Ирина Минаева
Три часа утра

6

– Проходи, располагайся. Я пойду кофе сварю, – Юлий повесил её шубу на вешалку, кивнул на распахнутую дверь в комнату.

Всего таких дверей было по коридору штук шесть – типичная коммуналка. Стасенька переступила порог и с интересом огляделась. Комната была небольшая, но казалась довольно просторной из-за того, что мебель почти отсутствовала: журнальный столик, шкаф, диван и два стула. На стене висел большой портрет какого-то длинноволосого типа с микрофоном в руке, на подоконнике тикал белый будильник.

Юлий принес кофе. Вместо того чтобы благовоспитанно сесть на стул, устроился рядом с ней на диване. Стасенька мгновенно ощутила легкий озноб. От его внимания это не укрылось. Он стащил со спинки стула чёрный свитер и со словами:

– Вроде не холодно? – набросил его ей на плечи, небрежно завязав рукава на горле.

– Спасибо, – пискнула Стасенька.

Кофе был горячий и ароматный, но она глотала его, не ощущая вкуса.

– Ну, чем займёмся? – спросил, наконец, Юлий.

Стасенька, как по команде, потянулась к сумочке, вытащила «Марию Стюарт» и открыла на первой отмеченной странице.

– Ты что? – изумился Юлий. – Читать, что ли, собралась?!

– «В прожитой жизни идут в счёт лишь напряжённые, волнующие мгновения, вот почему единственно в них и через них поддаётся она верному описанию», – деревянным голосом произнесла Стасенька.

– Это что у тебя – «Мария Стюарт»? – хмыкнул Юлий.

– Да, а откуда ты знаешь? – в свою очередь, удивилась Стасенька. Название книги он видеть не мог.

Юлий пожал плечами:

– Читал…

– Тебе понравилось?

– Местами.

– Например?..

– Ну, например, интересно у неё всё с Босуэлом этим началось… И кончилось тоже, – добавил он, усмехнувшись.

Стасенька быстро сообразила: чувство к Босуэлу у королевы вспыхнуло, когда он её, можно сказать, изнасиловал. Любопытно, что именно интересного Юлий в этом находит: сам факт или то, что с такого вдруг началась любовь?

Спросить прямо было неудобно, поэтому Стасенька решила зайти издалека:

– А Босуэл вообще тебе понравился?

– Естественно.

– Но ведь он же был циником и насильником!

Юлий хмыкнул.

– С кем поведёшься…

– А я не понимаю, как можно любить циников и насильников, – сообщила ему Стасенька с обворожительной улыбкой.

– Да, теоретически это труднее, – согласился Юлий. – Лучше всего, очевидно, практически…

– Да?.. – на всякий случай усомнилась Стасенька. – А что, в твоей практике…

– Нет, – сказал Юлий. – В моей практике такого не было… Все девицы, с которыми до этого доходило, кидались на меня первыми.

Стасенька слегка обалдела от столь откровенного заявления, но быстро опомнилась:

– А с приличными девочками тебе совсем не приходилось иметь дел?

Юлий усмехнулся:

– Ну, поначалу-то они все как бы приличные… – он вытащил из кармана пачку «Опала». – Куришь?

– Вообще – нет, но давай, – Стасенька взяла сигарету, он щёлкнул зажигалкой.

– Так вот, о Босуэле, – сказал Юлий, затянувшись. – Не знаю, что там у них вышло в первый раз на самом деле, только уверен, что у него были на то какие-то основания. Ни с того ни с сего он бы с ней связываться не стал. А Цвейг рад стараться, сразу – «насильник». Он, кстати, вообще к нему необъективно относится… то ли ревнует, то ли завидует.

Стасенька удивилась совпадению его мыслей с Лориными.

Юлий ещё что-то говорил о Босуэле, о Марии, о каком-то Шателяре… Стасенька слушала и думала, что с кем попало он своими мыслями делиться не стал бы. У неё потеплело на душе и захотелось сделать что-нибудь выдающееся: например, прочитать, в конце концов, эту книгу…

– А странно всё-таки, – сказал Юлий, стряхивая пепел в кофейное блюдце. – Столетия прошли, а мы до сих пор кости им, бедным, перемываем…

– Почему – «бедным»? – не поняла Стасенька. – Это же хорошо, что мы о них помним.

– Ну, им-то, положим, на это плевать… Я хочу сказать, что мы по-любому никогда уже не узнаем, как у них всё было на самом деле. Что они думали, что чувствовали… – он помолчал. – От них ещё что-то осталось: письма, документы… А представляешь, сколько людей кануло, совсем ничего не оставив после себя? Так же жили, трепыхались, на что-то надеялись – но об этом никто и никогда ничего не узнает…

Стасенька подумала, что бы такое умное ответить, и сказала:

– Это несправедливо.

– А жизнь вообще несправедлива, – мрачно заметил Юлий. – В ней всегда были, есть и будут напрасные жертвы, преуспевающие подлецы и бездомные собаки. Я не говорю уже о простых стечениях обстоятельств – когда никто не виноват, а жизнь сломана…

Стасенька неуверенно пробормотала что-то насчёт прогресса. Юлий скептически хмыкнул:

– Ты думаешь, мы сейчас лучше, чем были две тысячи лет назад? Мне кажется, и тогда, и сейчас было примерно одинаковое соотношение хороших людей и всякой дряни. Тем более, оба этих определения весьма относительны.

– По-твоему, и дальше так будет? – спросила Стасенька.

Он усмехнулся:

– Хотелось бы ошибиться…

Стасенька отодвинула книгу и подумала, что умные разговоры – это, конечно, хорошо, но можно бы для разнообразия заняться чем-нибудь повеселее. Взглянув на неё, к тому же выводу пришёл и Юлий. Он погасил сигарету, подошёл к стоящему на полу музыкальному центру, ткнул в клавишу.

– Потанцуем?

Музыка была какая-то странная – Стасенька, пожалуй, предпочла бы что-нибудь менее претенциозное.

– Это кто? – спросила она Юлия.

– «Лед зеппелин». Не нравится?

– Очень нравится… – почему-то сказала она. – У тебя свечка есть?

– Валялась где-то, а что?

– Я не люблю танцевать при верхнем свете…

Юлий ушёл на кухню, довольно долго гремел там, то и дело что-то роняя, но вернулся с добычей – красивой, витой розовой свечкой в чайном стакане.

Если бы Стасеньке пришло в голову вести счёт мальчикам, с которыми ей случалось танцевать, Юлий оказался бы, вероятно, где-нибудь в седьмом или восьмом десятке. Но такого ей испытывать до сих пор не доводилось. Хотелось… взлететь! Или, наоборот, упасть куда-нибудь в бездну – всё равно, лишь бы вот так, вместе с ним… Его волосы касались её щеки. От них пахло табаком и почему-то свежей травой. У Рожнова волосы пахли обычно дорогим одеколоном – Стасеньке тоже нравилось, но сердце у неё от этого, как сейчас, не замирало.

Атлетическая фигура Рожнова вызывала у неё чувство законной гордости, сложение же Юлия отличалось, пожалуй, излишней хрупкостью, что было, если честно, совсем не в её вкусе. Но сейчас, когда её рука лежала на этом не слишком широком и почти худом плече, Стасенька специально попробовала мысленно сосредоточиться на великолепной мускулатуре и прочих достоинствах Вадима, но ничего не получилось. Рожнов был почему-то очень далеко, гораздо дальше, чем на самом деле, – где-то аж за тридевять земель.

– Извини, я взгляну, сколько там времени, – Юлий осторожно отстранился и нажал на кнопку подсветки часов.

Взглянул и присвистнул.

– Во сколько тебе надо идти? – спросила Стасенька с беспокойством.

Он вздохнул.

– На двадцать пять минут уже опаздываю…

– Да ты что? – испугалась она. – Так собирайся, беги скорей…

– Ерунда, – отмахнулся Юлий.

Он поставил новый диск и снова подошёл к Стасеньке.

– Юлий, – прошептала она. – У тебя же будут неприятности…

– Не привыкать.

Он посмотрел на неё долгим взглядом. Стасеньке захотелось зажмуриться и кинуться ему на шею. Неизвестно, чего захотелось Юлию, но он неожиданно сообщил:

– А знаешь, у меня вообще-то и Марина одна была…

– Да? – Стасенька почувствовала, что вконец теряет голову.

– Да. Но она откликалась на Машу.

– Я… согласна, – сказала Стасенька звенящим голосом.

– На что? – как бы удивился он.

– Мне кажется, на всё, – прошептала она.

Стасенька не понимала, что происходит. Он ведь над ней явно издевается. Смотрит в раздумье: достойна ли она того, чтобы откликаться на имя его бывшей подружки. До неё только сейчас дошло, до чего он её довёл: никто в жизни так не унижал Стасеньку… но то, что она чувствует, на возмущение похоже меньше всего.

Он шагнул к ней, и в голове у неё зазвенело. Потом, правда, оказалось, что это телефон.

– Так, – вздохнул Юлий. – Это по мою душу…

Он вышел в коридор и взял трубку. Вернувшись, закрыл за собой дверь, подошёл к Стасеньке и потянулся к её губам. Минут через пять она опомнилась:

– Юлий, тебе же надо ехать, быстро собирайся!

– Поедешь со мной?

Стасенька быстро раскинула мозгами. У Рожнова в том кафе имелись знакомые официанты, поэтому появляться там с Юлием перед культпоходом в ЗАГС не стоило.

– Нет, не хочется. Я поеду домой.

– Ещё чего! – он взял у неё шубу и снова повесил на вешалку. – Посиди тогда здесь, музыку послушай. Я постараюсь побыстрее…

Стасенька ошарашенно поглядела ему вслед и вернулась в комнату.

7

Закончив конспектировать статьи для курсовой, Лора снова подошла к алфавитному каталогу. Примерно через полчаса она с каким-то сладким трепетом взяла в руки книгу, которую мечтала прочесть с детства – с тех пор, как впервые увидела «Последнюю реликвию».

Впоследствии Лора смотрела этот фильм много раз и всегда удивлялась, что при всей своей откровенной развлекательности он волнует её почти так же, как в детстве.

Прекрасные песни в исполнении Георга Отса могли это объяснить лишь отчасти. Что-то было в этом фильме ещё.

Романтика, без которой в определённом возрасте трудно обходиться практически всем, а натурам, более остро ощущающим мир, особенно? Да, фильм был романтический – но не только. Его жутко положительный герой, неустанно демонстрирующий своё благородство, отвагу и прочие высокие достоинства, был, несмотря на всё это, живой. С ног до головы прекрасная героиня умела не только эффектно выглядеть на фоне горящего костра, украсив роскошные золотые волосы веточкой рябины, но и смеяться, и кокетничать.

А та потрясающе красивая сцена в харчевне, где они едят какую-то дичь! Когда Агнес не сразу берёт вертел, Габриэль держит его перед ней на весу одной рукой… и они так друг на друга при этом смотрят…

Лора забыла обо всём на свете, бережно перелистывая страницы книги. Разумеется, многое там было не так, как в фильме, и впечатление оставалось не то, но она почему-то всё равно испытывала чувство глубокой благодарности и к Эдуарду Борнхёэ, и к его роману, и даже к самому этому старинному зданию, хранящему несметные сокровища крупнейшей в области библиотеки.

Она не дочитала книгу и спустилась по широкой лестнице к выходу с ощущением праздника, который на сегодня закончился, но снова ждет её завтра.

На троллейбусной остановке на Лору несколько минут поглядывал высокий молодой бородач с весёлыми чёрными глазами. Потом он подошёл и улыбнулся:

– Здравствуйте. Вы меня не помните?

Лора была убеждена, что всех мужиков, которые пытаются познакомиться на улице, необходимо сразу же отшивать, особенно красивых, а этот был действительно очень хорош: высокий рост, горячие смеющиеся глаза, в лице – что-то непонятно волнующее…

– Нет, не припоминаю, – сказала она холодно и демонстративно отвернулась.

– Извините, – слегка обескураженно пробормотал бородач и отошёл.

В троллейбусе народу было немного, они оба стояли на задней площадке, и Лора видела, что он время от времени незаметно косится в её сторону. Перед светофором троллейбус вдруг резко затормозил, и её шарахнуло прямёхонько в объятия бородача. Уткнувшись носом в его шарф – длинный, пёстро-голубой, ручной вязки, – Лора наконец вспомнила, где его видела. Отцепившись, она пробормотала: «Извините» – и прошла вперёд.

Они встретились прошлой осенью, в полутёмном вагоне проходного казанского поезда. Университетский стройотряд загрузился в их вагон поздно вечером, где-то в двенадцатом часу. Лора уже дремала, свернувшись в клубок на жёсткой полке, – им не дали ни матрасов, ни одеял, вообще ничего, – но от приглушённого гомона открыла глаза. Девицы из её группы тоже проснулись и с интересом наблюдали в основном за молодым руководителем стройотряда – насколько он красив, они отлично сумели разглядеть и при убогом ночном освещении.

Он прошёл мимо них, едва не задевая головой потолок, туда и обратно несколько раз – места у его студентов были в разных концах вагона. Когда все устроились, оказалось, что самому ему осталась верхняя боковая полка как раз напротив Лоры. Он вытащил из рюкзака плед и, заметив, что девицы не спят, тут же протянул его им:

– Может, холодно кому? Берите!

Те упрашивать себя не заставили и плед зацапали в пользу простуженной Наташки Никитиной, которую с её хроническим бронхитом вообще неизвестно зачем понесла нелёгкая в деревню.

– Мы же не ваши, – прошептала Наташка, не в силах постичь такого неслыханного бескорыстия.

– Я тоже не ваш, – отозвался он весело и, легко заскочив на полку, попробовал на ней улечься.

При его росте это было не так-то просто. Поворочавшись, он снова обратился к ним громким шёпотом:

– Девчонки, давайте полками поменяемся с кем-нибудь, а? Вам всё равно, а у меня ноги не убираются…

Девицы радостно похихикали, но меняться не пожелали.

Лора со всей душой уступила бы ему своё место, но ведь для этого пришлось бы сначала спуститься вниз, а потом ещё и наверх снова залезать. В принципе сей акробатический номер у неё иногда получался, а иногда – не совсем. В последний раз, например, так вышло, что она на свою полку заползала чуть ли не по-пластунски. Мысль о перспективах повторить этот трюк на его глазах тут же отбросила все её сомнения.

Так он и заснул, бедный, согнувшись в три погибели. Сразу же после этого явилась проводница, пышная блондинка с ярко накрашенными губами, и стала требовать у стройотрядовцев билеты. Остановившись у его полки, она недоверчиво спросила у двоих студентов, которые её привели:

– Этот, что ли, ваш руководитель? Что-то больно молод! А красивый какой, даже будить жалко. Но надо. Эй, мальчик! Вставай, мой сладкий! Деточка!

Обалдевшие студенты поспешно воззвали:

– Александр Артемьевич, вставайте скорей!

Он поднял голову, улыбнулся со сна:

– Что? Билеты? Да, вот, пожалуйста…

С билетами было всё в порядке, проводница ушла, а он соскочил вниз и, вытащив из кармана пачку сигарет, направился к тамбуру. Раймонда с Аськой Шитовой переглянулись, тут же встали, тоже нашли сигареты и отправились за ним следом.

За то время, что они отсутствовали, можно было выкурить по две пачки минимум.

Где-то уже часа в три Лора опять проснулась. Он лежал изогнувшись, ноги в голубых с пестринкой носках домашней вязки свешивались по диагонали в проход. Волнистые тёмные волосы эффектнее выглядели бы, конечно, на белоснежной подушке, но на фоне рюкзака тоже смотрелись неплохо. Ресницы отбрасывали на впалую щёку длинные тени, в лице было, как это ни странно, что-то… возвышенное?.. Лора вздохнула и, поворочавшись немного, заснула снова.

С утра она взялась за очередную книжку, а девицы – Аська, Раймонда и Наташка Никитина – сели внизу играть с Александром Артемьевичем и ещё одним преподавателем, которого он привёл из другого вагона, в «веришь – не веришь». Их хохот утихал лишь на очень короткое время. Что бы он ни сказал, всем почему-то его реплики казались крайне остроумными, хотя нёс он всё, что в голову взбредёт:

– Вить, ты рюкзак-то свой нашёл? У него вчера рюкзак студенты несли, он его потом искал-искал…

Взрыв хохота. Вступает Витя:

– Сам я всё нёс! Где вот только мой пакет?

– Пакет-то ладно, ты сначала рюкзак найди!

Радостный смех.

– А как он сапог вчера потерял… «Граждане, у вас нет тут лишнего сапога?» Граждане тут же разносят по всему вагону студентам: «Ваш руководитель сапог потерял!» Студенты извиняющимся тоном объясняют: «Он у нас доцент!» Всем вагоном искали: «Вот, есть, у нас есть сапог!» – «Да что вы, это мой!» – «А вы знаете, который час? Он у вас без сапога ночь поспать никак не может?» «Нет, давайте найдём. Он не заснёт, он волноваться будет!»

Восторженный хохот на весь вагон.

После этого он поднял вдруг голову и сказал:

– Потише, мы девушке читать мешаем! Как её зовут? Лора? Лора, мы вам очень мешаем?

– Нет, не очень, – холодно сказала Лора, не отрываясь от книги.

– Да бросьте вы её, идите к нам!

– Спасибо, не хочется.

Потом выяснилось, что на вокзале Раймонда с Аськой напросились, чтобы он и Витя-доцент накормили их мороженым, и, кроме того, договорились, что встретятся в воскресенье в пять часов около цирка. Лоре и Наталье объявили персонально: «Они сказали, что ждут всех!» Лора фыркнула и ответила: «Не дождутся», Наталья засмеялась: «Разве с Аликом съездить?..» В воскресенье у Аськи с Раймондой наклюнулось ещё одно мероприятие, поехать в цирк они пытались уговорить Лору – разумеется, безуспешно. Так и заглохло это дело на корню.

Лора смотрела в окно троллейбуса на проносящиеся мимо здания, пестрящие разноцветными огнями реклам, и кусала губы. Ощущение праздника исчезло безвозвратно, настроение упало. Чего-то было жалко, что ли… но чего?..

Он вышел в центре – Лора не поняла, на какой остановке, да, собственно, разницы большой не было. Ей захотелось вдруг ещё раз увидеть эти удивительно горячие смеющиеся глаза. Она посмотрела за окно и неожиданно поймала его взгляд. Глаза не смеялись – смотрели устало и вроде бы с легким сожалением.

Она тут же отвернулась.

8

Стасенька скучала недолго – не прошло и часа, как в коридоре послышались быстрые шаги, и дверь распахнулась. В комнату вошёл как к себе домой незнакомый высокий бородач с чёрными лохматыми волосами.

– Привет, – весело поздоровался он и тут же, слегка смутившись, поправился: – Я хотел сказать «Добрый вечер». А Юлий где?

– Не знаю, – ответила Стасенька. – Вообще-то он уехал в свой кабак…

– Давно? Я туда звонил, мне сказали – он заболел. Что с ним такое?

Стасенька быстро подумала и не моргнув глазом выдала диагноз:

– Что-то типа ангины. Простудился где-то…

– Всё ясно, – бородач по-хозяйски уселся на диван и раскрыл портфель. – Было бы странно, если бы он не простудился. Полчаса, наверно, проторчал вчера раздетый на морозе, пока уговорил свою распрекрасную Мэри вернуться.

– Куда вернуться? – спросила навострившая уши Стасенька.

– В кабак, куда же ещё… – бородач вынул из портфеля банку варенья, градусник, пачку горчичников и целлофановый пакет с какой-то сушёной травой. – Закатила ему очередную сцену, выскочила, в чём была, – вроде как ловить такси. Я минут пять подождал, чувствую – это надолго. Вынес ему куртку, потом снова выхожу и вижу чуть ли не идиллическую картину: она в его куртке, уже под машины не кидается, а, напротив, вдохновенно лепечет что-то про звёзды и тычет пальцем в небо. Он весь трясётся от холода, однако добросовестно пялится в указанном направлении… Ну, я озверел, впихнул их обоих обратно, но ему, видимо, уже хватило…

– Он что, её любит? – спросила Стасенька слегка недоумённо.

– Любил бы – было бы понятно, – хмыкнул бородач. – Впрочем, это его личное дело. Так зачем он туда пошёл-то, если болеет? Незаменимый?..

– Видимо, да! – засмеялась она.

– Меня Александр зовут, – помолчав, сообщил бородач.

Стасенька представилась.

– А он вам, простите, кто? – спросил Александр.

– Он – мне? Ну-у… знакомый!

– И давно вы знакомы?

– Не очень. А вы?

Бородач усмехнулся.

– Да года два уже, наверно…

Познакомились они так. Молодой, подающий надежды ассистент кафедры зарубежной литературы Александр Артемьевич Игнатьев, только что завалив кандидатский экзамен по английскому, сидел в парке на скамеечке, уставившись пустым взглядом себе под ноги. Мимо проходило много всякого народу, и из всех только Юлий остановился и спросил без долгих предисловий:

– У вас случилось что-нибудь?

– С чего вы взяли? – мрачно поинтересовался Александр, с усилием отрывая взгляд от своих ботинок и переводя его на величественные сапоги памятника Максиму Горькому. – Сижу, никого не трогаю…

– …починяю примус, – с мечтательной улыбкой закончил Юлий.

После этого Александру стало уже понятно, что Юлий – «свой», но он всё-таки ещё спросил:

– А с чего тебе вздумалось вдруг к незнакомому человеку чуткость проявлять?

– А я без предрассудков, – сообщил ему Юлий. – Впрочем, можно познакомиться.

Они посидели ещё в парке, сходили в кино, погуляли по городу. Узнав о заваленном экзамене, Юлий хмыкнул:

– Мне бы твои заботы.

За какие-нибудь три дня он натаскал его так, что экзаменационная комиссия в полном составе выпала в осадок, а завкафедрой романо-германской филологии впоследствии дважды пытался переманить Александра к себе, расточая похвалы его лингвистическим способностям.

– Ты знаешь, почему он институт бросил? – спросила Стасенька, незаметно перейдя на «ты».

– Да, – сказал Александр, но развить эту тему почему-то не пожелал. – Ну, где же всё-таки его носит? Двенадцать уже доходит…

– Как – двенадцать? – встрепенулась Стасенька. – У нас общагу в одиннадцать закрывают!

– Правильно делают, – усмехнулся Александр.

Стасенька задумалась. С одной стороны, Рожнов мог, как обычно, приползти ночевать в их 814-ю и, не обнаружив её там, сделать соответствующие выводы. Лора его, к тому же, разумеется, выгонит, и он с горя может отправиться искать приют у более свободомыслящих особ, благо таких в общаге хватает. Но зато с другой…

Стасенька с удивлением отметила, что одна только мысль о скором возвращении Юлия вызывает у неё не то чтобы сердечный трепет, но что-то вроде того: легкую нервную дрожь почему-то в районе желудка.

– Я только про примус не поняла, – сказала она Александру. – Почему тебе после этого стало ясно, что он – свой?

Он пожал плечами:

– Как почему? Потому что Бегемота любит… и вообще…

– Любит бегемотов? – слегка озадаченно переспросила Стасенька.

– Кота Бегемота, – объяснил Александр.

– Понятно, – хмыкнула Стасенька, хотя понятно ей как раз ничего не было: сначала говорил – бегемотов он любит, потом – какого-то кота, и при чём же тут всё-таки примус?

Александр ещё раз взглянул на часы и поднялся:

– Ну, я, видно, уж не дождусь его. Значит, так. Это мята, пусть заварит и на ночь выпьет. С вареньем. Ну, с горчичниками, надеюсь, ясно, что делать. Температуру обязательно померь ему… вроде все. Завтра, может, забегу, спокойной ночи.

После его ухода Стасенька от нечего делать разложила диван-кровать, вытащила из стенного шкафа постель и задумалась, две подушки класть или одну. Положила, в конце концов, одну, но когда проснулась, вторая лежала рядом, под головой спокойно спящего Юлия.

Стасенька почему-то замерла, стараясь не дышать. Ей показалось странным, что она испытывает что-то вроде лёгкого смущения: живя четвертый год в общежитии, она давно привыкла, просыпаясь, то и дело лицезреть рядом с собой спящих вповалку друзей, знакомых, а то и незнакомых чьих-нибудь гостей. Всё это было попросту, по-приятельски, без затей: скажем, о групповом сексе, да и не только групповом, в таких ситуациях и мысли ни у кого не возникало.

Сейчас же она не могла думать ни о чём, кроме того, что он лежит с ней рядом, что они одни в комнате и что рано или поздно он тоже проснётся.

Проснуться ему, впрочем, пришлось раньше, чем она рассчитывала, потому что кто-то начал вдруг целеустремлённо ломиться в дверь.

Юлий открыл глаза и удивлённо приподнялся, увидев Стасеньку.

– Привет, – пробормотал он и с явной неохотой вылез из-под одеяла.

Стасенька проводила его до двери изучающим взглядом и отметила, что Рожнов в таком виде смотрится, пожалуй, эффектнее: он похож на Рэмбо, в смысле, на Сильвестра Сталлоне, а Юлий, в лучшем случае, всего лишь на Чака Норриса, да и то в его ранних фильмах.

Потом до неё дошло: раз к Юлию грохали в дверь, значит, сейчас сюда может войти кто-то посторонний. Стасенька в два счёта оделась и даже простыни с одеялами успела сложить.

Юлий вернулся один.

– Кто там был? – спросила она.

Оказалось, всего-навсего сосед, которому срочно потребовалось поправить здоровье. Юлий вынес ему деньги и стал одеваться.

– Так, – сказала Стасенька, взглянув на часы. – Две пары кончились, две остались. Тактика и самоподготовка.

– Плюнь, – посоветовал Юлий. – Пойдём чай пить.

– Да-а, ты не знаешь, какие у нас все военщики зануды! – пожаловалась Стасенька. – И придиры!

Нет, лично к Стасеньке они относятся, конечно, хорошо. Особенно подполковник Вендерович. Он – молодец, меньше четвёрок ей не ставит, даже когда все смеются, как дураки, над её переводами. Алик, свинья такая, додумался аж специальную страницу отвести в тетради под её «перлы». А сам недавно выдал: «В процессе рекогносцировки начальник пехоты выясняет расположение своих частей».

Ну, а самый финиш у них на военном переводе был, когда их Вендеровича угнали в командировку, и замещал его Сладковский. Это было что-то! Все обалдели, как только он вошёл. Первое время вообще ничего не соображали, потом, правда, немного очухались, но не совсем. Для начала кто-то ему перевёл, что «задача подразделений первого эшелона – войти в союз (!) с противником». А Стасенька его добила. Она выдала: «Крайние точки корабля называются «до» и «после». Сладковский же никогда не смеётся, но тут и его проняло. Он на неё так уставился и говорит, как обычно, сквозь зубы: «Вот как? А я почему-то всегда думал, что они называются «нос» и «корма».

Только тут все грохнули, а он из аудитории выскочил и возвращаться не особо торопился. Как они там ржали в преподавательской – это надо было слышать. Непонятно, как у Сладковского его постоянные студенты могут учиться, да ещё и пятерки некоторые имеют. Ну, Каялина, конечно, умная, к тому же на неё мужики в принципе не действуют, даже самые красивые…

– Ты считаешь, он красивый? – спросил вдруг Юлий.

– Сладковский-то? Ну, вообще он не в моем вкусе, но на меня он тоже действует… Непонятно, как это у него получается. Девчонки наши все удивляются, что от него жена сбежала, а я её понимаю. Поживи с таким!.. Ну, он, конечно, не растерялся – замутил с какой-то вертихвосткой с четвёртого курса… она деловая оказалась – женила его на себе! Он её пристроил в институт, преподает теперь английский на первом курсе. А на вид такая скромная вся из себя, порядочная… Слушай, ты чего какой бледный? Может, правда заболел? Тут Александр твой мяту и градусник с вареньем вчера принёс, ты видел? Кстати, во сколько ты, интересно, явился?

– Это не имеет значения, – сказал Юлий, отодвигая недопитый чай.

– Как это не имеет? – изумилась Стасенька. – Я тебя ждала, между прочим!

Дальше произошла очень странная вещь. Юлий оторвал от стола мрачный взгляд и, глядя на нее в упор, сказал медленно и отчетливо:

– Да при чём тут ты вообще?

Стасенька молча хлопнула несколько раз своими роскошными ресницами, осмысливая услышанное, потом вскочила и бросилась к двери. Из подъезда она выбежала в полной уверенности, что он вот-вот догонит её, остановит, попытается вернуть… Только втиснувшись в переполненный автобус на остановке, она поняла, что это – всё. Продолжения не будет.