Инна Тронина
Постумия
Я уже вспоминала про павильон «Шаверма» на «Просвете». Сначала это был просто ларёк. Со временем палестинцы расширили бизнес. Сперва там заправлял толстяк по имени Салех. Потом пригласил к себе родственника. Маамуна как раз отчислили за неуспеваемость из какого-то российского ВУЗа. А раньше он был боксёром. Это оказалось весьма кстати. В «Шаверму» часто наведывались «нацики» и затевали драки. После появления в заведении Маамуна стало заметно тише, хоть нацело порядок не восстановился.
Однажды, в марте месяце, мы тусовались на «Просвете». В павильоне выла и гремела восточная музыка. Салех отмечал свой «полтос». Он позвал в гости местных – чтобы подлизаться. Потом на улицу вышел Маамун, огляделся по сторонам. И вдруг направился прямо к нашей компании.
– Заходите, пожалуйста! Хозяин вас приглашает на день рождения. Не обижайте его – покушайте с нами…
Выглядел Маамун примерно как Николай Валуев – только поменьше и посмуглее.
В первый момент я хотела сказать: «Ступай себе боком!» Но потом вспомнила, что идти мне особенно некуда. Здесь, на «Просвете», семья брата. На «Лесной» – больная бабушка Галя. В «Шаверме», конечно, будет веселее, даже если подерутся.
Я поправила свой белый, невинный берет с помпоном, который мне связала ещё мама. Одёрнула «дутую» курточку сизого цвета. И храбро шагнула навстречу неведомому. Внешне я выглядела очень самоуверенной и развязной, пахла табаком.
В «Шаверме» вперемешку с арабскими мелодиями крутили Розенбаума и Мафика, песни воли и неволи, а также дэнс-блатняк. Кстати, песни групп «Стрелки» и «Блестящие» оглашали окрестности даже днём, не говоря уже о вечернем времени наплыва посетителей.
Мы подпевали на караоке «Воровайкам». Потом пошли в пляс под «Хоп, мусорок, не шей мне срок!» А в итоге разревелись пьяными слезами, слушая военный шансон. Его потребовали ввалившиеся в зал бывшие десантники. Они как раз отмечали годовщину какой-то своей трагедии в Чечне.
Маамун решил с ними не ссориться. Он крутил «Голубые береты» до тех пор, пока ребята не ушли, а я не заснула в подсобке. Отъезжая под исполняемую уже в третий раз песню «Две «вертушки» на Моздок», я лениво думала о завтрашнем дне. Надо бы успеть домой за рюкзаком и «сменкой», и при этом не столкнуть с Кристиной.
Учебники и тетрадки я оставила на столе. Абсолютно честно собиралась делать уроки. Но невестка не оценила мой героический порыв и опять начала трендеть, какая я шняга. Пришлось молча встать, одеться и хлопнуть дверью. Конечно, я направилась к метро, ещё не зная, как там всё обернётся.
Конечно, мы не только хавали, но и болтали. Маамун рассказывал о своей родине. Там такие чудесные пляжи, и круглый год тепло! От вина с коньяком я стала очень доверчивой. Решила, что будет улётно надолго свалить из России. После смерти матери я стремительно повзрослела и решила взять судьбу за глотку. Перспектива оказаться на Средиземном море с каждой минутой становилась всё более реальной.
Что было дальше, вполне понятно. Я, правда, вырубилась ещё до кульминации. Утром забежала за рюкзаком и направилась прямо в школу. Конечно, ничего не выучила и получила сразу две «двойки»– по физике и по геометрии. Сама удивилась, насколько равнодушно отнеслась к этому.
Что там мне какие-то «пары»? Теперь я – женщина! И мой парень – не какой-то сявка-школьник, а боксёр и бизнесмен. Он отвезёт меня к тёплому морю, оденет в шелка, увешает «брюликами». Зачем мне учиться? Всё, что нужно для красивой жизни, я имею и так. Мне всего четырнадцать? Не проблема! Маамун сказал, что в этом возрасте уже можно выйти замуж. Не вечно же мне ездить только в Сочи и в деревню под Лугу!
Недолго думая, я взяла быка за рога. Любой ценой женить на себе Маамуна! Это стало моей главной целью. И вовсе не потому, чтобы считаться «честной». Просто иначе мне было не вырваться за границу – а очень хотелось. Жизнь «норки» тогда казалась мне недостижимым идеалом.
Ночами я выходила на лоджию, смотрела на полную Луну, крестила свой рот и говорила: «Сон про меня, сон для тебя, для Божьего раба Маамуна. Аминь».
Делать это нужно было три раза в месяц. Девчонки, с которыми мы вместе занимались гробокопательством, шёпотом предупредили, что на мусульманина заговор может и не подействовать. Для верности я тайком подливала Маамуну из своего бокала пива или вина. И приговаривала при этом про себя: «Пей, допивай, люби, не забывай!»
Кстати, помогло, хоть он и не крещёный. Я дико боялась, что Маамун смоется. С другими девчонками именно так и бывало. Конечно, дома ничего не знали. Делилась я своими любовными проблемами только в школе, с двумя подружками. Была в них уверена на все сто. Сидя в «тубзике», мы шёпотом обсуждали, как быть. Стоит сказать Маамуну о моей беременности или лучше скрывать до последнего?
Я доверилась интуиции и решила сказать. Арабы ведь к таким делам относятся иначе, чем русские. Даже если Маамун меня не любит, но своего ребёнка просто так не бросит. А что залетела я от него, Маамун ни на миг не сомневался. Но, пока не состоялась свадьба, этот вопрос был в нашей семье, как шишка в заднице.
Месяца три я развлекалась тем, что ходила по салонам для новобрачных и выбирала себе подвенечное платье. Скажу сразу, что купить наряд не получилось – взяли напрокат. Платье было очень красивое – из итальянского атласа. Корсет и юбка декорированы французским кружевом «шантильи», плечи открыты.
Маамун тогда был либерален и больше всего хотел, чтобы все видели его красавицу жену. На обручальных кольцах мы выгравировали свои имена – по-русски и по-арабски. Но до тех пор ещё много чего случилось…
Белой летней ночью я возвращалась домой с огромным букетом кремовых роз «Мускат». Их как раз продавали по сниженным ценам, и Маамун расщедрился. Как назло, меня в окна увидели старухи-соседки. И. натурально, доложили всё жене брата. Они, оказывается, давно выследили нас в «Шаверме», но ничего не могли доказать.
После истории с математиком им поверили не сразу, но на сей раз всё оказалось правдой. Я реально залетела и была уже на четвёртом месяце.
Дело очень быстро дошло до дяди, который припомнил мне всё. От него я узнала, что стала жертвой метода Кристеллера. При родах меня буквально выдавливали полотенцем из живота матери. Много времени спустя выяснилось, что у меня, скорее всего, изменён определённый ген; потому я такая распущенная. Я даже записала его название на бумажке. У мужиков тоже есть такой ген, только называется иначе. Так что я ни в чём не виновата – просто больной человек.
Конечно, в школе мне устроили моббинг. Другие гуляют – и ничего, а меня разбирали перед всем классом. Это было уже в сентябре. Могли бы перевести в вечернюю школу потихоньку, но нарочно решили поиздеваться. Всем девчонкам запретили со мной разговаривать, потому что спуталась с «черножопым». Маамун же поклялся зарезать любого, кто потащит меня на аборт. Какой там аборт – живот уже лез на нос!
– Вразумляй до трёх раз, а после отрекайся! – сказал дядя Сева, подведя итог многодневным дебатам. – Это уже второй твой крупный проступок. Совершишь третий – и я тебя не знаю. Живи тогда, как хочешь. А пока, если хочешь рожать, перейдёшь в вечернюю школу. Среднее образование надо получать железно, а там сама решишь.
Потом я долго привыкала к ребёнку в приюте «Маленькая мама». Это получилось не сразу – слишком я была молода. Сын казался живой куклой, и она быстро надоела. Со мной там жили девчонки-нищенки, которые на самом деле не бедствовали. Честно говорили, что у них просто такая работа. Дети им, конечно, пригодятся – с маленькими больше подают.
Очень скоро меня потянуло на волю. Хотелось развлекаться, танцевать и крутить любовь, но приехал Маамун-старший. Сказал, что на Востоке ничего этого не будет. И точка! Там женщина должна ублажать только своего мужа.
От такой перспективы я приуныла и раздумала выходить замуж. Но дядя заявил, что у мальчика должен быть отец. Мы сыграли аж две свадьбы – в России и в Израиле. Как и следовало ожидать, надолго меня не хватило. Под именем Мариам я прожила у мужа меньше года и вернулась в Питер. Маамун отпустил меня при условии, что я никогда не стану претендовать на ребёнка.
В дальнейшем я признавала, что взбрыкнула тогда зря. Семья Маамуна была богатая. Все имели израильское гражданство. Мой свёкор, известный и уважаемый геммолог, радовался появлению невестки. Непутёвый сынок вернулся домой с юной супругой и прекрасным сынишкой. А, значит, гарантированно возьмётся за ум. И перестанет, как паршивая овца, портить всё стадо.
Вскоре я уже умела различать тринадцать видов бриллиантов – от А до Н. И знала, что самые барахловые «брюлики» поставляют из ЮАР. Жила семья аль-Мехбади в Восточном Иерусалиме. Их дом был больше поход на дворец.
Я, которая в детстве вырезала корону из фольги и обматывалась для красоты ёлочными гирляндами, теперь существовала в мире золота и драгоценных камней первоклассного качества. На моём перстне красовался очень дорогой, элитный турмалин неповторимого оттенка. Стоил он, на минуточку, семьсот тысяч баксов.
Когда-то свёкор поклялся Аллахом, что преподнесёт этот перстень женщине, которая сумеет взнуздать его наследника, привести к семейному очагу. Перстень сразу же внесли в контракт. При разводе я имела право взять его с собой. Кроме того, после заключения брака мне выплатили десять тысяч долларов. Детская мечта стала явью. Я чувствовала себя Золушкой, для которой никогда не наступит полночь.
Как всем грешницам, мне безумно везло. Муж-араб привёз меня не в хижину с земляным полом. И не в тесный дом, где живёт ещё двадцать человек родни – вперемешку с козами и овцами. Сама того не понимая, я дорого продала свою невинность. После этого Маамун был просто обязан жениться.
То, что у нас лицемерно порицается, на Востоке является скучной нормой. Ни о какой любви перед свадьбой даже не говорят. Арабы вообще не воспринимают такую постановку вопроса. Человек сватается, только если уверен, что сможет содержать жену – не хуже, чем её отец. А поскольку в родительском доме я буквально выла от скуки и нищеты, то превзойти мой прежний уровень оказалось просто. Все мои шкурные выкладки, от которых морщилась Кристина, и мрачнел лицом Богдан, в доме Маамуна прошли на «ура».
На первых порах, обсуждая материальные вопросы, я дико стеснялась. Но свёкор с улыбкой сказал мне: «Если женщина выходит замуж без контракта и ничего не требует, значит, она себя не ценит. Тогда за что же её станут ценить муж и его родня?»
В первые месяцы я буквально визжала от щенячьего восторга, постигая восточную жизнь. У меня были свои большие деньги, которые следовало тратить только на себя – даже не на ребёнка. Я ничего не привезла из дома, и зарплату тоже не получала. Но вполне довольствовалась тем, что давал муж.
Содержать детей должен мужчина. Но он же потом и забирает их в случае развода. Тут нет вопросов. Отец Маамуна вполне мог воспользоваться моей серостью, оставить меня без наследства вообще. Ведь никакого раздела имущества там нет. Получаешь только то, что закреплено за тобой в контракте.
Местные женщины часто прописывают условие, что бывший супруг содержит их до заключения следующего брака. Я не стала этого делать и уехала домой. Кстати, именно от арабов я узнала цену старшему брату. Это всегда защитник, опора, надежда. А уж дядя – вообще наипервейший человек – после отца! Я очень порадовалась, что на свете есть Богдан, не говоря уже о Всеволоде Михайловиче.
Правда, в ту пору мы с братом были в неважных отношениях. А с дядей вообще расплевались. Пришлось мне первой идти на мировую. Восточные люди уважают женщин, имеющих большую родню, и я это учла.
В доме мужа меня звали Мариам, но веру я не меняла. Либерал-свёкор любезно объяснил мне, что это вовсе не обязательно. По законам шариата жена должна верить в Единого Бога – то есть быть хоть христианкой, хоть иудейкой. Это сильно облегчило мне жизнь – не пришлось совершать намазы по пять раз на дню, учить Коран и выполнять местные обычаи. Они, на мой взгляд, часто оказывались просто дикими.
Первые полгода мы жили как в раю. Я называла мужа «хабиби» – любимый. Он меня – «малышка», по-русски. Разрешал носить купальник с сеточкой – то ли бикини, то ли сплошной. Потом я выпросила право надеть более вызывающий – ярких цветов, с бусинками и ракушками. Мы объездили Израиль, Египет и прочие библейские места. И везде делали то, что сейчас называют «селфи». У меня до сих пор хранятся эти фотки. На них я в хитоне, в сандалиях с кожаными перемычками. Или в роскошной тунике и серебряных вьетнамках на платформе.
Мы часто бывали на Мёртвом море, где можно было буквально лежать или даже сидеть на исключительно плотной воде. Когда я после купания обсыхала под жарким солнцем, на коже выступали соли. И Маамун, почти не дыша, слизывал их, кончая даже без секса. Я тоже блаженствовала, не скрывая этого. Думала, дура, что муж меня любит без памяти.
Я успела немного выучиться арабскому языку. Узнала, что он не един. Есть пять групп диалектов. Приучилась называть Каир эль-Кахирой. Это значит – победительница. С интересом слушала рассказы мужа о молитве в Джуме – Пятничной мечети, находящейся в Мекке. Мне нравилось узнавать новое, сказочно-прекрасное.
Я будто оказалась на далёкой планете, откуда вовсе не собиралась возвращаться. Легендарная Александрия, набережная, тянущаяся вдоль Средиземного моря на десятки километров! Лучшие пляжи Монтаза и Маамура! У мужа нашлись друзья в египетской Ривьере – городке Мерса-Матрух.
Там я вдоволь наплавалась в естественных купальнях с необычайно синей, чистой водой. Под гигантскими пальмами с толстенными волосатыми стволами я пила кроваво-алый чай из гибискуса. А звёзды в чёрном небе – не шучу! – были размером с электрическую лампочку. И скажи мне кто-нибудь, что совсем скоро я буду спасаться отсюда бегством, ни за что не поверила бы! Беда всегда приходит внезапно. А перед этим чувствуешь себя особенно, до боли, счастливой…
Из Александрии мы поехали в деревню Мит Рахина. Там раньше находился древний город Мемфис. Весёлые и щедрые друзьями Маамуна учили меня отличать американский жест «о'кей» от очень похожего на него арабского. Тот, правда, символизировал прямую угрозу жизни. Мужчины боялись, что я ненароком навлеку на себя чей-нибудь гнев. И в этот момент зазвонил мобильный телефон мужа. Младший брат Ибрагим плача сообщил ему, что скоропостижно скончался отец. И потому нужно срочно вернуться.
На обратном пути я потеряла обручальное кольцо – из жёлтого и розового золота. И, до кучи, сломался мой жемчужный браслет. Он состоял из нескольких рядов отборных камней и являлся самым сильным талисманом, охраняющим супружеский союз. Маамун подарил его мне в день свадьбы.
Наверное, я действительно крутила кольцо на пальце и щёлкала замочком браслета во время нашего скорбного возвращения в Израиль. Там лететь совсем ничего, но дорога показалась мне бесконечной. Несмотря на кондиционеры, меня вымотала адская жара. Она навалилась на грудь, как раскалённый камень, а в глазах кипели слёзы.
Странно, ведь раньше я совсем не ощущала зной. А здесь едва не перекинулась. По свёкру я ревела куда горше, чем даже по матери, хоть и знала его недолго. Видимо, сердцем чувствовала, что этот солидный седовласый мужчина, с крупным носом и отвислой нижней губой, был моей опорой, защитой – лучше любого брата! Его смуглое, блестящее от пота лицо с выпуклыми фиолетовыми глазами я до сих не могу вспомнить без слёз.
А тогда и вообще невыносимо было сознавать, что я никогда больше не увижу Хусейна аль-Мехбади. Мой мир, едва успев сложиться, снова распался. Его осколки разлетелись – будто от страшного взрыва. Бизнес свёкра, связанный с драгоценными камнями, забрал себе его старший брат. Мой муж решил заняться разведением скота. И скорее подружился с будущими своими коллегами. Несмотря на каменные мышцы и бронебойные кулаки, внутри Маамун был слаб и склонен плыть по течению.
Больше всего муж боялся выделиться из толпы, быть не как все. Авторитет отца, конечно, перевешивал соседские сплетни. Но когда свёкра не стало, Маамун в корне пересмотрел свои взгляды на положение жены в доме. Конечно, его преображению способствовали долгие посиделки с гостями. Те зачастили в наш дом едва ли не из пустыни.
Началось с того, что муж запретил мне бывать на пляже. Потом – носить европейскую одежду. Швырнул мне галабею и хиджаб, приказал немедленно надеть. В противном случае пообещал немедленный развод. Ему, мол, стыдно, потому что жена ведёт себя как гулящая. «Ты ходи, ханум, ходи!» – орал мне, тогда ещё честной женщине, супруг, представляя меня то ли танцовщицей в ресторане, то ли проституткой на улице.
Мне не хотелось возвращаться домой, как побитой собаке, и я подчинилась. Воодушевлённый Маамун выдвинул следующее условие – перейти в ислам. Я не должна смущать подрастающего сына своим безбожием. Ссылки на слова покойного отца уже не действовали.
– Теперь я хозяин в этом доме! – орал обкурившийся кальяна Маамун и таскал меня за волосы. Я давно уже поняла, что муженёк не до конца умный, но всё-таки надеялась на лучшее и рвать отношения не хотела.
Очень скоро я превратилась его боксёрскую грушу. Я, которую никто никогда не тронул пальцем! Наверное, мне пришла «обратка» за грехи, и нужно было смириться. Но так говорить может только тот, кого не били ремнём и не пинали ногами. Думаю, что муж провоцировал меня на развод. Ведь если я подам первая, то все свадебные подарки, включая перстень, останутся у него. А там найдётся вторая жена, на которую уже не нужно будет тратиться заново.
Потом Маамун окончательно спятил. Он ночами хватал ребёнка, выбегал с ним на улицу, размахивал кинжалом. Допёр до того, что парень не от него, и однажды едва не утопил нашего сына в бассейне. Конечно, по утрам просил прощения, но вечерами всё повторялось.
И после того, как супруг едва не задушил меня за намерение выйти на улицу без него, пусть и в хиджабе, я плюнула и поняла, что бензин кончился. Никаких денег мне не нужно, и я уезжаю в Россию. Отказалась от своих прав на сына, чтобы бывший потом не стащил его тайком. Оставила Маамуну и свои деньги, и турмалин. Вернулась домой голая, как сокол. Старалась не замечать ядовитых ухмылок Кристины и жалостливых вздохов бабули.
Драгоценности растаяли, как дым. Но я считала, что ещё дёшево отделалась от всего этого ужаса. Ненавистная физиономия Маамуна-старшего ещё долго являлась ко мне в ночных кошмарах. Я орала, как резаная, путаясь в одеяле и отбиваясь от его страшных кулаков. Я вообще не понимала, как могла связаться с бритым наголо негодяем из «Шавермы». Отдалась ему, родила от него ребёнка. А потом бросилась, как в омут, на его родину. Да ещё была там счастливой…
Самая мерзкая картина из прошлого – Маамун спокойно, с интересом, читает какую-то книжку. Потом я узнала, что это – исламское руководство «как правильно бить жену».
– Кяфиры говорят неправду. Это – не домашнее насилие, – разъяснял он мне, заложив страницу пальцем. – Это – наука для укрепления семьи. Я ведь от любви на такое иду – неужели не понимаешь? Нельзя воспринимать битьё как унижение, Мариам…
Оглядев меня со всех сторон, супруг решил использовать для «поучения» трость. Крепких женщин охаживают кулаками, пухлых – ладонью. Причём в строго определённое время, заранее предупредив, сколько ударов будет нанесено. Извинившись, что бил меня не по правилам и не по тем местам, муж пообещал, что отныне будут страдать только мои руки и ноги. А вот за лицо, голову, грудь и живот я могу не бояться…
Вернувшись после этого в Питер, я пробегала мимо павильона «Шавермы», не оглядываясь. Боялась, что меня заметит родственник Маамуна Салех. Из весенних луж во все стороны летели брызги. Стоял март 2010 года. Мне приходилось питаться объедками в кафушках – если кто-то из обслуги угостит. Уже ничего не стыдясь я клянчила у незнакомых мужиков сигареты, которые докуривала до фильтра..
Конечно, Богдан кормил меня. То есть давал деньги на кафешки, чтобы не болталась у Кристины под ногами. Худая, похожая на беспризорника в своей вязаной шапочке и старой куртке, я бродила по городу, блестя голодными глазами. Потом познакомилась с бариста, который поил меня кофе.
Конечно, искала работу. В дворники уже набрали таджиков, а за расклейку объявлений не заплатили. Нанимателю в курьеры я не внушила доверия. Собиралась весной пойти в озеленители – стричь кусты, сажать цветы на клумбах. И обязательно хотела украсить могилу ребёнка на Северном кладбище, чей покой мы тогда потревожили. А совесть мучила до сих пор.
Но до весны ещё нужно было дожить, а кушать хотелось уже зимой. Вдобавок, Кристина собиралась в декрет – ждала вторую дочь. А до того постоянно сидела на больничном. Богдану стало совсем трудно – работал он один. Правда, теперь их семье светил материнский капитал. Но его разрешалось расходовать лишь по трём статьям, и то через три года. За обналичку же этих средств светила уголовная статья.
Я от отчаяния ломанулась прямо в «Шаверму» – может, возьмут уборщицей. Но там я увидела вместе Салеха совсем другого брюнета, которому палестинцы продали свой бизнес. Этот тип, кстати, абхазец, мне отказал. «Сейчас работы нет. Если будет, то летом».
Глотая слёзы, я вышла на улицу. Значит, зря боялась, и всем на меня начхать. В урне около станции метро нашла газету бесплатных объявлений – в том числе и о найме на работу. В несколько мест приглашали девушек от 18 до 25 лет. Я прекрасно понимала, что это будет за пахота, но решила забить на всё. Терять было уже нечего…
Предчувствие не обмануло – приглашали в стриптиз. В счёт будущей получки я взяла несколько уроков бикрам-йоги – для восстановления формы. Далее следовала спортивная аэробика – танцовщица должна уметь «двигать собой». Особый упор делали на танцевальную аэробику и на фитбол – занятия со специальными гимнастическими мячами.
Далее я прошла курс эротического массажа, без которого в этот бизнес не стоит и соваться. Отработала язык откровенных жестов и взглядов – чтобы меня правильно понимали. Несколько неделю носила миостимуляторы на животе и на бедрах, прежде чем впервые появилась перед публикой у шеста.
Со временем пришлось задуматься о татуировках. Поскольку одни дядьки это дело любили, а другие не переносили на дух, я делала биотату хной, а потом смывала их в душе. По-моему, это полная дурость – рисовать навечно какую-то одну композицию, да ещё во всю ногу или плечо.
Сейчас тебе узор нравится, а потом надоест. И что делать дальше? Хочется ведь периодически их менять. Я уж не говорю про инициалы или портреты бой-френдов. Их много, а тело у меня одно. Все не поместятся. Конечно, всю себя никогда не расписывала – чтобы не быть похожей на девушку с острова Пасхи.
Кроме того, на моей коже хна темнела сама собой. Драконы и змеи выглядели не эротично, а устрашающе. Поэтому я стала закрывать узорами ладони и стопы, а также делала маленькие картинки на заднице и ещё более интимных местах. Если очень просили, украшала одну грудь. Всё это вызывало у публики буйный восторг. Нужно было только вовремя эффектно обнажить нужную часть тела и устроить какой-нибудь прикол – нечто вроде индийского танца.
Пока я была в отъезде, бабушка Галя из бедной превратилась в нищую. Всю жизнь заседала в районном суде, а тогда за это платили не щедро. Она отдавала сиделке последнее, а после голодала целыми днями. Дядя, разумеется, кое-что ей подкидывал, помня свой долг перед братом. Один раз даже спас от «чёрных риэлторов». Но ему всё время было некогда, а Богдан жил только для своей семьи. Кристина уже разродилась. Она сидела дома с детьми и на работу не рвалась.
Вся надежда была на меня. Я заказала портфолио, изготовила короткий клип. Отдала всё это продюсеру и режиссёру, которые заметили меня в клубе. Они сразу учуяли талант. Позвонили через два и переговорили с моим администратором. А он уже передал мне предложение сняться в «порнушке». Как водится, групповуха, лесбийская любовь, анальный и оральный секс, садо-мазо и прочие прелести. Мы работали на низкой кровати размером с небольшую комнату – под камерами, прожекторами и микрофонами.
Нас там было четверо. Потом стало восемь, потом – шестнадцать. Я продержалась два месяца – только на мыслях о бабушке и сиделке. Между делом продолжала танцевать в клубе и ещё подрабатывать в бутик-отеле типа нынешнего «Land Orff» – публичном доме с номерами «на час».
В этом бутике заправлял сутенёр Лёша Яцелюк – родом из Ивано-Франковска. Понятно, приходилось спать и с ним тоже. Но он искал мне «жирных» клиентов – в основном фирмачей. И где только Лёшка брал их в таком количестве? Наш бутик так и прозвали – «Пиндостан». А ведь заведение-то было ниже среднего. Светомузыка, шумные компании, персонал без хороших манер, даже перебои с горячей водой… А вот ходили пиндосы – ничего не скажешь. И потом уже исключительно ко мне.
Лёша Яцелюк имел клёвый по тем временам кабриолет «Mercedes E-Class», на котором частенько катал меня по Питеру. Откинет крышу – и вперёд, даже зимой. Тогда я ещё не знала вкуса адинаевского «Кадиллака». К моменту нашего знакомства сын бедных хлопкоробов эксплуатировал уже второй лимузин этой марки. Первый он выбрал ещё в десятом году – на автошоу в Детройте.
Я же, сбежав от мужа, не могла позволить себе даже порции баварского салата с кока-колой, не говоря уже о пицце «Королева моря» с моцареллой и осьминогом. На первый кастинг в качестве «гоу-гоу», то есть танцовщицы, мне было элементарно не в чем пойти. Пришлось тайком стибрить на вечером белую шубу из овчины. Кристина её всё равно не носила – боялась испачкать.
Но сразу же заметила, когда шубу надела я. Демонстративно сложила вещь в чемодан и увезла к своей мамочке, на проспект Луначарского. Заодно прихватила все свои «камешки», песцовую шапку и египетские туфли «из крокодила». Я не особенно по этому поводу парилась. Меня приняли, и я получился возможность питаться пиццами, салатами. Так я взяла свой второй барьер. Первым, тоже успешно покорённым, я считала замужество с иностранцем – пусть даже таким.
Конечно, и молотить приходилось по-стахановски. Клиент всегда прав, а желания у гостей были ещё те. Мало кому хотелось отрываться в номере «Пиндостана», да и банный секс многим приелся. Хотя, конечно, это тоже было. Но я, как всегда, привнесла в устоявшийся процесс некий креатив. В «порнушке» я уже не снималась, и потому имела свободные дни.
Я буквально поселилась в «Пиндостане» – чтобы не тратить время на дорогу. Вечерами и ночами танцевала в клубах, потом спала часа четыре. А дальше начиналось самое интересное. От него, кроме удовольствия, я имела ещё и кучу «бабок».
Дело в том, что гости, хоть раз побывавшие у меня в «Пиндостане», жаждали новых встреч. Но они не всегда могли приехать в бутик. Не было времени, возможности; а то и просто мешали семьи. И поэтому я повадилась ездить к клиентам на место – только не домой, не в отель, не в ресторан.
Под видом самой обычной сотрудницы я прибывала в какой-нибудь бизнес-центр и обслуживала там заказчика. Самое главное, что ни с одним из них я ни разу не попалась. Мы просто запирались в кабинетах, как самые приличные люди – якобы с целью без помех обсудить производственные вопросы.
Кроме того, меня приглашали на рандеву в театры, на стадионы, в музеи. Были случаи, когда встречались в больнице или в метро. Побывала я и на лекциях в Университете. Как-то пришлось развлекаться со стоматологом-протезистом прямо в кресле. В другой раз – с пластическим хирургом на операционном столе.
Как-то один дяденька оборзел до того, что вызвал меня на вечеринку, куда заявился с супругой. Там пришлось делать свои дела на балконе, прямо над Чкаловским проспектом. Но чаще всего доводилось работать в лифтах. И в офисах – между столами и компами. Разок я попала в цех – после окончания рабочего дня. Сделал это директор завода, чтобы не нервировать свою секретаршу.
Вот, наверное, удивился слесарь дядя Вася, когда утром пришёл к своему верстаку и обнаружил на полу использованный гондон! Директор оказался джентльменом. Сам, без напоминаний, натянул «резинку».
Что уж меня всегда удивляло, так это тренинги для баб на тему «Как стать желанной»! Не дано тебе, так найди другое занятие – их на свете много. Вроде, я уже говорила, что это – тоже талант, и немалый. Как нельзя на тренингах стать достойным писателем и композитором, так невозможно постичь науку любви. Получится просто смешно и глупо.
Я же всегда была сама собой – естественной и непринуждённой. Не знаю, что помогало мне. Наверное, какая-то особая энергетика, унаследованная от деда. И мужики кожей чувствовали, что им со мной будет клёво. Западали сразу, даже если я просто поправляла волосы или покачивала туфлей на пальцах ноги.
Каждый мой жест был наполнен скрытым, но жгучим смыслом. Нигде этому не обучаясь, даже не пытаясь понравиться, я моментально оказывалась в центре внимания. При этом бывала распатланная, заспанная, даже неумытая. Очень часто – с бодуна или под кайфом. Мой внешний вид вообще не имел значения. Я влекла к себе мужчин, как магнит – железные опилки. Они просто подчинялись законам физики. Вернее, физиологии.
Буквально нутром, даже не задумываясь ни на секунду, я чувствовала, с кем из клиентов нужно быть хозяйкой, с кем – девочкой, с кем – королевой, а с кем – просто любовницей. Мой «соблазнительный» взгляд был очень честный, первобытный, идущий прямо от сердца, а не от выученных лекций. И странно было надеяться, что самцы этого не почувствуют. Они ведь определяют свою самку не глазами и ушами, а в первую очередь нюхом. Мужчины становятся просто кобелями. И никакие духи из секс-шопа здесь не помогут.
– Эх, жаль, что «Дягилев» сгорел! – частенько вздыхал Лёша Яцелюк, наблюдая за «собачьими свадьбами» с моим участием. – Не тебе прозябать в Пиндостане. В Москве кадры совершенно другого уровня. Хочешь, порекомендую тебя Пете Листерману? Он с руками оторвёт, а мне прибыль. Надо на что-то расширить бизнес. Там всё в шоколаде у тебя будет. Одна опасность – быстро «снюхаться» можно. Кокаинистов много тусуется. Их сразу узнать можно – всегда ходят в тёмных очках…
Но я не хотела к Пете Листерману. Хотя бы потому, что дядя мог меня за это прикончить.
Как правило, я работала на автопилоте. Мои руки и ноги, моё лицо, всё тело жили своей жизнью. Единственным допингом были воспоминания о Маамуне, о его ревности. В эти мгновения мой «центр страсти» действительно становился алым маком. Я тайком записала несколько кассет – со всеми воплями и матюгами. Очень хотела переслать их бывшему.
