Ирина Богатырева
Кадын
Глава 7
ЧОЛ
Дни наши стали странны и туманны. Яркими, живыми были только видения, когда приходили ээ. Мы бывали с ним в разных местах, там могло быть лето, или весна, или осень, или же это были такие дикие высокие горы, где круглый год стоит зима. И я уже не понимала, что творится вокруг, сколько времени мы живем на круче и есть ли что-то, помимо видений.
С девами мы продолжали укреплять наши тела, но все это казалось сном в отличие от встреч с ээ. Мы жили, как в дурмане, но то был странный дурман, он не путал нам мысли, не ослаблял, однако все мои думы, когда я просыпалась, были только о том, чтобы быстрее вернуться к ээ. С другими происходило то же, я видела по глазам. Слабые улыбки, как воспоминания о видениях, блуждали по лицам. Друг с другом мы говорили мало, если одна что-то спрашивала, другая отвечала не сразу, а той уже и не нужен был ответ. В своих грезах жили.
Камка продолжала нас учить танцам, и мы сами не заметили, как они переменились. Она не говорила больше, что мы должны делать, движения сами выходили из нас. Как птицы мы подпрыгивали и летали, как звери крались, как человек в порыве счастья неслись по круче. Но эта перемена, казалось, нас не обрадовала, мы будто и не заметили ее. Мы были слишком заняты нашими духами, все помыслы устремлены были в иные миры.
Я не смогу передать всего, чему меня обучал царь-ээ. Не смогу, да и не стоит. Кто не пережил того, как маску с меня – не перенять. Почти пол-луны продолжались наши с ним встречи, и все, о чем говорил он мне, переполняло меня, как вода переполняет реку весной.
Но вот однажды он мне сказал:
«Я хочу учить тебя бою. Ты воин».
«Хорошо», – ответила я.
«Но ты видишь меня в обличье зверя. Тебе же надо сражаться с человеком. Впусти меня в себя, чтобы я мог сменить облик».
Я хотела было согласиться – но что-то остановило меня. Камка говорила, что алчные духи, бывает, являются в приятном облике и просят, чтобы человек впустил их в себя. Безграничную силу обещают, но пожрут его, никто не может справиться с духом, если он попал внутрь человека.
«Почему я должна тебе верить? Ты сам говорил, чтоб не верила ээ, что они все жадны. Что возьмешь ты, попав в меня?»
«Ничего не возьму. Я принадлежу тебе и должен учить тебя. Потому и зову тебя Кадын, что ты моя госпожа. Я выбрал тебя на посвящении из многих дев. В тебе царская кровь».
«Ты будешь со мной всю мою жизнь? Что ты получишь от меня?»
«Ничего. Я хочу получить от тебя только путь – путь к Бело-Синему».
И он назвал имя Хозяина вышних пастбищ, которое все мы знаем и про себя вспоминаем, но вслух произнести никому из людей нельзя. И не рухнула высь, не унесло его вихрем. Я стояла, оцепенев, будто молния меня поразила. А он сказал – и улыбка звучала в его словах, хотя морда барса не изменилась:
«Не бойся, лишь для тебя, тело имеющей, это имя страшно. Мы же бесплотны. Но я хочу уйти к нему вместе с тобой, когда ты сама будешь к нему уходить. Поэтому я с тобой. Верь мне. Впусти меня».
И я поверила и согласилась. Но в тот же миг решила, что он обманул меня и сейчас сожрет: его глаза сжались в щель, он присел и напрягся, как делают барсы перед прыжком, хоть и был в двух шагах от меня. Потом прыгнул – будто волной ветра обдало меня и развернуло: я сама, как в зеркале, стояла перед собой.
Все было мое: и овчинная шуба, и штаны, и высокие сапоги, кожаные грубые обвязки на ступнях, и пояс воина-девы, и нож, и мешочки на поясе… И лицо свое я узнала, две темных косы на плечах, худая шея. Показалось даже, что вот, шевельнусь я – и мое отражение шевельнется. Разве что глаза смотрели не человечьи.
– Ты еще увидишь, до чего я могу быть похожим, когда станешь бороться со мной, – сказал ээ, и теперь слова его прозвучали вслух, а губы шевелились. – Легкого ветра, – попрощался он и вдруг исчез.
Стали проходить дни – а его не было. Я волновалась. Я боялась, что он меня обманул – обретя новую форму, скрылся. Камке сказать не решалась. Шли дни растущей луны. На утесе, когда девы блуждали со своими ээ, я лежала, как мерзлое бревно. Стояли морозные ночи, потрескивал костер, и Камка сама себе напевала. Глаза ее были закрыты, она сидела и тихо качалась, будто тоже была не здесь. Она вновь походила на старуху. Я смотрела на нее и дивилась, что мерзну, тогда как раньше, с ээ, совсем не чуяла холода. Но подойти к огню не решалась. Только когда не чуяла уже тела, подползала. Но Камка не задавала вопросов и вообще не говорила со мной.
Однажды ночью, измучившись в пустых снах, где не было ээ, я проснулась и не могла больше заснуть. Тогда поднялась, обулась, затянула пояс на шубе, вылезла из пещеры на кручу.
Морозное небо еще не просветлело, но я знала, что ночь на исходе. Небесная колесница, накренившись, лежала у горизонта. Я стояла на краю обрыва и смотрела в долину. Мне было видно, как небольшая группа оленей спускается в нее, растянувшись друг за другом. Они шли к лесу из-за перевала.
Эта долина не была богата дичью. Камка приносила зайцев и птиц. За козами надо было идти далеко, и она не ходила. Эти олени, верно, хотели пройти долину и уйти дальше в свое кочевье. К тому моменту, как Камка спустилась бы на охоту, она нашла бы только следы на снегу.
Смелая мысль упала мне в голову, стало страшно и весело: я подумала, что столько мяса хватило бы нам надолго и я могу его добыть. Строгого запрета спускаться с кручи нам не было. Других хищников, у кого я отняла бы добычу, не было тоже. Проследив все, что могло бы меня остановить, и будет ли злиться Камка, я решилась и поспешила в пещеру.
Надо было взять охотничий лук, который был у Камки. Забрать оружие у нее спящей было почти невозможно, и эта затея даже больше самой охоты меня будоражила.
Я уже спускалась внутрь, но прежде, чем спрыгнуть из хода, при неясном свете тлеющего костра увидела фигуру, склонившуюся над ложем спящей в дальнем углу Камки. Я обмерла. Не успела даже сообразить, как поступить, а человек уже медленно, пятясь, стал отступать к выходу. Я тут же выкарабкалась наружу и встала с той стороны, куда бы он не повернул.
Но стоило ему появиться, я замерла и не двинулась с места: я узнала саму себя со спины. В моих руках был Камкин горит, я вскинула его на плечо, чтоб не мешался при ходьбе и уверенным шагом отправилась вниз с кручи.
Конечно, я помнила, что мой царь-ээ принял мое обличье. Но я так привыкла, что он приходил лишь в видениях, так привыкла думать, что духи бесплотны и не могут поднять никакую вещь, – а тут все было наоборот. Заставляя себя думать, что все еще сплю, я поспешила за ээ.
Дух – или я? – спустился с кручи и отправился в лес. Я спешила, держась поодаль, чтобы не быть замеченной. Но он не оборачивался, даже если догадывался обо мне.
Мы шли к реке. Я знала, что сделала бы так же, потому что олени, спускаясь с горы, шли по руслу, и мы могли опередить их, выйдя к разливу.
Двойник мой двигался быстро, но потом стал замирать и прислушиваться. Я делала то же. Обе мы знали, что олени, спеша прочь, будут выбирать самые обветренные, бесснежные места. И нам, не имевшим ни коня, ни собаки, следовало подстеречь их наверняка и надеяться только на меткость стрелы. Мы обе напряглись, чтобы понять, где идут олени.
Стояло безветрие, которое предшествует рассвету. Чутьем мы знали, что звери поспешат уйти до света, они искали пастбища, которых здесь не было.
И тут мы вышли на обрыв, после которого тропа уходила круто вниз и в сторону. Отсюда меж деревьев был виден кусочек долины с серповидным разливом реки – и олени, быстро уходящие по руслу. Они шли почти под обрывом. Мы обе поняли, что вожак решил поторопиться и провести стадо напрямую по самой опушке, вдоль русла. До них было шагов триста, но простора для выстрела не хватало.
И тут мой двойник сделал то, что мне не пришло в ту минуту на ум, хотя позже я поняла, что тоже, верно, поступила бы так, будь там, где стоял он. Дева бросилась к высокому кедру и принялась забираться наверх. Уже через миг я видела, что она укрепилась там, прислонилась к стволу и натягивает тетиву, целя в оленей.
И тут произошла новая странность. Обе мы понимали, что с такого расстояния, поверх деревьев, послать единственную стрелу в цель сложно, а второй олени уже не позволят. Я только успела вспомнить слова Камки, что ээ-тай могут направить стрелу в цель, как увидала словно бы темный рой, возникший у корней дерева и устремившийся к деве. И в тот миг, как стрела покинула лук, рой окружил ее и понесся вместе с ней вниз.
То, что стрела достигла цели, мы поняли по испуганному топоту. Спины оленей замелькали между деревьев и, точно поток, понеслись к выходу из долины. На снегу осталась туша подстреленной оленухи.
Кубарем покатились мы с пригорка, кувыркаясь в снегу, поднимаясь и снова скатываясь. Радость охоты охватила меня так, словно это мои пальцы натягивали тетиву. Краем глаза я видела, что мой двойник бежит рядом, так же, как я, оступаясь в снегу, поднимаясь, теряя шапку, натягивая ее на бегу и опять падая… Я уже не думала скрываться, но и не могла догнать ее: она бежала так же, как я, и все ее движения были моими. И я вместе с ней чуяла холод снега на лице, жар бега и боль от ударов. Кровь стучала в голове, и радость душила.
Выкатившись к реке, мы пробежали вдоль русла и скоро увидели подстреленного оленя. Еще на бегу обе потянулись к ножу, и когда я увидела, как дева опустилась на колени и наносит удар по шее, чтобы выпустить дух оленя, пока он не пожрал мясо и не сделал добычу падалью, – я поняла, что это я сама стою на коленях и вонзаю в упругую плоть свой нож.
Солнце взошло, лес был рыжим с густыми синими тенями, когда я, изнемогая от усилий, но счастливая, волокла на двух палках тушу через лес. Когда я достигла кручи, от меня шел пар.
– Помнишь ли ты о запрете? – услышала я тут голос Камки и вздрогнула, хотя ожидала, что вот-вот встречу ее и услышу именно эти слова. Я обернулась – она выходила из леса с другой стороны кручи.
– Помню. Но я принесла много мяса. Этих оленей нельзя было упустить.
Она коротко глянула на мою добычу, и мне не понравился ее взгляд: она посмотрела так, словно та была тенью, которая исчезнет с заходом солнца.
– Да, вижу, – сказала она спокойно. – Но как принять нам этот дар, если он получен с нарушением запрета?
– Это моя добыча! Это только моя добыча, я ни у кого не отбирала ее! – вскрикнула я, испугавшись, что Камка опять велит вернуть мясо. Но она улыбнулась, забрала лук и сказала:
– Поднимайся. Девы уже занимаются. Занимайся и ты, о мясе я позабочусь.
Меня удивило, что она так легко меня отпускает, и быстро послушалась.
Девы остановились, увидев меня.
– Где ты была? – спросила Ак-Дирьи. – Тебя Камка пошла искать. Ты украла ее лук.
– Охотилась, – ответила я.
– Ты? – Очи с удивлением вскинула на меня глаза, но тут же отвела, словно ее это не интересовало. Ее угнетало, что она не зверовала уже очень давно. Я это знала и ответила, чтобы ее не обидеть:
– Не сама. Мне мой ээ помогал.
Все девы с удивлением на меня посмотрели.
– И ты добыла мясо? – спросила Очи.
– Да. Дух выстрелил и убил оленя. Он направил ээ-тай к стреле и попал в цель.
Я видела, что сомнение снедает моих дев. Они не верили мне. Наконец Ильдазка нашлась:
– Мой ээ тонок и не может держать лук в руках.
– Мой тоже, – сказал Согдай.
– Наши духи одной природы, – сказала я. – Если мой может, ваши тоже.
– Нет, – упрямо помотала головой Ильдаза. – Мой ээ говорил, что такого никогда не бывает.
– И мне говорил, – кивнула Согдай.
– И мне, – подтвердила Ак-Дирьи. Очи молчала, на меня не глядя.
– Верно, ты знаешь тайное слово, дающее силу духу, чтобы он обрел плотность живого тела, – сказала Ильдаза.
– Или твой ээ иного рода, – сказала Очи, вдруг сверкнув на меня глазами. – Говорят, ээ-борзы могут обретать плотность, когда для убийства их зовут и поят живой кровью.
– Я не общаюсь с ээ-борзы так же, как никто из вас, – отвечала я, вспыхнув. Волнение охватило меня: девы не верили мне, и я не знала, как им доказать. Нехотя, они вернулись к занятиям, но старались не встречаться со мной глазами.
Только когда мы принялись играть, девы забыли о споре. Но когда Очи была волком, она нагнала меня, повалила на снег и, придвинувшись к лицу так, что я ощутила ее тепло, шепнула с яростью:
– А я не боюсь ээ-борзы. Камка всегда про запас держит самое важное. Я сама их ищу!
И вмиг отскочила, указывая на меня: «Волк! Волк!»
Наконец Камка позвала в пещеру. Мы спустились – сладкий дух жаренного на углях мяса стоял там. Девы увидели, что я не обманула, и отошедшее было недоумение вернулось.
– Камка! Камка! – забыв про сдержанность, к которой мы привыкли на посвящении, закричали Ильдаза и Ак-Дирьи. Они сдружились за эти дни и всегда поддерживали друг дружку. – Ал-Аштара говорит, что ээ помог ей убить оленя! Она говорит: это он стрелял! Он, не она, твой горит унес! Зачем она врет?
Но Камка не отвечала, а когда они стали несносны, огрызнулась – те замолчали. Только когда расселись и, утолив первый голод, стали спокойней, она ответила тихо:
– Конечно, это не так. Ээ-тоги не возьмут ни горита, ни лука. Это был чол – отражение.
Мы застыли. Никто не понял ее слов, и меньше других я сама. А Камка велела мне рассказать все, что было со мною.
Я рассказала подробно с того момента, как проснулась и вышла на кручу. Как видела, что двойник мой забрал у Камки горит, как кралась сначала за ним, но он так ни разу и не обернулся. Как он залез на кедр и выстрелил, ээ-тай призвав, а потом мы вместе неслись с обрыва, и он каждым движением меня повторял – или я его повторяла.
– Где же сейчас твой помощник? – спросила Камка, и я растерялась. Я не заметила, как он пропал. Но духи всегда так уходят. Я знала точно, что сама, а не он, резала ветки, чтобы собрать волокуши и принести тушу, и на мне уже был Камкин горит, и даже смола кедра была на одежде, словно это я залезала наверх и стреляла…
Я так и ответила ей: не знаю.
– Он в тебе, – сказала Камка. – Он вышел из тебя и в тебя же вернулся. Это чол – двойник, отражение. Они осязаемы и плотны, они могут действовать, как велит хозяин, но другие не могут их видеть: нет ни тепла, ни следов, ни запаха, ни тени. Потому я не проснулась, когда ты взяла горит. Чолы не думают, не рассуждают. Они способны только действовать. Это само ваше действие, происходящее без вас. Помните, девы, что моих образов было пять, когда пришли вы на кручу? То были мои чолы. Их можно создать столько, на сколько вам хватит сил. Я вижу, – сказала она, посмотрев на меня ласково, – твое ученье с ээ успешно.
Мысли мои смешались. Если бы Камка велела мне сей же миг создать чола, я бы не смогла. Признаться ей, что ээ не является несколько дней, я тоже не могла. От всего этого было чувство, словно меня обманули. Разочарование и досада поразили меня, хотя девы смотрели с завистью. Мне хотелось крикнуть Камке: «Скажи, как у меня получилось это? Как это сделать? Я не знаю!» – но я боялась опозориться перед девами.
За меня этот вопрос задала Ак-Дирьи:
– Камка, научи всех. Мы тоже так хотим, чтобы делать, но не делать самим.
– Нет, – засмеялась она. – Ваши ээ вас научат.
– А все Луноликой матери девы умеют так? – спросила Ильдаза.
– Всем приходит в свое время. Кому-то рано. Кто-то добивается после. Кто-то не умеет вовсе. В том нет гордости, девы, нет и особой искусности. Это дар.
Такие слова успокоили дев, хотя, я видела, зависть не покинула их. Мы доели и вновь пошли на кручу. Я решила тоже не мучить себя вопросами и задать их ээ, когда бы ни появился он снова.
Глава 8
Мост через желтое море
История с чолом была для меня больше болью, чем гордостью: уже через день мне казалось, что или не я совершила то, или этого просто не было. Хотя мясо мы ели еще несколько дней, а Камка разрешила мне покидать кручу, что для других дев оставалось запретом.
Теперь мы ходили вместе с моим ээ по долине, следили за духами и зверьми, он учил меня призывать ээ-тай, стрелять с их помощью и перемещаться. Но главное, что он учил меня делать, это бороться с ним – с самою собой бороться. Это было непросто, и ни разу победить мне не удавалось. Все движения у него были мои. Все приемы, любимые мною, были просты для него, а поймать его на слабости, которую за собой знала, было сложно: для этого надо было стать сильнее и ловчее, чем я была.
Он говорил мне: «Смотри не на то, что я делаю, а на то, что сделаю в следующий миг». Я пыталась так делать, но только скованнее становились движения: я чего-то ждала и всегда пропускала. Тогда двойник говорил: «Не думай» или «Забудь о себе», – но это не получалось совсем.
Многое случилось в те дни на круче, но я не стану тем полнить рассказ. Лишь еще об одном случае не могу умолчать. Вся Очи моя в нем, та страсть, которая всю жизнь не отпускала ее. Через много лет развела нас с сестрой эта страсть, но тогда показаться могла детской ошибкой.
Это случилось на убывающей луне. Воздух, так долго бывший спокойным и чистым, начал мутиться, снег посыпал колючий и резкий, ветер крепчал. Еще утром мы занимались на круче, но ветер стал нестерпимым, и Камка велела укрыться в пещере. Самой же ей надо было спуститься в лес, снять силки и перегнать табун в закрытое место.
В пещере было тихо, но мы понимали, что буря может продлиться несколько дней. Это нас удручало, слабый праздный разговор то возникал, то затихал меж нас.
Вдруг заговорили о наших занятиях с духами. Мы почти не рассказывали друг другу о том, но вдруг принялись вспоминать о мирах, где бывали. Начала Ильдаза. В ее мирах были горы с пещерами, глубокими и разветвленными, по которым она ходила и искала сокровища: руды, камни для красок, драгоценные светящиеся камни и, конечно, красный цветок – камешки темно-красного цвета, вечные спутники и предвестники золота, которые кузнецам помогают очищать его и делать тонким листом[2]. Дух учил ее, чтобы потом и в настоящих пещерах эти сокровища ей открывались.
– В кузнецких станах красный цветок зовут еще кровью грифона, – сказала я. – Моя мать оттуда, я знаю.
– Так и есть: ээ-торзы грифон охраняет золото, – согласилась Ильдаза. – Пока что я не умею обойти его, но мой ээ научит меня этому.
Потом Ак-Дирьи принялась рассказывать о своих путешествиях. Ее дух учил знанию трав и их свойствам. Потому все ее впечатления обладали запахом и вкусом: она не столько видела образы своих миров, сколько воспринимала их вкус.
Очи рассмеялась:
– Готова поспорить, там все реки полны молоком и медом, как на вышнем пастбище, и ты уже не одну из них выпила!
Девы рассмеялись, но Ак-Дирьи надулась. С обидой она спросила у Очи, что та сама видела и делала в мирах у ээ. Та отвечала:
– Мне неинтересно лазать, как неразумному дитяти, когда люлька кажется пещерой, а котел – кипящим озером. Я занимаюсь только одним, но не отступаю в этом: я ищу мост, чтобы перебраться на другую сторону Желтого моря, в мир ээ-борзы.
Девы ахнули – оказалось, все встречали это мерзкое море, границу с мирами алчных ээ. Но никто не знал, как перейти его.
– Шеш, Очи! Это опасно, да и Камка запретила, – говорили девы. Но Очи только усмешку скривила.
– То, что требует много сил, даст несравненно больше. А кто боится выйти в тайгу, не будет иметь обед.
– Мне говорили, что ээ-борзы требуют заложника от того, кто решится ступить в их мир, – сказала вдруг молчавшая до того Согдай. Она сидела, потупившись, и лицо ее было болезненным, словно она сама не хотела говорить того, что сказала.
Ильдаза спросила:
– Откуда ты знаешь? Или тоже ищешь пути к вечно голодным духам?
Но та не ответила, и тогда Ак-Дирьи начала насмехаться над ней:
– Нет, то ей открыли духи из стана ее матери. Что, Согдайка, отличаются духи у разного люда? Ты с материнскими на каком языке говоришь? Или по песьи лаешь?
Согдай промолчала. Она была дочерью пленницы, из дальних походов привезенной ее отцом, и красива не по-нашему: глаза чуть раскосые и черные, как у оленухи, черные волосы в нескольких косах, а кожа – нежная, смуглая и с румянцем, как самая ранняя заря. Я любила ее за эту странную, чуждую, но яркую красоту, а еще больше – за твердый дух и кроткий нрав. Однако Ильдаза и Ак-Дирьи не могли простить ей чужеродности, бывало, травили и насмехались над ней. Согдай всегда сносила нападки терпеливо, и я не понимала ее. Она же говорила, что с детства привыкла и научилась не замечать. «Раньше ты терпела. Теперь можешь дать отпор!» – говорила я. «Мать учила меня, что силой добиваются страха, но не любви», – отвечала кротко Согдай.
И хотя я ее жалела, а Ак-Дирьи за злой язык часто ругала, никогда бы не сделала того, что Очи: она кинулась коршуном на Ак-Дирьи, повалила на спину и так ударила в грудь, что дыхание выбила. Потом отошла как ни в чем не бывало и спокойно сказала:
– Ты больше не смеешь оскорблять Согдай. За нее теперь я отвечать буду.
Ак-Дирьи сидела, выпучив глаза, хватала ртом воздух. Но когда прошло это, произнесла вдруг зло, ни к кому не обращаясь:
– Сейчас буря начнется, алчные духи будут метаться по лесу, падших, слабых, заблудших забирать. Самое время жертву им дать. Уж не для того ли Очи бережет Согдайку?
И все мы обернулись к Очи. Она же, казалось, не слышала этих слов, но что-то странное происходило с ней: лицо потемнело, будто тень легла, и жестокая маска отразилась в чертах.
– Помолчи, Дирьи! – сказала я гневно. – Или горячие угли заставлю тебя есть!
Я думала, и других возмутят эти глупые слова, но смотрю: Очи и Согдай глаза прячут. Что-то злое вокруг собиралось. Гнев меня взял.
– Что же вы молчите, как рты зашили? Или вам не дики эти слова? Очи! Согдай! В глаза посмотрите и отвечайте: задумано ли что между вами?
Словно бы в толстый войлок кричала я – не касались слова дев. Медленно, как опоенная дурманом, Согдай на меня посмотрела.
– Не задумано ничего, царевна, – сказала тихо и снова отворотилась.
– А ты что скажешь, Очи?
– В станах детей пугают, чтоб не ходили в тайгу: унесут алчные духи. Мы не дети. Я не понимаю слов Ак-Дирьи, – сказала Очи, но я слышала, что голос ее лжет, и снова гневно воскликнула:
– Забудь, Очи, о том, чтобы в мир ээ-борзы попасть! Нет у тебя сил на то, знаешь сама!
Но тут вспыхнуло у нее лицо.
– Те! Вы трусливые куропатки! Делаете все, что Камка велит, и не думаете! Только многого ли вы этим добьетесь? А я сама камка! И в советчиках не нуждаюсь!
И, так сказав, выбежала вон из пещеры, не успела я крикнуть ей вслед: «Очи!»
Тяжело стало. Меня обуяла тревога. Хоть и знала, что Очишка непременно вернется, а все не могла унять ее. Девы на меня смотреть избегали.
Прошло время, и Согдай вдруг сказала:
– Я волнуюсь за Очи. Пойду поищу ее.
– Очишка не дура, сидит где-нибудь рядом, нас слушает и смеется, – сказала Ильдаза. – Сама вернется.
– Нет, я волнуюсь. Там буря, – упрямо ответила Согдай и поднялась, чтобы идти.
– Не ходи одна, – сказала я. – Пойдите с Ильдазой вдвоем.
И, как ни упрямилась Ильдаза, ослушаться побоялась: ушли вместе. Совсем тяжело в пещере стало. Я к огню ближе села и стала резать по кости, чтобы хоть как-то от тревоги отвлечься.
Прошло немного времени, раздался шорох из лаза, обернулись мы с Ак-Дирьи – это вернулась Ильдаза.
– Те, какая буря! – сказала она и села к огню, стряхивая с себя снег. – За пять шагов ничего не видать.
– А где Очи? – спросила я. – Где Согдай?
– Разве не приходили? – Она только тут подняла глаза. – Я видела, как вместе пошли по круче, думала, в пещеру.
– Не было их.
– Придут, некуда деться.
Мне не понравилось это. Очень хотела я, чтобы девы вернулись прежде Камки. Но тут снова послышался шорох в лазе, и не успела Ильдаза сказать: «Вот и они», – как в пещеру спустилась сама Камка. Скинула силки у входа, снег с плеч сбила – и одного взгляда на наши лица хватило ей, чтоб догадаться, что у нас что-то стряслось.
– Где они? – спросила, и девы тут же наперебой ей все рассказали: и весь разговор, и про ссору Ак-Дирьи и Очи, и о том, что видела их Ильдаза на круче. «Вернутся сейчас, сейчас вернутся», – беспрестанно причитала она плаксивым голосом, будто ее собирались ругать. Камка не выдержала и огрызнулась:
– Если так боишься, сейчас снова пойдешь их искать, пока за руку не приведешь обеих!
Ильдазка заныла пуще, но тут из лаза посыпался снег, и упала замерзшая Очи.
– Одна? – Камка взглянула на нее грозно. Но та словно не слыхала. Ни на кого не глядя, насупившись, подошла к огню, протянула руки.
– Одна? – повторила Камка громче.
– С кем мне быть? – буркнула Очи. Держалась она так, словно не забыла еще обиды, и только пурга заставила ее вернуться.
– Где Согдай? – спросила Камка.
Но Очи только плечом повела, мол, мне-то откуда знать?
Грозным, тяжелым взглядом взглянула Камка на Ильдазку. Та даже взвыла от страха.
– Видела, видела! Своими глазами их вместе видела! От сдвоенной лиственницы уходили. Потому и звать их не стала, в пещеру пошли, думала. С нее спрашивай, не с меня!
– Не видела я Согдай, – хмуро отвечала Очи, и мы все поняли, что она не врет. – Я на утесе под склоном сидела, – добавила, хлюпая носом и потирая слезящиеся от ветра глаза.
– Но ведь я видела! Видела! – закричала пуще Ильдаза, но Камка перебила ее:
– Замолчи, курица! Верим тебе, только не Очи ты видела.
– Очи, Очи! Кто ж еще такой, как она? Ее не спутать!
– Лишь ее чол будет такой же, – ответила Камка.
Но Очи спокойно сказала:
– Не умею я их создавать. Как Аштара рассказала, пробовала, но не вышло. Только ей это, видно, дано.
– Недостаточно сильным желание было. Сейчас же ты очень хотела. Или скажешь нет?
Темным опять стало лицо у Очи. Будто за узду, поневоле ее тянули. Нехотя отвечала:
– Да, думала.
– А про Согдай? Чтобы ее ээ-борзы отдать?
– Н… нет… не помню такого… Нет, не могла я… – Как баран, тяжелой головой Очи мотнула, но в глазах ее появился страх.
– Это глубокие были мысли. Но я вижу их у тебя, – сказала Камка.
Повисла тишина. Мне стало холодно, будто надуло в пещеру ветра. И тут словно до всех одна мысль дошла, и Ак-Дирьи истошно завопила:
– А-а, что же делать! Ээ-борзы Согдайку взяли! Живьем! Очи к ним Согдайку отправила!
– Молчи! – огрызнулась Камка. – Чолам нет хода в миры ээ!
Тут Очи вскочила и дернулась к выходу. Но Камка перехватила ее за руку.
– Раз по моей вине это случилось, мне ее и искать! – крикнула Очи, выкручивая руку и пытаясь освободиться.
– Сейчас ее не глазами искать надо. Убирайтесь подальше, буду сама ее звать, – сказала Камка, быстро стала снимать котел с огня, а мы на нее, оцепенев, глядели. – Рты зашейте и тихо сидите. Куда я пойду, не следите, кого звать буду, не слушайте. Рано вам, и так слишком смелые стали.
Мы разошлись к стенам, а Камка села у огня и принялась сзывать духов. Скоро своды наполнились ими. Медленно они кружили над ней, но не приближались. Ильдаза и Ак-Дирьи друг к дружке прижались, вокруг не смотрели, но я не могла оторвать глаз от мрачного кружения духов под сводом пещеры.
Только стала я замечать, что есть другие ээ, которые не к Камке, а к Очишке слетаются. Я тихонько подсела к ней:
– Зачем это делаешь? Думаешь, не заметит Камка?
– Не мешай, царевна, – отмахнулась Очи. – Мой чол Согдайку увел, мне ее и находить. Камка меня долго еще в скорлупе держать будет, ей не нужен второй кам рядом! Отойди, Ал-Аштара.
Сказав так, она меня оттолкнула. Мне не понравились ее слова. Тут я заметила рядом моего ээ.
– Очи власти хочет, силы хочет, – сказал он.
– Я боюсь за нее. Камка Согдай по имени искать будет, а Очи как?
– Она хочет от чола узнать, куда отвел деву. Смотри, Аштара: Очи давно с алчными духами общения ищет, если согласятся сейчас взять жертву, которая сама к ним попала, что она ответит?
– Не посмеет отдать Согдай!
– Очи не жалеет людей. Пока мала ее сила, сама, как алчущий дух, ее кругом собирает.
– Но живого человека отдать духам! Не верю, чтобы Очи на такое пошла!
В это время ээ с шумом наполняли пещеру: одних Камка посылала искать Согдай, других – Очи. Обе закатили глаза и сидели как в обмороке.
– Я хочу следовать за Очи, – сказала я твердо. – Я не допущу ее к ээ-борзы.
– Будь по-твоему, – только и ответил мой ээ, и все потемнело передо мной.
Я тут же увидела, где блуждает Очи. Без верха и низа, без четырех направлений – голубоватое пространство, как бы теплым густым костным клеем полное. В нем проплывали шары, точно пузыри в кипящей воде. И Очи была в одном из них, и ее ээ – крылатая рысь – рядом. Я поплыла за ними.
Тут открылся берег Желтого моря, над которым смрадные испарения не проходят. И прямо перед Очи вдруг упал на другую сторону мост. Тонкий, тоньше человеческого волоса. А на середине его, в таком же шаре-пузыре, – Согдай, бледная, как будто бы неживая. И я поняла, как и Очи в тот момент понимала: если отдаст она им Согдай сейчас, не рухнет мост, перейдет она в мир ээ-борзы духов и получит над ними власть.
Хотела я броситься к Очи и остановить ее, но все во мне слово оцепенело. И царь мой твердил: «Действуй, действуй, Ал-Аштара», – но я не могла сделать ни шага, поверить не могла, что отдаст живого человека алчным духам моя Очи.
А она колебалась. На берегу Желтого моря стояла и не делала шаг. Я у царя спросила:
– В их ли власти уже Согдай?
– Нет. Жива пока. Но кружат вокруг алчные и не пустят других духов, чтобы имя прочесть и ее найти. А когда замерзнет, достанется им уже без воли Очи.
– Что может отвлечь от нее алчных?
– Только живая кровь.
– Хорошо, – я сказала и, сжавшись, вернулась в пещеру. Потом быстро, пока не заметил никто, выскочила вон, в бурю и ветер, поднялась на кручу, сжала в левой руке лезвие кинжала – и дернула из кулака, разрезав кожу. Пусть идут, думала, малое пусть возьмут, но большого не получат.
Страха не было во мне. Сомнений не было. Лишь о том, что я вождь и жизнью своей, как учил отец, за людей отвечаю, – лишь об этом я помнила в тот момент.
В кругу алчных духов я стояла, как камень в водовороте, стояла и не подпускала их близко. Видела, как выскочили Камка и девы вон из пещеры и стали спускаться с кручи – значит, открылось им, где Согдай. И только когда царь мой сказал, что нашли ее и несут обратно, я стала медленно отступать, – но как вернулась в пещеру, не помню.
Согдай живую нашли, только померзшую. Под кручей она была, с тропы упала. Как с кручи ушла, не помнила. Что за Очи ушла, не помнила тоже. Несколько дней она пролежала в пещере, не вставала. Камка ушибы, раны да померзшие места мазала мазями и жировыми притирками. Нас наказала: ээ запретила к нам подходить и много работы нашла. Не разгибая спины, с утра мы трудились: дрова рубили, на кручу таскали, за Согдайкой ходили, пещеру убирали, из шкур, что скопились у нас, одежду шили… И только когда поправилась Согдай, услыхали мы утром знакомое «дон-дон-донн», призывающее к учению.
