Ирина Ивановна Каписова
Прошлое смотрит на меня мёртвыми глазами
– Почему? – повторил он слегка с натиском. – Кто угодно озвереет, если его держать на цепи 15 лет! Надейся на то, что он мёртв. Скорее всего теперь он живёт только местью.
– И что делать? Если он действительно зол, мы не одолеем его, но и оставлять в подвале его было бы глупо.
Он потёр подбородок в задумчивости.
– Я приду завтра. С ружьём. Он на цепи, так что это не составит труда. Не думаю, что он настолько силен в своём возрасте, чтобы её порвать. А даже если нет, то и дверь он выбить не сможет. Она слишком крепкая, а он слишком слаб.
– Пока он там, мы в безопасности?
– Да, – твёрдо ответил он. Перевёл взгляд на часы и вскинул брови: – Я слишком задержался. Увидимся завтра.
Я находилась в замешательстве. Как так, думала я, просто взять и пристрелить? Это не укладывалось у меня в голове.
– До завтра, – проговорила я.
– И последнее: можешь даже не пытаться, – он кивнул на корзину. – Вероятность того, что он всё ещё в здравом рассудке и большую часть просто спит от старости есть, но она слишком мала. Это может быть опасно.
Громко, как и всегда, скрипнула входная дверь. Он ушёл.
ГЛАВА 4
Треск поленьев меня успокаивает. Я могу часами сидеть перед камином и смотреть на танец пламени. Пляска огненных языков сковывает моё внимание и все вокруг перестаёт существовать.
На часах три часа ночи. Меня со всех сторон облепил сумрак, но вместо обычного чувства тревоги, которое настигает меня в темноте, я чувствую умиротворение. А потому я беру ещё одно полено и бросаю его в огонь, чтобы предмет моего успокоения горел ещё как можно дольше.
В доме тихо. Иногда слышно ветер и скрип дверей, сгибающихся от его напора. Обычно я, погруженная глубоко в себя, не замечаю их.
Но сейчас в тишине я слышу осторожные шаги. Она не обнаружила меня в постели и отправилась в гостиную, зная, что найдёт меня здесь.
В помещении становится немного светлее: она заходит, неся перед собой фонарь.
– Не спится? – спрашивает она тихо. Я не отвечаю. Садится напротив, сонная и взлохмаченная, и тоже смотрит на камин. Я смотрю на неё и думаю, каких усилий ей стоило подняться с кровати. Медленно моргает, трёт глаза и зевает. Кажется, что она в любой момент готова провалиться в сон.
Мы ещё молчим некоторое время, прежде чем я отвечаю ей:
– Не хочу ложиться спать.
– Кошмары?
– Да. Знаю, что этот день снова ждёт меня во сне.
Печально вздыхает, откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Ей всегда плохо вместе со мной, по большей части от того, что она ничем не может мне помочь.
– Тебе нужно поспать, – говорит тихо.
– Я не хочу переживать это снова. Когда они меня уже отпустят? Это невыносимо.
Она слабо пожимает плечами и, кажется, начинает дремать.
– Нужно сделать что-то. Просто так они тебя не отпустят.
– Я не знаю, – устало кладу голову на ладонь и тоже прикрываю глаза.
Мы умолкаем и медленно засыпаем в тишине, как вдруг она подскакивает на месте.
– Помнишь, что говорил торговец? – она заглядывает мне в лицо и я вижу, как в её слипающихся глазах вспыхивает огонёк. Этот огонёк вывел меня из глухого мрачного леса, взросшего на моем горе.
– Когда стреляешь из лука важно держать спину, а твоя стареющая осанка уже никуда не годится! – произношу я низким голосом с брюзгливой интонацией. Она начинает смеяться и падает обратно в кресло. Я продолжаю: – Эти негодяи дорогу домой забыли? Не вижу их совсем. Одни вы меня и навещаете!
– Ну хватит! – задыхаясь от хохота, требует она. – Между прочим, это грустно. Мы с тобой тоже давно их не видели.
– Ладно-ладно! Что он говорил?
От сна не осталось и следа, она подскочила к моему креслу и схватила меня за плечи.
– Он говорил, что есть тысячи других миров и многие друг на друга похожи. Представь, что каждый раз тебе снится один из тех, что не отличим от нашего! – она уже сияет от того, что придумала, и мне кажется, что в комнате стало совсем светло.
– Зачем? – я непонимающе смотрю на неё снизу вверх.
– Ты ещё не поняла?
Я отрицательно мотаю головой.
– Ты видела этот сон уже сотни раз, неужели ты ещё ни разу не пыталась что-то изменить? Ты помнишь его до мелочей и всегда знаешь, что будет дальше. И ты ни разу, зная все это, не пыталась повлиять на ход событий?
– Нет, – ответила я и задумалась. – Что это изменит? Я проснусь, и все останется так же.
– Нет, а ты представь, что где-то в соседнем мире живёт такая же девочка, как ты в восемнадцать лет. Скоро наступит злополучный день в её жизни, который перевернёт всё с ног на голову, и этот день приснится тебе. Представь, что ты можешь её спасти и сделать счастливой другую себя.
– Но я и так счастлива, – шепчу я.
– Теперь ты счастлива. Но ты живёшь тем днём из года в год, из-за того, что ничего не смогла сделать. Постоянно возвращаешься в него, но для чего? – она садится, обвивая мои колени руками. – Чтобы что-то изменить!
Я опускаю взгляд вниз, не зная, что ей ответить. Она притягивает меня к себе и крепко обнимает.
– Ложись спать и спаси её, – шепчет мне на ухо, гладит затылок. – Сделай так, чтобы хоть где-нибудь восемнадцатилетняя ты была счастливой.
Я закрываю глаза и из-под ресниц катятся непрошенные тихие слезы. Я с удивлением стираю их и смотрю на мокрые ладони.
– Всё будет хорошо. Ты справишься.
Она ещё раз крепко обнимает меня, поднимается и собирается уходить.
– До утра.
Шаги удаляются, слышу скрип закрывающейся в спальне двери, и меня вновь обволакивает тишина. Я вновь обращаюсь взглядом к огню, но он больше не помогает, и в голову назойливо лезут воспоминания, восстанавливая события того злополучного дня.
Это был следующий день после того, как меня посетил торговец. Тем утром я не вышла из комнаты. Тяжесть того, что пришлось узнать, придавила меня и я не смогла встать с кровати. Мама пару раз стучалась, просила выйти, но я, не поднимаясь с постели, говорила ей, что плохо себя чувствую. Это было отчасти правдой – в голове было так много мыслей, что я не могла поднять её с подушки. Котёнок играл с моими локонами, прыгая по подушке, прихлопывая их коготками. Когда ему надоедало, он убегал к ладоням, которыми я перебирала ткань наволочки, и начинал кусать пальцы. Кажется, там выступали капельки крови из-за глубоких царапок и укусов, но я не обращала внимания. Потом он начинал играть с лучиками солнца, которые пробивались сквозь шторы, но я была так глубоко внутри себя, что не замечала шум.
Не помню, сколько прошло времени, в жизнь меня вернула мама, открывшая дверь.
– Малыш, он царапается в дверь уже десять минут, – сказала она и подхватила его на руки. – Долго еще лежать будешь? Я собираюсь обедать.
– Обедай, – тихо ответила я.
– Что с тобой, малыш? – она подошла и положила ладонь мне на лоб. – Ты простудилась? Лоб холодный. Как у тебя тут душно!
Она отворила окно, но не закрыла дверь, потянулся сквозняк. Мне не хотелось даже укрываться, но по телу прошлась дрожь.
– Я думаю, – ответила я спустя время. – Очень много думаю, мама.
– Какая же ты у меня чудачка, малыш, – она потрепала меня по макушке. – Хорошо. Жду тебя в любое время, если вдруг захочешь спуститься.
Мама вышла и закрыла за собой дверь. Я закрыла глаза, кровать вновь ушла из-под меня, и я провалилась в сон.
Меня разбудил стук в дверь.
– Малыш, время ужинать.
Я открыла глаза. Темно. Постель очень холодная. Никто так и не закрыл окно. Почему-то вспомнилось, что так и не дала котёнку имя.
Спала весь день, а сил так и не прибавилось.
– Я не голодна, – ответила я и не соврала.
– Не может такого быть! Ты не выходила из комнаты целый день, чем ты питалась? Пылью? Солнцем? Мышами?
Я вздрогнула от упоминания мышей. Медленно начала подниматься. Аккуратно на локти, потом на ладони. Мама, не дожидаясь, заходит.
– Только не говори мне, что ты встала в первый раз за день.
Я молча смотрела вниз. Спустила ноги, вдела их в тапки.
– Холодно.
– О господи, ты даже не закрыла окно! Да что с тобой такое!
Она поспешно подбежала к окну, закрыла его.
– Ты всё ещё обижена на меня?
– Я слишком много узнала, – ответила я, выходя из комнаты. – И мне нужно было много времени, чтобы всё обдумать. А на это нужно много сил. Очень много сил…
– Но ты ничего не ела со вчерашнего дня! – воскликнула она. – А ну быстро ужинать!
Подхватила меня за плечи и увела на кухню. Не помню, как я всё съела, помню только, что встала из-за стола и побрела к корзине с мясом и платьем.
– Ты в подвал? – бросила мама мне в спину. Я кивнула. – В ночной сорочке?
Я снова кивнула. Подняла с пола корзину, которую никто не трогал со вчерашнего дня, и побрела вниз. Котёнок выскочил из угла и начал кусать меня на ноги. Я не остановилась и он отцепился.
«Он на цепи». Раз ступенька. Спускалась медленно, нерешительно.
«Я просто посмотрю и вернусь». Два ступенька.
«Вдруг, ему понравится платье и мясо? Вдруг, он будет рад?». Три ступенька.
«Он на цепи». Четыре ступенька.
Фонарь всегда стоял перед самым спуском. Я почти не глядя зажгла его и открыла дверь.
– Эй, – сказала я и осветила всё вокруг. – Привет! Я принесла тебе мяса. И платье! Смотри!
Я нерешительно стояла на пороге, готовая в любой момент захлопнуть дверь и убежать. Фонарь мелко дрожал в руке.
– Ты слышишь меня?
Лёгкий шорох, сердце пропустило удар. В углу подвала, в полутьме появилась круглая голова. И без того уродливая, изрезанная морщинами, облепленная резкими тенями, она кажется еще более жуткой.
– П-привет, – повторила я. Голова от испуга начала плохо работать. Он смотрел и не двигался. – Я бы хотела подружиться с тобой.
Тишина.
Ещё некоторое время мы смотрели друг на друга. Я стояла неподвижно и напряжённо, готовая в любой момент захлопнуть дверь и убежать. Он до жути напоминал мне хищника, готового к прыжку.
Но вот он моргнул. Рот существа открылся, оголяя острые зубы. Я вздрогнула, но то был всего лишь зевок – уродец с шумом втянул воздух, качнул головой и та скрылась в темноте. Он ушёл спать дальше.
– Прости, что разбудила, – шепчу я. – Я постараюсь быть тише. Оставлю корзину с мясом и платьем возле тебя, на тот случай, если ты проснёшься и захочешь есть.
Он не опасен, подумала я тогда. Он всего лишь старый зверь, который предпочитает спать. Быть может, нам и не придётся его убивать? Мне хотелось очень в это верить.
Я аккуратно, почти на цыпочках, подхошла к провалу в полу, благодаря которому долгое время не замечала уродца. Ни звука, ни шороха, только тихое сопение. Корзинка почти без звука опустилась на цементный пол.
В задумчивости я проделала свою работу. Представляла, как придёт торговец, как буду объяснять маме, почему он пришёл. Думала о том, как они будут разговаривать, что они друг другу скажут и что скажу ей я. Находясь в этих мыслях я поливала цветы, топила огонь почти этого не осознавая.
– Не думала, что так утомлюсь, – прошептала я цветам с улыбкой. Они радостно на меня смотрели.
Я обернулась и, не повышая голоса, спросила:
– Эй? Ты спишь?
Никакой реакции не последовало.
– Спишь, – заключила я и уже собиралась уходить, но взгляд зацепился за перевернутую корзинку. Из нее некрасиво торчало платье, а мяса внутри уже не было. Я нахмурилась. – Мог бы поблагодарить хотя бы.
Все так же, аккуратным едва слышным шагом, двигаюсь к уродцу, освещая путь перед собой. Он не вел себя агрессивно, но делать резкие необдуманные движения я все ещё боюсь.
Шаг, ещё шаг, тёплый свет осветил провал.
В нем пусто.
Цепи порваны.
Почувствовала, как сердце останавилось ненадолго, а после начинает стучать с такой силой, что у меня потемнело в глазах и подкосились ноги.
В панике я побежала к двери, по пути срывая с шеи ключ, но лишь только ладонь коснулась двери, она открылась.
Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Единственное слово, которое держало меня на ногах – мама.
Я схватилась за голову. Мама! Там же мама! Боже, лишь бы он не добрался до неё!
И я бежала, бежала сломя голову, не помня себя. Не видела куда бежать, только лишь помнила, трогала стены, чтобы не заблудиться и бежала, бежала, бежала…
– Мама! – закричала, что есть мочи.
Мама испуганно вскочила с кресла, посмотрела на меня, потрепанную в сорочке, с безумными глазами. Я почти уже плакала.
– Что случилось, малыш? Что такое? Ты вся дрожишь.
– Мама, давай уйдем. Одевайся скорее. Нам нужно уйти, мама, пожалуйста, давай…
– Тише, тише, малыш, – обняла.
– Нет, мам, не время, – оттолкнула её. – Я в порядке.
Она не поверила мне, потому что я дрожала, а глаза мокрые, слезы льют по щекам.
– Он сбежал.
Она замерла. Лицо вмиг стало белым, и я подумала тогда, что встань мама у белой стены, я бы её не заметила. В трудных ситуациях мне в голову приходили необычайно глупые мысли.
– Он где-то в доме. Ходит. Он… Мама, пойдём одеваться скорее. Пожалуйста. Прямо сейчас.
– Не может быть, – прошептала. – Он же сидел на цепи.
– Он давно её разорвал,– шептала в ответ. – Он ждал подходящего момента и сегодня я…
– Забыла закрыть дверь, – заканчивает она за меня и глаза у неё расширяются. Она сорвалась с места и побежала, увлекая меня за собой. Но я почему-то остановилась, её рука выскользнула с моего плеча, а она бежала дальше. Я глупо смотрела ей вслед, наблюдала, как она сворачивает за угол. Слушала, как громко топает по лестнице наверх, поднимается, а потом оглушительно кричит.
Я дернулась и помчалась к ней. Если там был уродец, то я еще точно не знала, что собиралась делать, потому что я вряд ли бы смогла его одолеть. Но я снова бегу, снова ни о чем не думая.
Быстро оказалась рядом с ней, она опиралась на стенку и дрожала. Я посветила фонарем вперед и закричала.
На полу перед нами лежал растерзанный котёнок. Не съеденный целиком, лишь слегка потрепанный. Зажала рот рукой, чтобы не крикнуть еще раз. Взяла маму под руку и увела в комнату. Потом быстро, как только позволяют дрожащие ноги, закрылась в своей.
Мне страшно.
Мысленно я возвратилась в детство, когда каждый шорох казался мне чьим-то шагом.
«Скрип-скрип», – скрипят половицы в коридоре. Я положила голову на холодный пол, покрытый пылью, и пыталась увидеть что-нибудь через маленькую щелку между дверью и полом. Поставила фонарь рядом, чтобы видеть. Прекратила дышать.
Он там. Стоял за дверью, ждал, пока я выйду.
Детская игра. Я в домике, меня не достать. Но лишь только я выйду… Мы часто играли в эту игру с мамой в детстве.
«Скряб-скряб», – заскребли когти по деревянной двери. Выходи.
В соседней комнате громко заплакала мама.
Я вздрогнула и медленно поднялась. Решила, что не нужно делать резких движений. Мама не подумала также.
Я оцепенела. Всё происходящее воспринималось будто бы через мёд. Липкое и медленное. Хотелось вымыть руки. Но всё, что я могла, это неподвижно стоять у закрытой двери и слушать. Внимательно всё слушать, даже если этого не хочу. Как в том далеком детстве, когда подушка не спасала от ссор отца и мамы.
Послышались шаги. Грузные медленные шаги по скрипучему полу. В соседней комнате мама металась из угла в угол, быстро собирая вещи. Я была готова поклясться, что собирает она их маленький чемодан, а попутно обматывает шею красным шарфом.
Мама мечется и рыдает, в то время как грузные громкие шаги не прекращаются. И я поняла, что он идет в её комнату. Неспешно крадется, правильно полагая, что она его не слышит.
А я слышала всё.
Осознание того, что мне нужно что-нибудь предпринять пришло слишком поздно. А потому я не успела прокричать маме, чтобы она ни в коем случае не выходила наружу. Мне не удалось донести ей, что скоро придет помощь.
Она собрала свой маленький чемоданчик, быстро и нелепо обвязала шарф и выскочила из комнаты. А прямо за дверью её ждал он, тихо и покорно, как старый верный пёс.
Я вылетела из своей сразу же после неё, но не успела.
Раздался душераздирающий визг. Этот визг будет будить меня посреди ночи в кошмарах. Я буду слышать его во всех скрипучих дверях. Он будет напоминать мне о том, что во всем виновата я.
Грузная огромная фигура закрывала весь коридор, не позволяла теплому свету из гостиной просочиться ко мне. Я вновь оцепенела.
Я осветила его тощую уродливую спину и поняла – мама никогда его не кормила. Сознание вопило, оно просило помощи, но никто не мог помочь, а потому оно отвлекалось на глупые мысли.
Торчащие ребра, обтянутые тонкой серой кожей, – я помню эту картину до мельчайших подробностей и до сих пор, – взмах когтистой лапы и короткий вскрик. Мама падает.
Я, непомня себя, роняю лампу на пол и кидаюсь на него. Колочу руками по спине в истерике. Единственная моя мысль в моем затуманненом мозгу – пусть он убьёт меня, пусть меня, а не маму! Но я не знала, что уже поздно.
Он хотел продолжить, но я его отвлекла. Уродец резко развернулся и отшвырнул меня. Прежде, чем нанести удар, он остановился и посмотрел в моё лицо. Я посмотрела в ответ, и, клянусь, в его маленьких глазах-бусинках стояли слёзы.
Резкое быстрое движение, острая боль в бедре, и темнота.
Всю оставшуюся ночь я провела в ней, в кромешной темноте, тягучей, обволакивающей и глухой, но в то же время пустой. Там не было ничего, ни мыслей, ни чувств, ни эмоций, ни времени. Сейчас сомневаюсь, была ли в этой темноте я? Я не помню.
Я помню, что после раздался голос. Сначала очень тихо и приглушенно, а потом все яснее и громче.
– Пора вставать, – разобрала я и ощутила прикосновение. Меня трясли за плечо. Вместе с этим вернулось и все остальное. Вынырнула, и на меня разом накатили события ночи, прибили невероятной тяжестью к дивану. – Просыпайся.
Я открыла глаза.
– Я раскопал могилу. Подумал, ты хотела бы с ней попрощаться.
С секунду я смотрела на лицо торговца, слегка испачканное в грязи, на две мокрые насквозь косы, с которых капала вода, а потом зарыдала. Ничего не говоря более он ушёл на кухню.
Вернулся с кружкой воды и напоил меня. Доза успокоительного там была львиная, ведь истерика быстро сошла на нет. Через несколько лет он признался, что то было лекарство из его мира.
– Не может быть, – прошептала я. – Я же спасла её. Я отвлекла его на себя.
– Слишком поздно, – сказал он и мы надолго замолчали. Слезы полились, но я не заметила.
Торговец не торопил меня.
За окном валил безмятежный мягкий снег. Крупные хлопья таяли на стекле окна, стекали капельками вниз, и я, не отрываясь, смотрела на этот процесс. Снег будто бы дразнил меня, напоминал лучшие моменты моей жизни, подкидывал воспоминания с мамой и снеговиками.
– Где она?
– У ямы. Рядом с отцом, – он тоже смотрел на снегопад. Сидел в мамином кресле, прямой, как струна, и необычайно спокойный. Непроницаемый, точь в точь такой, как его описывал дедушка.
– Я пойду, – сказала я. Тихо и слабо, но твёрдо.
– У тебя ранена нога. Сильно. Мне пришлось зашивать.
Я отвлеклась от окна, скинула одеяло и оттянула сорочку.
– Уродливо, – сказала я и слезы покатились вновь. В этот день мои глаза так и не высохли.
Я хромала и торговец постоянно подставлял мне руку, но я упрямо её игнорировала. Короткими шагами разбивала сугробы, чувствуя, как снег сыпется в обувь, как комочки тают на тёплой коже, но не обращала внимания. Мне было все равно.
Мне было все равно, что штаны мои промокли до нитки, когда я обнимала её холодное тело, что ноги начинают коченеть, а ладоней я уже не чувствую. После осознания смерти самого близкого на этом свете человека во мне что-то выключилось. Что-то важное, что позволяло мне жить полноценно. Я перестала заботиться о себе.
Голос в голове говорил: «Тебе больше никто никогда не скажет «малыш». Никто не будет одергивать занавески в твоей комнате. Никто не сделает тебе самый вкусный чай. Никто не обнимет так, как это умела делать она, никто не погладит по голове. Ты одна». И я плакала от этих слов, которые произносила сама же.
Она была завернута в плед, таков был её гроб. Через время я поставлю над могилой безликий камень, самый обычный, серый и шершавый, на нем не будет ни имени, ни дат. Точно такой же, как у дедушки, но я никогда не перепутаю их.
Торговец молчаливо ждал.
Неторопливо падал снег. Не знаю, сколько времени мы провели у ямы, сколько я лежала в снегу, прижимая к себе маму, но мне до сих пор кажется, что этого было недостаточно, чтобы с ней попрощаться. Мне всегда будет её не хватать, а снежная погода, в которую мы её хоронили, будет вызывать чувство тоски. Я помогла торговцу спустить её вниз, а после, рыдая, смотрела, как пестрая ткань пледа покрывается комьями земли.
Никто не произнёс прощальной речи. Торговцу нечего было сказать, а я была не в состоянии. Когда снег растает, я буду часто приходить и говорить вслух, сидя рядом с её могилой. Буду рассказывать, как живу и как по ней скучаю. Гладить земляной бугор, обросший сорняками, смотреть перед собой и говорить без умолку.
Лишь только мы вернулись с улицы, я рухнула прямо на пороге, не снимая с себя ни верхней одежды, ни обуви. Торговец заботливо поднял меня на руки и отнёс обратно на диван.
– Я сожалею о случившемся, – сказал он. Я ему ничего не ответила.
Мы провели в молчании еще долго. Он ушёл на кухню, я осталась сидеть сломленной фигуркой, на диван стекала вода.
– У тебя есть хоть кто-то? – спросил Торговец, протягивая мне ещё одну кружку чая. Я помотала головой. – Как же твой отец?
– Нет, – ответила я. Мне не хотелось говорить. Мне не хотелось объяснять, что я ни за что не пойду к человеку, которого я ненавижу всей душой. – Он спился.
Больше я не сказала ни слова в тот день. Он говорил со мной, предлагал что-то, спрашивал, но я пропускала его слова мимо ушей.
Тогда он поднял меня на руки, так как ходить сама я была не в состоянии, и отнес в мою комнату. Посадил на кровать и сказал:
– Собирай вещи. Поживешь у нас, пока не восстановишься.
Я не стала возражать. Мне было всё равно. Я бы промолчала, даже если бы он сказал, что собирается пристрелить меня.
Что было в ту ночь я помню настолько хорошо, будто бы это случилось вчера. Событие въелось в мою память, внедрилось противным ядовитым червяком, отравляющим мою голову, питающимся мной. И сколько бы я не старалась, сколько бы времени не прошло, у меня не удавалось забыть ни минуты произошедшего. После случившегося я еще много раз переживала этот момент. Он снился мне в кошмарах, он оживал в темных коридорах дома, и я забывалась, я вновь видела свою маму, торговца, несущегося с ружьем в руках, уже нисколько не бесшумного, вновь совсем близко к лицу появлялся безобразный лик уродца, после чего я вскрикивала и пробуждалась.
Торговец по-настоящему помог мне. Я жила в его небольшом домике, вдали от пропитанного воспоминаниями родного дома. Думаю, останься я одна там, то не выдержала бы тяжести и повисла на люстре.
У торговца была очень милая жена. Она ничегошеньки о нём не знала. Ни откуда он родом, ни о его прошлом, ни о его способности. Почему он меня знает, ему пришлось выдумывать почти на ходу, но скелет истории остался тем же: он должен моему дедушке, а у меня никого не осталось.
Горе мало что помогало мне наблюдать, но мне удалось заметить, как хорошо у него получается играть в обычного человека.
Меня поселили в маленькую комнатку, где я спала на полу на матраце. Мне было всё равно, на чем я буду лежать и смотреть в потолок круглыми сутками.
Несколько раз в день она приходила меня кормить и один, чтобы перебинтовать ногу. Она всегда волновалась о моем состоянии, сочувствовала мне, и постоянно заглядывала тревожными глазами в лицо. Я отвечала односложно и по возможности старалась не открывать рот, как будто копила слова. Так было первые две недели, что у меня заживала нога. Потом я стала сама спускаться вниз, на завтраки, обеды и ужины, но была по-прежнему молчалива.
Любопытные две пары маленьких глаз изучали меня. Девочка и мальчик, близнецы, голубоглазые и темноволосые. Думаю, именно так выглядел торговец в детстве.
Каждый день он заходил ко мне и спрашивал, как я себя чувствую, а я неизменно отвечала, что всё в порядке. Он не переспрашивал, потому что понимал, что это не так.
После очередного ужина он зашел ко мне снова.
– Как ты? – присел на стул рядом с матрацем.
– Прекрасно, – ответила я, безразлично уставившись в потолок. Я уже не так потеряна и сломлена, как в первые дни после смерти матери, но всё ещё апатична и не вижу смысла жить дальше. – Зачем ты спрашиваешь меня об этом каждый день?
Я не помнила, когда перешла на «ты».
– Потому что мне жаль.
– Не нужно меня жалеть, – хмыкнула я. – Я не нуждаюсь в жалости.
– Мне жаль, что так получилось, – произнес он, и я понимаю, что он хотел произнести эти слова всё время, что заходил ко мне. Он сидел неподвижно и смотрел в пол, крепко сжимая пальцы. Ему правда жаль. – Если бы я пришёл раньше…
– Не смей, – бросаю я, и мой голос треснул. Наружу выбились предательские слезы, и я удивилась, почему они всё ещё не кончились. Все слова, которые я бережно копила весь месяц, вытекли наружу. – Это моя вина. Это я не закрыла дверь. Это я не остановила её, когда она хотела выйти. Я не рассказала о том, что ты придёшь нам помочь. Я просто стояла и слушала, как он идет к ней, как… Я ужасна. Я ничего не сделала…
И после я захлебнулась рыданиями. Дом был маленьким, меня сразу услышала жена торговца и прибежала успокаивать. Впервые за долгое время меня кто-то обнял.
После этого случая он прекратил меня навещать.
– Тише, дорогая, тише… – шептала она и прижимала мою голову к себе. – Всё будет хорошо.
Она баюкала меня очень долго, а потом я уснула от истощения. Эта женщина, казалось бы, любила весь мир. Она была беспричинно добра ко мне и, кажется, даже любила меня. Она заботилась и не ждала за это платы. Ей просто нравилось делать добро. Нисколько не удивительно, что она вышла замуж за мужчину, лицо которого было исполосовано шрамами.
Она постоянно пыталась меня разговорить. Обращала мое внимание на солнечную погоду, рассказывала забавные истории про своих детей, приносила книги. Моё сердце сжималось от такой доброты и я, как могла, пыталась отвечать ей. Думаю, если бы не она, я бы никогда не вылезла из ямы, в которую упала из-за своей потери.
Я прожила у них около полугода. Они не прогоняли меня, а лишь встречали с теплотой каждый мой беспричинный спуск вниз. Спустя время я начала помогать готовить его жене, иногда гулять с детьми во дворе или читать им книги. Пару раз с торговцем отправлялась за дровами для камина, где мы могли свободно говорить обо всём. Семья думала, что он приехал с востока, где в детстве ему собака растерзала лицо. Большего его жене и не нужно было знать. Много раз я слышала, как он рассказывает сказки детям, но знала, что это истории из его жизни.