Ирина Цветкова
Русские сестры
Часть 1
Пропели третьи петухи. Начинался новый день. Вышло несмелое солнышко, осветив верхушки деревьев; проснулись птицы, начав свой утренний перепев. Это было самое прекрасное время суток. Впереди – целый день, наполненный событиями и впечатлениями. Аннушка старательно подметала двор, готовясь к приезду молодого барина. Его давно не было здесь, в Лотошино, он учился где-то за границей, а теперь окончил учёбу и вернулся. Аннушка помнила его задорным гимназистом, а вот каким он стал – этого она даже представить не могла. Впрочем, дворовой девушке не положено думать и представлять барина – её дело выполнять то, что прикажут.
У конюшни суетились Кузьма и Гаврила. Они были приставлены к лошадям: чистить, кормить, поить. Опять же – содержать в порядке конную упряжь. То один, то другой бросали взгляды в сторону Аннушки. Обоим она нравилась, но она не обращала внимания ни на одного из них. Каждый хотел вызвать её интерес к себе, однако девушка упорно не желала замечать ни того, ни другого.
– Эй! – окликнул её Гаврила. Видя, что она не отзывается, он позвал её: – Слышь, Анька! Поди-ка сюда!
Аннушка отвлеклась от своего занятия, устало разогнула спину и ответила ему:
– Ты так зови к себе своих лошадей. А я тебе не лошадь.
Кузьма засмеялся. Гаврила понял, что оконфузился перед ним. К тому же, их разговор привлёк внимание других дворовых. Все откровенно смеялись над ним. Ему надо было спасать свою репутацию.
– А если я на тебе жениться хочу? Вот зашлю сватов к твоему отцу, он и отдаст тебя.
– Тебе точно не отдаст, – засмеялась Аннушка. Она знала, что её отец недолюбливал Гаврилу, как впрочем, и многие окружающие – его никто не воспринимал всерьёз.
Кузьма уже заходился от смеха. Гаврила продолжал наступление.
– Тогда я сам тебя возьму, – сказал он. – Я тебя уломаю сбежать со мной, придётся твоему отцу давать согласие.
– Да кто ж с тобой пойдёт? – смеялась Аннушка. – Я вовсе не собираюсь с тобой бежать.
Гаврила уже не шутил. Он злился от того, что девушка при всех отвергла его. Его унизили – и кто? Дворовая девка, крепостная, такая же, как и он, ничем от него не отличающаяся. Чем она лучше него? Да ничем. Какое она имеет право так разговаривать с ним? Она что, барыня или хозяйка этого поместья? Нет, она просто девка, которая должна подчиняться мужчине и не перечить ему. А она посмела ему прекословить. Это не давало ему успокоиться. Гаврила со злостью развернулся и пошёл в конюшню, по пути толкнув плечом Кузьму.
Аннушка, закончив уборку на улице, пошла в дом. Надо было ещё начистить самовар, наносить дров для печи и растопить её. Для крепостной девушки работы всегда хватает, успеть бы переделать всё, что положено. Пока не было хозяев, здесь распоряжался управляющий, он был постоянно начеку, следил, чтобы крепостные не сидели без работы. Он был лютым и требовал от людей даже больше, чем хозяева. Ходил с кнутом и запросто мог за любую мелочь перетянуть им крепостного вдоль спины. Его боялись и потому старались, если возможно, не попадаться ему на глаза, а если уж это не получалось, то хотя бы не давать повода для порки. Аннушка была очень старательной, поэтому ей ещё не пришлось отведать кнута управляющего.
Вот и сейчас она усердно начистила самовар, наносила дров, затопила печь, чтобы кухонные работники сварили праздничный обед для встречи молодого барина.
Барин приехал в два часа пополудни. Он, выйдя из экипажа, быстрым шагом зашёл в дом. Следом вышел его отец, хозяин поместья Василий Никанорович. Он, не торопясь, рассмотрел всё вокруг – чисто ли во дворе, ухожены ли цветы на клумбе, нет ли беспорядка. Удовлетворённый увиденным, он тоже вошёл в дом.
После обеда молодой барин Николай Васильевич решил пройтись по окрестностям. Он ходил по тропинкам родного поместья. Когда-то здесь он бегал, играя в индейцев, позже – бродил, страдая от неразделённой любви к московской гимназистке. Здесь они гуляли с юной Варенькой Коротковой, дочерью соседского помещика, он рассказывал ей о прочитанных книгах, а она ему – о своей мечте выйти замуж по любви и иметь много детей. Интересно, как у неё сложилась судьба? Надо бы узнать.
Воспоминания детства и юности приятной негой растеклись по телу. Как, оказывается, чертовски здорово оказаться в этих местах, где всё знакомо с детских лет, где прошли лучшие минуты жизни – даже если они когда-то таковыми не казались! Теперь же эти воспоминания сдаются необыкновенно светлыми и радостными.
Возвращался домой после променада Николай Васильевич в растроганных чувствах. Едва ли не до слёз проняли его воспоминания. Прожив несколько лет в Европах, он, казалось, совсем забыл родные пенаты, отвык. Ан нет, вот поди ж ты – вернулся, вдохнул родного воздуху – и не нужно уже никаких Европ и Америк. Только здесь, в Лотошино, его дом и только тут обретает покой его сердце.
По пути молодому барину то и дело встречались крепостные его люди. Все они были заняты каким-нибудь делом. Он пытался вспомнить хоть кого-нибудь из них. Не потому, что они были ему интересны, а токмо проверки памяти ради. Если взрослых и можно было вспомнить, то молодёжь – парней и девок, молодую поросль, узнать было сложно, ведь они были детьми, когда он бывал тут последний раз.
Николай Васильевич остановил девушку в васильковом сарафане, которая норовила прошмыгнуть мимо него. Ему показалось, что черты лица ему знакомы. Барин мучительно вглядывался в её лицо, пытаясь припомнить её имя.
– Ну-ка, скинь платок, – распорядился он. Та послушно развязала узел и сняла с головы платок. Молодой человек смотрел в глаза девушки и не мог взгляда отвесть. Её юная свежесть, нетронутая красота, мягкий свет очей – у барина даже дыхание перехватило.
– Тебя как звать-то? – спросил он наконец.
– Аннушка, – ответила та и тут же поправилась: – Анной меня кличут, барин.
– Чья будешь? Родители твои кто?
– Иван и Евдокия, – ответствовала Аннушка.
– Помню, помню, – обрадовался молодой барин тому, что вспомнил эту девчонку – ведь совсем ребёнком была, а стала такой красавицей! – Передай своему тятьке, чтоб берёг тебя – уж очень ты пригожа, как бы не обидел кто, не позарился на твою красу.
После этого он направился к своему дому, но с этой минуты в его думах прочно воцарилась крепостная красавица Аннушка.
В Лотошино приехали приятели молодого барина. Они развлекались целый день, выпивали, гоняли девок по двору, стреляли по горшкам, насаженным на изгородь. К ужину, когда Аннушка подавала на стол, они были изрядно навеселе. И лишь молодой Николай Васильевич почти не пил. Он один среди компании своих товарищей был трезв. Это понравилось ей – всё-таки свой барин всегда лучше чужих.
Аннушка приносила одни блюда за другими, уносила грязную посуду. Она видела масленые взгляды в свою сторону, но старалась делать вид, что не замечает их.
Когда один из подвыпивших гостей грубо схватил её за руку, она не могла отдёрнуть её, просто не имела права, ведь она здесь всего лишь крепостная девушка. Гость, дыша перегаром ей в лицо, обратился к присутствующим:
– Хороша! А давайте пустим её по кругу? – и с грубой мужской силой потянул её к себе.
Вокруг одобрительно захохотали. Всем понравилась идея. Аннушка, понимая, что вырваться ей не удастся, приготовилась к наихудшему. Последнее слово оставалось за хозяином, молодым барином Николаем Васильевичем.
– Не портите мне имущество, – спокойно сказал он. – Девка, она тоже денег стоит. Если отец узнает, он будет крайне недоволен.
С сожалением её отпустили. Все здесь были помещиками, имели крепостных и понимали, что порча имущества приводит к потере его стоимости.
Николай Васильевич тихонько сказал ей:
– Беги домой!
И Аннушка что есть силы бросилась прочь из барского дому. Сердце её стучало, она ещё не осознала, как ей повезло. Но она знала, что спасителем был Николай Васильевич.
Молодой барин освободил Аннушку от всех видов работ, оставив за ней обязанность убирать в доме и подавать ему за столом. Отныне она занималась только самой лёгкой работой. Она подавала за столом, а когда старого барина не было дома и они были вдвоём, то мучительно чувствовалась тягостная пауза. В молчании было что-то недосказанное. Но что им можно сказать друг другу? Разве она, Аннушка, ровня барину, чтобы они могли разговаривать друг с другом? Поэтому она лишь молча обслуживала своего господина.
Однажды, когда она собирала посуду со стола и протянула руку за очередной тарелкой, барин вдруг взял её за руку. Аннушка замерла. Она часто ловила на себе его испытующий взгляд, от которого всегда тушевалась. Сейчас она почувствовала лишь одно: ей не хочется вырывать свою руку из руки барина.
– Николай Васильевич, помилуйте, – почти шёпотом произнесла она.
Он отпустил её руку. Аннушка продолжила свою работу. Но она поняла, что хозяин имеет к ней интерес.
Иван наблюдал за дворовыми девчонками. Там, среди стайки девочек была и его дочь Софьюшка, самая любимая из его дочерей. С детства она была заводилой во всех играх. Двухклассную церковно-приходскую школу она окончила первой ученицей. Любая работа у неё спорилась, во всём она находила нужный подход и чётко добивалась надобного результата. «Востроглазонькая моя», – с нежностью подумал он о своей кровинке, любимице, глядя за тем, как она управляется со сверстницами. Эх, кабы не проклятое крепостничество, будь Софьюшка от рождения свободным человеком, каких бы она могла достичь успехов в жизни!
Иван тягостно вздохнул. Мысли о старшей дочери Аннушке тоже не давали ему покоя: скромная, нежная, трепетная, по любому поводу заливающаяся румянцем… Как сложится её судьба? Будут ли его дочери счастливы? Глядя на них, он чувствовал необыкновенный прилив нежности. Он так хотел, чтобы его девочки были благополучны и удачливы в своей жизни. Но всё это зависело только от барина. Он мог в любой момент продать своего крепостного, подарить, женить на ком угодно, мог запороть на конюшне. Сначала они боялись только одного: чтобы их не продали порознь друг от друга – такое случалось, и тогда люди уже никогда в жизни не видели своих родных. Теперь Иван переживал, за кого барин отдаст его дочерей. В лучшем случае, хозяева не вмешивались в выбор крепостных, могли разрешить женитьбу по предпочтению самих молодых. Но бывало, что и насмехались: то парня женят на старой бабе, то девчонку старику отдадут, то урода какого-нибудь найдут и поженят его с красавицей, то совсем не разрешат семью заводить. Вообще-то, барин Василий Никанорович слыл добросердечным господином, но кто ж его знает, как может повернуть судьбина… А что может он, Иван, сделать для своих дочек, как может их защитить, чем может помочь, если он сам для себя ничего не может сделать – он всего лишь крепостной мужик. И его дочери не принадлежат ему – они принадлежат хозяину. И он, и его жена, и его дети – все они собственность барина Василия Никаноровича Липатова. Что уж там говорить – хоть он и был крещен Иваном, хоть и был он главой семейства, а так он и оставался для всех Ванькой, потому что иначе крепостных не кличут. Он-то согласен быть хоть Ванькой, хоть кем угодно, вот только бы три его дочки, три берёзки, Аннушка, Софьюшка и Ариша, самая маленькая, жили в счастии. Ведь какие красавицы, а умницы, а рукодельницы!..
Барин Василий Никанорович Липатов был рад возвращению сына. Они давно не виделись, учёба надолго забрала Николеньку из отчего дома. Несколько лет отец только молился за сына, находящегося вдали от Родины и от родного дома. И вот он, наконец, вернулся – повзрослевший, возмужавший. Можно теперь и женить его. Надо только партию подходящую подобрать. Пусть парень остепенится, станет главой семьи, будет серьёзным человеком. А там, глядишь, и в дело семейное вольётся.
Граф Липатов имел дома в Москве и в Петербурге, а также на Урале. Там, на уральских заводах, работали его крестьяне. Они назывались не крепостными, а посессионными, то есть покупались и продавались вместе с предприятиями. Граф месяцами жил на Урале, вёл дела, следил за порядком, но там было скучно, ему всё же хотелось быть здесь, в столицах, среди лучших людей империи, на балах и приёмах. Вот и сейчас, приехав в Лотошино, граф надеялся, что сын проявит благоразумие и согласится поехать на Урал. Пусть хоть на время. Хотя бы по очереди бывать там – уже подспорье ему. Поэтому Василий Никанорович хотел быстрее оженить сына, чтоб тот стал солидным человеком с серьёзными намерениями и ответственностью за семью, а не болтался просто так.
В его мысли вклинились звуки подъезжавшего к дому экипажа. Барин выглянул в окно. Это был его сосед Пантелеймон Афанасьевич Безуглов.
Василий Никанорович вышел на крыльцо встречать дорогого гостя.
– Добрый день, Пантелеймон Афанасьевич! Милости прошу! Какими судьбами? Каким ветром занесло?
Граф Липатов успел заметить, что на козлах кучером сидел Стёпка. Ещё недавно он принадлежал ему, графу Липатову, но он обменял его Безуглову на кобылу. Просто предложил то, что было под рукой – Стёпку, а Безуглов, подумав, согласился. Посмотрел – парень молодой, крепкий, здоровый, работать будет хорошо, опять же потомство будет крепкое и здоровое. Так что обмен прошёл без колебаний. И вот уже Стёпка в качестве кучера привёз сюда своего нового хозяина. Крепостные окружили Стёпку, всем хотелось расспросить, как ему живётся у нового хозяина.
– Заходи, Пантелеймон Афанасьевич, – жестом пригласил соседа граф Липатов. – Посидим за столом, поговорим.
После обсуждения всех насущных проблем Безуглов заговорил о главном – о том, ради чего приехал.
– Я ведь зачем к тебе приехал, Василий Никанорович – по поводу Стёпки нашего. Девка у него тут осталась, скучает он. Уже трижды в ноги мне падал, просит меня пособить ему жениться на ней. Так я вот чего приехал-то – продай мне девку для Стёпки, пусть женится парень. Только посмотреть бы её перед покупкой не мешало – нет ли в ней какого-либо изъяну.
– Эка, брат, ты даёшь! Сам пришёл девку просить да ещё и изъян в ней искать собрался. Бери что есть, а будешь дефекты в моих людях выискивать, так и не дам вовсе.
– Ладно, ладно, – примирительно заговорил сосед. – Возьму её без просмотру.
– А что за девка-то?
– Да не знаю я. У него спросить надо.
– Позовите мне Стёпку, – обратился Липатов к камердинеру.
Вскоре в комнату несмело вошёл Степан. Он боялся, что баре откажут ему.
– Ну, сказывай, что у тебя за вопрос, – произнёс Василий Никанорович.
– Простите, барин, – мялся Степан, – я вот хотел бы… Глашка, невеста моя… Шибко люблю я её. Хотел бы её в жёны взять. Прошу вас, барин, не отказать. Прошу руки её у вас.
– А Глашка-то что? Согласна ли? Ну-ка, приведите её сюда.
Через некоторое время порог гостиной переступила Глаша. На щеках её был пунцовый румянец. Она боялась даже глаза поднять на мужчин.
– Что скажешь нам, девица? Знаешь ли ты этого человека?
Глаша, не поднимая глаз, кивала головой.
– Люб ли он тебе, красавица?
– Люб, люб! – с надеждой воскликнула Глаша.
– Согласна ли ты пойти за него?
Она обрадовано вскинула восхищённые глаза:
– Да! – и тут же вновь опустила глаза долу – не положено юной девице так открыто выражать свою радость насчёт замужества, скромнее надобно быть и выказывать печаль по поводу перехода в новое состояние.
– Изволь, продам я тебе девку, – согласился Липатов. – Раз такое дело – забирай. Свадьбу можно в ближайшую субботу справить. А выкуп за невесту кто платить будет? «Чёрную куну» кто заплатит? – он обратился к жениху: – Это твоя обязанность, твой долг. Выкуп заплатишь – отдам девку. Нет – останется у меня, пока ты не насобираешь на выкуп.
Стёпка, уже было обрадовавшийся быстрому разрешению дела, поменялся в лице. Не было у него за душой ни гроша. Недавно поменяв хозяина, он оставил всё здесь – всё имущество, что у него было, осталось его родне в избе у графа Липатова. А у Безуглова он ещё не разжился добром. Ничего у него не было.
Видя, что сделка под угрозой, Безуглов вмешался:
– Ладно, я выкуп заплачу. А ты останешься мне должен, – сказал он Стёпке.
Два барина ударили по рукам. Сделка была заключена.
Новость о замужестве Глаши быстро разошлась среди дворовых. Об этом говорили все: и сенные девушки, и казачки – мальчики-слуги в казачьих костюмчиках, и стремянные – слуги на конях, и форейторы – кучера-подростки, и камердинеры – комнатные слуги, и гайдуки – выездные лакеи на запятках кареты, и ливрейные лакеи – лакеи в ливреях, и поварихи, и даже дворецкий, которого иногда на французский манер называли мажордомом. Всем было интересно, как её будут отдавать чужому помещику и будет ли гульня для дворни. Людям хотелось праздника.
– Так и быть, отдадим Глашку и сделаем гулянье для всех, – сказал своим барин Василий Никанорович.
Подготовка к свадьбе шла полным ходом, шилось свадебное платье. Вокруг судачили о том, будет ли хорошо Глаше у нового хозяина. Все сходились на том, что главное – это то, что она всё-таки досталась Стёпке, с которым у них давно была любовь. Когда его продали, она все глаза выплакала о нём, не надеясь когда-нибудь увидеть его. А вот поди ж ты, кто б мог подумать, что судьба так обернётся? Они снова вместе. Глаша теперь уже не плакала, она, счастливая, порхала над землёй в ожидании долгожданного счастливого замужества.
Среди всеобщей праздничной суматохи, когда у всех было приподнятое настроение и все ждали свадебного торжества, вокруг Аннушки крутились ухажёры. То Кузьма, то Гаврила оказывали ей знаки внимания.
– Давай нашу свадьбу сыграем следующей, – предлагал ей Гаврила. Аннушка только смеялась в ответ. Вот уж кто-кто, а Гаврила никак не вписывался в её девичьи грёзы и планы на жизнь.
Кузьма пытался пособить ей в делах, помогал ей выполнять её обязанности. При этом он норовил невзначай коснуться её руки. Аннушка сразу отдёргивала её.
– Хороший ты парень, Кузьма, – говорила она ему, – а только не выйдет у нас с тобой ничего. Не смогу я тебя полюбить.
– Может, попробуем? – с надеждой спрашивал Кузьма.
Она в ответ только качала головой. Разве могла она признаться кому-либо, а тем более, себе самой, что в её мечтах поселился тот, о ком ей думать не положено?…
Перед свадьбой Глаша пригласила подруг, дворовых девушек, на традиционный девичник. Аннушка и Софьюшка тоже пришли к ней. Она была наперсницей их детских игр. Когда-то в детстве они играли в лапту и казаков-разбойников; вместе ходили за грибами и ягодами в лес, частенько с визгами оттуда убегая, когда им покажется волк или медведь; купались в речке летом, сверкая на солнце оголёнными ягодицами; гадали на святки, ожидая увидеть суженого… И вот они уже провожают её в новую жизнь. Завтра Глаша станет мужней женой.
– А ты как, не боишься… того…? – спросила её Лиза, одна из подруг.
Глаша, поняв, о чём идёт речь, залилась краской.
– Ой, девки, не знаю, как я это переживу, – почти шёпотом ответила она. – Но ради Стёпки я и это выдержу. Как вспомню его лицо, его улыбку, так и таю вся.
Аннушка представила себя на её месте, ведь когда-то и её время придёт замуж выходить, придётся и ей через такое испытание проходить. Сможет ли она? Жениха у неё ещё не было, но чтобы ответить себе на этот вопрос, она почему-то вдруг представила себя в руках барина Николая Васильевича… От таких размышлений она покраснела до корней волос. Она даже обвела глазами вокруг себя: не подслушал ли кто её бесстыдных мыслей? Придёт же в голову такое! Она тут же мысленно отогнала этот срам от себя.
– А твой Стёпка выкуп за тебя заплатил? – спросила другая подруга, Катя.
– Не знаю, – ответила Глаша. – Наверное.
– Ой, смотри, Глашка, чтоб барину-то новому не попасться!
В день свадьбы за Глашей приехал жених. Утром с песнями её одели, причесали, приготовили к замужеству. Косу её девичью расчесали на две – признак того, что она уже не одна, а в паре, теперь их двое. Она, по обычаю, всплакнула, как положено – а как же, замуж идти, от тятьки-то с мамкой да к чужому человеку.
Когда счастливый жених с дружками приехал, ему по обычаю не отдавали невесту, просили выкуп. Потом он получил невесту и повёз её в Сватово на венчание. Аннушку барин отпустил с ней дружкой, назавтра она должна была вернуться со свадьбы.
Провожая свадебный экипаж, мать Глаши сказала задумчиво вослед:
– Вот уже и доченька замуж вышедсы[1].
В церкви их повенчали, потом все вместе они поехали к накрытым столам. «Какая же она счастливая!» – думала про себя Аннушка, глядя на подругу. Молодожёны держались за руки и не сводили друг с друга восхищённых очей.
В Сватово их уже ждали. Столы на улице были расставлены покоем[2]. Они ломились от яств. Барин Пантелеймон Афанасьевич не поскупился для крестьян, устроил им хороший праздник. Как, впрочем, и граф Липатов – он тоже сделал своим доброе застолье в Лотошино. Так что благодаря молодым две деревни гуляли свадьбу.
Каждый раз, когда им кричали: «Горько!» и приходилось вставать за столом и целоваться на виду у всех, Глаша, сначала стесняясь, а потом, уже не пряча счастливых глаз, отвечала на поцелуи мужа. Она чувствовала, что с каждым следующим поцелуем он становится требовательнее, она ощущала его плоть, его страсть. Она уже и сама не таилась, зная, что скоро для них праздник закончится, хотя гости ещё будут сидеть за столом, они уйдут и останутся наедине. Об этом в девичьих компаниях много передавалось из уст в уста, каждая девушка страшилась этого, но это непременно должно было произойти. Глаша была готова к этому. Она смотрела в глаза своему мужу и не могла насмотреться в них. Как ей все вокруг мешали! Ей нужен был только он один. Ей хотелось бесконечно долго смотреть на него, слушать его, быть в его руках… Скорей бы всё это кончилось, скорей бы остаться вдвоём, чтобы никто не отвлекал её от Степана!.. И чтоб его никто не отвлекал от неё…
Наконец, тамада их отпустил. Взявшись за руки, новобрачные беззаботно побежали к себе.
Но не тут-то было. Едва они удалились от праздничного стола, как увидели своего нового барина. Он стоял фертом[3]. Оказалось, он ждал их.
– Отгуляли, молодожёны? – спросил он. – А ведь должок за вами имеется. Стёпка, ты же мне так и не заплатил выкуп за невесту. Я расплатился с Липатовым, невесту вот тебе купил, выкуп даже за неё заплатил. А ты мне должок так и не вернул. Что делать будем?
– Мы же не договаривались, чтоб так срочно возвращать долг, – холодея, ответил жених. Он понял, к чему клонит барин.
– А я что, у холопа своего спрашивать буду, когда он мне соизволит долг вернуть? Ты холоп мой, понял! Ты никто! Я здесь хозяин – и твой и твоей девки! Я здесь всё решаю!
И он грубо схватил Глашу за руку и потащил за собой в дом. Речь шла о невыплаченной Степаном подати на право первой ночи. Обычно крепостные давали помещику выкуп перед свадьбой, чтобы тот не воспользовался правом первой ночи. А Глашу муж не выкупил…
Помещик затащил её в тёмную комнату. Она рыдала и умоляла отпустить её. Ещё несколько минут назад она мечтала о том, чтобы остаться наедине с любимым мужем, а оказалась с посторонним мужчиной. И Степан неизвестно где, остался где-то на улице в темноте. Неужто никто не придёт ей на помощь?
– Барин, прошу вас, умоляю, отпустите меня, – заклинала его Глаша.
Неужели то, о чём она сегодня думала целый день, произойдёт не с мужем, а этим чужим, неприятным ей мужчиной? Это невозможно! А он уже рядом, он порвал на ней свадебное платье, он совсем близко, она ощущала прикосновение его туши, его слюнявых губ…
– Нет, нет, нет! – сквозь слёзы пыталась защититься Глаша. – Барин, прошу вас, не надо…
У неё уже не было сил сопротивляться. Она не могла вырваться из сильных мужских рук. И уже совсем в отчаянии она только смогла, защищаясь, ударить по лицу своего обидчика.
– Что?!! – взревел Безуглов. – На хозяина руку поднимать? На барина? Ты что себе позволяешь, девка? Я тебя разве для этого купил?
Он схватил девушку за волосы и потащил к выходу. По пути он награждал её пощёчинами.
– Я тебя научу барина уважать, – приговаривал он. – Я тебя укрощу, зверина! Ты у меня сейчас быстро научишься барина чтить! Кондрат! – позвал он деревенского кузнеца, самого сильного человека в деревне. Тот ещё продолжал веселье за свадебным столом. – Кондрат, чёрт тебя дери, давай сюда скорее!
Хмельной коваль, шатаясь, вышел из-за стола.
– Возьми эту девку, – барин швырнул новобрачную к ногам кузнеца, – и тащи её на конюшню. И пороть её беспощадно, пороть её до тех пор, пока пощады не запросит! Пока не позовёт меня с покаянием!
Глашу поволокли на конюшню. Там ей связали руки, привязали их к скамье, разорвали платье на спине и стали полосовать вожжами. Кондрат, дюжий мужик, после выпитого за вечер не мог рассчитать силу. Всю свою мощь он вкладывал в удары по девичьей спине, даже крякал от усердия. Он ждал, что жертва запросит о снисхождении, но та молчала. Тогда он стал прилагать ещё больше усилий, чтобы сломить её. Он хотел заставить её просить о пощаде. От девушки не было слышно ни звука. Устав, кузнец вытер пот со лба и облокотился о притолоку. Передохнув, он собрался было продолжить начатое дело, но что-то его насторожило. Присмотревшись, он увидел, что девушка уже не подаёт признаков жизни…
