Инна Удалова
Старосельские сказы
Сказ первый
Ненаглядка
–1-
Выглянув из-за черной горбатой скалы, солнце бросило первый луч на сонный небосвод, и по горизонту покатилась предутренняя зорька. Минула купальская ночь, но оставила людям свои дары. Только вот не всякий решиться выйти из дому в эту пору!
Захарка снова опустила босую ногу в прохладную траву. Деревня лежала позади, почитай, что в двух верстах. Вот куда нынче загнала ее любовная тоска – на чертовы поля. Места – краше во всей округе не сыщешь! Только в народе о них дурная слава. Сказывают, будто из людей они жизненные силы вытягивают. Кто по полю пройдет, вскоре исчахнет весь, словно цветок по осени. Помереть не помрет, а хвори натерпится. За это и обходили люди те поля десятой дорогой. Однако же и травы здешние особой силой были наделены. Для того земля и тянет жизнь из путников, чтобы травушку напитать!
Вот и нынче густую росу вылил Купала на чертовы поля! Захарке только того и надо! Уж и силы свой не жаль, только бы не пожалела земля для нее красоты!
Ловким движение вынула она из-за пояса припрятанную скатерку и бросила ее на росистые травы. Где-то вдалеке послышались первые крики деревенских петухов. Еще немного и Купальские росы потеряют свою мощь! Захарка с замиранием сердца смотрела, как ее скатерка вбирает в себя волшебную влагу. Выжмет она эту влагу в ставчик, и станет каждое утро лицо протирать. Может быть тогда заметит ее избранник сердца. Уж нету мочи смотреть, как он по другой сохнет.
Захарка уже собиралась свернуть скатерку, как вдруг взгляд ее привлек маленький цветок. Она и не поняла, чем ей так приглянулся невзрачный розовый бутон. Рука словно сама собой потянулась за тонким стебельком через мясистый куст лопуха.
– А ну не тронь! – неожиданный окрик заставил Захарку вздрогнуть и обернуться. Позади, словно оголенная осина, возвышалась высокая женская фигура. Захарка не сразу признала в ней Мырьянку. Оно и не мудрено. Мырьянка жила в лесу, далеко от деревни, с людьми почти не зналась. Кто она, от куда явилась никто не ведал. Многие ее побаивались, одни почитали за цыганку, другие за ведьму.
Мырьянка быстрым шагом проскользнула через кусты и остановилась в нескольких шагах от цветка. Взгляд ее словно молния метался между Захаркой и розовым бутоном.
– Правило первого глаза! – почти по-змеиному прошипела Мырьянка.
– Что?! -в недоумении пробормотала Захарка.
– Терлыч-цветок мой! Я первая его увидела.
– Какой терлыч-цветок? – Захарка не сразу сообразила. – Этот что ли?! – чуть осмелев, кивнула она на бутон. – Забирай! Мне он без надобности.
– Верно? – недоверчиво прищурилась Мырьянка. – Значит он тебе без надобности! – впиваясь глазами в Захарку, с усмешкой проговорила она. – А ты выходит Емельяну Тимофеевичу племянница?
– Откуда знаешь?
– А что это за цветок такой ты, стало быть, ведать – не ведаешь? – не ответив, продолжала Мырьянка.
– Почем мне знать, что это за цветок… – пожала плечами Захарка – Ты ведьма – тебе видней. – Она быстрым движением свернула скатерку. Хоть и была Захарка не из робких девиц, однако же под пристальным взглядом Мырьянки было ей не по себе.
– А ты хоть знаешь, что этот цветок только ведьма увидеть может? – сквозь смех проговорила Мырьянка. – Выходит ты такая же ведьма, как и я. Хочешь, научу тебя даром своим владеть. Приходи ко мне в лес – я многое умею.
– Брешешь ты все! – фыркнула Захарка.
– Ну давай, давай беги, ворожи своего Данилку! – вновь захохотала Мырьянка. –А то гляди, не про тебя его думы! Одной росой не управится! Тут посильнее ворожба требуется. Коли надумаешь – приходи, научу что делать надобно! – крикнула она вслед убегающей Захарке.
– 2 -
После прошлогоднего приплода коров в стаде набиралось ровно семьдесят голов – с какого двора по одной, с какого по две, и лишь с поповского, да со двора купца Баклушина по десятку рогатых душ. Всех своих буренок пастушек Данилка знал ни то, что по имени, он то уже давно уразумел, что у каждой скотины свой характер имеется. Иная послушная, кроткая. Иная скандальная, задиристая, как Рыжуля бабки Степаниды. Точь-в-точь характером в хозяйку удалась – чуть, что не по ней так и норовит рогом поддеть. То ли дело Ненаглядка! Такая умница-коровушка одна на сотню приходится! В удои пятерых стоит, телята от нее все как на подбор крепкие, здоровые. И сама красавица, вся белая и лишь во лбу рыжая звездочка горит. Не даром, что с поповского двора. А ведь не пособил бы Господь, могла и не выжить. Тогда зима шибко лютая была. Мать ее, Бровка на сносях ходила. Несколько ночей хозяева в хлеву ее караулили, боялись теленка проглядеть.. И докараулили таки – отелилась Бровка аккурат перед Рождеством. Теленок крупный был, тяжело шел, долго. Но и хозяйские усилия зря не пропали. Завернули телка в тряпки, да и унесли в баню, к теплу. А на утро приходит попадья в хлев, глядь, а рядом с Бровкой еще один теленок лежит худенький, маленький, весь белый и только во лбу пятнышко рыжее. И не понятно то ли дышит, то ли нет. Кое-как отходили. Когда увидели, что телочка, так и назвали – Недоглядка, не доглядели мол. Лишь после, когда выросла, сама первое потомство принесла, стали Ненаглядкой звать. Как-то само собой вышло, слишком уж разумная коровушка была.
Данилка Ненаглядку любил за послушный нрав. Только покажется зорька, пойдет Данилка вдоль деревни, поигрывая на своей дудочке, Ненаглядка тут ка тут, а за ней уж и все стадо следом.
Уведет пастух стадо в лес за деревню, отпустит пастись. Сам усядется на высоком холме, знай себе, на солнышке греется, деревенским сорванцам свистульки из дерева режет, да изредка сверху на коров поглядывает. Знает, никуда не денутся его буренки, заиграет дудочка, сами на зов прибегут. Данилка им за это хлебушка пожалует. Пересчитает свое стадо, чтобы ни одна корова не отбилась, и погонит домой. А уж хозяева за верную службу не поскупятся, отблагодарят сироту.
Да только, как видно нынешний год пришел не про Данилкину радость. Еще до того, как легли снега, за дальними сопками загорелась тайга. Не доглядел Лешак. Два дня пылала, покуда Господь не послал с неба дождей. Много тогда зверя погибло. Голодные волки стали таскать из сараев куриц да коз. Вот и Данилка не успел на Николин день первый раз в году выгнать коров на пастбище, как к вечеру уж одной не досчитался. Сколько ни звал, ни искал – все без проку. Только колокольчик один и отыскал да кровавые пятна на молодой траве. Ох, и не сладко пришлось пареньку от хозяйки! Однако же люди на сходе порешили на первый раз пожалеть сироту. Коль уж и в собственных сараях не всегда успеваешь скотину доглядеть, в чистом поле и того подавно. Пожурили Данилку, наказали близко к лесу стадо не водить, да глядеть в оба.
Данилка, как мог старался. Уже и не дремлет, как бывало, все ходит вокруг стада, поглядывает. Было дело, приходилось отгонять от коров голодного зверя. Сам страху натерпелся, а о коровах и молвить нечего. Чуют буренки смерть свою на волчьих клыках. Пастись совсем перестали, мычат, жмутся друг к дружке. Деревенские бабы ворчат на Данилку, у коров уж и телятам молока не хватает, ни то, что в хозяйские закрома. А тут еще волки вновь телка уволокли.
Худо пришлось пастушку. Телок оказался купца Баклушина. Тот в деревне почитался за старосту. Уж кто-кто, а Баклушин всякому своему добру счет знал. У такого на учете каждое яйцо в курятнике, не то что телята. Лишь для дочери Любавы ничего не жалел Баклушин .
– Не умеешь со скотиной обходиться, иди в батраки. – крепким словом удалил на сходе по Данилке купец, – Лямку тянуть ума не надо, была бы силенка. Тебе, дурню здоровому, в самый раз.
Данилка так и сник. А тут еще Любава глядит. Хоть сквозь землю провались.
– Верно! – заголосили селяне.
– Кому же скот пасти? Где мы другого пастуха возьмем? – послышалось из народа.
– Кого не возьми, от волков все одно скот не убережешь. Хоть бы ты пособил, Емельян.
Емельян мужик здоровый, борода по грудь, ручищи такие, что быка передавить можно. Прежде в деревне знали его как охотника. И не было ему равных в этом деле. Сказывали даже, будто у Емельяна рука заговоренная, какую цель наметит – всегда попадает. Он и в самый худой год из леса дюжину лисиц выносил. От Бога ли, от черта был сей дар, никто про то не ведал, но Емельяна люди по суеверию своему побаивались. Хотя с одной поры стал Емельян лес десятой дорогой обходить. Охоту вовсе забросил. Что, почему – поди дознайся.
– Не можно мне. – проворчал он себе под нос.
– Уж вы как знаете, а я свою скотину покуда в хлеву подержу. Авось и отыщется пастух порасторопней. – Баклушин сказал, что отрезал.
Знал Данилка, перечить ему люди не осмелятся. Станут нового пастуха искать.
Баклушин уж уйти собрался. Но тут, о чудо – Любава, агнец Божий, на грудь к отцу припала:
– Пожалел бы ты, тетенька, сироту. Коровушки теперь пугливы, за чужим не пойдут. А Данилку они любят. Не будет нам проку от другого пастуха.
Данника едва на ногах удержался. Не ожидал себе такую заступницу. Ему-то думалась, Любава и знать не знает, что он есть на белом свете.
Баклушин лишь поглядел на дочь – всю его суровость как рукой сняло. Еще и слово в ответ не сказал, а люди уж подхватили. Любили Данилку.
– Верно!
– Верно говоришь, Любава. Не пойдут коровы теперь за другим.
– Данилка их какой год пасет! Не его вина, что волкам в лесу есть нечего.
Сама попадья голос подала:
– Оставим Данилку, пущай пасет.
– А… – Баклушин махнул рукой, – паси ужо.
-3-
Как добрел до дома, Данилка не помнил. Перед глазами так и сияло лицо Любавы Баклушиной. Ох и жаркие думы посеяла девка в его душе! Люди перед Данилкой расступались. Жалели паренька. Иной ворчал:
– Эх ты, башка соломой крытая, уже и с Лешием сговороиться не можешь…
Чьи то были слова Данилка смекнул только когда захлопнул за собой дверь студеной избы. Кажись самого Емельяна.
Дом Данилкин стоял на отшибе, в конце села. Родители давно померли. С тринадцати лет рос парнишка сиротой. Тем и кормился, что пас чужой скот. Своим покуда обзавестись не пришлось. Была правда у Данилки бабка, но и та не родная. Отец его помер когда мальчонка только-только на ножки встал. Спустя четыре года мать сосватал дядька Егор. Она и пошла. А куда деваться? Худо в деревне без мужика. Пошла – не пожалела, хоть и был Егор старше ее, почитай, годков на двадцать. Работящий, хозяйственный и с сыном, как с родным обходился. Данилка и не помнил, чтобы отчим когда на него руку поднял. Если только иной раз по загривку шибанет. Но парень зла не держал, все за дело.
Нет, что и говорить, при матери да Егоре хорошо жилось Данилке. В сиротской доле иное житье. Бабка Акулина, мать Егора первое время глядела за мальцом. Хотя в тринадцать-то лет какой уж малец! Нужда приспеет, в миг из отроков в мужиках окажешься. В деревне что? Главное была б силенка. А Данилка парень не из хилых. Пройдет пора пастушья, так и зимой здоровому парню завсегда в деревне работа найдется. Кому дров наколоть, кому забор подлатать. На селе вдов хватает, мужицкие руки зря не пропадут. Егор-то еще сызмальства учил его по плотницкому делу.
Изба у Данилки крепкая, добротная. Егор своими руками ставил. Снаружи глядеть любо-дорого. А вот как дверь изнутри затворишь, сразу почувствуешь – не обласканы стены женской заботой. Нет в избе уюта. Данилка давно мечтал: хозяйку б сюда. Да и пора пришла, девятнадцатый год уж. И девки на него глядели, парень видный, рукастый. Да только беда – кроме Любавы Баклушиной ни одна ни мила.
Так и грезил Данилка думой несбыточной до сего дня, пока Любава на людском сходе не вступилась за него пред отцом. Тут уж душа с ног на голову! Авось и глянется он Любаве? Чего в жизни не бывает. Залетела в голову шальная мысль, не изгонишь.
Всю ночь маялся Данилка, глаз сомкнуть не мог. Лишь задремлет, то Любава грезится, то волки с телятами. Вот снится ему: волк подкараулил теленка и тащит в лес. Данилка спохватился, кинулся следом. Несется, ног не зная. Вот уже нагнал. Как вдруг зверь сам остановился, повернул к нему свою морду. Глядит Данилка, а теленок уж задушенный лежит. А тут, откуда ни возьмись, вместо волка Любава стоит. Смотрит своими глазищами, а в лице укор. Так и говорит ему: «Эх, ты! Я-то понадеялась, пред батюшкой за тебя вступилась, а ты опять теленка не доглядел! Не пойду за тебя, башка соломой крытая, уже и с Лешим сговориться не можешь!».
Проснулся Данилка, под рубахой холодный пот. Последние слова Любавы так и бьются в голове. Вышел из избы. Во дворах еще петухи не проснулись. Зачерпнул из колодца студеной воды. Окатился с макушки до пят, чтоб скорее сон согнать. И лишь теперь сообразил, что слова эти еще на сходе слыхал. И вовсе они не Любавы Баклушиной, а Емельяна. То ли всерьез дядька сказывал, то ли так, в сердцах бросил… Да только запали они в Данилкину душу. Так и пришла мысль сама собой: А верно, с Лешим что ли, сговориться?
Прежде-то во все эти истории с лесными, да домашними духами Данилка не шибко верил. Вот бабка Акулина о них много сказывала. Каждый вечер оставляла для домового миску с молоком. Проснется утром – миска пустая. Бабка крестится, а Данилка про себя посмеивался. Здесь и без домового на молоко охотники найдутся, кот под лавкой ночи напролет мышей караулит, неужто миску с молоком проглядит?
–4-
Весь день Данилка думу думал. Даже скот за деревню не погнал. Вывел к реке на поляну. Полянка тесная, земля близ речки пустая – песок да камни. Коровы мычат – худо им без травки. Зато от леса далеко, а значит и от волков. Для Данилки это важнее. Не может он пред Любавой осрамиться.
Вечером разогнал скот по дворам – и к бабке Акулине. Мать Егора совсем стара. Только и может, что по избе ноги передвигать. А уж дров принести или воды – труд непосильный. Вот Данилка и наведывался к ней каждый день.
Данилка Акулине хоть и не родной внук, зато единственный. Старуха его нежила, как могла, щами да булками сдобными. Данилка и сам рад у бабки бывать. В холостяцкой избе одни сухари.
Вот перекрестила Акулина миску с супом, поставила перед Данилкой:
– Ешь внучек.
Данилка усмехнулся.
–– От кого харчи крестишь? – сам-то конечно знал, но надобно было разговор завести, да так, чтобы бабка не смекнула, что он нарочно спрашивает.
– Хм…от кого? Мало что ль у православного человека врагов. Крест на изгнание всякого супостата дан, вот и крестись. И как ложку берешь, и как коров в лес ведешь – крестись. Глядишь, волки и перестанут скотину из стада таскать.
– Кабы так, я б давно всех коров перекрестил. – вновь усмехнулся Данилка. – Может от того их Леший и не бережет, что они не крещеные?– Сказал вроде в шутку, а сам слушает, что бабка ответит.
– Начто ему твои коровы? – только зевнула старуха.
– А раньше, я слыхал, пастухи нарочно с Лешим в сговор вступали, чтобы он их стадо берег, – не отступал Данилка.
– Раньше бывало. Иные так могли лесного хозяина ублажить, что он не только за стадом глядел, но и пас заместо пастуха. – оживилась старушка.
Понял Данилка, что за верную ниточку зацепил. Рассказывать про всякую невидаль бабка Акулина была мастерица. Деревенские девки ее сказы со всей деревни слушать прибегали. Не то быль, не то небыль, а нервы щекочет. Особенно когда после посиделок домой по темну идешь.
– Так ведь и пастухи прежде были, что колдуны. – подливая внуку суп, прошамкала бабка. – К ним люди и хворь снимать шли, и раны заговаривать.
– Как это?!
– С лукавым поведешься, еще не то сумеешь. – перекрестилась старуха.
– А не брешешь? – прищурился Данилка.
– Это ты сызмальства такой не верующий, а поживи с мое, тогда и поглядим. – проворчала старуха.
– Как же можно Лешего из леса вызвать? Он ведь абы кому не кажется…
– Это верно, абы кому ему казаться не за чем. Леший любит чтобы к нему с почтением. Вот, к примеру, приспеет пастуху пора стадо на пастбище гнать, берет он яйцо то, что со Святой Пасхи осталось и идет в лес. Идет, да глядит, кака береза ему покажется, под ту яичко-то и кладет.
– А дальше что?
– А дальше говорит: «Царь лесовой, всем зверям батька, явись ко мне!» Лешего, значит, призывает.
– Неужели тот так сразу является?
– Ишо чего! Леший ни пред кем спины не гнет, захочет явится, а захочет – и нет. Твое дело сидеть и дожидаться.
– И долго дожидаться надобно?
– Я почем знаю, сама не сидела. Сколь придется, столько и жди.
Бабка вскинула на Данилку полуслепые глаза.
– А ты почто расспросы завел? Аль затеял чего? Гляди, Леший тот же черт, с ним шутки шутить нельзя.
Данилка отмахнулся, дескать, стану я во всякую невидаль верить.
– 5 -
Сам вышел от бабки, только что не вихрем домой донесся. Отворил дверь – и в сени. Если верно помнил Данилка, в корзине под лавкой как раз должно было со Святой Пасхи несколько яиц остаться. Выставил корзинку на стол, откинул плетеный верх, а на дне лишь кусок засохшего кулича. Тут и припомнил, что последнее яйцо еще третьего дня из корзинки вынул и съел в полдень на пастбище с сальцем да бабкиным пирогом.
Так и осел на лавку. Где ж теперь найти пасхальных яиц? А может и не обязательно, чтоб пасхальное… Лешему-то не все ли равно? Авось, и обычное сгодится. Поразмыслил Данилка немного и решил нести в лес простое яйцо. Чего счастье не попытать. Не зря же люди говорят, что на безрыбье и рак рыба. Отнесет, а там видно будет.
Только вышел из дому, солнце тотчас закатилось за сопку, на небе лишь красные разводы оставило. Еще немного и накроется белый день темною ночью. Тогда уж в лесу ни березы, ни сосны не углядишь.
Заторопился Данилка. В два счета обогнул старую мельницу. Через заброшенную пасеку вышел к реке. Речка мелкая, узкая, бежит о камни спотыкается. Шаг, два – и на другом берегу. А там уж и пролесок начнется. Тонкие осинки сменяются вековыми дубами. Здесь, у большого камня, тропинки разбегаются в разные стороны. Одна уводит в самую лесную чащу, другая – через пригорок на поляну. Вот где раздолье Данилкиным коровушкам! Травы здесь высокие, сочные…