Ирина Мельникова
Неоконченный романс

Глава 2

Спускаясь по узкой тропинке, что вела через лес к центру поселка, Лена и Вера чертыхнулись раз по двадцать. Преодолевать крутые спуски в туфлях на высоких каблуках было сущим наказанием, но скинуть их и идти босиком по уже прогревшейся земле девушки не решались – жаль порвать колготки, а снять их в редком, просматриваемом насквозь сосняке было равносильно подвигу.

О прошедшем собрании они помалкивали, хотя поговорить было о чем и, главное, о ком. Но они решили отложить это приятное занятие до Вериного уютного «лежачка» – так она называла огромный, с множеством подушек диван. Мягкую мебель молодоженам подарили в складчину многочисленные родственники.

– Думаю, так мы будем телепаться до вечера. Говорила же – пойдем по дороге, или Витю-Петю попросили бы подвезти, – недовольно проворчала Верка, в очередной раз снимая туфлю и рассматривая ее. – Все, туфлям каюк! Вот, смотри, весь каблук ободран, и подошва отстала. – Стоя, как цапля, на одной ноге, она потрясла лодочкой у Лены под носом.

– Господи, Вера, в мастерской тебе в два счета их отремонтируют, – устало отмахнулась от нее Лена. – Вот уже ваш огород. В калитку пойдем или в ворота?

– Ну, нет! Не хватало еще по грядкам скакать. – Верка решительно свернула в сторону, они обогнули огород и подошли к дому. У ворот стоял ярко-оранжевый «жигуленок» Вериных родителей.

Ее отец, Семен Яковлевич Мухин, и мама, Любовь Степановна, работали в поселковой пожарной охране, и поэтому местные острословы немедленно окрестили их новую машину «Пламя любви».

Вообще, как заметила Лена, в поселке были мастаки давать клички и прозвища, да и топонимика отличалась особой выразительностью. Так, старый пруд за поселком после того, как в него свалился принадлежавший мужу Сталины бензовоз и превратил и так небогатый живностью водоем в зловонное, покрытое нефтяной пленкой болото, прозвали «Персидским заливом», а высившееся в центре современное пятиэтажное здание конторы лесхоза – «Собором Василия Блаженного». Бывшего директора за глаза в народе называли Блаженным. Чего скрывать, нрава он был сердитого, а в гневе – бешеного…

Крутой и грязный спуск к сберкассе назывался «Богатые тоже плачут», но особый восторг у Лены вызывали кошачьи и коровьи клички. Коты назывались сплошь Луисами, Хосе и Мейсонами, а коровы Санта-Барбарами, Эстерками и Марианками – весомое доказательство, что такое великое достижение цивилизации, как «мыльная опера», достигло и сибирских просторов!

Вера с мужем и родителями жили в огромном доме, который они года два перестраивали, надстраивали, обкладывали кирпичом. В результате появился второй этаж и мансарда, где и стоял любимый подругами «лежачок».

Оставив на веранде тяжелые портфели и сбросив опостылевшие туфли, подруги попытались прошмыгнуть по лестнице наверх, но не тут-то было. Любовь Степановна, очевидно, не отходила от окна и их маневры пресекла сразу.

– Вы куда это лыжи навострили, а обедать?

– Ну что ты, мама? Мы в школе перекусили, до ужина как-нибудь доживем! – запричитала Верка. – У нас дела неотложные…

– Знаю я ваши перекусы и дела: опять про свою школу приметесь болтать. И не надоело вам? – Любовь Степановна открыла окно в огород и крикнула:

– Отец, Саша, заканчивайте с картошкой, борщ стынет!

Девушки покорно вслед за мужчинами помыли руки, и вскоре дружная компания уселась за круглым столом на веранде. На вышитой еще Веркиной бабушкой скатерти возвышалась супница, исходившая аппетитным запахом, а также несколько тарелочек с полосками-флажками копченой грудинки и прозрачными розовыми шматочками сала. Рядом примостилось блюдо с салатом из свежих огурцов и помидоров, которые выращивали в своих теплицах братья Саши. Все это великолепие довершала гора вкуснейших пирогов с яблоками и изюмом, лучше которых Лена ничего в своей жизни не пробовала.

Да, поесть много и вкусно Мухины—Шнайдеры любили. К счастью, эта любовь снабдила их только здоровым цветом лица, а исключительная живость характеров сжигала все лишние калории. В итоге все семейство вид имело поджарый, стройный и весьма симпатичный… Лена любила бывать в этой семье, в которой напрочь отсутствовали ссоры и дрязги.

Саша, белобрысый и голубоглазый, под два метра ростом добродушный немец, появился в Привольном за год до Лены. Он успешно окончил торговый институт и уже имел в поселке два магазина.

Многих поселковых девиц на выданье он очаровал мгновенно, но в жены выбрал Верку Мухину – девушку, может быть, и не самую красивую, но высокую, себе под стать, с острым языком и неуемной энергией, которую он быстро научился укрощать и использовать в мирных целях.

Полгода ухаживаний вылились в грандиозную, даже по поселковым меркам, свадьбу. Целую неделю почти триста человек ели, пили, пели под аккомпанемент шести баянов и гармошки, основательно подорвав тем самым трудовые показатели не только в поселке, но и в районе. Выйдя замуж, Верка расцвела в одночасье. Необычайно похорошевшая, она светилась от счастья. Оно нет-нет да и переплескивало через край, и тогда, сидя на заветном «лежачке», она приоткрывала завесы над некоторыми тайнами своей семейной жизни. По ее словам, отношения молодых в спальне были восхитительны. Флегматичный Санек в постели показывал такие чудеса мужской доблести, что снискал неувядаемую любовь и нежность молодой жены.

– Знаешь, он меня по руке гладит, а я уже готова с ним хоть посреди улицы лечь. – Глядя на Лену затуманенным взором, Верка смущенно улыбалась. – В самые острые моменты, понимаешь, какие, с головой в подушку зарываюсь, а однажды так заорала – всех кур переполошила в курятнике. Смотрю утром, маманя меня так пристально, осторожно осматривает: вдруг Санька меня по ночам лупцует. И смех, и грех! – Она перевела дух. – А у меня синяки только вот где! – И Верка горделиво распахнула блузку.

Чуть повыше кружевного края лифчика на пышной груди красовался внушительный багровый синяк, оставленный в запале губами молодого мужа…

Лена в душе немного завидовала подружке. Все воспоминания о Сергее и проведенных с ним недолгих днях и ночах заканчивались одним: перед глазами вставала черная яма, куда опускали обитый красным гроб, и салют из автоматов. А затем ее поглотила черная пустота и продержала на больничной койке более месяца. Нервное потрясение, пережитое во время похорон мужа, порой давало о себе знать чрезмерной усталостью, сухостью во рту и тошнотой.

Но самое удивительное – за все четыре года, которые прошли с того страшного дня, Сережа ни разу ей не приснился. А в воспоминаниях лицо его постепенно смазывалось, затушевывалось. Лена стала забывать его голос, а ведь в первое время в каждом молодом статном мужчине она видела мужа, порой пугалась до слез, когда что-то знакомое чудилось ей вдруг в повороте головы, развороте плеч или походке. Каждый вечер, ложась спать, она долго смотрела на большую цветную фотографию – отец снял их на Красной площади в тот день, когда Сереже вручили звездочку Героя.

На снимке осенний ветер растрепал им волосы. Обнявшись, они от души смеялись. Безоглядное счастье на собственном лице, ушедшее вместе с любимым, вызывало у Лены страшную горечь, иногда она молча плакала. И все же Сережа уходил, уходил от нее, и время заслоняло от нее его голос, слова, запахи…

Поначалу мать и бабушка попрятали все фотографии Сережи, поскольку каждый взгляд на них вызывал у Лены припадок отчаяния. Плакать она больше не могла, а только, обхватив голову руками, глухо стонала, раскачиваясь из стороны в сторону. Эту самую удачную их фотографию она решила повесить в новом доме, и никто пока ее не видел, даже Верка.

Громкий смех подруги отвлек Лену от грустных размышлений.

– Чего задумалась? Смотри, ложкой в ухо попадешь! Жалеешь, что в трудовой лагерь не поедем, так нам же лучше: в отпуск раньше отпустят.

– Неужели Киселев вам замену нашел? – Любовь Степановна придвинула поближе к ним блюдо с пирогами. – И очень хорошо, а то слыханное ли дело, каждое лето в тайге пропадать? Другие к морю едут, за границу. Сам небось в прошлом году в Турцию мотался, а девчонок на съедение комарам да паутам^[1] посылает! Совсем стыд потерял!

– Успокойся, мама! – Вера откусила пирожок. – Понимаешь, стране без нас с Ленкой не обойтись! Если прикажут, грудью на амбразуру ляжем!

– Хватит языком чесать, Веруха. – Семен Яковлевич откинулся на спинку стула. – По глазам вижу, что не терпится новостями поделиться.

– Да новости одни и те же. – Дочь махнула рукой. – Был сегодня наш Николя в конторе. Новый директор местную знать собирал на раздолбон. Ну, наш-то да главврач больше помалкивали, до школы и больницы этот тип обещал только через неделю добраться, а по всем службам прошелся горячим утюгом. – Вера отхлебнула чаю. – Досталось и поселковой администрации, и коммунальщикам… Представляешь, мама, – она весело посмотрела на мать, – теперь будешь не просто нашу Рамону за ворота выгонять, а провожать до стада, да еще в ведерочко совочком ее лепешки подбирать. А то, как выразился уважаемый товарищ Пришибеев, весь поселок заср… Наши «мамки» чуть со стульев не попадали, когда такое услышали. Воображаю их с ведерками и совками, и как они подбирают коровье дерьмо! – Верка согнулась от смеха. – Это Зое Викторовне-то, с ее животом, каждое утро поклоны отбивать! А может, все к лучшему, похудеет слегка. – Она оглядела молча слушающих ее родственников. – Если верить Киселю, новый директор хуже Пиночета. Правда, с одной стороны, Фаине комплиментов наговорил, хотя она и соврет – недорого возьмет, а с другой – Зотову из администрации поставил по стойке «смирно» и чистил так, что она даже слова в свою защиту не успела сказать, а затем посадил на место, как последнюю двоечницу.

– Допустим, не все так плохо, как вы представляете, – включился в разговор Мухин-старший, подливая себе чайку. – Я на совещании тоже был, и Алексей Михайлович мне понравился. За короткий срок он о проблемах поселка больше узнал, чем ваша Зотова и поселковые начальники, вместе взятые. А Зотиха отделалась малой кровью. Я бы за ту грязь и хлам, что около домов лежат и по всему поселку валяются, давно бы ей под зад коленом дал и не поглядел бы, что женщина. Сроду их на месте не найдешь. За паршивой бумажкой неделю ходить приходится! – Семен Яковлевич сердито пристукнул по столу кулаком. – Они большие любительницы по Сашкиным магазинам рейды проводить, а наши предписания не выполняются: дворы захламлены, в палисадниках все цветы повывели, завалили брусом, досками, кирпичом. Не дай бог пожар, да еще с ветром, полпоселка махом выгорит!..

– Ну все! Папуля оседлал любимого конька. – Вера, ища сочувствия, повернулась к Лене. – Хлебом не корми, дай позаниматься пожарной пропагандой! – И тут же обхватила отца за шею, заглянула в лицо. – Лучше скажи, какой этот директор из себя, говорят, – она многозначительно покосилась на подругу, – ладный такой да видный?

– Верка, постыдись, – сурово одернула ее мать, – замужем, поди!

– Да я для Лены кадры подыскиваю, моя-то уже песенка спета! – Она озорно глянула на мужа. – Что-то мой Санек сегодня приуныл, голову повесил, или до твоей коммерции начальство тоже добирается?

Лена вдруг заметила, как сердито дернулись Сашины губы, а безмятежно-голубые глаза потемнели.

– Так вы поедете в лагерь или нет? А то начнешь про одно, а съедешь, как всегда, на другое, – упрекнул он жену.

– Да о чем тут еще говорить? Радуйся, Сашуля, в отпуск меня в июне отпускают, так что, хочешь не хочешь, а в круиз мы с тобой поедем. Деньги готовь, дорогой! Хочу себе шубу в Греции купить.

– Какая тебе шуба? – прикрикнула на нее мать. – Не для наших они морозов. Только деньги изведешь! Говори толком, почему в лагерь не поедете!

– Отстань, мать, от нее, лучше я расскажу. – Семен Яковлевич пристроился с сигаретой на порожке веранды. – Из края указание пришло: в этом году ребятишек в тайгу не отправлять, участились нападения на пастухов. На прошлой неделе, говорят, на трассе несколько «КамАЗов» остановили, обчистили вплоть до колес, водителей избили. Один в реанимации, до сих пор в сознание не пришел.

– Что же такое происходит? Раньше мы к соседям свободно ездили, они к нам, никто никому не мешал… А сейчас грабежи, убийства, скот угоняют. – Любовь Степановна с грустью посмотрела на мужа. – Помнишь, сколько раз на озера целебные ездили, красота там неописуемая! И никто ни на кого ни обижался.

– Что говорить, теперь у них своя республика, своя власть, а вернее, вообще никакой власти. Всех славян поразогнали, производство стоит, хлеб растить некому. Говорят, конопля у них забористая растет, почище киргизского «чарса». Так летом они как на покос выходят, все наркоманы к ним слетаются на заготовку «плана» и анаши. Наркота оттуда по всей Сибири расходится, никакие кордоны не помогают. А пока конопля не зацвела, разбоями занимаются на тракте и в тайге. Они как привыкли: трубку в зубы, на коня – и айда! А есть и пить на что-то надо! Ведь до чего додумались: на вертолете за оленями и сохатыми гоняются. Стреляют с борта, потом садятся, быстренько тушу разделывают, лучшее мясо забирают, а остальное на поживу волкам да медведям! – Мухин сердито смял окурок, с силой вдавил его в пепельницу. – Директор новый, Ковалев, пытался выяснить у их властей, кому вертолет принадлежит, – ни черта! Хихикают, водкой норовят напоить, а как разговор о деле заходит, словно и не слышат или делают вид, что не понимают. Он им пригрозил, что в следующий раз будет стрелять на поражение, так теперь, словно кто-то их предупреждает, обязательно на том участке появятся, где Ковалев накануне был, и пакостят по-прежнему. И не опередишь их никак! Лесхозовский вертолет больше топлива жрет, чем летает, а военные такие миллионы запросили, что вовек не расплатишься. Я вот думаю, как они еще до биостанции не добрались, до маральего питомника. Скоро панты созреют, за них можно приличную сумму выручить.

– Морока это, – включился в разговор Саша, – панты с большой охраной везут, а в этом году милицию пригласили в самый сезон питомник охранять.

– Этак скоро милиция и черемшу, и папоротник вместо нас собирать будет! – вмешалась Любовь Степановна. – Виданное ли дело в своей тайге с оглядкой ходить, каждого куста бояться? Помнишь, отец, как с ребятами лет с десяти-двенадцати сначала до озера Карахоль доходили, а потом и дальше, до самой биостанции добирались, в шалашах ночевали, рыбу ловили, хлебом с солью да черемшой закусывали, и хоть бы кто нас обидел. Наоборот, бывало, еще домой на телеге подбросят.

Незаметно, с чаем и вареньем, подъели симпатичную горку пирожков, мужчины ушли по своим делам, а Лена засобиралась домой.

– Слушай, подруга, бери-ка ты мой велосипед, не хватало еще по нашим колдобинам в темноте на каблуках разгуливать. – Вера протянула Лене свои кроссовки. – Они, конечно, тебе великоваты, но не на танцы идешь, до дома доберешься, не снимут.

– Ой, мне же еще к Страдымовым надо! – спохватилась Лена.

– А туда, девка, не суйся, – предупредила ее Любовь Степановна. – Не слышали разве? Филька их из заключения вернулся. Сегодня мы с Яковлевичем едем, видим, старый две авоськи бутылок прет. Сейчас самая гульба у них идет: дым до потолка и мат на мате… – Она сокрушенно покачала головой. – Ну все, Лена, пропал твой Ильюшка совсем, и так тюрьма по нему скучает, а тут братец быстро его к рукам приберет. Сам-то с двенадцати лет по колониям мотался, младший хоть до шестнадцати задержался, – посетовала женщина. – Зря ты, Лена, его отстояла, когда он соседский мотоцикл на запчасти разобрал. Благодарности никакой, только одни неприятности себе нажила. Позавчера, говорят, в Веселых Ключах избу обчистили. Вещи не взяли, а вот копченые окорока, две сотни яиц и сала соленого ящик как корова языком слизнула. Я на месте участкового сейчас бы на гулянке побывала: точно ворованным салом там закусывают.

– Это ты, мама, брось! – одернула Верка мать. – Ильюшка на механизмах разных помешан. Нужно ему твое сало. Скорее всего, там местные бичи постарались.

– Ну защищай, защищай, мало ты от него плакала, – проворчала Любовь Степановна и, подхватив тяжелый таз с чистой посудой, ушла в дом.

Вера помогла Лене вывести велосипед за ворота.

Стемнело. Серп молодой луны повис над лесом. Над рекой легли тонкие полоски ночного тумана. Тишину и покой деревенского вечера изредка нарушали посвисты какой-то ночной птицы да хриплый брех собак. Где-то недалеко, видно, у Дома культуры, звучала музыка, повизгивали девчонки – танцы были в самом разгаре.

– Ну езжай. – Вера легко подтолкнула ее в спину. – Так и не дали нам поговорить. Завтра я к тебе пораньше с утра приду, часов в девять. Новости обсудим, порядок в доме наведем. Ты там поосторожнее, у него руль тугой! – крикнула она вслед подруге и, сладко зевнув, вернулась в распахнутые двери родного дома.

Ездить по слабо освещенным улицам поселка на велосипеде Лене еще не приходилось, к тому же мешал портфель, который они с Верой прикрепили к багажнику. Но с горем пополам, чуть не потеряв с ног кроссовки, она очутилась перед последним препятствием на своем пути: узким переулком имени мексиканского сериала. Пришлось спрыгнуть с велосипеда. Кроме крутизны и множества кочек, переулок славился еще и тем, что дважды в сутки по нему шествовало поселковое стадо упитанных буренок, щедро покрывая улочку отходами своей жизнедеятельности. Днем еще можно было пройти здесь без существенного ущерба для обуви, но с каждой минутой становилось все темнее, и белым Вериным кроссовкам предстояло серьезное испытание.

К удивлению Лены, переулок они с велосипедом миновали благополучно: ни разу не споткнулись, не поскользнулись, и, судя по запаху, материальные потери тоже были незначительными. В самом конце спуска стояла изба Страдымовых. Во времянке, выходившей окнами в переулок, света не было. Но вряд ли Илья отправился спать пораньше. Верно, сейчас он в компании пьяных родственников. Как бы еще не напоили парня, забеспокоилась Лена.

Раньше этого за ним не замечалось, но чем черт не шутит…

Лена мальчишку жалела, даже подкармливала, но с его нежеланием учиться и склонностью прибрать к рукам все, что плохо лежит, ничего не могла поделать.

Выйдя из переулка, Лена заметила, что на бревнах, лежащих у дома Страдымовых с незапамятных времен, кто-то сидит: в темноте горели три или четыре огонька сигарет.

– Илья, – окликнула она, – ты здесь?

По метнувшейся в калитку фигуре Лена поняла, что голос ее узнали, и теперь юный Страдымов огородами пытается уйти в темноту, чтобы избежать выяснения отношений с классной руководительницей.

– Кто эта дама, что моим братом интересуется, а он резвее зайца от нее по грядкам скачет? – услышала она незнакомый басистый голос.

Три мужика лениво поднялись с бревен и, не выпуская сигарет изо рта, молча окружили Лену.

По запаху спиртного она почувствовала: парни изрядно нагрузились, и по тому, как они молча напирали на нее, поняла – неприятностей не избежать.

Один из них, высокий, с короткой стрижкой, перехватив одной рукой руль велосипеда, другой облапил Лену, больно смяв ей грудь. Во рту мелькнула фикса, и по татуировке на руках она решила, что это и есть Филипп. Одновременно двое других начали обходить ее сзади. Мгновенно среагировав, Лена с силой бросила велосипед на Филиппа, тот отпрянул от неожиданности, но запутался ногой в раме и повалился на землю. Моментально развернувшись, Лена носком кроссовки пнула по голени противника слева и тут же в развороте нанесла сильнейший удар ногой парню справа.

Истошный вопль и трехэтажный мат поведали всполошившимся соседям, что два противника из борьбы выбыли. Но Филипп оставался серьезной угрозой, и Лена застыла в боевой стойке, ожидая нападения. Противник, тяжело дыша и зажав в руке нож, подходил к ней, широко разведя руки.

Упреждая бросок нападающего, Лена ногой выбила у него из руки нож и что было сил ударила его кулаком в лицо. И, видно, попала в нос. Филиппа отбросило к забору, но в это время очухался бандит, получивший удар по голени. И если бы не Илья, который выскочил из темноты и заслонил ее собой, ей бы несдобровать.

– Вы че, в натуре, с ума посходили? Это же моя классная, Елена Максимовна! – заорал он во все горло.

Ошалевший от боли Филипп, вытирая кровь, обильно текущую из разбитого носа и губ, яростно просипел:

– Ну, шалава, скажи спасибо пацану, живой бы отсюда не ушла. Мы же только познакомиться хотели…

– Я такие знакомства не признаю и реагирую на них однозначно, – сухо ответила девушка. – Тебе помочь? – обратилась она к одному из парней.

Держась за низ живота, он тихо, по-щенячьи повизгивая, прислонился к забору.

Илья помог Лене поднять велосипед.

– Елена Максимовна, простите Филиппа. Пьяный он, дурной. В милицию только не сообщайте, а то опять заберут.

– Ладно, чего уж там! Веди его домой, пока соседи участкового не вызвали.

– Да они привычные, у нас часто драки, не позовут!

Лена кивнула мальчику на прощание и, теперь уже по асфальту, покатила к своему дому.

Филипп и Илья долго еще сидели на бревнах, курили и о чем-то тихо разговаривали. Филипп снял окровавленную рубашку, ночной ветерок приятно холодил разгоряченное тело, а парень все не мог прийти в себя от встречи с женщиной, которая шутя разделалась с двумя «быками» и с ним, никогда и никому в своей жизни спуску не дававшим.

Ну ничего, подумал он злорадно, встретятся еще при свете дня, посмотрит он в глаза этой залетной пташке, что тогда она запоет. Парней она серьезно озаботила: такой позор от девки перенести! Теперь не успокоятся, пока счеты не сведут. Филипп со злорадством представил, как они волокут эту бешеную бабу в лес и… Но тут вдруг вспомнил огромные глаза, темные растрепавшиеся волосы, закушенную губу: все, что он успел заметить в свете лампочки, тускло светившей под отцовской крышей. И ему абсолютно неожиданно вдруг захотелось, чтобы эти глаза посмотрели на него без ненависти, сведенные губы раскрылись в улыбке, ласково прошептали его имя…

– Филька, в понедельник надо перед Еленой извиниться, – прервал его мысли братишка. – Она тетка что надо! В прошлом году меня от колонии спасла и сегодня пообещала в милицию не звонить. Будь другом, братан, спровадь завтра своих бугаев. Дома поживешь, отдохнешь немного, вон, как кашляешь. Я тебя медом полечу. На днях трехлитровую банку на пасеке заработал.

– Эх, Илька, Илька, золотой ты у меня пацан, – произнес тоскливо Филипп. – Конечно, это водка мне глаза залила, но и она тоже хороша, сразу в харю, и бьет, как спецназ.

– Знаешь, я и сам удивился. Ты ее рассмотрел? – Илья с надеждой посмотрел на брата. – Увидишь, она тебе понравится. Ей все девчонки завидуют. Тоненькая, красивенькая, прямо фотомодель. И не обзывается никогда, как другие учителя. Даже не подумаешь, что дерется, как Ван Дамм. Завтра пацанам расскажу, не поверят!

– Лишний раз языком не болтай, братишка! – остудил его пыл Филипп. – И при встрече с ней молчи, как будто ничего не случилось. В понедельник я, так и быть, поговорю с ней.

И оба брата, обнявшись за плечи, отправились спать в Ильюшкину времянку.