали. Корней знал то, что подтверждало слова преподавателей. Третья плотность пространства заканчивалась на орбитах планет. Дальше космос был свернут в нулевую плотность. Когда вылетал звездолёт, он забирал с собой поля планеты. Если планета поддерживала третью плотность, он тащил ее за собой; если четвертую, то поля были четвёртого уровня и так далее.
Огромное количество энергии тратилось на разворачивание и поддержание нужного уровня. Происходил этот процесс автоматически, по законам общего вселенского пространства и к конструкции звездных кораблей отношения не имел. Он так же не зависел от знаний того, кто за ним наблюдал. Корней знал, что несколько парсеков развернулись там, где он оказался, Леванский же считал – они движутся по постоянному трехмерному пространству. Разубеждать его было бесполезно, он был всего лишь человеком.
Когда пространство постоянно развернуто на нужном уровне и поддерживается множественными представлениями живых существ о нем (физик-кетт называл это построением независимой матрицы внутри полей), оно более или менее упорядоченно. Соответственно, если космос становится трехмерным благодаря лишь присутствию нескольких сознаний, он может иметь лакуны, может быть не структурированным или прерывистым. Время там течет не линейно, а многие формы наделены иными свойствами, чем на планетах. Поэтому неизведанный, чужой космос был опасен. Трижды опасен, черт возьми.
Корней об этом знал лучше других студентов и он видел флуктуации пространства, летая даже по старым проторенным маршрутам. А здесь… Здесь нужна была предельная осторожность, поэтому он не торопился. Подошел очень медленно, осмотрел, что мог увидеть через визоры Ангуса. Спросил мнение корабля. Получил то, что и ожидал. Объект не изучен, мало данных, тип корабля не определен… и так далее. Да и не корабль это был в привычном представлении, так фигня какая-то. Сигарообразный, без люков и крыльев, опознавательных символов нет, размер едва ли на А 77 тянет, да и брюхо маловато. На каком принципе движется? Где у него перед, а где зад?
Отличник летной академии попал в ситуацию, где не мог определить класс и назначении корабля. Позор тебе, Корней-Зенекис Кха-Совура! Посмотрел на ликующего Леванского. Нет, тот уже не ликовал. Опустил радостные длинные руки и смотрел пристально, словно прощупывал врага.
– Игиги там.
– Да с чего ты взял?
Здесь, за миллион световых лет, в пустоте, где… Он вспомнил о флуктуациях. Почему бы и нет? Откуда им знать, как далеко протянули свои поганые щупальца белые уродцы? Ведь никто не знает, где их боги, кто ими руководит и много еще есть того, что не известно об этой расе пришельцев.
– Не знаю, чувство такое. Холодное.
В чем-то он был прав. Корней послушал свои ощущения и понял, что они такие же. От корабля веяло холодом и враждебностью.
– Будем предельно осторожны, но придется пришвартоваться. Похоже, это наш единственный шанс на спасение. Грек?
– Я возьму трехлучевой.
Смешная пукалка, изобретение гвальцев, которые ни черта не смыслили в оружие. Так себе ружьишко, только что большое, внушительное и с кучей разных настроек. Реально попасть из него в муху с трех метров не представлялось возможным. Но Серый так любовно гладил сверкающую сталь, что Корней ничего не сказал, взял свой самодельный шокер, не на войну же они идут. «В конце концов, полосну полями, – разлетится в щепки этот убогий кораблик, – решил он, и раскрыл защитное поле на три метра вокруг себя, – что ж, пойдем познакомимся с местными».
Пришвартовались, тишина. Тишина пугала его еще больше, чем грохот пушек. Впрочем, на корабле не было пушек. У него вообще не было ни одного отверстия, идеально гладкая поверхность с текстурой. Текстура состояла из сложных иероглифов. Они увидели ее одновременно и молча посмотрели друг на друга. Похоже на игигские закорючки, только более сложные. Откуда, здесь, дьявол их побери… Да и знал он все их звездолеты, «Призраки», «Ангел», и тот, на картошку похожий. Совсем этот звездолёт ни на что известное не был похож. Он прикоснулся пальцами к обшивке, ослабив поле, и по всему телу прошла дрожь.
Непонятный страх сковал его тело, пальцы онемели, а в голове зашумело. Совсем как тогда, в детстве, когда он искал Виктора, а вокруг рвались настоящие снаряды. Смерть там плясала свой безумный танец. Само провидение спасло бегущего ребенка… Этот шум в голове был звоночком, предупреждением: надо было оставить в покое игигскую срань и убираться к черту, куда угодно, хоть на край света.
Корней спросил у Леванского. Спросил незаметным кивком. Тот пожал плечами. Ничего он страшного не видел в корабле без шлюзов и иллюминаторов. Изучал с пристрастием закрученные в узоры чужие буквы.
– Давай уйдем. Нечего тут делать!
– Да брось. Всего лишь корабль. Скорее всего, там никого нет. Чего ты дрейфишь, звездолетчик? Нас тут двое вооруженных бойцов, а не котят-первокурсников!
Так он всегда говорил, начиная со второго курса. Часто его смелость приносила плоды, особенно с барышнями. Но иногда они вдвоем получали по шапке и Корней после взбучки долго его не слушал. Но сейчас Леванский был убедителен, как никогда. К святому воззвал, – к чести звездолётчика. Ладно, будь что будет, вскроем эту консерву!
Аккуратно прорезал лазером овальную дыру размером с метр, сразу закрыл полем, потому как хлюпнуло и зашипело. Кислород там был, значит, мог быть кто-то живой. Они некоторое время помедлили, направляя сканеры. Никто не появился, а сканеры показывали множественную жизнь, как и на Ангусе, – корабль был биомеханизмом. Вообще-то странно, среди машин-убийц игигов таких не было. Но, с другой стороны, если эти технологии уже применялись на Гвале, Реме и даже на отдаленной Солнечной, то почему бы и игигам их не применять? И опять же, нигде нет их треугольного клейма. Хотя и корабль не военный, а так, не понятно что. И тут Корней понял, что уже не сможет остановиться, зайдет внутрь, чем бы это не грозило. Любопытство оказалось сильнее страха.
Зашли они на вражескую территорию, как учили в академии. Оружие на перевес, голову втянуть в плечи, движения скупые и аккуратные… Через десять шагов Корней убрал шокер. На корабле никого не было, кроме одной криокамеры. Она плавала в неизвестном поле с лиловыми разрядами, периодически проходящими по границе. Как предупреждение. Сама камера представляла собой замысловатый прозрачный гроб, напичканный электроникой и газом. Все это выглядело мирно и грустно. Кто-то спал там беспробудным сном. Леванский улыбнулся и опустил ружье. В боксе была полутьма и когда по полю проходили разряды, по стене вдруг начинали бегать безумные тени. Было в этом странном танце что-то пугающее и в то же время холодное, как прикосновение смерти.
Почесав затылок, Леванский бодрым голосом спросил:
– Что думаешь?
– Сказку вспомнил, русскую, про семь богатырей и мертвую царевну…
– Не знаю такую. Думаешь, там прекрасная принцесса спит и ждет, когда мы ее разбудим?
– Похоже на то.
– Можешь снять поле?
– Попробую. Я такое первый раз вижу.
Провозился он часа два, аж вспотел, осыпал кеттскими проклятиями нетерпеливого Грека и наконец сдался. Поле ничему не поддавалось. Может быть, в этом и был смысл. Видишь ящик Пандоры, – не открывай его, это ведь всем известно. Они тщательно обшарили звездолет и ничего не нашли, кроме запутанной системы навигации, да какой-то белой одежды с золотом. Корней вернулся обратно на Ангус и взял с собой анализатор. На корабле была сеть. Извращенная, словно плели ее кеттские пауки, а не люди, из таких полей была загнута, что он опять ощутил холодок на затылке. Если это игиги, то всему разумному космосу крышка. Здесь не просто гений поработал, а нечто сверхчеловеческое. Все же он кое-как пролез в эти поля, закинул анализатор и вскоре они склонились над результатом. Непонятно, что там появилось, формулы какие-то, спектры всех цветов в пределах представлений гуманоида и спиральные схемы. Ведь кто-то подпространство в узел завязал, как твоя бабушка носок.
Тахиб кар трах саки! Нечеловеческие эти поля были и не кеттские и даже не игигские. Леванский это тоже понял, сел, задумался, потом стал голограмму насиловать, чертить какие-то сложные кривые. С математикой он дружил, конечно, но явно здесь его формулы не помогали. Корней тогда взял лазер Грека и на самой малой мощности в поле заряд пустил. И произошло чудо: поле вдруг метнуло искры и окрасилось в красные тона. Негативные волокна, с ними-то Корней знал, что делать. Это во времена отца их боялись, а сейчас даже школота в узлы завяжет…
Не понятно было, как эта чужая хрень в негатив перешла, но теперь уже не важно стало, потому что собрал он аккуратно края волокон и протянул сквозь петлю, чтобы источник перекрыть. Стукнуло слегка, в плече старая рана заныла, но в целом отделил он «божий дар» от «яичницы», а оставшиеся зеленые поля раздвинул аккуратно, чтобы источник втянуть в лазер. Зашипело все и пополз газ, свет в боксе мигнул пару раз и потух. Завыло где-то, но вроде бы в голове, а не снаружи… и о чудо, поле сдулось и распалось, оголяя хрустальный гроб. Как в сказке. И свет снова загорелся.
– Смотри-ка…
Корней мотнул головой, прогоняя шум и взглянул. Это и правда была сказка. Все, что угодно он ожидал увидеть, только не это. Летит в космосе звездолет-горница, без окон и дверей, и спит в нем светла девица. Бред полный. Протер глаза. Нет, не бред, лежала она так спокойно в своей капсуле и сияла, как ясно солнышко.
– Принцесса, – прошамкал Леванский и глаза у него масляной пленкой покрылись, – смотри, какая красотка! Кажется, нам повезло, дружище!
Корней сглотнул горькую слюну и молча кивнул. Смотрел, как идиот, завороженно и взгляд от нее отвести не мог. Никогда с ним такого не было. Девицы вокруг Леванского крутились, и красивые, и доступные, и даже умные среди них попадались, да только не нравились они полукровке. Смотрел и силы в них не видел, слабые были, как свечки на ветру, размазня. Он их судьбу вперед увидел, как они расцветут и сразу их лепестки опадут и завянут, превратятся цветы в колючки. Видел их растолстевшими, обвешенными детьми, и от этого усталыми. Видел, как они диспетчерами пойдут на космодром и будут всю жизнь объявлять рейсы. Никто из них не будет летать на звездолетах, никто не откроет даже Х-полостей в звездных скоплениях. А здесь совсем было другое дело. Он не просто красоту увидел, а силу. Она спала и светилась этой силой.
– Она игиг.
Присмотрелся, да, похоже. Кожа бледная, волосы как молоко, пальцы удлиненные, как у них у всех, но лицо другое. Нос не плоский, а вполне нормальный, глаза большие, кожа без единого изъяна. И красота у нее особенная, не как у обычных существ. Фигура как у богини, все совершенно, длинные ноги, тонкая талия, большая круглая грудь. В волосы были вплетены золотые нити, под кожей светилась татуировка, каких он никогда не видел: дракон с тремя тонкими головами, держащий в лапах светящийся меч.
– Кто это, Грек, как ты думаешь?
Он и не думал вовсе, голодный волк, пожирал ее бессовестно глазами и даже не стеснялся. Может быть, это прототип, шаблон-андроид? Нет, вот у нее венка возле носа едва заметная. Андроидам вены не делают. А вдруг она не из игигов, а из дальней родственной расы? Вдруг и правда принцесса? Хотя нет, это уж его занесло, сказки потому и сказки, что в жизни они не происходят.
Корней пошевелил застывшего в немом восторге друга. Надо было решить важный вопрос: вскрывать криокамеру или нет? Девушка в ней была жива, она была совершенна и прекрасна, ее тело манило, но все-таки она была из расы врагов, из тех, кто растоптал его планету.
***
– Эй, там, на астероиде, не спать, боец!
– Так точно, не сплю!
Он смеялся от души. Кто-то очень родной и приятный был на том конце длинного пространства. Как он прорвался в эфир через игигский передатчик, оставалось тайной.
– Ты кто?
– А ты? – гремели железки игигов. И что интересно, у них не было даже динамика. Голос был синтезирован полями. Интересный принцип действия, Греку бы понравилось… нет, он запретил себе о нем думать. – Кто ты, друг?
Говорили по-английски, у голоса был приятный британский выговор и хотя Корней не представлял себе старую Англию, повеяло чем-то домашним, уютным и родным. Звали его Майкл, было ему 93 года. Физик-землянин, который не пришёлся ко двору игигам. Впрочем, им мало кто был нужен из ка-рабов, разве что самые талантливые и сговорчивые, а говоря напрямую – предатели. Они болтали несколько часов, а потом Майкл спросил, помнит ли Корней Землю.
– Я здесь уже пятнадцать лет убираю астероиды от мусора, сынок. Я оторван от всего мира. Расскажи, что там с Землей.
– Нет Земли, Майкл. Это очень тяжело. Ее не было даже тогда, когда я там был, а мне тогда было всего лет семь. Какие-то люди спрятали меня в подвале…
Он даже не помнил их имен. Женщина с добрым лицом и двое мальчишек, повзрослевших слишком рано. Они собрали два десятка детей и спрятали их в подвале. Никто не спорил. Подвал был грязный и сырой. Трубы в ним текли и воняли канализацией, на стенах выросла плесень, так что дышать там было тяжело. Но никто из детей не жаловался, все молчали. Корней понимал, что происходит что-то очень значительное, меняется вся жизнь, меняется мир вокруг. Но он так же знал, что где-то рядом его отец Виктор сражается против игигов. Он хотел увидеть его. Это был единственный шанс.
Их заперли и приказали сидеть тихо, чтобы игигские патрули никого не обнаружили. Он выбрался через вытяжку. Подставил ящики, на них взгромоздил трубы. Белобрысый мальчишка молча ему помогал. Кто он и что с ним стало, он не узнал, запомнились только большие грустные карие глаза и грязный бинт на руке. Вытяжка была широкая, но все же ему пришлось повозиться, чтобы протиснуть свои широкие кеттские плечи. Дважды он срывался, даже заплакал от отчаяния. Но все же с третьего раза зацепился и вылез на улицу.
Там был ад. Все взрывалось, летели осколки, улица была затянута дымом. Бежали обезумевшие люди, были слышны выстрелы. Небо сотрясалось взрывами, ползли лиловые тучи с отравой. У него не было носового фильтра, дышать стало невозможно, гортань обожгло. Он нашел в воронке обрывок чьей то формы, намочил в луже с водой и приложил к носу. Побежал туда, где громче всего стреляли. Там, на баррикадах был его отец. На углу он увидел высокого мужчину с черными волосами. Он придавил к стенке щуплого игига и кричал ему в ухо… Нет, не кричал, ревел, тряс за плечи.
И вдруг Корней понял, что похож на него. И не только чертами лица, а всем: статью, движением, жестами, мыслями. Он крикнул: «Папа!» и побежал в дым. Но Виктор уже пропал, он тащил за собой игига и огромную пушку. Он бежал гигантскими скачками, ругался так, что на некоторое время Корней усомнился, что это тот самый человек. Его папа должен был быть благородным и великим. Но видимо так надо было, и он простил. Догнать он не смог и сел на мостовую, чтобы расплакаться. Что-то еще кричал вслед, но лиловый туман все затянул. Никто его не услышал.
А потом он вдохнул воздуха и отрава проникла глубоко в его легкие. Он стал засыпать. Чьи-то холодные руки подхватили его, нацепили носовой фильтр и куда-то грубо потащили. Очнулся он в теплом светлом помещении с сотней других детей. Ничего не стал спрашивать, сразу понял, куда попал. У людей на Земле не было круглых комнат. К нему прильнула очень худенькая черная девочка. Двое постарше дали им по куску хлеба.
Их повели наружу вооруженные игиги. И тогда он еще раз увидел Виктора. Виктор хотел уничтожить игигов и подарить Землю людям. Но игиги нацелили оружие на него и других детей. «Не слушай их, папа! – Кричал Корней, – убей их всех…». Но он видел, как Виктор отступил. Сложил свою гигантскую пушку. И это был конец Земли. Это был конец всего, это было начало эры игигов. Он даже не плакал, просто стоял и смотрел на поникшего головой пирата, который был его отцом и даже не знал об этом.
