Ирина Борисовна Седова
Метафорическая призма
Папа
Катя точно помнила день, когда детство закончилось. Начало августа, несколько лет назад. Она вернулась из лагеря, папа встретил её с автобуса, завезли вещи домой, съели по дошираку и сразу поехали на дачу, где их ждала мама. Папа был в плохом настроении, даже как-то нервничал, про лагерь слушать не хотел. Ну Катя и не стала рассказывать. На вокзале купила на свои карманные деньги тонкий девчачий журнальчик в дорогу и бутылку воды. До дачи – часа два.
Сначала повезло: только пришли на вокзал, через минуту отправление. И даже сели оба и рядом. Когда подъезжали к Икше, всё вдруг всё покатилось кувырком. В дверях показались контролёры и отец вскочил:
– Сейчас на остановке перебежим в тот вагон, который уже проверили.-
Испуганная Катя поспешила за ним. Встали в тамбуре, ожидая замедления поезда. Двое мужчин в форменных голубых рубашках методично двигались от пассажира к пассажиру, не пропуская ни одного.
– Пап, а почему мы просто билеты не купили? – неловко спросила Катя.
Как только двери открылись, отец схватил Катю за руку и потащил по платформе. У следующего вагона толпились пассажиры, пришлось пробежать дальше. “Осторожно, двери закрываются!” – недовольно пробормотал машинист. Отец уже упёрся рукой в ближайшую дверь, чтобы задержать её движение, и занёс одну ногу на порог тамбура, но вдруг громко матернулся и шагнул назад. В тамбуре стояла ещё одна бригада контролёров. “Следующая станция – Яхрома. Морозки, Турист без остановок”. Двери электрички захлопнулись.
С мамой Катя никогда не попадала в такие ситуации, но видела, как на глазах у всего вагона контролеры выводили безбилетников, требовали заплатить штраф, пугали полицией. Это было ужасное зрелище, и Катя очень боялась когда-либо оказаться на месте тех пассажиров. Тяжело дыша от бега и волнения, она попытались считать настроение отца. Он был ужасно бледен и пот градом катился по его лицу.
– Чёрт, до следующей электрички час, – сказал папа, обреченно посмотрев на расписание, и снова матернулся. Катя удивилась, что он позволяет себе такое при ней, но приняла это за доверие и отношение «как ко взрослой».
На платформе “Икша” было пустынно. Каждые десять минут отец закуривал сигарету, и Катя краем глаза замечала его трясущиеся руки. Докуривая, он вставал со скамейки, доходил до расписания, доставал из напоясной сумки телефон, смотрел на экран, убирал телефон обратно, что-то искал в сумке, застёгивал её и снова садился рядом с Катей.
Ещё сорок минут. Ещё тридцать минут. Ещё двадцать. Наконец, вздохнул, как будто принял какое-то решение.
– Слушай, Кать, дай-ка мне водички. И оторви несколько страниц из твоего журнала.
– Да я же его только купила, пап. Новый номер, я вон только до десятой страницы долистала.
– Ну вот и вырви первые десять листов. Давай, побыстрее, мне отойти надо. -
Катя испуганно протянула весь журнал и воду. Отец схватил и быстро пошёл к концу платформы. Спускаясь по лестнице, столкнулся со старушкой, ругнулся, свернул в заросли высокой придорожной травы и скоро исчез из вида.
Сначала Кате стало смешно: “приспичит же…”, потом неловко – от того, что она застала отца в такой ситуации. Но когда он не вернулся через десять минут, Кате стало страшно. В голове что-то неприятно пульсировало. Может, ему стало плохо, и он потерял сознание? Вон какой бледный был. Должна ли она идти его искать? А вдруг он не успеет вернуться к электричке? А вдруг не вернётся совсем? Каждую минуту девочка оглядывалась. Дикие заросли, в которых скрылся отец, переходили в кусты, за кустами виднелся забор, за забором стояли технические постройки, за ними лежал канал имени Москвы. По каналу шла ржавая баржа.
Вдалеке присвистнула электричка, и Катя испуганно вскочила, кинулась к лестнице, но наконец, увидела отца, медленно идущего к платформе. Напоясная сумка расстёгнута, но журнал в руке, слава богу.
– Пап, ну чего так долго? – чуть не плакала Катя.– Давай быстрее.
В этой электричке найти два свободных места было уже труднее, но они сели друг напротив друга. Катя ждала объяснений или извинений, но, подняв на отца глаза, полные слёз, заметила, что с ним что-то не то.
– Ну ты чего, малыш? – невнятно сказал он, посмотрел незнакомыми прозрачными глазами почти без зрачков и протянул изорванный журнал. Потом поднял руку к лицу, закрыл глаза, немного раскрыл рот и замер. Катя не понимала, что ей делать, и замерла тоже. Вагон качнулся, отец как будто пришёл в себя, почесал щеку и посмотрел непонимающими глазами вокруг. – Разбуди когда доедем.
Кате показалось, что все вокруг в этот момент заметили и странное поведение отца, и её испуг. Она была готова провалиться сквозь землю от стыда, поэтому вжала голову в плечи, раскрыла журнал, уставилась на обрывок чьей-то счастливой семьи и заплакала.
От “Икши” ехали ещё час, ну хоть контролеров в этом составе не было. Отец дремал с нелепым выражением лица. Когда следующей остановкой объявили “95-ый километр”, в вагоне оставалось совсем мало людей. Катя тронула отца за руку, затем несколько раз потрясла за плечо и, наконец, громко сказала: “Пап, наша. Пора выходить!” Тот открыл по-прежнему стеклянные глаза, поднялся со скамейки и пошёл за Катей к выходу.
Платформа стояла посреди леса, и солнце уже успело спрятаться за высокие ели.
– Пап, посмотри сколько времени. Если больше шести, автобусов уже не будет, пойдём пешком.
– Ничего, дойдём. – ответил он, но всё же полез в напоясную сумку и резко остановился. Последовавшая нецензурная фраза означала, что телефона там нет. Он прощупал карманы спортивных штанов, оглянулся, кинулся назад, но поезд уже тронулся.
– Нет телефона! Чёрт, вот гавно! Не помнишь, когда я последний раз его брал?
– Ещё когда на Икше сидели. А потом ты уходил и вернулся с расстёгнутой сумкой.
– Ты даже не представляешь, насколько это хреново.
Вышли на пустую грунтовку. Километра три она тянулась через лес, потом поворачивала налево к дачам, и там оставалось идти ещё полчаса. Отец, наверное, был очень расстроен потерей телефона, потому что шёл, спотыкаясь, и бормотал проклятья. Почуяв вечернюю прохладу, на охоту вылетели комары. Кате приходилось постоянно прихлопывать их на себе, и это ужасно бесило. Отец закурил.
– Так, сигареты у меня кончаются, надо поскорее до дома дойти, там ещё пачка есть. Давай срежем путь. Вот тут можно наискосок через лес, и выйдем сразу к дачам.
– Пап, это же опасно! Тут болота везде, помнишь в прошлом году кто-то пропал?
– Фигня! Мы тут раньше всегда за грибами ходили и никаких болот не видели. Пошли, говорю!
Лес был еловый, внутри него стемнело довольно быстро. Комары не давали и шагу пройти. На пути постоянно попадался спотыкучий бурелом, Катя упала, ободрав руки.
– Давай вернёмся на дорогу, пап. Пока недалеко ушли.
– Там идти ещё два часа. А тут срежем и минут через пятнадцать дома. Только бы сигареты растянуть, всего три осталось.
Потом отец тоже оступился и грузно завалился на бок. У Кати не хватало сил ему помочь, и она стала плакать и кричать «помогите!». Отец вдруг рассмеялся, как пьяный. Но когда же он успел напиться? Последние пять часов они были рядом, он точно ничего не пил, и даже если бы выпил тайком, она бы учуяла запах.
– Вот ты, Катька, дура! Кому орёшь-то? – кряхтя, отец поднялся на ноги, и пошёл, спотыкаясь, дальше.
– Мы точно туда идём? Пока ты падал, кажется мы сменили направление.– Катя теперь плакала, не переставая.
– Если сменили, значит вернёмся к дороге, как ты хотела.
Несколько минут шли молча, хватаясь за деревья. “ Господи, ну почему всё так сразу? И контролеры, и страшная Икша, теперь ещё это. Мама, наверное, уже с ума сошла и обзвонилась”, – думала Катя.
– Вот видишь, из ельника вышли. Начался смешанный лес, значит дачи уже рядом. Только, бля, ноги стали промокать.
Отец запыхался, как будто только что поднялся пешком на 17-ый этаж. Оба сели на поваленное дерево и посмотрели вниз. Оказалось, что трава, по которой они шли после ельника, растёт не из земли, а из воды.
– Ааа, это болото, я же говорила! Мы сейчас тут утонем и никто не найдёт. – Катя поджала ноги, как будто вода поднималась, и заорала. – На помощь! Помогите! Ау!
– Нормально, обойдём! – отец, шатаясь, пошёл немного в сторону, но под ногами продолжал раздаваться всё тот же чавкающий звук.
– Пап, давай вернёмся назад, там хоть дорога. Уже совсем стемнело, мы заблудились и зашли в болото. У меня все ноги промокли и становится холодно.
– Ну куда вернёмся-то? Назад тоже заблудиться можно. Ноги высушим дома через пятнадцать минут.
– Ты про пятнадцать минут говоришь уже целый час, а они всё не проходят.
– Чёрт! – Отец скомкал в руке и отбросил в сторону пустую сигаретную пачку. – Растянуть не получилось.
– Пап, надо остановиться и послушать. Населенные пункты всегда слышно. Машины, собаки, музыка.
– Ну ты умка! – отец, покачиваясь, замер.
Сначала было слышно только комаров. Потом где-то далеко за спиной простучала электричка. Впереди залаяла собака, и Катя, обогнав отца, пошагала на звук, вытирая слёзы.
Из леса вышли в полной темноте. Дома сначала показались незнакомыми, но потом путники сориентировались.
Мама стояла у калитки с фонариком. Увидев её, Катя, наконец, зарыдала во весь голос и побежала вперёд.
– Ну что ж вы так долго? Что случилось? Почему ты вся мокрая? – Мама с ужасом оглядела Катю. Потом направила луч фонарика в сторону шаркающих шагов. Отец, спотыкаясь, закрыл лицо ладонью, прошёл мимо неё в калитку, рухнул на диван на террасе, не снимая мокрых кроссовок, и заснул снова с открытым ртом.
Потом было несколько месяцев непонятного ужаса. Отец был странным теперь всегда. После того, как он несколько раз проспал работу, его уволили. Если он был дома, то почти всегда или спал, или искал что-то в маминых шкатулках и сумочках. Катя боялась возвращаться из школы раньше мамы, а мама ничего толком не объясняла, только плакала, худела и ссутуливалась. Катя боялась с кем-то дружить, потому что пришлось бы делиться переживаниями и объяснять, почему нельзя пойти к ней в гости. А она не могла объяснить, что вообще происходит у неё дома. После уроков поднималась на последний этаж своего подъезда и делала домашку, сидя на ступеньках.
В школу пришла инспектор по делам несовершеннолетних. Стандартная лекция о вреде курения, раннего алкоголизма и наркомании. Пацаны-одноклассники переглядывались, хихикали и жестами приглашали друг друга покурить или выпить. Катя знала, что среди всех семиклассников на такое по правде способен только один официальный хулиган, но он-то как раз в перешёптываниях не участвовал. Инспектор перечисляла симптомы, по которым можно определить наркомана: “бледность кожи, расширенные или суженные зрачки, покрасневшие или мутные глаза…” Катя похолодела. “…замедленная речь, плохая координация движений. Если вы знаете, что кто-то из ваших ровесников попал в наркозависимость, не нужно его покрывать перед взрослыми, ему нужно помочь, и чем быстрее, тем лучше. Не бойтесь обратить внимание его близких и педагогов на странное поведение…” Катя почувствовала, что её сейчас стошнит, и выбежала из актового зала.
Вечером Катя поделилась своим открытием с мамой, и та заплакала, облегченно сказав, что даже рада, что Катя наконец знает правду. Это был очень тяжёлый вечер, проведённый в откровенных разговорах и слезах. На следующий день они приперли к стене отца, находившегося в уязвленном состоянии и стали предлагать, просить, требовать, чтобы он сдался врачам. В какой-то момент он даже расплакался, согласился, что-то пообещал, но в конце разговора попросил у матери денег “в последний раз”. Когда она не дала, раскрыл узкую створку окна, лёг животом на подоконник и свесился вниз. Мать и Катя завизжали, схватили отца за ремень, втянули назад. Он сидел на полу и кричал, что хочет умереть, мать считала успокоительные капли, а Катя гладила отца по руке: “А помнишь, как на речку ездили купаться? Ты меня плавать учил, подбрасывал на руках, все смеялись… Хорошо же было… Почему всё изменилось, пап? ” Выпив валокордина, он поднялся и молча ушёл спать.
