Ирина Мизинина
1984. Учебник новояза
И снова Сайм был доволен своей работой. Учебник, безусловно, станет событием в лингвистике: он отражает совершенно новый взгляд на язык, а кроме того – и это самое важное! – способствует продвижению новояза в массы, а значит, формированию нового революционного и Партийного мышления.
На обеденном перерыве Сайм встретил в столовой Джона Тиллотсона. Честно сказать, надо было бы еще утром отдать ему текст готовых глав учебника на вычитку и политическую корректировку, но уж больно неприятный субъект этот Тиллотсон. В глаза никогда тебе не смотрит, только в сторону. Кажется, будто он всех подозревает в чем-то и – Сайм был просто уверен в этом – докладывает кому следует обо всем, что происходит в их отделе Минправа. Но ничего не поделаешь: работа есть работа, а потому Сайм, получив поднос с едой, направился к Тиллотсону. Да, есть рядом с ним свободное местечко.
– Здравствуйте, товарищ Тиллотсон, – сухо произнес Сайм и, стараясь придерживаться исключительно делового тона, продолжил: – Вам товарищ Парсонс приносил текст на сверку, скажите, там все в порядке? Когда я могу получить его для доработки?
– Здравствуйте, – буркнул в ответ Тиллотсон. – А зачем вам текст? Все необходимые правки я уже сделал. Если вы собираетесь в нем что-то менять, то должны будете снова отправить его мне на сверку.
– Я только хотел узнать, не упоминаются ли там у нас нелица? – произнес Сайм.
– Нет, таковых пока что нет, – отозвался Тиллотсон и, низко наклонившись к миске, начал снова хлебать противную массу, которая называлась здесь «жаркое».
Сайму стало как-то неуютно и неприятно, захотелось быстро допить кофе и уйти. Радостное настроение, сопровождавшее его работу над учебником новояза, прошло. Получается, что он даже не может перечитать то, что им же самим и написано. А ведь они все вместе делают такое важное и нужно дело… И Тиллотсон – член их команды…
Сайм вернулся на рабочее место, собрал в стопку только что напечатанные листы, перечитал текст два раза, сделал несколько правок обычной ручкой.
Пусть Тиллотсон сам передиктовывает. Он, кстати, снова что-то шепчет в диктопис. Придвинул к себе микрофон так близко, что кажется, будто жует его. Он и ел так же, подумал Сайм и подозвал Парсонса. Тот немедленно явился, наполнив маленькую стеклянную секцию своим всегдашним неистребимым запахом пота.
– А я тут в обеденный перерыв записался на субботу в поход, – начал он, не поздоровавшись. – Не хотите с нами, Джеймс? Там у нас сначала марш-бросок десять километров, потом привал…
– Том, нужно вот эти листы Тиллотсону отнести на корректировку, – прервал его Сайм.
– Да-да, давайте! – сказал Парсонс. – Но про поход подумайте. Там еще на привале турнир по бадминтону проведем. Потом еще один марш-бросок – 7 километров. А затем отдыхаем. И лекция будет: «О затухании классовых и социальных противоречий по мере строительства нового общества». Отличный денек намечается, доложу я вам, Джеймс!
Сайм снова бросил взгляд на Тиллотсона, к которому направился Парсонс, и вдруг увидел, что в помещении их отдела появился О’Брайен.
Обсудив с О’Брайеном основные положения следующего раздела (весьма трудного по целому ряду причин, связанному с реалиями современной жизни), Сайм начал работу над «Графикой и орфографией». Включив диктопис, он заговорил: «Любая система письма предусматривает определенную исторически сложившуюся совокупность…»
Раздел 3
Графика и орфография
Любая система письма предусматривает определенную исторически сложившуюся совокупность начертательных знаков и правил их применения, поэтому и выделяют графику и орфографию (СХЕМА 4).
Сайм снова взялся за ручку и карандаш. Ему нравились схемы, таблицы и рисунки: по его убеждению, они, с одной стороны, организовывают мысль, очищают ее от ненужной словесной шелухи, а с другой – подкрепляют наглядную, демонстративную сторону высказывания.
«Теперь можно снова включить диктопис», – решил Саймс, к которому вернулось хорошее настроение. И пусть с ними работает этот Тиллотсон. В конце концов, таков порядок: в редакционную коллегию обязательно должен входить специалист по политической корректировке текста. А что касается практической стороны новояза, то он, Сайм, пожалуй, сегодня лучший специалист, хотя в абстрактно-теоретической и психологической стороне вопроса нет равных О’Брайену. Итак: «Графика описывает систему знаков в языке запятая их происхождение и возможные варианты точка»…
Графика описывает систему знаков в языке, их происхождение и возможные варианты. Вопреки мнению некоторых ученых, прежде всего следует опровергнуть возможность появления письма до возникновения самого языка. И здесь мы снова обратимся к основополагающей мысли Большого Брата, высказанной им в приветственной речи на открытии Симпозиума по грамматике новояза: «Без языка не может быть человека, а следовательно, без языка не может быть письма». Действительно, на всех этапах человеческого развития письмо являлось добавочным, вторичным способом общения. И это совершенно не означает, что оно всегда передавало язык. Как заметил член Внутренней партии профессор Линг Мор…
Сайм прервался. Что там Эмис Дандсон говорил о Море? А, точно: просил проверить, руководит ли он еще лабораторией и не числится ли в нелицах. Да уж, вот так раз – и очнуться не успеешь, как окажешься в Минлюбе. А там распылят тебя и все… За что? Сайм помотал головой, будто пытаясь избавиться от нахлынувших мыслей. Нет, нет, он не мыслепреступник, просто пытается разобраться в происходящем. Это ведь для дела. Дандсон велел проверить. Тиллотсон вроде сказал, что все в порядке. Если что, пусть сам правит, это его работа… Сайм поменял лист в диктописе и уверенно начал говорить в микрофон: «Как заметил член Внутренней Партии профессор Линг Мор запятая передача графическими средствами…»
Как заметил член Внутренней Партии профессор Линг Мор, «передача графическими средствами языка со всей его фонетикой и грамматикой – это очень поздний этап развития письма; в более ранние эпохи письмо могло и не передавать элементов языка, являясь при этом, однако, средством общения». Так, первоначально возникло что-то вроде посланий, которые мало чем напоминали современное письмо. Ученым-лингвистам известно, например, о послании, которое скифы направили персам…
«Интересно, а можно ли приводить в учебнике этот исторический факт, упоминаемый древнегреческим историком Геродотом? История у нас не в чести. В сущности о ней знает лишь горстка специалистов, да и те заняты постоянной корректировкой. Прошлое не просто менялось, оно менялось постоянно. Какой смысл во всем этом грандиозном обмане? Что же делать с посланием скифов персам? А между тем факт с точки зрения лингвистики весьма интересный…» – задумался Сайм и затем решил все же использовать этот пример в учебнике. Диктопис мерно гудел, ожидая потока речи, и Сайм продолжил: «Послание было…»
Послание было в полном смысле слова живым: лягушка, мышь и птица. А еще оно содержало пять боевых стрел. Скифы в него вложили следующий смысл: «Если вы, персы, не умеете прыгать по болотам, словно лягушка, прятаться в норы, словно мышь и летать, словно птица, то будете осыпаны нашими стрелами в тот же момент, как ваша нога коснется нашей земли». Это пример символической сигнализации. Известно, что персы сумели разгадать смысл послания, потому что хорошо знали его контекст: кто такие скифы, где они живут, каким оружием отлично владеют и т. д.
Интересными формами письма, уже состоявшего из условных знаков, а не из символов, которые нужно разгадывать, были также кипу у перуанцев и вампу у ирокезов. Кипу – узелковое письмо – представляло собой палочку с привязанными к ней разноцветными шнурками с узелками. А письмо вампу предполагало передачу послания с гонцом, который приносил адресату пояс или жезл с прикрепленными ракушками разного цвета и размера. И вот здесь уже возникает важный момент: о значении узелков и ракушек получающему послание и отправляющему его нужно было договориться заранее. И конечно, таким способом можно было передать только самые элементарные сообщения: призыв прийти, сигнал бедствия, простейшее указание.
Начертательное письмо, состоящее из картинок, значков, букв и цифр, имеет намного больше возможностей. Оно и является собственно письмом в том смысле, как мы понимаем это сейчас. Начертательное письмо в различных своих формах может как прямо соотноситься с языком, отражая в графике языковые формы, так и носить вспомогательный характер, быть не связанным с языком средством общения; и в последнем случае оно языковых форм не отражает.
В древнейшие времена человек мог выражать свои мысли с помощью рисунков. Более того, такая рисуночная форма имела значительную независимость от речи, которая, как известно, выражала мысли в слышимой форме, в виде звуков. Пиктограммы (картинки, рисунки) – единицы такого письма – сначала выцарапывались, а потом рисовались на стенах пещер, на костях животных, на коре. Они не расчленяли письменную речь на отдельные слова, а передавали некий образ или понятие целиком. Пиктограмма не закреплялась за конкретной единицей языка и не могла соответствовать слову, словосочетанию или предложению, ведь она не передавала языковую структуру, например, в виде последовательности морфем. Одна и та же пиктограмма могла в конкретной ситуации иметь разные значения.
Эта форма письма, получившая название пиктография, или картинное письмо, казалось бы, почти утратившаяся свое значение во многих традиционных языках, несколько трансформировавшись, получила новый импульс к развитию в новоязе, о чем будет сказано далее.
Сайм снова остановился. «А ведь новый письменный язык неизбежно идет к тому, что символы и картинки в скором времени полностью заменят буквы. Партийный принцип экономии речевых усилий в действии. Неужели мы возвращаемся к ранним – да что там! к первобытным – этапам развития письменности? Как же так? Ведь новояз – это самый современный язык! Язык Революции, Партии и светлого будущего?» Сайм резко оборвал этот поток грязномыслия и огляделся: никто не заметил выражения его лица? Лицепреступление – страшная и обязательно наказуемая вещь в Океании. Нужно уметь сдерживать себя, контролировать выражение лица. А то так и, действительно, можно до распыления дойти!.. Уфф, вроде все заняты своими делами, и Тиллотсон все так же что-то злобно шепчет в микрофон диктописа. Придав лицу нужное выражение, Сайм вернулся к учебнику: «Исторически же на смену пиктографии…»
Исторически же на смену пиктографии пришли системы письма с постоянным составом знаков, которые могли передавать целое слово, последовательность звуков или отдельный звук. Первоначально пиктограмма была заменена идеограммой. Если пиктограмма изображает предмет, то идеограмма передает значение слова. При этом, идеограмма необязательно должна иметь сходство с тем предметом, на который она указывает. Совершенными идеограммами в новоязе стали цифры и арифметические знаки (=, +, -).
В древности идеограмма дала возможность увеличить скорость письма, а также передавать более сложные по содержанию и размерам тексты. Идеографические рисунки постепенно систематизировались и превращались в условные значки – иероглифы. Последние были удобны тем, что позволяли передавать как наглядное, так и отвлеченное содержание. Именно на этом этапе развития письменности потребовался алфавит и необходимость иметь в распоряжении полный набор знаков. Иероглифы, являясь основой традиционной письменности в некоторых языках и по сей день, в новоязе Океании распространения не получили.
Идеографическая письменность считается переходной от пиктографии к словесно-слоговому письму, в основе которого – многозначная идеограмма, осложненная дополнительными условиями и знаками; это и обеспечивало «привязку» идеограммы к определенному слову. Такие знаки выражали или чисто звуковые элементы (слово или его части), или понятийные, то есть уточняли круг понятий, к которым относится данное слово. Идеографическое письмо, развиваясь и совершенствуясь, все более и более приспосабливалось к передаче не только целых слов, но и их частей, отдельных морфем.
