Ингрид Карлберг
Альфред Нобель. Биография человека, который изменил мир

Полная версия

Отставание вызывало тревогу, особенно в военных кругах Российской империи. В ответ Николай обычно создавал различные комитеты, вскоре они расплодились в таком количестве, что уследить за их работой стало невозможно. На приеме в роскошном дворце Меншикова на набережной Невы Иммануил Нобель оказался рядом с двумя членами одного из таких комитетов – генералом Карлом Шильдером и профессором физики Морицем Германом фон Якоби, которым император поручил создать эффективную морскую мину.

До этого момента Иммануилу Нобелю не приходилось иметь дело с взрывчатыми веществами. Он лишь мимоходом упоминал, что его резину, вероятно, можно использовать для противопехотных мин или хранения пороха. Однако, как он сам потом описал, беседа экспертов за столом увлекла его до крайности. Шильдер и Якоби испытывали на себе большое давление. Они обсуждали трудности, с которыми столкнулись при подготовке назначенного в скором времени испытания. Их идея, как понял из разговора Нобель, заключалась в том, чтобы кабелем соединить начиненные порохом мины с батареей, находящейся на берегу. По замыслу, у батарей должны были находиться несколько солдат. Когда дозорный сигнализировал, что над минами проходит неприятельский корабль, они должны были взорвать мины с берега.

«Но ведь это невозможно!» – подумал Нобель (если верить его биографическим запискам). Вслух он сказал:

– Но ведь это может закончиться удачей один раз из пятисот!

По словам Иммануила, от этого заявления генерал Шильдер резко поднялся.

– Так что, вы у себя в Швеции придумали что-нибудь получше? – спросил он в ярости.

– Уж не знаю, что там в Швеции, но я уверен, что можно достичь цели куда более простым и надежным способом, без всякого дозорного, – ответил Нобель.

Диспут достиг ушей Меншикова. Тот спросил, о чем спор, и тогда Шильдер попросил Иммануила объясниться.

– Лучше пусть корабль сам приведет в действие мину, столкнувшись с нею, – предложил Иммануил.

Шильдер начал посмеиваться. Прекрасная идея, но так ли уж просто ее осуществить? Готов ли Нобель доказать свой тезис экспериментом?

Импульсивный Нобель немедленно принял вызов, «ибо часто случай указывает нам путь», как сказано в его записках. До этого оружием и военной техникой ему даже близко не приходилось заниматься. Задним числом Иммануил утверждал, что его мучили сомнения, однако он пришел к выводу, что его дерзость все же имела оправдания. Морская мина, о которой он думал, не предназначалась для нападения, а лишь для обороны³⁶.

* * *

В качестве взрывчатого вещества в распоряжении Иммануила Нобеля и его конкурентов по-прежнему имелся только порох. Хотя этому продукту уже перевалило за тысячу лет, дымный порох по-прежнему оставался мировым монополистом. Все началось с того, что несколько китайских алхимиков в IX веке попытались найти эликсир бессмертия. Вместо этого в руках у них оказалось смертельное оружие.

Долгое время рецепт пороха держался в строжайшей тайне, однако потом он веками распространялся и дорабатывался, хотя суть оставалась прежней. Как сказал писатель XVII века, «калиевая селитра – душа, сера – жизнь, а древесный уголь – тело» взрывчатого порохового заряда.

В предыдущем столетии многие новаторы в области химии проявляли к пороху особый интерес. Даже знаменитый француз Антуан Лоран Лавуазье, которого еще называют отцом современной химии, немалую часть своей научной деятельности посвятил пороху. Лавуазье, живший в XVIII веке, вошел в историю как ученый, выделивший кислород и водород и давший им название, а также доказавший, что вода является смесью этих двух веществ. Он считается также создателем химии как науки, поскольку ввел систематизированные количественные исследования вместо поверхностного толкования разрозненных экспериментов. Именно такими методами ему удалось в 1770-х годах подорвать распространенное в те времена представление об «огненной субстанции». Долгое время утверждалось, что существует особое вещество, флогистон, которое высвобождается и исчезает, когда что-либо горит. Лавуазье опроверг эту теорию и доказал, что в процессе горения химические элементы связываются с кислородом. Это открытие имело такое значение, что его даже называли «революцией в химии».

Лавуазье заседал в Парижской академии наук, имея такую солидную репутацию, что его назначили управляющим пороховым делом. Но в период французской революции и особенно в годы, последовавшие за ней, у него начались серьезные неприятности. Лавуазье стал жертвой чисток, был обвинен в мошенничестве в пороховом деле и в налоговых преступлениях. К тому же утверждалось, что он продавал порох вражеским государствам – это обвинение французское правительство через сто лет предъявит и Альфреду Нобелю.

В ответ на неправедный суд, приговоривший его к смертной казни, Лавуазье выступил с прошением об отсрочке, с целью «закончить исследования на благо человечества». Но председатель трибунала остался непреклонен. «Республика не нуждается в ученых», – якобы заявил он³⁷.

Восьмого мая 1794 года Лавуазье был гильотинирован на площади Революции (ныне – площадь Согласия). «Им понадобилось одно мгновение, чтобы срубить такую голову с плеч, а теперь не хватит и ста лет, чтобы найти подобную», – воскликнул один из коллег Лавуазье по Парижской академии наук, услышав о его смерти³⁸.

* * *

В задаче с морскими минами существовала одна фундаментальная проблема: порох не дружит с водой. Электричество и вода тоже не самая удачная комбинация, как смог убедиться Иммануил Нобель. Идея генерала Шильдера и Якоби о дистанционно управляемой мине базировалась на изобретении итальянца Алессандро Вольты, сделанном за сорок лет до этого, гальванической батарее, первом в мире химическом источнике тока. Правда, Шильдер и Якоби могли расположить свою батарею в сухом и надежном месте на суше, однако предполагалось, что электрический ток будет проведен по воде – такой орешек разгрызть не просто.

12 октября 1840 года все было готово для испытаний альтернативной идеи Иммануила Нобеля. Некоторые члены царского комитета уже в десять часов утра собрались у моста через Малую Неву, неподалеку от дачи генерала Шильдера на Петровском острове.

Нобель нервничал. Он потребовал изготовить из грубых деревянных балок плот, который должен был изображать неприятельское судно. «Мину» он сделал из деревянного ящика, в который положил порох и три трубки-детонатора. Он понимал: велик риск, что мина взорвется преждевременно, ибо толчок лодки, с которой они его ставили, может легко испортить все дело. Он еще больше разнервничался, когда выяснилось, что матросы, которые должны были доставить его на место в гребной лодке, говорили только по-русски и не понимали его инструкций. Все они находились в смертельной опасности. Нобель аккуратно пристроил мину на корме и сел в лодку. Только когда мина была спущена на воду и они благополучно вернулись к мосту, он смог перевести дух.

Идея сработала. Плот несло к мине. Когда он коснулся трубок-детонаторов, «она немедленно взорвалась, подбросив плот в воздух», если верить официальному отчету членов комитета, написанному на следующий день. Шильдер был вне себя от радости. Он обнимал и целовал Нобеля, лихо отплясывал на мосту. В рапорте императору комитет не скупился на похвалы. Изобретение Нобеля «превосходило все предыдущие». Нобелевская мина «с большим успехом» могла применяться в качестве «оружия против подступающего с моря врага»³⁹.

По сохранившимся оригинальным рукописным документам в Архиве Военно-морского флота в Санкт-Петербурге легко можно увидеть продолжение этой драматической истории. Рапорт о нобелевской мине отослали царской семье, вернее, великому князю Михаилу Павловичу, любимому брату Николая I. Это было вполне естественно. Младшему брату Николай поручил все, связанное с армией и артиллерией, и почти все, что касалось нового огнестрельного оружия, ложилось ему на стол.

В дальнейшем семье Нобель придется часто иметь дело с великим князем Михаилом Павловичем. Его описывают как натуру двойственную. С одной стороны – суровый и требовательный военный, не меньше старшего брата обожавший военные парады, с другой – циничный шутник, внезапно появлявшийся в литературных салонах жены Елены с сигарой в руке.

Михаила царь слушал как никого другого. Разница в возрасте между братьями составляла всего два года. Они выросли вместе и даже скрепили память о детской братской дружбе, заказав специальные кольца. Теперь от него зависела дальнейшая судьба семьи Нобель.

Великий князь дал добро. Экспертам комитета было велено договориться со шведским изобретателем о сотрудничестве. Великий князь не дрогнул даже тогда, когда комитет высказал ряд вопросов по поводу такого решения. Чего стоит обещание Нобеля хранить работу в тайне, если все разговоры с ним придется вести через переводчика? И не слишком ли велико вознаграждение – 25 000 рублей, – которое он запросил за свое изобретение⁴⁰?

Михаил Павлович ничего не желал слышать. Иммануил Нобель получил тысячу серебряных рублей за эксперимент и обещанное жалованье 25 рублей в день, если возьмется развивать свою идею. Наконец-то лед тронулся⁴¹.

Иммануил продолжил работу, и к осени 1841 все было готово для нового, решающего эксперимента. Но тут в Санкт-Петербурге установилась ненастная погода, и все пришлось отложить до окончания зимы.

Несмотря на временные затруднения, интерес к минам Иммануила в Зимнем дворце теперь даже возрос. По словам самого Иммануила, это объяснялось тем, что оружейный комитет приглашал его с целью исправить негодную конструкцию ружья. Дело прошло так успешно, что Иммануил получил аудиенцию у самого Михаила Павловича, а тот, в свою очередь, показал усовершенствованное Нобелем ружье своему брату, Николаю I.

Царь решил, что швед Нобель будет получать вознаграждение в течение всей зимы, чтобы продолжить работу над своей миной. Когда по весне Иммануил потребовал для будущего эксперимента баржу и двухмачтовое судно, чиновники военно-морского ведомства заскрежетали зубами, однако Николай I вмешался и пообещал закупить необходимые суда, если их невозможно выделить другим образом⁴².

Теперь оставалось только выдержать испытания. Они должны были проходить второго сентября 1842 года у так называемого Синего моста через реку Охту. Изначально предполагалось, что император будет лично присутствовать при взрыве парусного судна. Однако в результате прибыли Михаил Павлович и старший сын Николая 24-летний Александр (будущий император Александр II). Стоя на холме, они наблюдали за экспериментом, который прошел удачно.

Две недели спустя пришло решение Николая I. Он выделил иностранцу Иммануилу Нобелю 25 000 серебряных рублей за изобретение «секретной» морской мины. От Нобеля же требовалось обязательство «не раскрывать свою тайну никакому иному государству»⁴³.

Если исходить из поденной оплаты самого Нобеля, то вознаграждение равнялось его зарплате за четыре года. Для сравнения можно сказать, что роскошная шинель, на которую полгода копил деньги Акакий Акакиевич в рассказе Гоголя «Шинель», стоила 150 рублей. В пересчете на современные деньги Иммануил Нобель получил за свою морскую мину пару миллионов крон.

Иммануил, который по ходу дела не раз угрожал уехать обратно в Швецию, теперь принял окончательное решение. Он выхлопотал необходимые бумаги, чтобы семья смогла приехать к нему в Санкт-Петербург⁴⁴.

В Стокгольме Андриетта уже готовилась к отъезду. 13-летний Роберт опять поступил на судно помощником стюарда и ушел в плавание – он должен был вернуться не раньше лета 1843 года. 11-летний Людвиг закончил школу и начал работать в кондитерской в городе. В школе Св. Якоба учился только Альфред. Проучившись в апологистической школе всего два с половиной семестра, он за три дня до своего девятилетия получил аттестат. «Успеваемость по всем предметам: Отлично. Прилежание: Отлично. Поведение: Отлично».

Это был лучший аттестат, выданный в том семестре в школе Св. Якоба⁴⁵.

Глава 3. На распутье между романтикой и просвещением

Андриетта Нобель и слышать не хотела о том, чтобы пересекать ледяное Балтийское море на утлом почтовом суденышке. Роскошный пароход Solide должен был сделать еще несколько рейсов в Або до того, как начнется зимний перерыв в навигации. На корабле имелись «салоны для господ и для дам», а также семейные каюты для тех, у кого водились деньги. За двое суток путешествия через Балтийское море предлагалось «три приема пищи в день, хорошая водка и квас к каждой трапезе».

21 октября 1842 года, в день девятилетия Альфреда, Андриетта получила паспорт для поездки в Санкт-Петербург – на себя и «двух малолетних детей». Ее брату Людвигу Альселю предоставили на таможне отпуск на несколько дней, чтобы помочь ей в поездке. Андриетта взяла с собой и служанку Софию Вальстрём, которая надолго останется в семье Нобель на новой родине.

Следующий рейс Solide в Або был назначен на вторник 25 октября с остановками в Фюрусунде и на Аландских островах. Билеты Андриетта могла получить в конторе компании у моста Слоттсбрун не позднее семи часов в понедельник¹. Несколько дней стояла туманная и ветреная погода, шли дожди, но на рассвете вторника, когда Solide отчаливала от Шеппсбрун^[10], ветер стих.

Когда Андриетта и сыновья покидали Стокгольм, у всех на устах было имя только что вернувшейся из Парижа молодой придворной певицы Йенни Линд, которая очаровала стокгольмскую публику исполнением заглавной партии в опере Беллини «Норма». Во взрослом возрасте Альфред Нобель станет одним из самых верных почитателей знаменитой «соловушки» Линд.

Почти 80-летний Карл XIV Юхан, как обычно, готовил себе зимнюю берлогу в отапливаемой изразцовыми печами спальне дворца. Зимой он мог себе позволить править Швецией прямо из королевской опочивальни, в стране царило относительное политическое спокойствие. Радикальная оппозиция значительно умерила свой пыл, ожидая, пока более прогрессивно настроенный кронпринц Оскар сменит своего отца на троне.

Семья Нобель эмигрировала из страны с населением чуть больше трех миллионов человек, где девять из десяти жителей проживали в сельской местности. Андриетте было 39 лет. В той стране, которую она покидала, женщины по-прежнему считались недееспособными. Каждый год пятьсот женщин умирали при родах. Ожидаемая продолжительность жизни составляла 45 лет.

Но в мрачной симфонии звучали и радостные нотки. В октябре 1842 года в Стокгольме продавались свежие устрицы. Книготорговцы завлекали публику новым комическим романом «Хитрец и его несчастья» и восемнадцатым томом справочника по самым ярким интеллектуалам Швеции².

Шведская столица была маленьким городком в сравнении с Санкт-Петербургом, где в начале 1840-х годов насчитывалось более полумиллиона жителей, то есть в шесть раз больше, чем в Стокгольме. Иммануил Нобель переехал и проживал теперь в новом доме на Литейном проспекте, пересекавшем главную улицу – Невский проспект. Квартира в таком месте во всех отношениях означала продвижение в карьере, и не только потому, что дом, украшенный двумя дорогостоящими эркерами, был построен одним из самых известных архитекторов Санкт-Петербурга³. Здесь бывали многие знаменитости. Некоторое время в этом квартале жил великий русский поэт Пушкин. Многие писатели последовали его примеру, среди прочих – поэт и издатель, открывший в 1840-х годах Достоевского и опубликовавший его первый роман «Бедные люди».

Вскоре вдоль Литейного открылись книжные лавочки. Народ съезжался сюда со всего Петербурга, чтобы найти последние литературные новинки. Но к тому времени, когда сюда перебрался Иммануил Нобель, это место было известно прежде всего крупнейшими царскими оружейными заводами и арсеналом, где трудились тысячи рабочих. Оружие и литература – это место словно специально было создано для семьи Нобель⁴. Иммануил с нетерпением ждал прибытия семьи. Однако Андриетта с детьми все не приезжала.

* * *

Государственный архив РФ в Москве – золотое дно. Мой помощник-исследователь проверяет даты, которые я ему сообщаю, и находит семейный паспорт Андриетты, Людвига и Альфреда. Бумага в больших желтых пятнах, паспорт лежит в потрепанной папке Третьего отделения. На обороте паспорта я вижу, что Андриетта с сыновьями получили свою красную печать и зарегистрировались в полицейском управлении Або 27 октября 1842 года. Других отметок нет.

В том же архиве хранится объемистая книга учета всех иностранцев, прибывающих в Санкт-Петербург. Российская тайная полиция уже тогда работала четко. Однако никаких упоминаний об Андриетте и мальчиках там не обнаруживается – ни в ноябре, ни в декабре 1842-го. И в январе 1843-го тоже.

Только открыв записи за следующий месяц, мы находим то, что искали. 26 февраля 1843 года Андриетта, Людвиг и Альфред зарегистрированы как прибывшие в российскую столицу.

Как они, должно быть, тосковали, как считали дни! Что же произошло? Документы не дают подсказок. Может быть, кто-то из них заболел или же Андриетта оставалась у друзей Иммануила в Або в ожидании, пока установится санный путь?

Нам остается только строить догадки. Когда они наконец добрались до места, Андриетта сообщила ровно столько информации, сколько потребовала российская полиция. Она указала, что она жена фабриканта Иммануила Нобеля и что прибыла в Санкт-Петербург с их совместными детьми, чтобы поселиться в его доме «Лит. 4 № 400» (сегодня – Литейный пр., 34)⁵.

* * *

Иммануил встречал их хорошими вестями. Он успел познакомиться с российским инженером Николаем Александровичем Огаревым, который вот уже несколько лет служил адъютантом при брате царя великом князе Михаиле Павловиче. Огарева только что избрали в царский комитет по морским минам. К тому же у него имелся на примете участок под строительство фабрики на окраине Санкт-Петербурга. Вместе они планировали открыть механическую мастерскую и кузницу. Фирма будет называться «привилегированная колесная фабрика Огарева и Нобеля»⁶.

Морские мины, решившие на время финансовые проблемы Иммануила, по-прежнему находились на стадии эксперимента. Многое еще предстояло сделать, прежде чем запускать их в производство. Тем временем Нобель и его новый компаньон начали претворять в жизнь парочку других идей. Например, они сконструировали станок для изготовления колес из закаленного дерева, получив на него в России 10-летний патент. Вскоре они наладили производство этих колес и продажу их российской армии. Окрыленный успехом с морской миной, Иммануил пытался теперь разработать мину, которую российская армия смогла бы применять на суше.

Великий князь Михаил Павлович живо интересовался работой двух компаньонов, «смазывая», когда требовалось, бюрократическую махину. То, что его адъютант Огарев сидит на двух стульях, его нимало не заботило. В правление Николая I все, связанное с армией, становилось приоритетом. Нередко один и тот же человек и представлял государство, и наживался на прибыльной военной промышленности.

Николай Александрович Огарев имел дворянское происхождение и умел продвинуться, используя для этого каждую возможность. Будучи на десять лет моложе Иммануила, он уже имел за спиной долгую военную карьеру. Увенчанный орденами, он, однако же, был известен тем, что умел рассмешить любого. На досуге он занимался сочинением стихов. В то время Огарев собирал материал для «драматического повествования» под названием «Оскорбленная подозрением невинность, или праведный охотник», которое сохранилось для потомков в его личном архиве.

Почти десять лет Нобель и Огарев вместе управляли своим предприятием. Один из коллег Огарева охарактеризовал его как «человека доброго и приятного», подчеркивая, однако, что с Николаем Александровичем надо держать ухо востро: «…играй как с медведем, всё ничего, всё ничего, а как вдруг озлится да ни с того ни с сего и тяпнет»⁷.

Младшие Нобели покинули Швецию в тот год, когда появились народные школы. Швеция и ранее была известна тем, что там даже самые бедные крестьяне обычно умели читать и писать. В России наблюдалась обратная ситуация. Кто-то подсчитал, что в начале 1840-х годов лишь один из сорока взрослых жителей России знал грамоту настолько, чтобы уметь прочесть стихи великого Пушкина хотя бы по слогам. В тот год, когда Альфред Нобель прибыл в Санкт-Петербург, только 200 000 российских детей обучались в школах – и это в стране с населением более чем в 60 млн. Разрыв в образовательном уровне между городом и деревней оставался огромным.

В Петербурге существовала шведская церковная школа. Ее организовали при церкви Св. Екатерины, среди паствы которой доминировали шведы из Финляндии, мощным потоком хлынувшие в столицу. В предшествовавшие годы деятельность школы сильно расширилась. Она даже получала финансовую поддержку от императора – с условием, что детей, помимо шведского языка, будут обучать русскому, немецкому, каллиграфии, арифметике и религии.

Неизвестно, посещали ли Людвиг и Альфред шведскую церковную школу, возможно, временно, в ожидании старшего брата. Всю весну 13-летний Роберт пересекал Северное море на бриге Astrea и воссоединился с семьей в Санкт-Петербурге только в июне. К этому моменту Андриетта уже была на четвертом месяце беременности. В конце октября у Нобелей родился долгожданный младший брат их трех сыновей. Последышу дали имя Эмиль Оскар⁸.

Теперь Иммануил Нобель был человеком состоятельным и мог обеспечить своим старшим сыновьям домашнего учителя. Из его письма домой в Швецию мы узнаем, что именно так в конце концов решился вопрос с их обучением. Традиционно для этого нанимали студентов университета, однако семья Нобель искала учителя со знанием шведского языка. Выбор пал на Ларса Бенедикта Сантессона. Сын судовладельца, юрист лет пятидесяти с небольшим, он когда-то работал при шведском дворе, но потом, просадив все свое состояние в азартных играх, сбежал от долгов в Россию.

Сантессон, проживший в Петербурге четверть века, кормился за счет преподавания языков в кадетском училище. О нем говорили, что он «человек со светлым умом и большой чиновничьей сметливостью». Его частные ученики со временем отлично освоили русский язык, хотя от акцента избавиться так и не смогли, даже Людвиг, который остался в России на всю жизнь. Во взрослом возрасте Альфред, похоже, избегал русского языка, если судить по его обширной переписке, обычно он писал на шведском, английском, французском или немецком⁹.

Магистр Сантессон был человеком образованным и остроумным, постоянно следил за бурной интеллектуальной жизнью российской столицы 1840-х годов. И наверняка познакомил своих новых шведских учеников с лучшими образцами литературы и философии¹⁰.

* * *

В своей книге «Русские мыслители» (Russian Thinkers) британский историк российского происхождения Исайя Берлин^[11] описывает интеллектуальный мир России и Санкт-Петербурга 1840-х годов. Долгое время тон задавала кучка интеллектуалов, объединившихся вокруг страстного и энергичного литературного критика Виссариона Белинского. Многие из них ездили учиться в Германию – как естественное следствие того, что царь Николай вырубал на корню всякие мысли, исходившие из «опасной» постреволюционной Франции.

Съездив в Германию, русские путешественники возвращались домой, переполненные метафизическими идеями немецких философов вроде Фридриха Шеллинга и Фридриха Гегеля. Всем сущим, утверждали они, управляют не механические законы, которые можно обнажить в научных экспериментах. Глубинные загадки бытия можно познать лишь на мыслительном уровне. Мысли, чувства и поэзия важнее всех на свете пробирок для того, кто хочет понять, как устроен мир.

По мнению модных тогда в Петербурге немецких философов, главным предназначением человека является поиск квинтэссенции «духовного начала». Именно оно открывает истину и абсолютную красоту. В таких поисках микроскопы не помогают. Каждый должен найти свой собственный внутренний свет, свой собственный «отзвук космической гармонии». Ответы и идеалы сокрыты не в поверхностной повседневной действительности.

Идейная подоплека романтической философии пришлась по вкусу юным русским мыслителям. Берлин писал: «Для каждого, кто был молод и не чурался идеализма в России в период с 1830 по 1848 год или просто по-человечески ужасался социальным условиям в стране, было утешением услышать, что возмутительные черты российской жизни – безграмотность и нищета крепостных, необразованность и ханжество духовенства, коррупция, неэффективность, грубость и своеволие правящего класса, мелочность купцов, лесть и бесчеловечность – вся эта варварская система, по словам западных ученых, представляла собой лишь пузырь на поверхности жизни»¹¹.

У этих идей было множество адептов. В России первым возник культ Фридриха Шеллинга. Этого философа мало интересовали естественно-научные достижения. Зато восхищали открытия в области электричества и магнетизма. Для него это стало наглядным доказательством существования в природе сил, которые могут подключаться к духовной Вселенной. Природа вовсе не является мертвой материей, как заявляли философы-просветители.

Шеллинг не исключал, что научным путем можно добиться результатов, указывающих на универсальную истину, «духовное начало». Однако важнее был сам подход. Всегда и во всем духовное целое объясняло суть отдельных частей, а не наоборот. Поэтому наука никогда не доберется до истины, утверждал немецкий философ. И только через «высшие человеческие проявления», такие как искусство и философия, чувства и воображение, человеку дано нащупать связь с высшим духовным сознанием.

Юный Альфред заинтересуется литературой и философией не меньше, чем естественными науками. Очень вскоре волна русского романтизма захватит и его¹².

* * *

Заводские помещения Огарева представляли собой два каменных одноэтажных здания и располагались на противоположной от Зимнего дворца стороне Невы, на набережной ее притока Большой Невки, в нескольких километрах от Петропавловской крепости. Эта часть города называлась Петербургская сторона (ныне Петроградская сторона).

Иммануил Нобель и его компаньон основали в одном здании фабрику по производству колес, а в другом – механическую мастерскую. В середине 1844 года у них работали двадцать восемь человек, были паровая машина и кузница¹³. Императорское расположение не только сохранялось, но и росло с каждым удачным минным экспериментом в водах вокруг Санкт-Петербурга. При испытаниях часто присутствовал великий князь Михаил Павлович, судя по всему, он был доволен происходящим. Когда Огарев подал прошение о крупном займе для расширения производства, великий князь уговорил своего брата императора одобрить его, несмотря на возражения Министерства финансов.

Николай I дал согласие на масштабное испытание нобелевских мин в фарватере вокруг крепости Свеаборг под Гельсингфорсом. Но в дело вмешался морской министр Меншиков. Правда, Меншиков первым ухватился за предложение Иммануила Нобеля во время ужина несколькими годами ранее, однако он был также и губернатором Финляндии. Он поделился своими сомнениями относительно секретности. В конце концов, они не должны забывать, что имеют дело со шведским подданным. «Следует отметить, что спуск на воду этих мин будет невозможно сохранить в тайне, ибо прибытие изобретателя Нобеля в Свеаборг неизбежно привлечет к себе внимание, так как о его деятельности на этом поприще уже неоднократно сообщали шведские газеты», – писал Меншиков в личном послании Михаилу Павловичу в марте 1845 года.

Он предостерегал от шведской прессы, «журналисты которой используют каждую возможность выставить действия русского правительства в неблагоприятном свете»¹⁴.

Между тем размышления Нобеля о противопехотных минах вызывали все больший интерес. Энтузиазм Михаила Павловича еще больше укрепился, когда у него на глазах Иммануил взорвал большой кусок земли, достаточный, чтобы уложить колонну из пятидесяти человек. Летом 1846 года Иммануил повторил свой успех. Николай I, который той же осенью оказал Нобелю честь своим присутствием при очередном испытании, наградил шведа, велев вручить ему еще 10 000 рублей¹⁵.

Похоже, отец Альфреда Нобеля боролся с внутренними сомнениями морального плана по поводу своих попыток зарабатывать деньги изобретением столь мощного оружия. Позднее он так объяснял свое поведение в документе, составленном на французском языке: «Когда у меня родилась идея такого оружия, я не преследовал цели сделать войну еще более кровопролитной и разрушительной, скорее наоборот – затруднить ведение войны или вообще сделать невозможной в ее нынешних масштабах, обусловив наступление врага такими крупными жертвами, что всякое объявление войны стало бы равносильно заявлению о собственной гибели»¹⁶.

Эту мысль Альфред Нобель будет неоднократно повторять много лет спустя.

Так или иначе, постоянно растущая семья Нобель обнаружила золотое дно. В конце 1845 года у Андриетты и Иммануила родился еще один сын, Рольф. Теперь в семье стало пять сыновей. Судя по всему, примерно в это время они начали подыскивать более просторное жилье. Выбор пал на серую деревянную виллу конца XVIII века в стиле неоклассицизма, которую сдавала внаем одна вдова. Дом располагался по соседству с фабрикой Огарева и Нобеля у Большой Невки. Одноэтажное здание было построено в едином стиле и, по словам родственников, «выгодно отличалось от унылого и примитивного окружения». Фасад, выходивший на набережную, украшали огромные белые колонны. С обеих сторон от главного входа восседали фигуры львов¹⁷.

В этом доме Альфреду Нобелю предстояло прожить большую часть своего двадцатилетнего пребывания в России.

* * *

Где в современном Петербурге искать следы того «серого дома»? На сайте Нобелевского фонда и большинстве источников в качестве «дома, где вырос Альфред Нобель», указана деревянная вилла по адресу Петроградская набережная, 24. Холодным зимним днем в январе 2017 года я иду вдоль гранитной набережной Большой Невки. Фабричные трубы рисуют темные полосы дыма на серо-голубом небе. Мимо проезжает такси с рекламой фирмы по доставке еды «Достаевский».

Дом по адресу Петроградская набережная, 24, найти несложно. На широком тротуаре перед ним установлен оригинальный бронзовый монумент в память об Альфреде Нобеле. Статуя должна представлять собой «Древо жизни», однако искореженные металлические детали скорее напоминают осколки после взрыва.

Деревянный дом, виденный мною на старинных фотографиях, сохранился. Сейчас он желтого цвета с белыми деталями. Я перехожу улицу, открываю дверь – и попадаю в шоурум кухонных гарнитуров. Споты под потолком, блестящий новехонький кафельный пол… А чего я ожидала?

Продавщица говорит, что слышала, будто в этом доме когда-то жил Альфред Нобель, но точно не знает. Во всяком случае, внешний вид дома с XIX века не менялся, и подвал сохранился в первозданном виде. Она предлагает мне его показать. Следом за ней я спускаюсь по металлической лестнице, отмечая все, что вижу: каменные стены, выкрашенные зеленой краской, пожелтевшие газеты, поломанную обувную коробку. От пыли щиплет в носу. Сердце бьется чаще.

Внезапно продавщица останавливается. Ключа от подвала нет на месте. Она просит меня зайти в другой раз.

Несколько недель спустя я успела прошерстить все, что есть в исторических источниках об этом квартале. Мне не нужно возвращаться. Памятник Альфреду Нобелю в Санкт-Петербурге стоит не на том месте. Он никогда не жил в доме, где сегодня торгуют кухонными гарнитурами. Фабрика Нобеля находилась не здесь.

Чуть позднее мой вывод подтверждается проверкой архитектурного наследия Санкт-Петербурга. Участок семьи Нобель имел номер 1319, но во времена Альфреда был разделен на три части. Дом, в котором проживала семья Нобель, находился в самом дальнем конце. Правильный адрес – Петроградская набережная, 20, где сегодня располагается бизнес-центр со стеклянным фасадом¹⁸.

Представленный на фото в отчете эксперта дом, где вырос Альфред Нобель, был разобран во время Второй мировой войны. Такова печальная правда. В суровую зиму блокады Ленинграда доски использовали как дрова.

* * *

Петроградская сторона на самом деле представляла собой остров, и в 1840-х годах считалась окраиной города. В квартале, куда переехали Нобели, соседствовали овощные грядки, заводы и бараки рабочих. Здесь почти не ощущался пульс столицы, жизнь большого света с театрами и ресторанами. В очерке 1844 года Петроградская сторона описывается как место, где даже весьма небогатый чиновник мог за бесценок приобрести болотистый участок земли, постепенно отстроить себе деревянный домик из дешевых материалов и потом, выйдя на пенсию, убеленный сединами, коротать там остаток дней. «Таким образом росла эта странная часть города, состоящая почти исключительно из маленьких домишек … с зелеными ставнями, всегда с садиком и цепной собакой во дворе. За хлопчатобумажными занавесками на окнах можно было различить горшки с пеларгонией, кактусами или китайской резедой – и клетку с канарейкой или чижом. Короче говоря, патриархальный, идиллический деревенский мир» – так говорится в другом описании Петербургской стороны того же времени¹⁹.