Ирина Мартова
Дуреха

Полная версия

© И.В. Мартова, 2023

© ИД «ИМ МЕДИА», 2023

* * *

 
Что такое счастье? Соучастье
В добрых человеческих делах…
 

Н.Асеев

Вместо предисловия

Мне, Дарье Васильевне Титовой, – тридцать четыре.

У меня много имен… Я и вековуха, и перестарок, и безмужница, и брошенка, но чаще всего – дуреха.

Близкие считают, что я несчастна, легкомысленна и сентиментальна.

Я не мешаю им так думать. Зачем лишать людей удовольствия?

Мне – тридцать четыре.

Меня это нисколько не напрягает. Не пугает и не волнует. И я, в отличие от моих близких, не считаю, что жизнь моя катится под гору.

И еще я не согласна, что романтичность и милосердность – признаки женской глупости.

В общем, я, хоть и дуреха, но вполне счастлива, достаточно упитанна и совершенно спокойна.

Глава 1

Январь перевалил за середину.

Метель за окном завывала, свистела и громко стонала. Ветер, обозленный ее упрямством, остервенело рвал двери подъездов, колотил по оконным рамам, бросал в лица ранних прохожих горсти ледяного крошева. Мороз крепчал, выстуживал улицы и кусал людей за щеки. Спящие деревья, покрытые инеем, безмолвно и терпеливо дожидались конца этой зимней пытки.

Январское небо, темное, низкое, хмурое, никак не хотело светлеть, а будильник уже настойчиво запел…

Даша, застонав, натянула на голову одеяло и, уткнувшись в подушку, крепко зажмурилась. Вот же напасть. Ранние зимние подъемы ей никак не давались, жутко хотелось спать, глаза ни за что не открывались, и все тело мгновенно становилось ватным и бесчувственным.

Она настороженно прислушалась.

Заветная тишина воцарилась в комнате, противный утренний мучитель замолк. Даша, облегченно вздохнув, обняла подушку и только попыталась погрузиться в сладкие объятия утреннего сна, как будильник, хорошо знающий свое дело, снова настойчиво затрезвонил. Потом еще раз, и еще.

Нервно выбросив руку из-под одеяла, Дарья, не глядя на злодея, изо всех сил хлопнула по его противной кнопке. Она не пользовалась телефонным будильником. На это не было особенных причин, просто Даша любила все старое, привычное, родное. Будильник, живущий в их семье уже не одно десятилетие, казался Дарье домашней реликвией, и этот раритет, милый ее сердцу, она никак не решалась выбросить.

Даша вообще отличалась завидным постоянством, плавно переходящим в некий консерватизм: предпочитала старые вещи новым, любила одну и ту же еду, обожала старые фильмы, перечитывала по многу раз одни и те же книги и ни за что не хотела выбрасывать мебель, даже если она давно требовала замены.

Дашина однокомнатная квартира, доставшаяся ей от деда по папиной линии, казалась ей лучшим убежищем. А убегать было от кого…

Ее семья, сейчас состоящая из мамы Ирины Ивановны, бабушки Елены Федоровны, старшей сестры Наташки и ее пятилетней дочери Юльки, жила в соседнем подъезде. И день, когда Дарья смогла от них съехать, она считала самым благословенным днем своей жизни: жить пятерым женщинам в трехкомнатной квартире с каждым днем становилось все тяжелее.

Бабушка, которой в этом году исполнилось восемьдесят, особа нетерпеливая, привыкла в выражениях и комментариях не стесняться. Если ей не нравилось платье внучки или ее поступок, она без стеснения начинала со слова «дуреха», а заканчивала стонами и причитаниями. Причем, слово это, полюбившееся ей давным-давно, она не считала оскорбительным, а напротив, вкладывала в него снисходительность, благосклонность и даже любовь.

Короче, «дуреха» в ее устах означало–милая глупышка. Дарья привыкла к этому с детства и ничуть не обижалась, но, повзрослев, иногда взбрыкивала, и тогда у них с бабушкой происходили довольно жесткие словесные баталии.

Мама, Ирина Ивановна, врач-невролог, любила сразу поставить диагноз.

Долго не церемонясь, она оценивала все однозначно:

– У тебя, милая, нервный стресс. Попей капельки.

Иногда стресс заменялся на невроз, и тогда вместо капель назначались таблетки.

Мама, конечно, дочерей своих очень любила, но, воспитывая их без мужа, вынуждена была много работать и потому часто проблемы дочерей проходили мимо нее или решались бабушкой, которая старательно помогала дочери растить внучек.

Возвращаясь поздно вечером домой, мама успевала только задать школьницам несколько вопросов, проверить дневник или поставить подпись возле записи классного руководителя. Нотации она читала редко, возмущаться не было сил, а наказывать дочерей не стремилась, считая это непедагогичным. Однако бабушка, не столь щепетильная, девочек воспитывала согласно своей методе: могла и закричать, и лишить сладкого, и запретить поход в кино.

В общем, их бабье царство, как и положено в интеллигентных семьях, выглядело внешне благопристойно и даже респектабельно. Девочки, несмотря ни на что, росли послушными и добросовестными: всегда ухоженные, чистенькие и приветливые, они учились прилично, в дурные компании не попадали, и, что особенно нравилось бабушке, старательно занимались музыкой.

Старшая сестра Наталья, появившаяся на свет на два года раньше Дарьи, уродилась покладистой, послушной и уступчивой.

– Вот это ребенок, – умилялась бабушка. – Золотой характер! Вся в меня!

Наташа, чтобы соответствовать возложенным на нее надеждам, поступила в медицинский и стала, на радость бабушке Лене, педиатром.

Дарья же, не в пример своей старшей сестре, оказалась менее кроткой и мягкой, часто вступала в споры, демонстрируя независимый характер. Несговорчивая, она имела на все свое мнение, чем порою раздражала бабушку.

– Я не надену этот свитер!

– Чем он плох? – возмущалась бабушка.

– Он колючий и слишком яркий. Какая-то петушиная расцветка.

– Что? – холодела старушка, которой свитер казался бесподобным. – Что ты понимаешь в расцветках! Надевай немедленно.

– Нет, и не приказывай мне, я сама знаю, что надеть!

Даша категорически отвергала не только свитер, но и тон, которым бабушка с ней говорила.

– Дуреха, – бабушка теряла самообладание, – и в кого ты такая упрямая?

Такие словесные перепалки случались довольно часто. Заканчивались они, конечно, миром, но бабушка горестно качала головой.

– Ой, и характер у тебя, Дашунь, – причитала она, – намучаешься!

Когда же дед со стороны отца, умерев, оставил своей любимице Дарье однокомнатную квартиру, бабушка поставила точку в своих раздумьях и сомнениях.

– Вот чей характер в тебе бушует, – заявила она. – Деда твоего! У них вся семья была такая: упертая, несговорчивая, независимая. И отец твой таким же нелегким был: норовистый да своевольный. Вон бросил мать твою с двумя детьми, и хоть бы хны: ни ответа, ни привета.

– Что ты выдумываешь, ба? Он же нам до восемнадцати лет алименты платил!

– Платил! Ну, платил, конечно, да ведь это государство его обязывало, а сам-то он и в ус не дул. Подхватил чемодан и кинулся в новую жизнь, позабыв обо всем на свете!

– Что за небылицы, ба? – теряла самообладание Даша. – Мама же сама его выставила за дверь, и с твоего, между прочим, молчаливого одобрения!

– Замолчи, дуреха! Кого ты защищаешь? – хваталась за сердце бабушка.

В общем, стычки эти, вспыхивающие стихийно, до пожаров, конечно, не разрастались, но нервы портили основательно.

Но вот уже шестой год Дарья блаженствовала.

Как только появилась возможность, переехала тут же! Собрала свои вещички, подхватила чемодан, и бегом в новое жилье.

– Подожди, куда ты спешишь? – Мама кинулась следом, хватая дочь за полу платья. – Надо же ремонт сделать, мебель купить, шторы заменить…

– Зачем? – отбивалась Даша. – У деда мебель прекрасная, старая, ручной работы. Ты забыла, чем он занимался? Он же художником был, антикваром! У него все так, как я люблю! И ничего я менять не стану. А шторы другие можно и потом повесить.

– Давай хоть с уборкой тебе поможем, – не отставала Ирина Ивановна. – Как же ты одна?

– Мамуль, ничего не нужно. Успокойся!

Даша, боясь обидеть мать, старалась изо всех сил скрыть радость и не могла дождаться минуты, когда останется одна в своей законной квартире.

– Неужели тебе так хочется жить одной? Как же ты без нас? – всхлипнула мать.

– Я без вас буду в порядке, – вышла из себя Даша. – И, заметь, я не в другой город уезжаю, это всего лишь соседний подъезд! Все, иди домой! Дайте же, наконец, мне дышать свободно!

Виделась Дарья с родными часто, с удовольствием, но с еще большим удовольствием уходила к себе домой. Сестра Наталья иногда тоже искала у нее прибежища, прячась от докучливых бабушкиных наставлений и придирчивых маминых замечаний. Забрав Юльку, Наташка ночевала у Даши, и они, уложив девочку спать, болтали на кухне до утра, ели что хотели, хохотали и порой даже выпивали по бокалу красного вина.

– Ну, все, пошла в карцер, – каждый раз вздыхала Наташка, уходя домой.

– Натуль, если что, милости просим, – сочувственно подмигивала Дарья.

Даша поначалу испытывала чувство вины перед сестрой за то, что дед именно ей оставил свою квартиру.

Наташка, узнав об этом, отмахнулась:

– Перестань, сестренка! Все же знали, как дед тебя обожал, ты же на отца вон как похожа! Я-то – копия мамы, а ты – отцовская порода. Дед на тебя надышаться не мог, и это естественно, что теперь ты живешь в его квартире.

Дарья действительно впитала все отцовские черты характера. Любила театр, животных и уединение. Была свободолюбива и достаточно упряма. И, в отличие от сестры, не стала продолжателем семейной династии по материнской линии, где все были врачами.

Хотя, чтобы не довести бабушку до инфаркта, Дарья делала попытки: в медицинский институт поступала, но, завалив химию, тут же переложила документы в медицинский колледж, чем довела старушку до истерики.

– Господи, – причитала бабушка. – Как людям в глаза смотреть? Бабушка – врач, мать – врач, сестра – врач, а ты кем будешь, горе мое?

– А я буду медсестрой или фельдшером, – безразлично пожимала плечами Дарья. – И это тоже, между прочим, очень приличная профессия. И медсестры тоже, кстати, медицинские работники.

– Не надобно нам медсестры, – стояла на своем бабушка. – И фельдшеры нам не требуются! Забирай документы, на следующий год снова будешь поступать.

Но Даша на уступки не пошла, документы не забрала, и, закончив медицинский колледж с отличием, стала работать в огромной клинической больнице на Каширке.

Работу свою она любила. Единственное, что ее мучило, – это ранние подъемы. Утренние смены, повторяющиеся с завидным постоянством, стали для нее настоящим бичом: опаздывать на работу было нельзя, но и просыпаться рано казалось невозможным.

Вот и сегодня, услышав звон будильника, Дарья, проклиная все на свете, уселась в кровати, силясь разомкнуть тяжелые веки. На автопилоте встала, сунула босые ноги в тапочки, и, еще не восстановив утерянное за ночь равновесие, покачиваясь, двинулась на кухню.

В завтраке она себе не отказывала, и все, что касалось еды, ею никогда не обсуждалось и не осуждалось.

Дарья любила все: и свежую выпечку, и сливочное масло, и варенье.

– Даша, есть так много углеводов очень вредно, – поеживалась мама, глядя, как дочь жует очередной бутерброд.

– Зато вкусно, – дочь аппетитно причмокивала.

– Но у тебя склонность к полноте, – осторожно напоминала деликатная мама.

– И что? Мужчины уже так устали от скелетов, ходящих по нашим улицам, что рубенсовские красавицы им кажутся даром небесным.

– Что ты несешь? – не выдерживала бабушка. – Вот дуреха! Кто, скажи на милость, толстушек любит?

Наташка хитро посмеивалась и, стоя у них за спиной, одобрительно подмигивала.

– Ничего, сестренка, не сдавайся! В жизни и так много проблем, должна быть и отдушина.

Еда и была для Дарьи такой отдушиной. В сумке всегда лежала шоколадка, в холодильнике – курица, в хлебнице – свежая булка.

Правда, иногда, поддавшись всеобщему стремлению, и она пускалась на эксперименты, связанные с диетой. О, боже, что тут начиналось!

Однажды, например, устав слушать каждодневные рассказы любимых подруг и знакомых о том, как они «очищаются, освежаются, омолаживаются», «убегают» от старости и болезней, выбирают «правильный образ жизни», «здоровое питание» и что-то еще, о чем она понятия и не имела, Даша приступила к действию.

Желая доказать близким, что она не лентяйка и не бездельница, с утра приказала себе начать жить так, чтобы «не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

На завтрак, изменив себе, настрогала морковку вперемешку с творогом, запила эту жуткую массу пустым зеленым чаем. Вышла во двор, раскрыла руки навстречу солнцу, сделала два приседания, два наклона, два прыжка. Голова закружилась.

Вернувшись домой, Даша села на коврик, отдышалась, но, понимая благо йоги, приняла позу «лотоса». В спине что-то хрустнуло и отчаянно заломило.

Дарья терпела. Хотелось кофе – не пила, взяла кусочек шоколада – выбросила. Сыр не ела – холестерин, молоко не пила – лактоза. На обед, следуя правилам, порезала сельдерей, заварила чиа и запила чуть теплым цикорием, потому что холодное и горячее, оказывается, тоже не полезно.

Прилегла в изнеможении на диван, но тут же вскочила – днем лежать вредно! По совету одной из знакомых, послушала аффирмации. На словах «ты полна сил, бодрости и радости» вдруг заплакала.

Ужин не готовила в тот день, потому что здоровое питание не приветствует набитый на ночь желудок. Уже лежа в постели, Дарья горестно посмотрела в потолок и грустно подумала о том, что ей, несмотря на все уговоры бабушки и мамы, не нужен здоровый образ жизни, если он отнимает радость и удовольствие. Засыпая, она сказала себе, что согласна быть лентяйкой, дурехой и лодырем, лишь бы жить со счастливыми глазами и позитивным настроением.

Такое добровольное истязание повторялось нечасто, но заканчивалось всегда одинаково: на следующий день после такой диеты Даша наедалась так, что дышать становилось практически невозможно!

Сегодня тридцатичетырехлетняя Дарья, упитанная медсестра из процедурного кабинета городской больницы на Каширке, жила в согласии с собой, радовалась своим слабостям, потакала своим прихотям и не хотела ничего менять в этой привычной и размеренной жизни.

Глава 2

Городская клиническая больница ничуть не изменилась на последние двадцать лет. Правда, дважды за эти годы здесь делали ремонт. Первый раз лишь в трех отделениях из десяти, а второй ремонт растянулся почти на три года. Маляры, плотники и плиточники, почти не владеющие русским языком, старательно красили стены, перекладывали плитку и меняли сантехнику, но еще больше отдыхали в подсобках и складах.

Врачи на снующих туда-сюда рабочих старались не обращать внимания: во-первых, некогда, а во-вторых, бесполезно.

Дарья работала процедурной медсестрой в кардиологии. Здесь ремонт давно закончился, чистота и порядок царствовали на пятом этаже, где и располагалось второе кардиологическое отделение.

В отделении у них образовалась отличная команда: и врачи, и медсестры, и санитарочки свое дело знали, к пациентам испытывали искреннее сочувствие, коллег уважали. Сплотила коллектив, конечно, Галина Александровна – обожаемая всеми заведующая.

Строгая, требовательная и дотошная, она понимала нужды персонала, умела слушать жалобы и пожелания, стояла грудью за своих подчиненных. Внимательная, приветливая и доброжелательная, Галина Александровна ненавидела панибратство, не позволяла фамильярности и фривольности.

Сестринским персоналом командовала старшая медсестра, непосредственная начальница Даши и одновременно ее лучшая подруга Зоя. Все обращались к старшей медсестре Зоя Николаевна, но для Дарьи, учившейся с ней в одном классе и одном колледже, она была Зойкой, зайцем или Мухой. Никто во всем мире ни за что бы не догадался, с чего это Даша называла подругу Мухой–это была их общая тайна.

Когда-то, еще в пятом классе, девчонки, сговорившись, не пошли в школу, а отправились в парк кататься на каруселях. Карусели в тот день почему-то не работали, но расстроиться девчонки даже не успели. Вдруг из-за поворота на них выскочила огромная рыжая собака, сорвавшаяся с поводка у худого длинного подростка.

Отчаянно визжа, пятиклассницы кинулись врассыпную. Дарья успела заскочить в будку оторопевшего мороженщика, а Зоя, прыгая через клумбы, понеслась, душераздирающе вопя, куда глаза глядят. За ней, грозно рыча и лая, неслась рыжая лохматая собака, а за собакой–подросток, который, вытаращив от страха глаза, орал что было мочи: «Муха! Стой, Муха! Ко мне, ко мне! Муха!»

Перепуганная Зоя, прыгая через клумбы и бордюры, наконец, споткнулась и, запутавшись ногами в траве, кубарем покатилась в овраг, сплошь заросший крапивой и репейником. Собака, мгновенно остановившись на самом краю оврага, нетерпеливо лаяла и нервно передергивала ушами. Подросток, добежав до нее, прицепил поводок.

– Эй, ты где? Ты жива там? Слышишь? – жалобно метался по краю оврага парнишка.

Дарья, наконец, тоже догнав их, кинулась было на подростка с кулаками, но ее остановил горестный плач подруги.

– Дашка! Даша, помоги.

Как вытаскивали исцарапанную, обожженную крапивой и облепленную репеем Зою, это отдельная история. Исход был печальный. Разодранное платье, разбитые в кровь локти и колени, репьи в волосах, обожженные крапивой ладони. Но самым страшным, оказался последующий разговор с родителями, которые, забыв про лояльность и терпимость, всыпали подругам по первое число!

В общем, с того памятного дня Даша и стала называть подругу Мухой.

Зоя жила в соседнем доме, фасад которого выходил в Дашин двор, и летом могла в одном халате, перебежав двор, оказаться у подруги в гостях.

Зойка давно стала для Дарьи и ее семьи родным человеком.

Когда подруги учились в восьмом классе, у Зойки умерла мама. Случилось это горе внезапно, и тем сильнее переживали несчастье и девочка, и ее отец. Вот тут-то Дашка, еще ребенок, и проявила свой характер: они с сестрой стали по очереди ходить к Зойке домой, носили приготовленную бабушкой и мамой еду, убирали, гладили, мыли… Все делали вместе.

Первое время Зойка рыдала без остановки, потом затихла. Боль утраты долго не проходила, жгла, но постепенно девочка свыклась с горем и стала жить дальше. Гораздо тяжелее перенес смерть жены отец. Поначалу он все молчал, скупо, по-мужски, плакал, запираясь в ванной комнате. Приходил с работы и сразу ложился, отворачивался лицом к стене. А месяцев через восемь собрал сумку.

– Не могу я, дочка, здесь жить, – признался он. – Душа рвется. Сдохну я здесь от горя.

– Куда ты собрался? – проглотив слезы, спросила девочка.

– Я бульдозерист, такие везде нужны. Но я подал заявку на работу на Крайнем севере.

– Как это? – Зойка испуганно взмахнула ресницами. – Это насовсем?

– Нет, – отец прижал дочку к себе, – вахтовым методом. Месяц там, месяц здесь.

– А я?

– Лида за тобой присмотрит. Да и я буду через месяц приезжать. И отвлекусь, и денег заработаю. Так что, дочка терпи, держись.

Лида, родная сестра отца, мать троих детей, не особо баловала племянницу вниманием. Некогда, далековато, не прибежишь каждую минуту. Да и просто своих забот полный рот, не до племянницы.

Зато семья Даши полностью взяла девочку под свою опеку. Зойка иногда и ночевать у них оставалась, а уж на выходных и каникулах так и вовсе с ними ездила повсюду: и в Петербург, и в Карелию, и по Золотому кольцу, и на Алтай.

Со временем отец немного успокоился, начал улыбаться и вдруг огорошил дочь, тогда уже ученицу выпускного класса, новым решением.

– Переезжаю я на север совсем, – сообщил он. – Квартиру там куплю. Привык я. Люди там хорошие, душевные. Работы много, думать некогда.

– А как же я, папа? – подросшая Зойка нахмурилась. – Бросаешь меня?

– Что ты? – отец ласково обнял ее. – Как же я тебя могу бросить? Ты же единственное, что у меня есть. Я очень люблю тебя, Зоечка! Но пойми, возвращаться мне сюда тяжело, не могу я видеть эту квартиру, сразу боль наплывает. Все здесь о маме напоминает: каждая книга, каждая тарелка, каждая ложка. А ты будешь приезжать ко мне, деньги я стану исправно переводить тебе на карту, ни в чем нуждаться не будешь. Да и я иногда буду приезжать к тебе, отпуск ведь никто не отменял.

Он уехал.

Тогда ей было почти семнадцать, сейчас – тридцать четыре, и за все это время они виделись раз пять-шесть. Слово свое отец сдержал, деньги посылал каждый месяц, и дочь совершенно ни в чем не нуждалась. Помощь была явной и очень ощутимой, но Зойка после его отъезда стала реально ощущать себя сиротой.

После школы Зойка вместе с Дарьей поступила в медицинский колледж. Это было время смелых решений! Именно тогда и появилась еще одна их тайна.

Дашка училась очень хорошо, и ее семья мечтала, что она продолжит семейную династию и станет врачом. Но вот незадача: Зоя училась слабее подруги и ни за что не смогла бы успешно сдать экзамены в медицинский институт. И тогда Дарья придумала выход.

Девчонки договорились, что Даша дома скажет, будто провалилась на экзамене в медицинском, а документы они вместе с Зойкой отправят в медицинский колледж.

– Нет, ни за что, – сначала категорически воспротивилась Зоя. – Ты, Дашка, с ума сошла? Это же черная неблагодарность с моей стороны, твоя семья столько для меня сделала! Не могу я принять такую жертву. Иди учись в институте, нечего голову людям морочить.

– Нет, – Даша сердито топнула ногой. – Мы с тобой всю жизнь вместе, ты мне как сестра! Для меня что ты, что Наташка–разницы нет. Не брошу я тебя!

– Дашунь, как я в глаза твоим смотреть буду? Бабушка твоя этого не переживет. Да и для Ирины Ивановны какой удар будет огромный! Нет! Не хочу я тебе судьбу ломать. Я и без этой твоей жертвы всегда рядом, близко, только руку протяни.

Но Дашку, если она что-то решила, переубедить еще никому не удавалось. Сказала – сделала. На экзамен в институт не пошла, а дома всем сообщила, что завалила химию.

Опасения Зои оказались не напрасны: Ирина Ивановна пила корвалол, а бабушка хваталась за голову.

– Да как же так? Позор-то какой, – причитала бабушка.

Но девчонки дело сделали и ни о чем не жалели: работали рядом, дружили и по-прежнему помогали друг другу.

Лет шесть назад Зоя вышла замуж. Дарья, к тому времени тоже побывавшая замужем и благополучно разведенная, не удивилась. Что ж тут особенного? Надо все в жизни испытать! А уж когда через полтора года Зойка с мужем развелась, подруга только подмигнула ей: «Ничего. Проживем».

Жизнь продолжалась, хотя Зоя осталась с трехмесячной дочерью на руках.

– Что вы, девчонки, совсем обезумели? – буйствовала бабушка Даши. – Наша Дарья – безмужница и брошенка, дак хоть без детей на руках осталась, а Зоя, так и вовсе теперь мать-одиночка! Это что? Мода такая нынче пошла – мужей взашей выталкивать?

Старушка, видно, подзабыла, что когда-то сама выставила зятя из дома, хотя дочь осталась одна с двумя детьми.

В общем, теперь у Зойки росла очаровательная Катюшка, одногодка и лучшая подруга Наташкиной дочери.

– В нашем доме круговерть какая-то, – хохотала Дарья. – Я дружу с Зойкой, ее Катюшка–с нашей Юлькой, Наташка – с мамой, и только бабушка держит нейтралитет!

– Замолчи, дуреха, – отбивалась бабушка, пряча улыбку. – Тебе тридцать четыре, а ты без мужа, без высшего образования, без детей. Просто ветер в поле. Легкомысленная вековуха.

– А ничего, что здесь все без мужей, а только я почему-то – перестарок и безмужница, – обиженно разводила руками Дарья. – Точно, нет в мире справедливости!

Сегодня день начался без происшествий. На планерке никто никого не ругал, процедуры все выполнялись в срок, пациенты ни на что не жаловались и не скандалили.

Делая уколы, ставя капельницы, выполняя переливание крови, Дарья старалась: пациентов она всегда жалела, сочувствовала и никогда не отмахивалась от их жалоб и просьб. Все медсестры в отделении уже знали, что, если Дарья идет на работу с огромной сумкой, значит, опять тащит одному – теплое белье, второму–тапочки, третьему–банку варенья. Кому-то зубную пасту, кому-то коробку конфет.

– Дашка, ты у нас мать Тереза что ли? – посмеивались девчонки-коллеги. – Разоришься на бесплатной помощи! Может, в фонд какой-нибудь пойдешь работать?

Зато пациенты благодарно кивали:

– Спасибо, Дарья Васильевна! Благодетельница!

Дарью все любили. Было в ней что-то несовременное, давно утерянное, забытое: то ли удивительная симпатия к окружающим, стремление кинуться на помощь, то ли умение разделить чужую боль, поговорить и выслушать.

Она и сама теперь понимала, что не ошиблась, выбрав профессию, потому что все, что должна делать медсестра, казалось для молодой женщины естественным, обязательным и очень правильным.