Иосиф Ионович Дик
В дебрях Кара-Бумбы
Ребята запирали дверь на ключ и начинали играть в «войну».
Кутька был за фашиста. Привязанный к ножке письменного стола и прикрытый для маскировки цветным ковриком, он сидел в папиной комнате.
В другой комнате храбрые разведчики – Алёша и Варя – отправлялись в поход за «языком». Им нужно было преодолеть много препятствий: проползти бесшумно по дивану, чтобы ни одна пружина не зазвенела, пролезть под обеденным столом и между ножками стульев и, наконец, перед решительной схваткой притаиться за шкафом.
Кутька рычал, когда они набрасывались на него и кричали:
– Сдавайся, руки вверх!
В первую игру Варя пыталась раскрыть Кутькину пасть и схватить его за язык.
– Что ты делаешь?! – закричал Алёша. – «Язык» на войне – это не настоящий язык, а просто фашистский солдат. Фашиста ловят и допрашивают, где его часть. Вот как!..
Вскоре играть стали по-другому.
В носок домашней тапочки Алёша запихнул кусок хлеба и поднёс её Кутьке. У того потекли слюни, но достать он хлеб не мог. Тогда он зубами схватил тапочку и стал сильно крутить головой. Кусочек хлеба выпал, и он съел его.
Ребятам стало смешно, и они решили играть в тапочку каждый день.
Однажды мама пришла из магазина усталая и в дверях сказала:
– Варя, принеси мне тапочки.
Варя побежала в другую комнату. Вдруг, сорвавшись с места, Кутька обогнал её и, вытащив из-под дивана тапочку, понёс её к маме.
– Понимает! – удивился Алёша. – Вот умный!
А ещё они делали так: поплюют на палочку, дадут понюхать Кутьке и спрячут её под шкаф.
– Ищи, Кутька, ищи!
Кутька ходит, ходит по комнатам, принюхивается, а подойдя к шкафу, как залает, как заскребёт лапами.
– Нашёл! Молодец! – радовались ребята, а Кутька так подмигивал им глазами, словно говорил: «Я и сам знаю, что я хороший».
Но так продолжалось недолго. Почтальон принёс повестку. Папа прочёл её и дрогнувшим голосом сказал:
– Прощайтесь, детки, с Кутькой. Его забирают в армию.
– Кутька, милый, дорогой! – заплакала Варя. – Как же без тебя мы жить будем?
– Не плачь, Варька, – сказал Алёша, – он ведь фашистов кусать поедет.
На прощание Кутьку так накормили, что он еле-еле ходил и не мог лаять.
Папа надел на него ошейник и повёл. Забравшись на подоконник, ребята смотрели на Кутьку, как он в последний раз проходил по двору.
– До свиданья, Кутенька! – крикнул Алёша через форточку. – До свиданья!
А он повилял хвостом и вышел со двора.
Долго Кутька снился Алёше. Собака лизала ему руки и лицо, словно просила почесать ей за ухом. И Варе он тоже снился. Она рассказывала:
– Знаешь, Алёшка, я сегодня ему во сне всю свою манную кашу отдала. Весь свой хлеб.
И Алёша ей верил.
А мисочку, из которой ел Кутька, они вымыли и спрятали в Варины игрушки.
Ребятам очень хотелось узнать о Кутьке, где он и что с ним, и они упрашивали маму сходить в собачий питомник.
И вот как-то под вечер – на улице шёл дождь – мама пришла уставшая и вся мокрая. Дома её не было почти с самого утра. С прядки волос на лбу скатывались мутные капельки, руки у неё посинели от холода, но глаза её, ставшие печальными за последнее время, теперь почему-то весело блестели.
– Мамочка, ты вся продрогла! – закричали ребята. – Раздевайся быстрее!
Но она, не снимая пальто, достала из своей сумочки какую-то бумажку.
– Ну, угадайте, где я была!
– В очереди, наверно, – предположил Алёша.
– Не угадал, – улыбнулась мама. – Я на поезде в собачий питомник съездила. Кутька уже на фронте. Вот его адрес – полевая почта.
– Кутька нашёлся?! – обрадовалась Варя. – Мама, давай ему письмо напишем, а?
– Ну вот ещё, письмо, – сказал Алёша. – Собакам не пишут. У них фамилии нет.
– Ничего, – сказала мама, – мы напишем командиру части, а он сообщит нам про Кутьку. Хорошо?
Попив чаю, они сели за стол.
Через полмесяца пришёл ответ. И в нём вот что было написано:
«Дорогие Алёша и Варя!
Это пишу вам я – Кутька. Получил ваше письмо и так обрадовался, что прыгал всем бойцам на грудь и лизал их щёки. Сейчас вечер. Я лежу в землянке перед печкой и греюсь.
Хорошо отдохнуть после работы! Сегодня я нашёл в снегу десять раненых, и мы спасли их. А ещё на поле боя пять бойцов из санитарной сумочки, которая висит у меня на животе, брали бинты и вату.
Меня все любят и за хвост не таскают. Особенно я подружился с командиром части, дядей Васей. По утрам я бужу его лаем и приношу ему сапоги. Он очень удивляется, откуда у меня такие способности.
Ну, кончаю, а то уже зевается. Пишите чаще. Письма ваши мне читает дядя Вася. А чтоб вы поверили, что это пишу я, ставлю вместо подписи свою лапу».
Ребята долго рассматривали чернильный отпечаток Кутькиной лапы.
– Похожа, – сказала Варя. – На снегу такая же была.
– Ага, – согласился Алёша. – Теперь надо ответ писать. Мама, напиши нам.
Письмо вышло недлинное, но хорошее.
Ребята просили Кутьку побольше спасать раненых и не простужаться.
Варя расписываться не умела и поставила крестик. Алёша всё же вывел внизу большими буквами: «Алёша».
А Кутькино письмо папа зачем-то положил в свой портфель, в то отделение, где у него лежала фотография Алёши и Вари…
И вот однажды в квартире зазвенел звонок. Мама куда-то ушла, и ребята боялись открывать дверь.
Потом Алёша спросил:
– Кто там?
– Откройте, пожалуйста! – сказал мужской голос.
Ребята испуганно переглянулись. Голос был чужой и грубоватый.
– А кто вы? – робко переспросил Алёша.
– Ну, я… – медленно, как бы раздумывая, откуда он, отвечал мужчина, – ну, я от Кутьки.
– От Кутьки! От Кутьки! – радостно запрыгала Варя. – Открывай, Алёшка, быстрей!
На пороге, с мешком на плече и с пистолетом на ремне, стоял высокий военный.
«Ого, капитан к нам пришёл!» – гордо подумал Алёша. Он уже давно понимал военные знаки различия.
– Здравствуйте! – сказал капитан, заходя в коридор. – Это вы, наверно, Алёша и Варя?
– Правильно! Угадали! – сказал Алёша и похлопал рукой по кобуре капитана. – А вы, наверно, дядя Вася и письмо от Кутьки привезли?
– Вот и познакомились! – улыбнулся дядя Вася. – Только вот, ребятки…
– Чего? – насторожился Алёша.
– Ну… от Кутьки я привёз только один ошейник. Кутьку убили.
– И он не шевелится? – спросила Варя.
– Не шевелится, – обнял ребят дядя Вася. – И как-то всё нескладно получилось. В одной деревеньке фашисты от нас побежали, а Кутька видит, что кто-то бежит, да и раз – вдогонку. Я кричу: «Назад!» – не послушался. Схватил одного за штаны и давай рвать. А тот вытащил нож, ну и… Вот, значит, как…
Дядя Вася достал из кармана ошейник и отдал его Алёше.
Вечером пришёл папа, и все уселись ужинать.
Папа, видно, был усталый и ел молча. Мама ни о чём его не спрашивала. Она тихо разговаривала с дядей Васей, подливала ему в чашку чаю. Дядя Вася утирал платком пот со лба и изредка говорил:
– Ух, как хорошо! Давненько дома не бывал!
– Папа, а для чего идёт дождь? – вдруг громко спросила Варя.
Алёша толкнул её локтем.
Варя оглядела всех и вдруг заплакала. Алёше тоже очень хотелось заплакать, но он сдержался.
– Не плачь, – сказал он Варе, – мы достанем новую собаку и подарим ей Кутькин ошейник. Хочешь?
– Хо-чу!.. – всхлипнула Варя.
И опять все утихли.
А папа подцепил вилкой картошку, оглядел её со всех сторон, потом посмотрел под стол и, грустно улыбнувшись, снова положил её на тарелку.
Острое лезвие
Петя чуть не плакал. У Пети тряслись коленки. Петя чувствовал, что сейчас произойдёт с ним что-то непоправимое, но помочь себе он уже ничем не мог…
На дворе стоял точильщик, и ножик – блестящий Петин ножик! – находился у него в руках.
И кто просил этого точильщика зайти во двор? Прошёл бы себе мимо, да нет, завернул.
– Та-ачить ножи-ножницы, бритвы править! Та-ачить ножи-ножницы, бритвы править!
И снял с плеча свой станок.
И сразу из всех дверей выскочили хозяйки. Кто нёс лёгкие и красивые столовые ножи, кто поварские – неуклюжие и почерневшие. Какой-то дедушка в валенках притащил и бритву и топор.
Точильщик втыкал ножи за ремешок на станке, запихивал себе за широкий пояс на живот, на бока и за спину.
Нажимая ногою на перекладину внизу станка, он работал, словно пританцовывая.
На оси вертелось штук восемь камней, начиная от тонкого и большого и кончая пузатым и маленьким. Пузатый камень, казалось, вертелся быстрее остальных.
С воткнутыми за пояс ножами точильщик был похож одновременно и на разбойника и на фокусника. На нём были серый загрязнённый фартук и сдвинутый набекрень помятый картуз.
Наточив один из ножей, он, вскидывая бородку, подслеповато глядел на него из-под очков. Потом выдёргивал из головы волос и, положив эту еле заметную паутинку на лезвие, дул на неё губами, сложенными свистком. Паутинка разлеталась на две части.
И вдруг Петя вспомнил, что у него тоже есть нож! Вернее, он не вспомнил, а очень хорошо знал, что в кармане лежит перочинный ножичек. Петя сжимал его в кулаке – гладенький, почти что скользкий – и всё не решался отдавать в точку.
Ножик был и без точки хорош, резал всё что ни попало.
Приятель Сёмка совсем было замучил Петю. Гуляя во дворе, он то и дело подносил или стебель лопуха, или какую-нибудь веточку.
– А вот не разрезать тебе одним махом!
– Тоже мне нашёл! – раскрывал Петя ножик. – Он и потолще возьмёт!
И вдруг по веточке – раз!
– Видал? – насмешливо говорил Петя, аккуратно обтирая лезвие специальной тряпочкой.
– Видал… – Сёмка следил за сверкающим лезвием как заворожённый.
Когда Петя случайно на стадионе «Динамо» нашёл этот ножичек, он, придя домой, сразу привязал его накрепко верёвочкой к своему пояску.
Ножичек был с перламутровыми боками, которые на солнце переливались то розовыми, то зелёными, то синими огоньками. Он вмещал в себе шесть приборов. Кроме двух ножей – маленького и большого – в нём были ножницы, ногтечистка, штопор и, наконец, резец для консервов.
Нужно это было или не нужно, Петя всюду появлялся со своим ножичком. Он помогал бабушке чистить картошку, колол лучинки, хотя печку не топили. Он ходил по соседям вспарывать консервные банки, а продавщице в ларьке на улице открывал бутылки с лимонадом. За работу причитался стакан шипучки, но Петя вежливо отказывался от него.
Петя стал чистоплотным. Ногти у него были срезаны и тщательно подпилены. Сёмке тоже очень хотелось подпилить ногти, но попросить у товарища ножичек он не решался. Видно, боялся, что не хватит духу держать такую штучку в руках.
Сёмка всюду ходил за Петей как тень. Он придерживал консервные банки и после вскрытия банок незаметно пальцем снимал какую-нибудь томатную приправу, выступившую по краям. Он деловито советовал, как лучше ввинчивать штопор в пробку, и, закрывая глаза, маленькими глотками выпивал за Петю стакан шипучки.
Один раз, как-то днём, угостив Петю сырой морковкой, вынесенной из дому, Сёмка осмелел.
– Петя, – сказал он, – дай-ка мне на секундочку твой ножик.
– А зачем?
– Я срежу вон там тоненький-тоненький прутик. – И Сёмка указал на куст акации.
– Я бы тебе дал, – хрустя морковкой, сказал Петя, – да, вот видишь, он к поясу привязан.
– А ты ведь его отвязывал позавчера.
– Ну тогда отвязывал, а сейчас нельзя.
– Пожалел… – вздохнул Сёмка. – Ну ладно. Я вот тоже скоро куплю. Уж тридцать копеек насобирал. Куплю – даже посмотреть не дам.
– Купишь, когда Северный полюс растает, – засмеялся Петя. – Такого ножичка нигде не достать. Он, смотри, из нержавеющей стали сделан.
Петя дохнул на лезвие. Оно помутнело, как зеркало, и вдруг опять стало блестящим.
– Здо́рово! – загорелся Сёмка. – Воды, значит, не боится? А ну-ка дыхни ещё.
– Сто раз одно и то же не показывают!
Сложив ножичек, Петя поставил его ребром на ладонь – он был похож на крохотную подводную лодку; довольный, Петя щёлкнул языком и засунул ножик в карман.
На следующий день друзья уже забыли об этой маленькой ссоре. Они по-прежнему бегали по двору, запуская хвостатого змея; а из дров, которые штабелями лежали на дворе, складывали себе пещеру.
Всё шло по-прежнему – и вот:
– Та-ачить ножи-ножницы, бритвы править!
Петя вылез из дровяной пещеры, где они с Сёмкой из какого-то разломанного ящика сколачивали стол.
– Я не пойду, – сказал Сёмка, – мне точить нечего!
И остался.
Тысячи искр вылетали из-под ножей! Они летели раскалённые, стремительные, и все они попадали к Пете в ладонь!
Искры ладонь не обжигали. Да и сами их удары были словно укусы каких-то комариков.
Петя вертелся около точильщика, пока тот не выточил все ножи и не стал заворачивать цигарку.
– Дядя, – сказал Петя, – а за сколько возьмёте поточить этот ножичек?
Точильщик приподнял картуз и поскрёб пальцем лысину.
«Все волосы на пробу ножей повыдергал», – подумал Петя.
– За этот махонький? – взглянул точильщик из-под очков на Петину гордость. – Двадцать копеек. Только я у тебя не возьму. Наточу, а ты ещё пальцы себе порежешь.
– Возьмите, дяденька! – застонал Петя. – Ни одного порезика не будет, хоть проверяйте каждый день.
– Нет, не возьму. Да у тебя, наверно, и денег нет.
– Что вы, дяденька, я их сейчас у бабушки достану.
– Вот загорелось! – улыбнулся точильщик. – Ну ладно, беги к бабушке. Гляди не обмани.
– Никогда не обманывал, – обиженно сказал Петя. – Сами увидите. А обману – ножичек себе возьмёте.
Отвязав от пояска ножичек и протянув его точильщику, Петя побежал домой. За спиной запел камень: ж-ж-ж…
«Теперь не нож, а совсем красота будет!» – подумал Петя, взбегая к себе на этаж.
Он застучал в дверь.
Сейчас должны были послышаться шлёпанье бабушкиных туфель и старческое кряхтение. Но за дверью никто не кряхтел.
«Заснула она, что ли?» Петя затарабанил что есть силы. Бабушка не открывала.
«Ушла, наверно, на базар!»
Петя кинулся к соседней квартире. Но и она была заперта. Петя заметался на лестнице. К кому идти? На первом этаже живут новые люди. Они только недавно переехали.
К маме на работу бежать? Далеко. И всего двадцать копеек! Двадцать копеек нужно!
И вдруг Петя, радостно подпрыгнув, быстро спустился во двор.
Точильщик увидел Петю и помахал ножичком. Лезвие заманчиво сверкнуло.
– Я сейчас! – крикнул Петя и побежал в дровяную пещеру.
– Сёмка, – задыхаясь, сказал он, – одолжи двадцать копеек.
– А зачем тебе?
«Сказать, что ножичек точу, – не даст», – подумал Петя.
– Для одного дела. Мне очень нужно. Бабушка придёт, я тебе верну.
– А-а… вот и попался! – засмеялся Сёмка. – Ты мне тогда ножичек не давал, и я тебе сейчас не дам. Деньги у меня тоже к карману привязаны.
– Как – не дашь? – побледнел Петя.
– Очень просто. Возьму да и не дам.
– Дай, Сёмочка! – взмолился Петя. – Я тебе всё, что захочешь…
– Не дам! – отрезал Сёмка. – Как ты мне, так и я тебе.
Всё было кончено. Ножик пропал. Точильщик сейчас уйдёт. Не ждать же ему бабушкиного прихода!
Выйдя из пещеры, Петя помахал точильщику – дескать, ещё секундочку! – и снова взбежал на крыльцо дома. Здесь он спрятался за дверь и с тоской стал смотреть через щёлку на точильщика.
У Пети тряслись коленки. Он чувствовал, что сейчас произойдёт что-то непоправимое…
Ножичек был готов. Точильщик раскрывал его на обе стороны и ухмылялся.
Ножичек, видно, ему понравился.
Вот он сложил его и сунул в карман фартука. Глядит по сторонам. Солнце поблёскивает в его очках. Утирает ладонью пот с лица.
Опять смотрит по сторонам. Что делать? Ведь уйдёт сейчас.
А вот и Сёмка идёт, заложив руки в карманы. Ух, жадина, погоди!.. Не такое увидишь!
– Мальчик, поди сюда! – кричит Сёмке точильщик.
Сёмка стоит спиной к крыльцу. О чём-то говорит и пожимает плечами. Вытаскивает руку из кармана, шевелит ею. Видимо, он крутнул камни на станке. Рука дёргается.
– Та-ачить ножи-ножницы, бритвы править! – кричит точильщик и поднимает на плечо станок.
Ножичек! Ножичек уходит! Штопор, ножницы – эх!..
Пете хочется броситься за точильщиком, догнать его и закричать:
«Отдайте, дяденька, милый, отдайте!»
Но – всё! Сёмка идёт к крыльцу, заложив руки в карманы. Посвистывает…
Петя еле сдерживал рыдания. Он взбежал к себе на этаж и почувствовал, что больше не может не плакать…
Если бы не пришла бабушка, Петя просидел бы на лестнице весь день и всю ночь. Ему нечего было делать ни в комнате, ни во дворе. Правда, он должен был готовить уроки: подходила к концу последняя четверть, за ней – каникулы, но разве можно спокойно сидеть за книгой, когда нет больше в кармане любимого ножичка?..
За что бы ни брался Петя, всё у него выпадало из рук. Даже бабушка заметила:
– Что ты, Петенька, кислый какой-то, как молоко?
«Кислый какой-то! А ведь всё из-за тебя да из-за Сёмки, – горестно думал Петя. – Тут не только скиснуть – свернуться можно».
Как Петя дожил до вечера, он и сам не помнит.
Он лежал на диване, закрыв ладонями глаза. Он ясно видел, как из-под вертящихся камней летели искры, как точильщик любовался ножичком. Потом всё это исчезло, и откуда-то из темноты вдруг снова выплыл ножичек, похожий на подводную лодку.
«Зачем я отдал?! Зачем я отдал?!» – думал Петя. Иногда ему казалось, что в кармане лежит что-то тяжёленькое, и он тщательно ощупывал карман…
Было уже часов восемь вечера, когда в двери застучали. «Мама пришла», – подумал Петя и, вздохнув, слез с дивана.
В дверь колотил Сёмка.
– Уйди! – сказал Петя и хотел захлопнуть дверь.
Но Сёмка, подставив ногу, задержал её.
– Бабушка пришла? Давай двадцать копеек!
Он вынул из кармана уже раскрытый Петин ножичек, выдернул из головы два волоска, положил их на лезвие и дунул. Волоски разлетелись на две части.
День птиц
Витя и Женя, один белобрысый, худощавый, со вздёрнутым носом, другой низенький, с круглым лицом и торчащими из-под ушанки чёрными вихрами, деловито засунув руки в карманы, быстро шли по улице.
– Какую возьмём? – спрашивал Женя, перескакивая через лужи. – Ту, что в углу висит, или пониже, на полке?
– Любую можно. Всё равно выпускать будем, – отвечал Витя. – Купим и при всех выпустим. Вот позавидуют!
– Ага! А то, подумаешь, Мишка скворешней расхвастался! – соглашался Женя. – Только знаешь что? Давай возьмём, которая поёт. Может, она и в классе под партой чирикнет. Вот смеху будет!
– Хорошо бы такую! – улыбнулся Витя. – Но она, наверно, дороже. А у нас и так денег мало.
Воздух был ещё холодным, но мартовские солнечные лучи, скользя по ослепительно-белым сугробам, уже выжимали из них мутные ручейки, которые, журча, текли по обочинам тротуаров. С массивных сосулек ветер сдувал кристальные капли, на лету разбивал их в водяную пыльцу и кидал в лицо. Стучали сучьями голые деревья, но серебристый безудержный щебет уже слетал с каждой ветки.
– Эх, воробьи-и!.. – мечтательно вздохнул Женя, ласково сощурив глаза.
Витя тоже хотел сказать о чём-то хорошем, но вдруг кто-то тронул его за плечо:
– Друзья, а ну-ка подождите минутку!
У дверей высокого серого дома, опираясь на палку, стоял мужчина в синем пиджаке, и носки его чёрных ботинок как-то странно торчали вверх. На правом борту пиджака у него была нашита одна жёлтая полоска. Голубые глаза его, сощуренные от солнца, хитро улыбались.
– Куда путь держите? – спросил он.
Витя насторожённо шмыгнул носом.
– По делам…
Женя поспешно отскочил в сторону.
– Да что вы испугались? – Мужчина вынул из кармана три рубля. – По делам идёте? Вот и хорошо! Заодно и мне поможете.
Зелёная бумажка хрустнула в пальцах.
– Здесь за углом магазин – два шага пройти. Если не трудно, возьмите папирос. Там продавщица – тётя Даша, она вам для меня отпустит. Скажете, дядя Серёжа прислал. А я вас здесь подожду…
Ребята вопросительно переглянулись, а потом Витя взял деньги и осведомился:
– А каких вам купить?
– «Беломору» бы лучше, конечно, но берите, какие будут, – сказал мужчина и, почему-то взглянув на свои ботинки, словно они были ему помехой, с сожалением добавил: – Я бы сам сходил, да больно скользко…
Переулок ребята пробежали быстро, а когда завернули за угол и вышли на оживлённую улицу, Витя перешёл на шаг и, оглянувшись – не идёт ли кто за ними? – сказал:
– Он, наверно, того… – Витя постучал пальцем по лбу. – Перепугался я.
– А я не испугался, – соврал Женя, – только смешно! Он ненормальный какой-то: дал трояк и не побоялся, что убежим.
Магазин действительно был в двух шагах. Ребята тщательно осмотрели прилавок. Женя даже зачем-то заглянул в зазор между стёклами.
– Нету папирос…
– Пусто! – подтвердил Витя.
У прилавка стояла какая-то женщина с кошёлкой в руках.
– А вы что тут?! – накинулась она.
– Да мы не себе. Дядька попросил.
– А сам, что ль, прийти не смог?
– Значит, не смог.
– Продавщица на склад пошла, – уже миролюбивее сказала она. – Я вот тоже её жду.
– Пойдём на улице постоим, – предложил Витя, – там лучше: солнце.
Они вышли и облокотились на толстую никелированную трубу, ограждающую высокое зеркальное окно магазина. Стояли минут пять. Потом Женя снова заглянул в магазин и вышел оттуда:
– Не пришла ещё. Вот скука ждать! А что, если нам на птиц пока посмотреть? Может, выберем…
– Совсем продрогнет тот дядька.
– Не продрогнет. Чего ему, такому здоровому, сделается за полчасика!
В зоомагазине толпились покупатели, стояла разноголосица и пахло помётом. На полках осатанело кукарекали петухи, охлопывая себя крыльями. В куполообразной клетке, просунув меж прутьев радужный хвост и зажмурив один глаз, важно сидел попугай. Тряся пушистым хохолком, он иногда раскатисто кричал: «Все, как один, на палубу!» – и медленно закрывал один глаз.
А в клетках, подвешенных к потолку, маленьких и больших, круглых и плоских, то закатываясь в трелях, то еле-еле цвенькая, порхали всевозможные птицы.
Ребята долго ходили по магазину, смотрели на кроликов, дотрагивались пальцами до колючек ежа и незаметно от продавцов дёргали за хвост попугая, который уже надменно молчал.
Наконец они остановились перед клеткой, в которой залихватски посвистывала сверху серенькая, а снизу жёлто-белая птица. Потом в горле у птицы что-то зашипело, заклокотало, и ребята услыхали мелодичный бой часов.
«Динь! Динь!» – вызванивала птица, набирая всё новые и новые звуки.
– Куранты играют! – восторженно зашептал Витя. – За такую и миллион рублей не жалко!.. Тётя, а сколько такая стоит? – робко спросил он у продавщицы.
– Три семьдесят. Покупать будете?
– Да нет, мы… – замялся Витя и, сам не зная для чего, прикинул в уме, сколько у них денег вместе с тем трояком. С чужими деньгами на покупку хватало.
Вдруг Женя, приблизив своё лицо к Витиному, тихо произнёс:
– Давай, а?
– Чего? – не понял Витя.
– Куранты эти… И выпускать не будем…
Витя почесал пальцем щёку. И вдруг, внезапно просветлев, махнул рукой:
– А и влетит же, как узнают!.. Ну, была не была – давай!
– Никто не узнает! – убеждённо прошептал Женя. – А у него, наверно, ещё деньги есть. Так бы не дал.
Но всё же, прежде чем пойти в кассу, Витя ещё долго посматривал то на зажатую в потной ладони хрустящую трёхрублёвку, то на птицу.
– Ну?! – толкнул его локтем Женя.
Витя в последний раз посмотрел на деньги и, подскакивая, побежал в кассу. Кассирша выбила чек и дала сдачи – один рубль.
Домой ребята, чтобы не растрясти дрозда, шли медленно. Клетку нёс Витя, и держал он её впереди себя на вытянутой руке. Так лучше были видны и маленькие коготки на ножках, и блестящие чёрные глазки.
– Вить, дай я понесу! Вить, дай! – заходя то справа, то слева, то забегая вперёд, плаксиво просил Женя.
– Ну чего пристал? – равнодушно отвечал Витя. – Ведь полдороги ещё нету. Вон до того переулка донесу, тогда дам. А сейчас – не проси.
Женя прибавил шагу. Витя незаметно для себя тоже пошёл быстрее.
А дрозд, почувствовав на своей спинке солнечное тепло, ретиво бился о проволочную решётку. Он ожесточённо наскакивал на неё, но, ударившись, отлетал назад и недоумённо вертел головкой, словно спрашивал: «Кругом такое голубое небо, но почему же я не взлетаю?»
Витя видел, как из клетки выпархивали пушинки и пролетали над головами прохожих.
– Ну, давай! – сказал Женя, когда подошли к переулку.
Витя неохотно протянул клетку. Женя осторожно подхватил её и вдруг, случайно глянув в переулок, упавшим голосом прошептал:
– Смотри, стоит!
Недалеко от них, всё у тех же дверей, зябко потирая руки и дыша на них, стоял мужчина в синем пиджаке.
Ребята побежали от него. Впереди с клеткой в руках нёсся Женя. А дрозд ещё сильнее, чем раньше, бился о решётку.
Заскочив в подворотню, они побежали по соседнему двору. Громыхая железом, пронеслись по крышам сараев. Остановились только минуту спустя, когда перемахнули через забор.
Дрозд недовольно свистнул. Витя вздрогнул и посмотрел на приятеля. Женя, когда перелезал через забор, болтающейся клеткой ударил себя по коленке и теперь со сморщенным от боли лицом потирал ушибленное место.
– А чего бежали? – переведя дыхание, улыбнулся Витя. – Ведь он нас не видел.
– Это ты первый побежал! – чтобы оправдать наворачивающиеся слёзы, прокряхтел Женя.
На дворе никого не было. На ребят смотрел старый облезлый кот, которого они спугнули. Запутавшись в проводах, на ветру болтался чей-то змей.
– Женя! Женя! – вдруг услыхали ребята. – Ты где гуляешь? Иди кушать!
Со второго этажа, открыв форточку, Женю звала его бабушка.
Надо было идти.
В коридоре своей квартиры, уже оправившись от испуга, ребята порешили на том, что дрозд пока будет у Женьки, потому что у него и пшено есть, и бабушка глухая – не заругается, если птица запоёт. А потом, конечно, видно будет, куда они его денут.
Порешили и разошлись.
Витя, найдя на кухне под клеёнкой ключ, отпер комнату. Хотелось есть. Он быстро снял пальто и повесил его на крючок. Пальто упало: вешалка оборвалась. Поднимая его, Витя почувствовал, как под пальцами что-то хрустнуло. Засунув руку в карман, он вытащил какую-то скомканную бумажку. Это был новенький рубль – сдача из кассы. У Вити стало нехорошо внутри. Он поспешно засунул рубль в карман.
Подставив стул к буфету, он распахнул его. На полке лежали хлеб и масло. А рядом с хлебницей белела записка от мамы: «Витенька, подогрей тушёную капусту и съешь. Она на кухне. Я приду поздно».
Разогревать капусту не хотелось.
Витя спрыгнул со стула. На нижней полке буфета под стеклянным колпачком лежал сыр. Витя отрезал кусок. Посмотрел – большой или небольшой – и отрезал ещё такой же.
Ел он так: в одной руке держал сыр, а другой, потыкав в маслёнку, подносил кусок хлеба ко рту.
За окном сгущались сумерки. Падал, налипая на стёкла, снег. Когда с зажжёнными фарами проезжали автомашины, по стенам ползли белые полосы.
«Что-то Женька долго не приходит, – думал Витя. – Наверно, бабка опять уроки заставляет учить. Завтра в школу… После уроков будем праздновать День птиц…»
И опять вспомнился мужчина, зябко потиравший руки. Он был без шапки и, видно, замёрз.
А что, если так маму кто-нибудь обманет? Она, конечно, тоже долго будет ждать, но так и придёт домой ни с чем. Витя похолодел. Ему захотелось, чтоб сейчас, сию минуту в комнату вошла мама, весёлая, как всегда. Но мама не входила. Одному стало страшно. Захотелось на улицу, к людям, но только бы не сидеть в этой полутёмной комнате!
Витя зажёг свет, походил по комнате, прислушиваясь к своим шагам. Потом пошёл в другую комнату. В углу скреблась мышь. Витя топнул ногой, и мышь умолкла.
У письменного стола он присел на корточки и выдвинул ящик: запахло табаком. Папа надолго уехал в командировку. Перед отъездом он накупил много папирос и потом половину оставил дома. Над папиросами Витя сидел минуты две, разглядывая коробки. На них была нарисована белая гора и скачущий всадник. «Возьму, а потом маме всё объясню», – подумал Витя.
Он вынул несколько коробок, душистых и лёгких, и завернул их в газету…
Снег слепил глаза. Ветер играл незавязанными тесёмками шапки. Витя шёл быстро. Наконец завернул в знакомый переулок и нашёл дом с широкой дверью.
Женщина-дворник скребком очищала тротуар. Витя несколько раз прошёл около неё, а потом спросил:
– Тёть, а в этом доме живёт, ну, такой… в синем пиджаке?
– Это кто же? – разгибая спину, взглянула на Витю дворничиха.
– Ну, такой… – сказал Витя. – Он… вроде как на пятках ходит.
– А-а… тебе Звягинцев нужен? Инвалид? – решила дворничиха. – Недавно у меня его тоже кто-то спрашивал.
– Звягинцев, – наобум сказал Витя, а про себя подумал: «Хорошо бы, это был не он!»
– Ну так третий этаж, шестнадцатая комната. Кажись, три звонка, – сказала дворничиха и снова задвигала скребком.
Поднимаясь по лестнице, Витя вспомнил о приятеле и разозлился на него. Птицу они покупали вместе, а теперь он один должен был отдуваться. И в то же время ему было приятно, что это он сам придумал вернуть папиросы. Женька бы, наверно, испугался. Он всегда трусит.
На третьем этаже Витя нащупал звонок.
«Ну, нажать или не нажать? – решал он. – А вдруг сейчас отведут в милицию! И мама узнает… Впрочем, я маме сам всё расскажу. Только бы не в милицию! А что, если этот дядька сдачу спросит?»
Витя совсем позабыл о деньгах. Он не знал, сколько стоит «Казбек», а значит, не знал, сколько денег придётся возвращать. Что же тогда делать?
Оставалось одно: идти обратно домой. Витька взялся за перила лестницы и соступил на две ступеньки.
«А чего бояться? – вдруг собрался он с духом. – Утром взял деньги, а сейчас папиросы принёс. Не мог раньше – уроки делал. А сдачу дома забыл. Извините, завтра принесу». Они, конечно, с Женькой сложатся поровну.
И Витя нажал звонок.
Когда за дверью послышались шаги, Вите захотелось броситься вниз по лестнице, но дверь открылась.
– Звягинцев здесь живёт? – заикаясь, спросил он.
– Здесь, – сказала женщина и указала на угловую по коридору дверь.
Отступать было уже нельзя. Оставалась только надежда: может быть, это не тот человек.
Затаив дыхание, Витя постучал.
– Войдите! – раздалось за дверью.
Витя толкнул дверь.
В светлой комнате на диване сидел знакомый мужчина. А за столом… за столом – у Вити задрожали колени – сидел Женя. Его приятель Женька.
«Поймали и допрашивают, наверно!» – Витя побледнел.
– А-а, заходи, заходи! – радостно воскликнул мужчина. – Наверно, рубль принёс? Мы уже о тебе тут говорили.
Витя ободрился. Значит, Женька чего-нибудь соврал неплохо, раз дяденька не ругается. Только как сюда попал Женька?
– Принёс, – сказал Витя, закрывая за собой дверь. – Я и папиросы принёс.
– Как?! – странно крякнул мужчина и посмотрел на Женю.
Тот, не замечая на себе его взгляда, два раза еле заметно подмигнул Вите: дескать, молчи!
– Очень хорошие… – тихо произнёс Витя, не зная, что говорить, – длинные…
Он подошёл к столу, развернул газету и, облегчённо вздохнув, выложил на стол синие коробки. Потом достал из кармана рубль.
– М-да! – развёл руками мужчина и потёр себе лоб. – Ничего не понимаю: Женя сказал мне, что папирос не было.
Женя, опустив голову, водил пальцем по цветку, вышитому на скатерти, и напряжённо сопел.
– Ну ладно, – видимо придя к какому-то заключению, весело тряхнул головой мужчина, – потом разберёмся. А сейчас давайте чай пить. Небось с мороза по стаканчику неплохо? А? Как ты думаешь, Вить? Иди вешай пальто.
