Ирада Нури
Золото в её крови
Пролог
Куско, империя Инков – Тауантинсуйу, 1532 год
Яркие звезды, подобно сверкающим драгоценностям усыпавшие темно-синий ковер ночного неба, постепенно начали бледнеть, и на востоке оно порозовело. Следом за этим, первые лучи солнца сначала нерешительно, а затем всё более уверенно выглянули из-за горизонта, словно проверяя всё ли на земле готово к тому, что вот-вот должно было произойти. И стоило только первому лучику коснуться земли, как до этого казавшуюся мертвой тишину, разорвал оглушительный бой барабанов.
Потревоженные шумом стаи птиц с недовольным щебетом взметнулись ввысь, торопясь покинуть место, где должно было развернуться самое кровавое зрелище за всю историю существования народа кечуа. Массовое жертвоприношение было вызвано острой необходимостью: таким образом правитель этих территорий Уаскар пытался заручиться поддержкой богов в борьбе восставшего против него родного брата Атауальпы.
Претензии бунтовщиков были незаконны. После безвременной кончины их отца, одиннадцатого правителя инкской империи Уайна Капака от неизвестной болезни, завезенной в их края белолицыми чужеземцами, утверждающими, что являются прямыми потомками верховного божества – Кон-Тикси-Виракочи, титул Сапа Инки – императора, принадлежал Уаскару по праву. Но Атауальпа считал иначе. Именно он, с помощью влиятельных жрецов-паба распространил слух о том, что якобы перед смертью их отец собирался разделить государство поровну между обоими сыновьями: старшим и любимым младшим.
Подобный раскол власти был недопустим. Сапа Инка мог быть только один. Уаскару не оставалось ничего другого, как предпринять решительные шаги и взять брата под стражу, заперев в Куско. Но предатели встречались во все времена, и двор и окружение императора не были исключением. Атауальпе удалось сбежать. И теперь, он собирал собственную армию для захвата столицы и свержения власти законного правителя.
Еще несколько солнц назад император получил тревожные новости о грозящем восстании, и тотчас же принял решение расправиться с бросившими ему вызов бунтовщиками. Но для этого следовало заручиться поддержкой богов. А что они любили больше всего? Верно, жертвы. И чем больше, тем лучше.
В ту же минуту два десятка гонцов отправились в провинции с одинаковым поручением: в назначенное время, во всех храмах государства одновременно должны были совершиться многочисленные жертвоприношения Создателю всего живого – Виракоче, его сыну – солнцу – Инти, и дочери – луне – Мама Килья.
Инки, в отличие от соседствующих народов, были не столь кровожадными, и по незначительным поводам предпочитали задабривать духов пищей, золотом и серебром. По чуть более важным случаям, когда подобных подарков было недостаточно, в качестве подношений использовалась кровь лам и куй. Раз в четыре года, а иногда, по особым обстоятельствам и чаще, проводился ритуал Великого жертвоприношения – Капак Хуча, для участия в котором по всей империи отыскивали самых красивых детей от четырёх до десяти лет без физических недостатков, в числе которых считались шрамы, родинки и веснушки. Способов их умерщвления было множество. И, хотя чаще всего практиковались погребения заживо, были и отступления в виде удушения, перерезывания глоток, утопления.
Подобные дары имели цель умиротворить богов и защитить благословенный народ от неудач и катастроф.
Но были и исключительные прецеденты, когда даже таких подношений не хватало в полной мере. И тогда, по приказу Верховного Инки проводились чрезвычайные ритуалы, как например тот, к проведению которого, в данный момент уже всё было готово.
Урочный час настал. Этим утром высшие силы вдоволь напитаются человеческой кровью и даруют императору неограниченную силу для борьбы с врагом.
Бой барабанов усилился. Сегодня к обычным ритуальным ударным инструментам – уанкарам, из высушенной кожи ламы добавились царственные пуматилья, мембранами для которых служили шкуры пум, а также – рунатинья – внушающие ужас люди-барабаны. Изготавливали их, как правило, из тел вражеских вождей: целиком снятую кожу надували и надевали на специально подготовленный каркас. Выглядело это потом так, будто человек сам бил себя по животу. Жуткое зрелище, призванное внушать ужас и благоговение перед абсолютной властью императора.
По мере звучания, к барабанам прибавились звуки бубнов и погремушек, разбавленные заунывным многоголосым завыванием.
Центральная площадь оживилась: тысячи горожан покинули свои дома и спешили к главному месту в городе – центральной площади, располагающейся прямо перед гигантским храмом-пирамидой, где должно было разыграться кровавое действо. Мужчины, женщины, дети… Каждый старался подобраться ближе, чтобы не пропустить ни единой подробности, о которой затем сможет поведать менее наблюдательным товарищам, или тем, кто, находясь в задних рядах, не смог ничего хорошенько разглядеть.
Неожиданно послышались предупреждающие крики, и толпа начала неуклюже расступаться, пропуская вперед процессию, состоящую из жрецов, ведущих перед собой два десятка пленников, с крепко связанными за спиной руками.
Кто-то затянул песнопение, сильно напоминающее гимн, и остальные тотчас же присоединились к нему. Миг, и вот уже вся площадь пела в унисон с ними, подбадривающими криками и хлопками в ладоши провожая будущих жертв до места, где начиналось восхождение на пирамиду, на вершине которой уже вовсю пылал священный огонь.
Как только пленники приблизились к подножию гигантского сооружения, распахнулась потайная дверь и их провели в небольшую комнату, где с них сняли всю одежду за исключением набедренных повязок. Утро было довольно свежим, отчего обнаженная кожа несчастных тотчас же покрылась мурашками, на которые, впрочем, никто не обратил внимания.
По приказу одного из старших жрецов, головы будущих жертв украсили возложенными на них венками из цветов. Один из пленников попытался было сорвать свой с головы, за что тут же получил звонкую оплеуху. Венок вернулся на место.
Бормоча что-то нечленораздельное, в помещение вошли младшие жрецы. В руках у них были листья коки и кубки, до краёв наполненные опьяняющим напитком, чья задача заключалась в ведении пленников в состояние, при котором они, находясь в сознании, могли видеть все происходящее, но при этом не испытывая никакого страха перед грядущим. Положа ладони на грудь пленников, жрецы принялись вслух отсчитывать удары постепенно замедляющего свой темп сердца, удовлетворенно кивая и переговариваясь друг с другом с помощью мимики и специальных жестов.
Где-то наверху громко забил барабан. Это послужило сигналом для служителей культа. Обступив с обоих сторон будущих жертв, тем самым поместив их в самый центр внушительной процессии, они принялись выводить их по одному через другой проход ведущий куда-то вглубь пирамиды. Под звуки гимна, посвященного Виракоче, в котором жрецы умоляли его принять их щедрые дары в виде жизней его рабов, и омыть стопы их кровью, приговоренных, подгоняя пиками, погнали по крутым, сложенным из камня уступам вверх, мимо стен, покрытых устрашающими, сводящими внутренности изображениями того, что в ближайшие часы произойдет наяву. Выше и выше. Они поднимались до тех пор, пока не достигли квадратной площадки, венчающей пирамиду, в середине которой горел неугасимый огонь.
Словно в насмешку над несчастными, которым в скором времени предстояло распрощаться с жизнью, отсюда открывался великолепный вид на живописные окрестности, окружающие раскинувшийся внизу город, чьи жители сейчас в предвкушении взирали на них снизу-вверх, в ожидании того, когда ненасытное божество, которому они поклонялись, получит их подношения.
Уака – священное место, представляло собой целый комплекс, состоящий из трех больших пирамид, установленных в строго определенном порядке. Помимо храма Виракочи, здесь были храм Солнца – интиќанча, построенный в честь его сына Инти, а также храм Луны, возведённый в честь его дочери Мама-Килья, приходящейся Инти не только единокровной сестрой, но и супругой. Двери храмов были распахнуты так, что можно было увидеть установленные внутри фигуры идолов, отлитых из золота высотой в два человеческих роста, а перед ними, на невысоких алтарях, в выполненных из золота и серебра блюдах, испуская гнилостный смрад лежали сердца лам, преподнесенных им днём раньше.
Обычного человека подобное зрелище ввергло бы в шок и ужас, но только не пленников. Опоенные и доведенные до такого состояния, когда не осознаешь происходящего и практически ничего не ощущаешь, они лишь покорно стояли и ждали своей участи, поддерживаемые с обеих сторон конвоирами.
Из-за большого алтаря, навстречу им выступил человек, облаченный в черные одежды с вышитыми на них таинственными символами и знаками ярко –алого цвета. Это был сам верховный жрец. Его и без того некрасивое от природы лицо, в эту минуту выражало просто устрашающую жестокость. Длинные черные волосы были смазаны источающим отвратительный запах составом и разделены на две части, одна из которых на макушке была собрана в колтун, в то время как вторая, неопрятными космами спускалась до лопаток.
Удовлетворенно кивнув, он подал знак служителям и те, подхватив первого пленника, подвели его к большому прямоугольному алтарю, высеченному из цельного куска мрамора.
Под громкое пение и бой барабанов несопротивляющегося бедолагу, тупо уставившегося невидящим взором перед собой, уложили на спину на гладком камне. К нему, сжимая обеими руками жертвенный нож – туми, приблизился жрец. Взметнув его над головой, под непрекращающееся песнопение, он громко воскликнул: «Получи это подношение, где бы ты ни был, мой Повелитель. Мой Виракоча!» – после чего одним точным ударом вспорол грудь пленнику, и, вынув из нее горячее пульсирующее сердце, совершил обряд жертвоприношения.
Столпившийся внизу народ, как завороженный наблюдающий разыгрывающееся перед его глазами действие, разразился громкими криками при виде жреца, всё еще сжимающего в руке кровавый трофей, по очереди повернувшегося лицом ко всем трём храмам и лишь после этого положивший сердце первой жертвы на поднесенное ему золотое блюдо. Получив сигнал, несколько служителей грубо стянули мертвое тело с алтаря и потащили его к краю площадки, откуда под дикие вопли впавшей в экстаз толпы, скатили вниз, где его тут же подхватили и унесли специально поджидавшие люди.
Алтарь недолго оставался пустым. Не прошло и нескольких мгновений, как на него уложили следующую жертву. А затем ещё…
Раз за разом верховный жрец повторял обряд, пока большое блюдо не наполнилось доверху, а кровь, переливаясь, не окропила камень, на котором оно стояло.
А в это время сам Сапа Инка Уаскар, удовлетворенно улыбнувшись реакции своего народа на разыгрывающийся перед его глазами спектакль, незамеченным покинул пределы столицы. Его путь по секретным тропам вёл круто вверх, в гору, поэтому где-то на середине пути ему пришлось остановить сопровождающую его процессию и покинуть паланкин. Дальнейший путь до вершины, густо поросшей травой и почти непроходимым кустарником он, в сопровождении лишь двух слуг, проделал пешком, что оказалось не так-то просто для человека, не привыкшего к физическим нагрузкам, предпочитающего передвижение на спинах рабов. Но в этот раз, иначе было нельзя. Местоположение уаки, в которую он направлялся, держалось в строгом секрете. О нем знали лишь избранные.
Чем выше он поднимался, тем сложнее становилось дышать, так как воздух в этом скрытом от посторонних глаз месте казался непривычно густым, тяжелым для обычных человеческих легких. Легкие искры, витающие в нём, пугали суеверных спутников инки, которые, не переставая оглядываться, бормотали про себя молитвы богам. Уаскар не оборачиваясь, улыбнулся. Если бы они только знали, на встречу с кем он так спешит, они бы не боялись, а подобно своему государю, радовались.
Когда же было преодолено больше половины пути, маленький отряд остановился. Знаком велев слугам ждать его возвращения, не сходя с этого места, дальнейшее восхождение он продолжил в одиночестве, вплоть до того момента, когда, забравшись на вершину и раздвинув густые заросли, не вышел на небольшую площадку перед еще одной пирамидой.
Меньшего размера по сравнению с теми, что остались внизу, по значению, она была не менее важна. Если не сказать больше.
Закашлявшись, с трудом переводя дыхание, и, лишь на мгновение замешкавшись, приводя в порядок одежду и головной убор из перьев, инка Уаскар приблизился к уаке и принялся подниматься по высеченным ступеням на верх пирамиды, вершину которой, как венец, венчал еще один храм, чьи двери как по волшебству растворились сразу же, как только его царственная нога ступила на верхнюю ступеньку, как раз напротив очага с горевшим в нем неугасимым огнем.
Трижды склонившись в глубоком поклоне, мужчина скинул с себя прямоугольный плащ и тунику без рукавов. Оставшись в одной набедренной повязке, он, чуть поёживаясь от прохлады, вошел внутрь.
Глаза не сразу привыкли к полумраку, царящему здесь. В отличие от других священных мест, высокие стены святилища не были украшены фресками, изображающими жертвоприношения. Не было в нём и привычных статуй. Только вытесанное из гигантского куска мрамора основание, со всех сторон окруженное горящими светильниками, на котором был установлен трон, очень похожий на один из тех, на которых восседал сам Сапа Инка и его пращуры.
В воздухе царили ароматы курений и свежих цветов, в виде букетиков и гирлянд развешанных по всему помещению.
В изножье трона, полукругом, спиной к посетителю, на расстеленных на земле циновках сидели девять обнаженных девушек с распущенными длинными волосами, как накидки скрывающими от посторонних глаз их наготу. Это были мамаконы – жрицы, смысл существования которых заключался в служении богине, чьими дочерями они считались. Верные наперсницы и компаньонки, они принимали непосредственное участие в совершение Акта Сотворения, и, судя по всему, сейчас как раз совершался один из таких обрядов: раскачиваясь из стороны в сторону, мамаконы в полголоса исполняли что-то очень похожее на песнопение, вот только слов Сапа Инка, как ни старался, разобрать не смог. Язык, на котором говорили эти девы, был языком Высшего Разума.
Уаскар зажмурился. Благословенные богиней Луны, эти девы были чисты и непорочны и оставались такими до конца своей земной жизни чтобы потом, получить возможность служить своей госпоже и в загробном мире.
Их чистота была столь священна, что ни одному простому смертному, будь то мужчина или женщина, не позволялось на них смотреть из риска осквернить свет, что ореолом их окружал.
Глубоко вдохнув и почтительно сложив руки на груди, Уаскар по-прежнему не разжимая глаз, сделал шаг вперед.
Пение прекратилось. Шелест ног долетевший до ушей императора позволил понять, что жрицы разбежались при его появлении. Император слегка приоткрыл глаза. Продолжая держать их опущенными, он приблизился к изножью каменного трона, на котором восседала юная девушка лет десяти – двенадцати. Совсем ещё дитя.
Её глаза были прикрыты длинными ресницами, отбрасывающими тени на более светлую, по сравнению с остальными представителями ее народа, в том числе и мамаконами, кожу. На щеках с высокими скулами играл легкий румянец. Всё, начиная от длинных черных волос свободно струящихся по ее спине и достающих до камня, на котором она сидела, царственной осанке и великолепных одеждах, богато украшенных вышивкой и перьями, говорило о ее высоком статусе. Пожалуй, даже слишком высоком.
При звуке шагов она распахнула глаза и бесстрастно посмотрела на гостя:
– Что ты здесь делаешь? Разве не должен государь быть там, где и его народ? Неужели одумался и понял, что был не прав?
– Не прав? В чём, о великая Мама Раййагуари? Неужели я сделал что-то, что может вызвать недовольство Высшего Духа? – Лицо императора выразило недоумение.
– Вспомни, о чём я говорила тебе не далее, как три луны назад. Если Он сытый и довольный спит, то не стоит настойчиво тревожить Его сон и предлагать угощения. Сначала Он может отказаться, но потом… Потом Он войдет во вкус и захочет больше. И больше. Намного большего. Он будет требовать новых и новых жертв, пока не останется никого. А потом… Знаешь, что будет потом? Потом Он потребует тебя! – Последнее выражение она буквально выплюнула в его ошарашенное от ее слов лицо.
– Меня пугают твои слова, повелительница. Неужели такое может произойти? Великий Господин отвернется от меня?
Ответить та, к кому он так почтительно обращался, не успела. Воинственный клич множества голосов разорвал тишину. Он был так силен, что издалека долетел даже сюда, в этот крошечный островок тишины и умиротворения. А затем послышался грохот сыплющихся камней, крики агонизирующих людей, тысячекратно подхваченные эхом и разнёсшиеся по окрестностям …
Инка Уаскар вскинул голову. Грубо нарушив традицию, он с ужасом уставился в тёмные глаза говорившей. Но она не разозлилась. Вместо этого, прочитав немой вопрос в устремленном на неё взоре, выражающем одновременно ужас и восхищение при виде необыкновенной красоты, она утвердительно кивнула в ответ. Да, Великий Дух разозлился и теперь можно было ожидать чего угодно.
– Твой брат собрал собственную армию, которая сейчас штурмует столицу. Он ищет тебя, и уже совсем скоро будет здесь.
– Что мне делать, Мама Раййа?
– Что делать? – Девочка раздраженно передернула плечами. – И это ты спрашиваешь у меня? Разве не должен император быть всегда со своим народом?
– Но что если в этот раз мой брат сможет одержать верх? Ты слышишь эти крики? Так кричат только те, чьи жизни вот-вот оборвутся.
– И что же? Твой брат беспокоит меня не так сильно, как те, кто придут следом за ним. Иноземцы, ценящие дары природы больше, чем жизни людей, они представляют большую угрозу всему Тауантисуйу. Как темная грозовая туча надвигаются они сюда, круша и уничтожая все живое на своем пути. Сейчас, нужно думать не о спасении души одного человека пусть даже и государя, а целом народе, которому грозит тотальное уничтожение.
Мамаконы напоминающие стаю встревоженных птичек вбежали в зал, беспокойно глядя на свою покровительницу. Ничуть не стыдясь присутствия Инки, они обступили свою госпожу, наперебой передавая сведения, которые и без того уже были ей известны.
Повелительным взмахом руки остановив рой голосов, та, к которой Инка почтительно обращался Мама Раййагуари, поднялась. Отказавшись от предложенной руки одной из прислужниц, она начала спускаться с помоста. Край её длинного одеяния на какой- то краткий миг распахнулся и обнажил то, что до этого момента было надежно укрыто от посторонних глаз: одна нога девочки от основания бедра до стопы была частично покрыта змеиной чешуей, причём не искусственной, а её собственной.
И без того прибывающий в панике Инка почувствовал ледяной озноб страха и благоговейный трепет одновременно при виде представшего его глазам зрелища. Перехватив его взгляд, живое воплощение богини нахмурилось. Тоненькая, едва заметная морщинка пересекла ее высокий лоб до переносицы. Одернув одеяние, тем самым вновь скрыв от посторонних глаз свой секрет, она с царственно ровной спиной прошла мимо застывшего как статуя Инки, вышла за порог храма и остановилась на краю площадки, венчающей пирамиду. Закрыв глаза, она некоторое время она внимательно всматривалась внутренним взором в то, что происходило внизу, после чего повернулась лицом к держащемуся позади, гостю.
– Твой конец предрешен, Великий Инка. Твоему брату суждено сменить тебя на престоле, принадлежащем вашим общим предкам. Как бы ты не пытался оттянуть момент, кончина неизбежна. Люди Атауальпы ищут тебя. Еще чуть-чуть и они будут здесь. Сохранить тебе жизнь не в моей власти, но я готова выполнить твое последнее желание, каким бы оно ни было.
Внутренняя борьба отразилась на лице вождя. С одной стороны, он боялся смерти, но с другой был готов к ней, ибо знал, что после земной кончины его дух возродится в чертогах Виракочи, служить которому он будет до скончания времен.
После недолгих колебаний, он пал ниц перед Великой Госпожой и с дрожью в голосе, попросил:
– Пусть моя кровь останется несмываемым пятном на руках брата и не позволит ему получить то, к чему он так стремится. Пусть его правление будет недолгим, а кончина жестокой. И пусть богатства, которые он так вожделеет, никогда ему не достанутся, а вернутся в недра земли, из которой были добыты.
Сказав это, он приподнялся на руках и посмотрел прямо на собеседницу. Ее ответ не замедлил себя ждать. Кивнув, тем самым давая понять, что услышала и приняла его просьбу, она повелела ему подняться и готовиться к встрече с судьбой, в то время как сама вернулась внутрь храма, двери которого тотчас же захлопнулись за ее спиной.
Подчиняясь приказу, мамаконы взялись за руки, образовав вокруг хозяйки идеально ровный круг. Раскачиваясь из стороны в сторону они стройным хором голосов затянули монотонную песню, которая с каждым звуком звучала все громче и громче. А в это время их госпожа опустилась внутри круга на колени и, уперев обе ладони в землю, принялась шептать непонятные простым смертным слова на языке, понятном только высшим существам.
Где-то над головой зловеще прогремел гром, чьи раскаты сотрясли гору, на которой располагался храм. Сверкающие молнии подобно жертвенным ножам располосовали небо тончайшими светящимися линиями.
Дрожа от страха, позабывший обо всем император в ужасе бежал вниз по склону горы. Смерть от руки бунтовщиков пугала его гораздо в меньшей степени чем то, что происходило сейчас за его спиной. Проклятье Высшего Духа не игрушка, и попади он под него, не найти ему тогда успокоения ни в этом мире, ни в том, что после.
А в это самое время жрицы, не прерываясь ни на мгновение и не отвлекаясь на происходящее вокруг, продолжали свой странный ритуал, пока неожиданно не почувствовали сильнейший жар, как если бы они вдруг оказались в самом жерле извергающего лаву вулкана. Земля затряслась под ногами и покрылась трещинами в то время как многочисленные предметы, отлитые из золота, начали плавиться и жёлтыми ручейками стекать, заполняя эти самые трещины.
А затем произошло самое страшное: сильнейшая из когда-либо виденных людьми молний рассекла небо напополам и ударила прямо в центр пирамиды. Пройдя ровно по середине, она расколола вершину горы надвое. Земля разверзлась, и, поглотив в себя то, что осталось от храма, вновь сошлась обратно.
Очевидцы потом ещё долго рассказывали о том, как сразу после этого рассеялись тучи и солнце вновь засияло на небосклоне, щедро освещая своими лучами землю. Вот только никто так и не смог понять куда пропало почти всё золото, что было в стране. Скульптуры в полный рост, украшения, предметы обихода, и в виде больших необработанных слитков, оно исчезло, будто его никогда и не было…
