Ирина Лещенко
Диалоги с собой
Мама
Мама была женщиной азартной и увлечённой, талантливой и неравнодушной, для нас – любящей и преданной. Звали её редким по тем временам именем Калерия.
Мама – сама энергия и жизнь, только где-то глубоко в глазах затаилась растерянность и боль. Глубина и потаённость. Судьбы того поколения – это особая история. Тропы, по которым ей удалось пройти, полны испытаний и преодолений. Потери, ранняя смерть отца, человеческие трагедии. Всё это коснулось её в ранней молодости, отпечаталось тенью в её глазах. Ей было семнадцать лет, когда пришла война.
Когда я родилась на свет, это всё уже отошло в прошлое, но оно оставалось в ней и жило с ней всю её жизнь. Она замирала на мгновение и словно уходила в себя, в этот непростой мир внутренних переживаний и сложных хитросплетений. Вслух же ничего не произносилось. Люди, которые тяжело болели и выздоровели, люди, которые прошли через страшное и остались живы, они словно ещё больше хотели наверстать упущенное и погасить эту боль в радости жизни. Начинали жить с удвоенной силой. Брал верх южный, греческий темперамент. В этом были свои минусы и свои плюсы.
В силу полученной профессии «металловед» (в то время редкое увлечение для женщины) к жизни и процессам, протекающим в ней, она относилась как к лабораторному заданию, которое надо сначала продумать, затем успешно спланировать, поставить задачу и приступить к делу. Звучит немного сухо, но что поделать!
Дружила она в детстве с мальчишками, дядя Павлуша работал ветеринарным врачом на конном заводе и брал её с собой в ночное, было это где-то в степях недалеко от греческого поселения Мангуш. Ездила верхом на лошадке и позже гоняла на мотоцикле. Любила охоту и рыбную ловлю. Метко стреляла и была «парень хоть куда»! Ни в чём им не уступала. Училась тоже в мальчишеской среде, надо было уметь за себя постоять. В общем, прошла непростой путь, пока на ей не повстречался папа, а потом уж и я.
А это уже совсем другая история, тогда мама стала уже другой, более расслабленной и домовитой. Делала свою домашнюю работу отлично, справлялась. Всякие там пирожки-чебуреки-беляши, ну не каждый день, а по праздникам, а что намного чаще, каждое воскресенье, так это кексы, ракушки с повидлом и песочное печенье – формочки ему придавали очертания луны, цветочка или звёздочки. Есть надо было осторожно: белое сладкое вещество сверху легко взлетало дымкой, вдыхалось и вызывало кашель. Делала его мама, самой простой молочной бутылкой раскатывая сахар. Если бы не справлялась, я бы запомнила.
Но азарт играть и побеждать будоражил её всегда. Когда мы жили в Германии, соревновались в дворовый волейбол. Называлось «товарищеский матч», а играли всерьёз, наши торгпредские с не нашими, и мама была узнаваема с первой минуты игры. Кричала азартно и страстно, во всю силу лёгких, называлась фамилия, всех знала поимённо. Болела за наших, всё равно за каких наших, будь это волейбол, шахматы или хоккей. Делала это не стесняясь, «во всю глотку», стеснялись скорее мы, причём коллективно. Но нашу маму было не остановить. Калерия-Кавалерия была всегда на коне.
В молодости многие вещи дела на спор, на пари, как сейчас говорится, «на слабо». Споры были разные, но и такие специфические: кто, например, оригинальней возьмёт интеграл и быстрее решит задачку. А в шахматы играла вместе с папой, и, увы, может, счёт у них в совокупности был равный, вот только казалось, что чаще побеждает мама. Её победа была более яркой и звучной, а папа сокрушался тихо и незаметно.
А потом – мама была говорливой, она была отличной рассказчицей, повторяла истории из своей жизни так, что это было похоже на сказание, миф или на героический поступок. А ведь реклама – не последнее дело в нашей жизни и в убеждённости, что чудо есть, чудо бывает, чудо случается.
Мама и папа
Как только приехала мама по распределению в Свердловск на «Уралмаш» после окончания института, первым делом пошла на стадион, где играли уралмашевцы ещё с кем-то. Ну тут Калерия и нашла себя, не осталась она незамеченной! Как не поболеть за своих! «А кто эта женщина?» – спрашивали соседи. «Это наш новый инженер!» Тут её весь завод и узнал с первого раза!
Мама рассказывала, смеялась, взмах ивала руками.
Вот папа никогда руками не размахивал и, мне кажется, слегка подсмеивался над ней за её излишнюю горячность там, где надо бы подключить рассудок.
Ну папа-то из других, северных мест, там руками не размахивали, вели себя более сдержанно, говорили на «о», не «пайдём» (на московский лад), а «подём», Ярославский край.
Может, и приглянулись они друг другу своей непохожестью и географической отдалённостью. Там степь с засохшей травой, тут водная гладь и просторы полей. И общее горячее желание выучиться и стать инженерами. Судьба, испытания, перемещения по стране, война и, наконец, встреча…
Легко ли быть гречанкой
Мне трудно себя выдернуть из ощущений своего благополучного и беспечного детства и представить, что у моей мамы оно могло быть совсем не таким. Внешне она всегда излучала уверенность и благожелательность. Характер у неё был напористый и решительный, этого не отнять, а вот что ей пришлось испытать и пройти, стало мне ясно только сейчас, по прошествии лет, теперь, когда уже нет никого в живых. Спасибо папе, он совершил большой труд и записал, как мог, со слов мамы её жизнь и её переживания. Конечно, мама рассказывала о детстве, о войне, о работе, эвакуации, учёбе в институте, но всё недоговаривала, была какая-то предохраняющая завеса во всей этой истории. Только к концу её жизни многие дверцы открылись, некоторые секреты были вытащены на белый свет.
Оказалось, что не только дядя Василий живёт на другом конце света, в Америке, в войну также пропала её старшая сестра Тамара: попала в окружение – она к тому времени была медсестрой, – прошла через свои круги ада и объявилась спустя сколько-то лет тоже в Америке. Отыскала там родного дядю, и он ей помог, как мог, обустроиться. Это знание, что её сестра жива, что она там не одна, конечно, принесло маме облегчение, но тяжёлой печатью давило осознание того, что она никогда её больше не увидит, не сможет с ней поговорить и вообще это страшная тайна, о которой надо помалкивать! Так эти страхи жили с мамой, остались с ней и не были до конца изжиты… перешли к нам по умолчанию родовой памятью.
А так, по молодости лет кто всерьёз слушает своих «стариков»? Я вообще-то родилась и выросла русской и, несмотря на цвет глаз, тёмные волосы и смугловатую кожу, была абсолютно уверена, что только такими русские и бывают! Бывают ещё голубоглазыми блондинами… как раз ко мне в пару… Разнообразие природы. У мамы в паспорте к тому времени тоже было уверенно написано «русская», и никаких гвоздей! Это дядя Серёжа Пузиков, к тому времени ставший заметным партийным функционером, женатый на маминой старшей сестре Виктории, своим «указом» в одночасье поменял всем паспорта! Получилось не «из варяг в греки», а из греков в русские! Это было ещё до меня.
А что творилось у неё в душе, знает только она сама. Ведь она, в отличие от меня, прекрасно помнила свои страхи и свои корни. Так наше «греческое прошлое» оказалось до поры до времени для меня закрыто на большой замок. Дома об этом не разговаривали, словно наложили табу. Своеобразная спасительная политика амнезии: было – не было – не помню. По сути, ничего я не понимала, ни о чём особо не задумывалась! Теперь я разделяю настойчивый интерес отвергнутых детей, как они без конца ищут своих родителей, тычутся, как щенки, каждый ищет свой сосок… сиротствующие дети ищут свои корни, хотят найти свой клад, откуда происходят, результат бывает часто, если находят, горьким. Но влечёт их человеческий инстинкт. Национальный вопрос… Сколько сломали копий, сколько преград поставили вообще-то потомкам общих предков – Адама и Евы…
Что значило для мамы быть гречанкой в те годы? Легко ли быть греком, армянином, евреем? Её греческое происхождение временами было ещё одной подножкой, через которую приходилось дополнительно переступать. Её часто путали с еврейкой, особенно во время войны, намекали, что родные, попавшие под оккупацию, не выживут, похожи на евреев, значит, уничтожат, разбираться никто не станет, в газовую печь таких или в ров. Село Мангуш попало под оккупацию с семьёй и всей многочисленной роднёй. И правда, семья едва избежала вывоза в Германию, их успели накануне предупредить, и они скрылись, дождались наступления наших войск в лесополосе. А мама тем временем осталась одна, совсем одна-одинёшенька, никого из знакомых и родных нет рядом. Война разорвала все связи, разрушила привычный мир, разлучила – иногда навеки – родных с родными. Можно было рассчитывать только на себя.
Моя же «жизнь за окном» разительно отличалась, была к тому времени настолько другой, что из своего семейного тогдашнего благополучия было невероятно сложно оказаться в горьких теплушках её воспоминаний! Ну вот опять… опять мама предавалась этим фантастическим воспоминаниям! Мы даже подшучивали над ней. А ей самой, видимо, это так было важно – вернуться в прошлое, пережить и удостовериться, что с ней самой всё в порядке, она всё это прошла и уцелела. Лицо в такие моменты затягивала туча, глаза поворачивались вглубь себя!
Переломным в её настроении стал фильм «Баллада о солдате». Его показали в зале при советском посольстве в Берлине. Как обухом: как… Гриша Чухрай жив? Он ей казался вечной потерей и разлукой. Познакомились они в Мариуполе в предвоенный год. Рядом с их общежитием было общежитие военного училища. Культурная жизнь в этот год сильно оживилась, приезжали профессиональные артисты, выступали и обменивались художественной самодеятельностью, устраивали вечера танцев. В воздухе чувствовалась тревога, война уже вовсю полыхала в Европе. Веселились как могли, словно понимали: это может стать последним разом! Перед сеансами с небольшим рассказом о гипнозе и демонстрацией опытов на желающих из зала выступал молодой курсант военного училища Павел Чухрай. Маме он сразу показался интересным, она захотела с ним поговорить. Но он её опередил, как-то на танцах подошёл пригласить со словами: «Для своих опытов на сцене я никогда не приглашаю девушек, которые мне нравятся, не хочу, чтобы они нервничали и волновались. Я давно обратил на вас внимание, вы мне симпатичны, и я хотел бы познакомиться с вами поближе. Вы не против?» С этих слов началось их знакомство, перешедшее в добрую дружбу, а потом и в юношескую влюблённость. Кто знает, не случись этой страшной войны, и эта светлая влюблённость могла бы перейти в серьёзное чувство. Начавшаяся война всех разметала…
Мне совсем не хотелось видеть маму такой не своей: «Ну давай уже вернись в настоящее!» В настоящем мама была хороша. Привычная мама, мама что надо! Сейчас, когда я наконец удосужилась собрать воедино мозаику её жизни, я поняла, что совсем не беспечное детство было у неё или, точнее, очень короткое.
Испытания маминой семьи
Личная история мамы начиналась так.
Приазовье. Греческое село Мангуш, в нём живут переселенцы из Крыма, по-видимому, из одноименного поселения (по распоряжению Екатерины Великой после победы в Русско-турецкой войне и присоединения Крыма их выселили с привычных мест в незаселённые степи Приазовья – осваивать и разрабатывать местные земли). Вот уже сто тридцать лет прошло к году рождения мамы (1923), село разрослось и расстроилось, но всё ещё было недостаточно велико, чтобы сказать, что сосед не знал соседа. Переселенцев изначально было не так уж и много, все друг друга знали или приходились друг другу родственниками. С уверенностью могу сказать, что все Хаджиновы, Караяновы из села Мангуш и их потомки – мои родственники.
Ко времени, как родилась моя мама, у неё уже были две родные сестры и брат. Прибывали дети следом друг за другом, почти что каждые два года. Так сначала появилась самая первая, Тамара, следом Виктория, потом Бог подарил мальчика Леонида, четвёртой стала мама Калерия и завершал шествие младший брат Валерий. Большая православная семья. Жили дружно. Родовые связи были крепкими. Папа, Гавриил Иванович Хаджинов, упорно трудился, занимался сельским хозяйством весьма успешно. Постепенно старый дом стал маловат, его перестроили собственными усилиями и возвели большой двухэтажный кирпичный дом с остеклённой верандой, подходящий для нужд большой семьи. В этом сказочном доме и осталось всё лучшее от маминого детства. Со слов мамы, в нём был подвал со всякой всячиной, там бочками хранились неведомые для нас тогда солёные баклажаны, перцы и помидоры и ещё что-то висело на верёвках, невероятно вкусное и мясное. Эту любовь к овощам мама пронесла сквозь всю жизнь и добилась-таки своего: росли они, несмотря на климат, и радовали её в устроенной «райской» теплице на даче!
Когда родилась моя мама, её матери, Екатерине Ивановне Караяновой, было двадцать девять, а отцу – тридцать лет. Казалось, что всё ещё впереди. Преобразования жизни пришли сверху, пришло распоряжение о создании сельхозкоммуны. Пришла Советская власть. Коммуна всех призывала объединить своё личное имущество в общее, коллективное. Тогда это всем показалось очень странным. Каждый жил своим подворь ем, своим трудом и своим умом. Рабство у человечества – и у греков – осталось в далёкой истории. Появилось диковинное понятие – обобществление! Но это ещё не всё. Под нужды коммуны надо было закрыть церковь и превратить её в склад. Жители были не готовы к таким радикальным переменам и стихийно взялись церковь охранять и пикетировать. В ряды зачинщиков по недоразумению попал зажиточный хозяин, мамин папа, Гавриил Иванович, – судьба его, таким образом, была предрешена. Соседи его предупредили, что его ждёт арест и высылка из села. Список уже составлен. Меч над его головой занесён. Ночью он ушёл из дома, перебрался в Мариуполь. Дальше лента его жизни разматывалась стремительно. Устроился работать на шахту. Заболел, воспаление лёгких. Умер в 1933 году, в сорок лет. Маме тогда было десять. Екатерина Ивановна, моя бабушка, в тридцать девять лет осталась вдовой с пятью детьми школьного и дошкольного возраста. Красивый кирпичный дом конфисковали под правление коммуны. Мир раскололся на до и после. Семья осталась без мужа и без дома.
Непросто сложилась и судьба его младшего брата Василия Ивановича Хаджинова. Год революции он встретил юнгой на корабле в Испании. Экипаж не собирался возвращаться в Россию. Офицеры остались в Европе, а он каким-то чудом перебрался в Америку, нанявшись на другое судно, долго для семьи считался пропавшим без вести, но вот от него пришла весточка, и теперь для родни он стал угрожающей строчкой в анкете: родственники за границей! Бабушка с пятью детьми перебралась к своей маме в старый родительский дом. Дальше моей маме пришлось быстро взрослеть и выживать. Места на всю семью не хватало. Пришла на помощь тётка, Ксения Ивановна: она забрала маму на проживание к себе. Её семья тогда казалась ещё вполне благополучной. Она работала преподавателем в соседнем селе, муж заведовал ветеринарным пунктом, который обслуживал весь район. Прожила моя мама в этой родственной семье четыре года, пока не поступила в Мариупольский металлургический техникум и не переехала в общежитие. Жить с тёткой и её детьми не сахар, надо во всём помогать, угождать, быть полезной, чтобы не чувствовать себя нахлебницей. Судьба этой семьи в чём-то повторила судьбу маминой родной семьи. Пару лет продлилась нормальная жизнь.
Из этого благополучия в маминых воспоминаниях осталась утренняя степь. Собрались вместе с дядей Павлушей и двоюродным братом на охоту. Дядя уже стал ей доверять ружьё с патронами. «Над степью плыл тонкий слоистый туман; в одних местах под ним можно было увидеть ножки дроф, а в других – только их головки». Мама прицеливалась и готова была нажать на курок, и только голос брата шептал на ушко: «Не стреляй в них, мне их жаль», на этом вся охота и заканчивалась. Рыбная ловля в степных речушках, ловля сусликов и тушканчиков. Никаких кукол и оборочек, и любовь к лошадям. Мальчишеские забавы. Через некоторое время внезапно случился падёж скота. Виноватым назначили дядю Павлушу, и он угодил на севера. Ксения Ивановна тоже осталась без мужа.
Моя мама очень хотела учиться, это желание в ней пробудила природа. И родители. Оно сорвало её с насиженных мест, оторвало её от родных корней и погнало в жизнь – очень сложную и одинокую раннюю взрослую жизнь.
Моя бабушка Екатерина Ивановна Караянова была женщина образованная, я так никогда её и не увидела, она ушла в тот год, внезапно, во сне, когда мама вынашивала меня (1954). Прожила она полных шестьдесят лет. Вот такая недлинная по сегодняшним меркам жизнь. Разглядываю её фотографию: открытое красивое лицо, высокий лоб, добрые большие глаза, фамильные, как у мамы… Она окончила городскую гимназию, хорошо знала и любила русскую литературу и музыку. «Вы должны получить образование на русском языке. Наши предки были в Россию приглашены! Этого нельзя забывать!» За всем этим стояла забота, надо хорошо приспособиться, ассимилироваться, стать своими. Опасно быть другими. Ею двигала материнская забота – защитить и спасти своих детей, вписать по существующим правилам в жизнь. Сами же взрослые члены семьи знали греческий, русский и украинский языки. Но, чтобы получить хорошее образование и устроиться в жизни, надо было получить образование – и школьное, и любое другое – исключительно на русском языке. Это, как мантра, было зашито у мамы в целеполагании.
В четырнадцать лет она поступила в Металлургический техникум, там преподавали на русском. Экзамены успешно сдала. Очень боялась за свой не совсем чистый, засоренный греческими и украинскими словами язык. Но другие абитуриенты от неё не особо отличались. И так, шаг за шагом судьба дорогого мне человека обрастала подробностями боли и преодоления, переживаний и невероятных случайностей. Но ниточка, за которую держалась она своей твёрдой рукой, вела вверх, к вершине её мечты – учиться, получить знания, познать мир абстракций и аллегорий, законов, по которым устроен материальный мир, приносить пользу. На этом пути первая любовь, война, эвакуация, два долгих года ожидания весточки от родных, попавших под оккупацию, работа в цехе на заводе, учёба, испытания голодом и холодом. Мариуполь, Луганск, Алтай, Новосибирск, Барнаул, Ленинград и наконец Москва.
Здесь и встретились два одиночества, мои будущие родители, в августе 1945 года. И только внутренний свет, то ли от лампады, то ли от фонаря, и вера в себя: «Я все смогу, я всего добьюсь!» Вот она какая, моя мягкая и домашняя мама Калерия, и её личная история…
Сколько секретов хранится в памяти людей незаживающими ранами! Гештальт был закрыт только в 1989 году. Встреча с «американскими» родными состоялась через сорок восемь лет после начала войны! Дядя Василий и сестра Тамара дождались… «Теперь можно и умирать», – подумала мама. Так и произошло вскорости.
Папа
Мой папа Павел родился 22 февраля 1922 года. Что он был за человек?
Я бы поставила на первое место его организованность. Он был эдакой структурообразующей константой в моей жизни. Папа есть. Папа рядом. На фотках, которые сохранились со времён, которые и не вспомнить, видно, как нам было хорошо вместе: сижу я у него на коленках, а он щекочет меня, и мы оба заливаемся счастливым смехом…
Ещё важные его свойства – образованность и компетентность, систематизированные знания, никакой приблизительности. Но это скорее не папино, а человеческое! Был он человеком проработанным, с позицией, со взглядами, внутренними правилами и убеждениями, с мировоззрением, так сказать.
На мне в пору раннего детства это никак не отражалось, было лишь общее ощущение от папы, что всё идёт как надо и папа к этому хорошему моему состоянию как-то причастен. Все игры, в которые мы с ним играли, были не просто так, а научно-познавательные, ну, конечно, за исключением игр на природе, в мяч или с воланчиком в бадминтон.
Папа мне уже достался «в готовом виде», а что было до меня и где он обтачивался до моего появления, я в тот момент не догадывалась. А было это так. Материальные основы устройства мира – это из Института стали и сплавов плюс житейский опыт, а всё остальное – гуманитарный взгляд на мир и иностранные языки – из Академии внешней торговли.
Был мой папа человеком незаурядным, смелым и, самое главное, обаятельным, это ему в жизни здорово помогало, и, думаю, именно благодаря этому столь редкому и ценному качеству он сделал такую удачную социальную карьеру, более успешную, чем мама. Ему часто везло на людей и на спасительный случай, который тоже приходил в лице порядочных людей. Таланты и способности – это да, но вот к этому ещё такой талант, как социальная успешность.