Ирина Дегтярева
Вызовите посла
Глава первая
2002 год, СЩА, федеральная тюрьма Си-Так (Seattle-Tacoma) штата Вашингтон
Этот назойливый запах преследовал его день и ночь. Два сокамерника, негр и индеец, не источали благовоний. Особенно афроамериканец, так их тут в Штатах принято называть. У него кожа пахла как-то особенно.
Да плевать он хотел на то, что принято у янки! Он ради них рисковал собственной жизнью, благополучием, а что получил взамен? Сфабрикованное уголовное дело и вот эту камеру с белыми стенами и трехъярусной койкой. Эдакий сэндвич, где вместо хлеба – недобитый американцами индеец и так до конца и не ощутивший себя свободным от рабства негр, а он, Александр Петров, здесь в качестве уже не очень свежей начинки.
В сорок девять лет, когда половина жизни и даже большая ее часть пройдена, оказаться на нарах в чужих застенках – и это после десяти лет отсидки в Союзе!
В благословенные для него девяностые он смог покинуть преданную и проданную им за несколько тысяч рублей родину. Россия холодно отпустила его. Он запомнил провожавших его в аэропорту «Шереметьево-2» кагэбэшников. В их глазах было равнодушие, словно они видели перед собой мертвую гадюку, которая тем не менее пыталась их укусить. После его решения уехать на Запад они приглядывали за ним и, только убедившись, что он отбыл к своим хозяевам, вздохнули с облегчением.
«Ну и пусть служат, псы! – ворочался на койке Петров. – А те, кто поумнее, могут найти для себя занятие и получше, и поденежнее».
Когда только очутился в камере тюрьмы Си-Так в Сиэтле, он старался сделать все, чтобы выбраться. Заискивал перед охранниками, напросился на раздачу еды заключенным, рассчитывая на досрочное освобождение. А потом его отвели в кабинет к директору тюрьмы, и человек в штатском, не представившийся и вовсе не похожий на шерифа, сказал, что не стоит Александру усердствовать, его все равно не выпустят. Наоборот, срок будут только набавлять, подкидывая контрабанду, которую «найдут» охранники.
Теперь Петров пенял на себя, что не спросил тогда, почему это он впал в такую немилость? Не возмутился беззаконностью происходящего. Его молчание выглядело как согласие с такой постановкой вопроса. Александр в самом деле догадывался о причинах подобного отношения…
Он испытывал отчаяние. Стоило так рисковать, встречаться с цэрэушниками под носом комитетчиков, юлить, сдавать американцам ценную информацию, чтобы получить от них в благодарность «жилище» три на три метра с двумя экзотическими подселенцами. Как в анекдоте: «Собрались трое – индеец, негр и русский…»
Маленький столик, жесткие койки, стены из крупных белых каменных блоков, мрачные черно-белые робы. Крошечное окно и спертый воздух. Некуда себя деть, нечем занять, нет возможности читать – у Петрова отобрали очки. А он и смолоду-то плохо видел.
Многие из местных сидельцев читать и вовсе не умели. Несколько книг, что тут были, зачитаны до дыр. А когда Петров сидел в тюрьме в Союзе, тамошняя библиотека поражала количеством и разнообразием книг. «Еще бы! – усмехался он своим мыслям. – СССР – самая читающая страна! Читали даже зэки».
Однако больше всего изводило осознание замкнутого пространства. Это осознание находило волнами, он слышал его как шорох волн почти спокойного утреннего моря. Его душила безысходность.
2002 год, г. Москва
…По саванне бежал жираф. Вдалеке, почти у самого горизонта. Его голова подавалась вперед, когда он вскидывал тонкие ноги. Шея раскачивалась вперед-назад довольно нелепо, но бег этот казался парадоксально грациозным, если присмотреться.
Чуть ближе росла высокая пальма с изогнутым серым чешуйчатым стволом с листьями на вершине, словно собранными в хвост. Ее перистые ветки метались из стороны в сторону, будто от сильного ветра. Но ветра не было. Воздух сосредоточился вокруг, сухой и горячий. Эта мечущаяся на несуществующем ветру пальма, и бегущий на заднем плане жираф, и террикон, оставшийся позади путника, создавали ощущение тревоги и душной безысходности, а не простора и свободы, как, по идее, должны были.
Вдруг возникли высокие белые ажурные ворота с каким-то смутно знакомым гербом на створках. К запаху сухой африканской травы, шуршащей под ногами, примешался запах металла и бензина. Путник заглядывался и увидел позади себя пыливший по саванне черный форд. Он выглядел тут даже более чужеродно, чем эти странные белые ворота. Машина довольно быстро приближалась, и за лобовым стеклом стало видно знакомое лицо. Оно увеличивалось, словно между путником и фордом поставили увеличительное стекло…
– Линли! – Олег мгновенно вынырнул из сна, ошалело уставившись на стену напротив кровати. Там висели большие круглые часы с белым циферблатом и надписью под стрелками «Федеральная служба безопасности России».
Их подарил бывший шеф, когда Ермилова перевели из английского отдела ФСБ в ДВКР[1] и в честь успешно завершенной разработки по Кедрову – советскому разведчику в ЮАР, с которым оборвалась связь много лет назад. Благодаря изысканиям Ермилова с довольно опасными командировками в Англию и в Африку удалось отыскать след, к сожалению, погибшего Кедрова, но успевшего спрятать документы по проекту «Берег». В этих документах содержалась крайне важная информация по химическому и бактериологическому оружию, созданному в рамках этого проекта.
Вместо приснившегося жирафа Олега сверлил карими преданными глазами Мартин. Не Борман, а бельгийская овчарка. Хотя Ермилов считал пса не меньшим вредителем, чем личный секретарь Гитлера.
Олег схватил пса за уши, потрепал легонько.
– У-у, фашистская рожа! – обозвал он ни в чем не повинного пса, желавшего всего лишь справить нужду на снежок в Филевском парке. – Хватит подлизываться!
Люська упорхнула в свою адвокатскую контору, сыновья-двойняшки Петька и Васька – в школу, а на главу семейства, выходившего из дома на полчаса позже остальных, возложили миссию прогулки с псом. Жена считала, что если Олег завел скотинку, то и раннеутренние прогулки – его забота. А мальчишки… Ну они считали своим долгом сбежать из дома пораньше, чтобы не гулять в еще темном зимнем парке.
В квартире батареи грели немилосердно. Да еще перед уходом Люська закрыла окно, чтобы благоверного не продуло. Оттого и приснился Олегу снова дурацкий жаркий сон с жирафом, саванной и терриконами (их Ермилов видел в ЮАР) и с неизменным черным фордом. В этом автомобиле, не во сне, а в жизни, преследовал Олега некий Ричард Линли, служивший резидентом MI6 на Кипре.
Год назад Ермилов попал в зону внимания этого опытного разведчика именно на Кипре, когда еще работал в Генпрокуратуре старшим следователем по особо важным делам и расследовал дело российского дипломата Юрия Дедова, связанное с финансовыми махинациями. Дедов на поверку оказался английским шпионом и покончил жизнь самоубийством, воспользовавшись случаем, когда его перевозили из обычного следственного изолятора в Лефортово и автозак попал в автомобильную катастрофу.
Линли очень обиделся на полковника Ермилова, выхватившего у него из-под носа ценного агента, которого Ричард самолично вербовал и курировал. Узнав, что Олег уже работает в ФСБ и пересек границу Великобритании, да еще по своим подлинным установочным данным, Линли открыл за ним охоту. Сперва в Лондоне, а затем и в ЮАР. Ермилов прилетел туда для встречи с Таназар – женой Кедрова. Она через посредника в Лондоне подбросила письмо в посольство России в Великобритании, в котором написала о существовании документов по секретному проекту «Берег».
Ермилову, прорываясь на такси в посольство России в Претории, пришлось чуть ли не штурмовать те самые белые ажурные ворота, чтобы спасти полученные от Таназар ценные документы и собственную жизнь. Бумаги он передал вализой на Родину, и они послужили основанием для присвоения звания Героя России Александру Кедрову, хоть и посмертно.
Все эти перипетии остались в прошлом, но настойчиво возвращались в тревожных снах. Олег знал, что это со временем пройдет. Ведь реже стала сниться Чечня, куда он ездил следователем Генпрокуратуры в служебную командировку и где получил ранение, попав в засаду вместе с бойцами подмосковного СОБРа.
Пригладив перед зеркалом светло-русые волосы, редеющие быстрее, чем хотелось бы, Ермилов натянул куртку и повел Мартина в парк. Тут на пустынных дорожках, еще подсвеченных фонарями, затаились голубые рассветные сумерки и унылые собачники. Правда, попадались и бодренькие экземпляры в ярких спортивных костюмах. Они, пристегнув поводок собаки к поясу, бегали по дорожкам, излучая вокруг себя жар, облачка пара и спортивный энтузиазм.
Ермилов ежился, глядя на них, терся щекой о меховой воротник куртки, мечтая вернуться побыстрее домой и выпить кофе. Он никогда в жизни не ощущал себя оптимистом. Может, в силу того, что его недавняя профессия следователя требовала во всем сомневаться, кроме статей УК. Из-за своей природной мнительности, помноженной на упертость, он и стал одним из лучших следователей Генпрокуратуры. В нынешней работе в органах госбезопасности эти его качества пришлись как нельзя кстати.
Правда, он видел себя несколько в ином качестве, чем аналитик и законник. Мечтал об острых оперативных мероприятиях, но в военной контрразведке его чаяния не воплощались в жизнь, как и до этого в английском отделе. Олег все так же оперировал статьями уголовного кодекса и копался в старых делах отдела, в который его определили. Даже должность еще предстояло дожидаться – не было свободной вакансии старшего инспектора. Ермилов то и дело ворчал, что приобрел на этой работе аллергию на пыль.
Стоило толкаться локтями в прокуратуре, расследовать зубодробильные дела, маневрируя между криминалом, коррупцией, давлением сверху со стороны лиц, заинтересованных в отмазывании фигурантов, чтобы оказаться в ФСБ в роли заштатного статиста.
В прокуратуре трудно было оставаться чистым и не предать закон и дело, которому служишь. Приходилось порой идти на компромисс, чтобы добиться хоть какого-то результата. Эти компромиссы изматывали, приносили бессонные ночи, когда Люська кормила его пилюлями от головной боли и своими нотациями на тему: «Ты не должен так близко все принимать к сердцу. В конце концов, уходи в юридическую консультацию или в адвокатару». В ответ на такое возмутительное предложение Олег начинал бурно реагировать и переставал на какое-то время заниматься самоедством, чего и добивалась Людмила.
Когда он перешел в ФСБ, начались ночные бдения с новыми переживаниями. Теперь по поводу недоверия. После дела Кедрова пришло успокоение, но ненадолго. Перевод в военную контрразведку смял все его достижения в английском отделе. Они оказались довольно-таки эфемерными.
На новом месте на него снова смотрели с опаской, а то и прямо выражали недоумение. В самых мягких выражениях оно сводилось к вопросу: «Каким шальным ветром к нам занесло прокурорского?» Ермилов вначале пытался отшучиваться, что ветер был попутный, однако слышал в ответ на шутку еще более убийственное: «Что-то у нас в Конторе стали форточки открывать, кого только сквозняком не заносит».
Ермилов утешался, что всем еще покажет, как умеет работать, какой он специалист. Вел по ночам мысленные диалоги с недоверчивыми и заносчивыми коллегами по отделу, но успокоение не приходило. Каждый день на службу он шел как в бой.
Пожалуй, только поведение шефа позволяло робко надеяться, что недоверие со временем сойдет на нет. Полковник Петр Анатольевич Плотников не благоволил к Ермилову. Но поскольку вел себя одинаково ровно со всеми – это успокаивало.
С пронзительным взглядом голубых глаз, похожий прической на Ермилова, то есть с легкой залысиной в светлых с сединой волосах, и с очками на кончике носа, сквозь узкие стекла которых он читал документы и поверх которых насмешливо поглядывал на подчиненных, Плотников производил впечатление добродушного человека, может, таким и являлся для домашних. Но если ему что-то не нравилось в докладе подчиненных, то его голубые глаза становились холодными, взгляд делался тяжелым и возникало желание побыстрее унести ноги из его кабинета, довольно захламленного. Тут только сам Плотников и смог бы сориентироваться в стопках журналов и книг.
Однажды, сидя на совещании отдела, Олег стал вглядываться в корешки книг, лежащих на журнальном столике в углу кабинета и на полках. Его поразил удивительный разброс в темах, которые интересовали хозяина кабинета. Тут были и художественные книги – детективы, военные приключения, и справочники по оружию, огнестрельному и холодному, и военные энциклопедии, и мемуары маршалов – Плотников черпал информацию из всех источников, включая газеты и журналы, что кипами лежали на широком подоконнике. В кабинете почти все время беззвучно работал телевизор, Петр Анатольевич лишь иногда включал звук, краем глаза заметив что-то его заинтриговавшее.
Бывший шеф Ермилова Сорокин вчера столкнулся с поникшим Ермиловым в коридоре Лубянки, похлопал его по плечу и, улыбнувшись, сказал:
– Олег Константиныч, напрасно киснешь. Разговаривал я с Плотниковым. Он тобой доволен. Чего ты как в воду опущенный? Просто нужно время, притрешься на новом месте. Я тебе больше скажу: после успешной разработки дела Кедрова Петр Анатольевич сам поднял вопрос о том, чтобы тебя перевести к ним в Управление и конкретно в его отдел. У него нюх на специалистов. Он мало того что их замечает, глазастый черт, так еще и умеет подкатиться к руководству, чтобы ему позволили перевести человека к нему. Умеет обосновать целесообразность такого перевода. Ему не хватало сотрудника, привыкшего работать с большим объемом документов и юридически подкованного. Я тебя охарактеризовал с самой лучшей стороны, а ты приуныл. Не дело!
После его слов Ермилов почувствовал прилив сил и сегодня с утра даже торопил Мартина на прогулке, чтобы побыстрее отправиться на работу. Словно после слов Сорокина что-то должно было измениться.
Снег в парке покрывала снежная корка после недавней оттепели. Под фонарями она поблескивала холодно, искусственно, словно и не снег это вовсе, а муляж вроде тех, что делают художники-декораторы в кино. Он хрустел под ногами, колол лапы Мартина и тот, бегая от скамейки к урне, от урны к стволу дерева, смешно поджимал то одну, то другую лапу, словно обжигался.
– Мартин! Давай в темпе! – уже сердито позвал Олег, поглядывая на часы и пожалев, что выскочил на улицу, накинув куртку на легкий спортивный костюм.
Утренний морозец не просто бодрил, а заставил прикрикнуть на Мартина, не желавшего подставлять шею в ошейнике, чтобы хозяин пристегнул карабин. Трусцой Ермилов перебежал Большую Филевскую и заскочил в квартиру, ощутив блаженное тепло. Вытер лапы Мартину тряпкой, тот скулил, поскольку не любил эту процедуру. Пес вырвался и побежал вытирать морду в сосульках о покрывало на диване.
Олег забыл мобильный телефон в кармане куртки и не сразу услышал звонок. А когда вытащил сотовый, то увидел на дисплее малоинформативную надпись «Журналист» – ни имени, ни фамилии. Под этим «позывным» он сохранил номер телефона Олеси Меркуловой – журналистки с телевидения. А так ее зашифровал в записной книжке, чтобы не раздражать жену, если ей под руку попадет его телефон. И ведь руки Люськи частенько простирались к его телефону…
– Да, – осторожно отозвался он в трубку, пытаясь предугадать, к добру или к худу этот ранний звонок. – Я вас слушаю.
– Олег Константинович, это Олеся Меркулова, если еще помните такую.
– Ну как же! Помню, – Олег закашлялся смущенно, поймав себя на том, что разговаривает котовским вальяжным голосом. – Давно не слышались, – он сразу же осекся, почувствовав, что его интонация прозвучала двусмысленно.
– Я тут побывала в Америке, в творческой командировке, ну, если честно, отдыхала. Совмещала приятное с полезным. И вот по этому поводу мне хотелось бы с вами встретиться и переговорить.
Ермилов помолчал, прикидывая, в чем подвох. Он и на прежней работе отличался осторожностью, а теперь и вовсе страдал подозрительностью. Начинал прикидывать варианты: «Почему она позвонила именно мне? Не о погоде же хочет разговаривать с сотрудником ФСБ. Еще не хватало налететь на интервью. Она начнет расспрашивать, а потом вдруг выйдет статья. Или снимет скрытой камерой. Журналисты такие штуки ловко проделывают. Правда, Меркулова при ее журналистской наглости вроде бы не из журналюг. Все-таки по мере сил соблюдает приличия. По делу Кедрова сделала отличный материал – так, как ей преподнесли, никакой отсебятины».
– По поводу поездки в Штаты? – осмотрительно уточнил Олег. – Хотите поделиться впечатлениями от турпоездки?
– Вы не поняли, Олег Константинович, – мягко и терпеливо сказала Олеся. – Я ездила в служебную командировку. И там возникла тема… Но мне хотелось бы поговорить лично.
– Думаю, вам лучше обратиться в ЦОС[2].
– И все-таки давайте встретимся, – настаивала Олеся. – Я у вас много времени не отниму.
– Да мне не жалко для вас времени… – начал было он.
– Вот и прекрасно. Где встретимся?
Ермилов вздохнул и назвал кафе, находящееся не так далеко от дома, и торопливо добавил:
– Только не взыщите. У вас будет максимум полчаса. Встретимся накоротке. Я тороплюсь на работу.
Ермилов зашел в кафе с мороза, и его окутало теплом и аппетитным запахом кофе и булочек с корицей. С досадой он подумал, что сейчас не удержится от второго завтрака, а на теннис последнее время удавалось ходить все реже. А булочки не улучшают фигуру при сидячем образе жизни.
Он увидел Олесю за столиком у окна. Она, по-видимому, только пришла, еще не сняла лиловую куртку и напоминала нахохлившуюся птичку с встрепанным хохолком из завитых крашеных блондинистых волос. Загорелая среди зимы. Олеся, не заметив Ермилова, начала снимать куртку, уткнувшись в листок меню, лежащий перед ней на столе.
Олег вспомнил о том, что Меркулова обладательница хорошего аппетита, и невольно улыбнулся, но тут же изобразил мину человека чрезвычайно занятого. Он высвободил часы из-под рукава куртки и, как только поймал взгляд Олеси, тут же демонстративно посмотрел на циферблат.
Журналистка проигнорировала его намек и похлопала по диванчику рядом с собой. Ермилов присел напротив, на самый краешек, словно собирался стартовать в любой момент.
– Что вы как неродной? – довольно нахально поинтересовалась Олеся и ткнула ему свою куртку через стол. – У вас за спиной вешалка. Поухаживайте за дамой.
«Оторва! – подумал Ермилов, пристраивая благоухающую духами куртку на крючок. – Небось клинья ко мне подбивать собралась. За этим и позвала под благовидным предлогом. А Люська считает меня увальнем. Главное, и мне об этом помнить…»
Однако Меркулова развеяла его надежды на легкий флирт.
– В Америке я была в Лос-Анджелесе, – она неожиданно без предисловий перешла к делу. – И не только там. Объездила почти все западное побережье. Добралась до северо-западной части, а в штате Вашингтон, в Сиэтле, со мной вдруг захотел встретиться один журналист. Я еще в Москве с ним познакомилась и…
– Каким образом он узнал, что вы в Америке? – перебил ее Ермилов, нахмурившись. – Вы ему сообщили заранее о своей командировке в Штаты?
– Вы так странно спрашиваете, – покосилась на него Олеся, оторвавшись от меню. – Я в принципе ни перед кем не отчитываюсь. Никогда. – Она взмахом руки подозвала официантку и, к неудовольствию Ермилова, начала заказывать много и аппетитно: и омлет по-баскски, и салат Цезарь, и тосты с клубничным джемом, и бекон – это с утра-то! Олег не удивился бы, узнав, что дома это хрупкое создание по утрам ест щи с мясом – так обычно деревенские мужики едят, перед тем как поле пахать. Меркулова же пашет журналистскую ниву и делает это весьма активно.
– Я не предлагаю вам отчитываться, я хочу понять, по какой причине он с вами встречался.
– Вы же торопитесь, а это долгая история, – с очаровательной издевкой улыбнулась Олеся.
Ермилов снял куртку и поставил локти на стол с таким выражением лица, что журналистка посерьезнела тоже. Но это ему только показалось. Она сунула Олегу в руки меню и предложила:
– Закажите что-нибудь, а то я, как пищевой алкоголик, не люблю есть в одиночку, – она снова улыбнулась, и Олегу показалось, что за бравадой она скрывает несвойственную ей растерянность.
Интуиция подсказывала ему о необходимости быстренько свернуть разговор и под благовидным предлогом уйти, чтобы не вляпаться в сомнительную историю (а то, что дело сомнительное, он смекнул, когда услышал словосочетание «американский журналист»). Изучая архивные материалы, Олег успел понять, что почти все случайности, как правило, тщательно спланированы чьей-то спецслужбой.
«Сейчас послушаю ее воркование несколько минут, а отписываться буду целый месяц, – обреченно подумал он, заказывая кофе. – И выговор схлопочу, как за Кедрова и за самодеятельность в ЮАР».
– Майкл Моран, ну этот американский журналист из «Нью-Йорк Таймс». Он мне позвонил, когда я была как раз в Сиэтле. И вот то, о чем он мне сказал, я бы хотела прояснить у вас. Ну может, не конкретно у вас, но в вашей Конторе. Он сказал, что в одной из федеральных тюрем, в Сиэтле, сидит некий Александр Петров.
– И что? У них по тюрьмам многие сидят из эмигрантов, – Ермилов слушал, опустив голову, складывая, разглаживая и снова складывая салфетку и пытаясь понять, к чему весь разговор.
Он имел привычку рисовать странные геометрические фигуры, особенно когда разговаривал по телефону и его не видел собеседник, и теперь страдал оттого, что в данной ситуации подобные его замашки могли вызвать недоумение, а то и улыбку циничной Меркуловой.
– Он бывший предатель, – многозначительно сказала она, подалась вперед, выставив в стороны острые локти, обтянутые узкими рукавами серой водолазки. – Предатель. Понимаете?
– Не совсем. И все-таки как вы познакомились с этим Мораном?
– Вы совершенно спокойно можете ко мне обращаться на ты, – разрешила она снисходительно. – Мне так удобнее.
– Зато мне не очень… – уклонился от опасного сближения Ермилов. – Так что насчет Морана?
– Вы – зануда. Вам об этом не говорили? Допытываетесь, как будто я уже у вас в застенках, – без тени кокетства или даже иронии урезонила его журналистка и принялась за еду, словно только за этим сюда и пришла. Однако через минуту она все же снизошла до ответа: – Мы встречались на одном светском мероприятии в особняке МИДа на Спиридоновке. – Заметив недоумение во взгляде полковника, Меркулова закатила глаза и пояснила: – Красивое такое здание. Про него еще до революции сочинили эпиграмму: «Сей замок навевает много дум, И прошлого невольно станет жалко: Там, где царил когда-то русский ум, Теперь царит фабричная смекалка».
– Я знаю, что там дом приемов Министерства иностранных дел, – вздохнул Ермилов, обреченно понимая, что он задержится тут надолго – у Олеси ни слова в простоте, все с подходцем. – Что вы там делали?
– А так журналистов туда пригласили. Ну и меня в том числе. Там и познакомились.
– Когда это было? – гнул какую-то одному ему понятную линию Ермилов. – Американец сам проявил инициативу?
– Слушайте, я вам совсем о другом хотела рассказать. Ну да, он сам подошел. Что тут такого? Там все друг с другом знакомились, не сидели, знаете ли, по углам.
– Это мероприятие состоялось уже после того, как вышел ваш материал о Кедрове?
Олеся заметно смутилась, начала что-то прикидывать в уме, явно догадавшись, к чему клонит упорный Ермилов.
– Вы хотите сказать, что он подошел не случайно? – она хмыкнула. – Похоже, я – мадмуазель очевидность.
Ермилов невольно отметил, что она назвала себя не мадам, обозначив свое свободное семейное положение. Он удивился неуместности посетившей его мысли и покраснел. Олеся восприняла это по-своему.
– Вы напрасно сердитесь, Олег Константиныч. Я с ним ни о чем таком не откровенничала, да и он не спрашивал ни про Кедрова, ни о том, откуда информация. Я уж не настолько легкомысленна, меня бы насторожили подобные расспросы. В нашей среде источники оберегают пуще зеницы ока, не слабее, чем в вашей Конторе, а то и более трепетно.
За окном кафе начал падать снег, стемнело, будто день и не начинался, а уже шел к завершению. Официанты включили круглые плафоны над столиками, и оранжевые шары выглядели большими елочными шарами в оконном отражении. Ермилов с беспокойством взглянул на наручные часы и вытащил из кармана мобильный. Набрал номер шефа.
– Петр Анатольевич, это Ермилов. Разрешите на час задержаться. Я доложу подробности, когда прибуду на работу.
– Дела семейные? – уточнил Плотников. – Или служебная необходимость?
– Второе, – Олег покосился на журналистку, не желая при ней вдаваться в детали.
Олеся тем временем взялась за круассаны. Казалось, ее интересовала только еда. Где в тщедушном теле столько всего умещается?
– Так о чем вы все-таки говорили с Мораном? – Ермилов отодвинул от нее тарелку с круассанами. Однако Олеся настойчиво придвинула ее обратно.
«Она, наверное, у американцев слопала все их гамбургеры, – подумал он, пытаясь вызвать в себе неприязнь к этой девице, но напротив проникался лишь большей симпатией. – Скорее всего, срабатывает инстинкт «накормить птенца», жалкого и беспомощного. Впрочем, этот «птенец» руку по локоть откусит. Стоило к ней обратиться с просьбой дать материалы по проекту «Берег», как она начала активно звонить и клянчить информацию. А теперь снова что-то хочет от меня. Наверняка у нее какой-то корыстный интерес. Понять бы еще, в чем подвох».
– Вы имеете в виду в Америке или здесь? В Москве то, что было при нашем знакомстве, сложно назвать беседой. Он нес всякую чушь. Переходил с английского на русский с ужасным акцентом. Говорил о нашем чудовищном климате, хвалил нашу кухню. Я тогда подумала, что он перебрал с выпивкой. Слишком много болтал. Я не знала, как от него отвязаться. Он сунул мне свою визитку и не отступался, пока я не дала ему свою.
Ермилов нахмурился. Он уже успел узнать эти приемы разведчиков. «Случайная» встреча на светском мероприятии для журналистов, знакомство, стремление Морана вручить свою визитную карточку и в ответ получить легально координаты Меркуловой, чтобы в дальнейшем мотивированно с ней связаться уже в Штатах, не вызвав у нее подозрений, – все это подготовительные действия, укладывающиеся в рамки обычной оперативной разработки объекта. И таким объектом стала Олеся, очевидно, из-за выхода ее статьи и видеорепортажа о советском разведчике Александре Кедрове, в котором содержались материалы, ставшие неожиданностью для западных спецслужб. В данном случае речь явно шла о ЦРУ.
– Может, вы ему понравились? – провокационно предположил Олег. – А что в Штатах? Моран позвонил и назначил свидание?
– Вот еще! – Олеся фыркнула капучино, которым запивала круассаны. На поверхности пенной шапки бармен нарисовал листок клевера, но после возмущенного выдоха Меркуловой клевер сдуло вместе с пенкой. – Он предложил навестить в тюрьме Александра Петрова.
– С какой стати он вам предложил с ним встретиться? Как он это объяснил? – понимая, что разговор подходит к самому главному, Ермилов сделал скучающий вид и спрашивал лениво, словно не слишком его интересовало, что ему ответят.
– Вот и я сперва удивилась. Он сказал, что может получиться интересный репортаж. Дескать, Петров – это бывший гражданин СССР, осужденный у нас по статьям «шпионаж» и «предательство».
– Госизмена, – машинально поправил Ермилов, смутно припоминая, что фамилия Петров действительно попадалась ему среди шпионов, разоблаченных его ведомством. Причем, если он правильно помнил, Петров был инициативником – неоднократно и настойчиво предлагал свои услуги американцам где-то в конце семидесятых или даже в начале восьмидесятых. Как его занесло в Штаты? Наверное, удрал уже в девяностые.
– И вы поехали? – поразился ее беспечности Олег. – С едва знакомым американским журналистом. – Если он вообще журналист, мысленно добавил он. – В тюрьму к какому-то сомнительному типу.
– Меня занимает тема предательства, – вздернула плечи Меркулова.
– Вы – авантюристка!
– Я – журналистка, – поправила она его и тут же усмехнулась: – Что по сути практически одно и то же.
– И чем же вас привлекает эта тема?
– Хочется понять психологию подобных индивидов.
– А стоит ли? – У Олега лицо закаменело, даже его ямочка на щеке исчезла. – Это нарушение психики – желание предать Родину. И такие типы заканчивают либо в психушке, либо от пьянства погибают, либо влезают в уголовщину.
– Вы довольно категоричны, – она поглядела на него исподлобья с легким недоумением. – Я не думаю, что все так плоско. У каждого предателя были свои мотивы, чтобы предать.
– В том-то и дело, что мотивы могут быть и разными, но совершить этот шаг могут люди только с определенной психикой, вернее, с ее нарушениями. Тут даже не в моральных ценностях дело. Как моя бабушка говорила про тех, кто с чудинкой: «Да он с отверщичком». Так вот предатели точно «с отверщичком», с червоточиной.
– Не ожидала от сотрудника госбезопасности услышать такие бабкины предрассудки. Извините за резкость.
– Пожалуйста, – нисколько не обиделся Ермилов. – Вот только в отличие от вас я знаю, если так можно выразиться, статистику – как кончают предатели. Поэтому не испытываю иллюзий на их счет. Непонятно другое, с чего это ваш Моран такой щедрый парнишка? Насколько я понимаю, журналисты народ прижимистый, не делятся темами, сами разрабатывают.
– Да в том-то и дело, – слегка смутилась Олеся. – Он сказал «А», но «Б» не прозвучало. Я была как раз в Сиэтле, когда он со мной связался. И тюрьма, где сидит Петров, в Сиэтле.
«Занимательное совпадение, – подумал Олег, снова взявшись за салфетку. – Да чего там совпадение! Знали, где журналистка, куда направляется».
– Он предложил сделать с предателем интервью.
– Хм, – произнес Ермилов, отпил кофе, обжегся и раздраженно отодвинул блюдце, на котором стояла чашка. – Что-то не верится в бескорыстность американцев, у которых врожденная коммерческая жилка.
Меркулова рассмеялась:
– Само собой не безвозмездно. Он хотел стать соавтором. Гонорар пополам. Он дает тему и постарается договориться о свидании с Петровым в тюрьме, а я делюсь с ним тем, что узнаю о Петрове в России. Предполагалось, что фильм выйдет и на русском, и на английском.
– Но что-то пошло не так, – догадливо предположил Олег, понимая, что американцы вовсе не собирались помогать журналистке. Они кинули приманку и теперь рассчитывают сами раздобыть информацию о Петрове через Меркулову, у которой, как они полагают, есть связь со спецслужбами. Ведь те материалы по Кедрову, что Олеся выдала в своем репортаже, из пальца не высосешь. Там факты, и угадать их происхождение несложно.
