А. В. Корниенко
История человечества. Восток
Другим заимствованием из хаттского является название леопарда. К хаттскому haprass восходит как хеттское название священного животного pars-ana – «леопард», так и название животного (со значениями «барс», «пантера», «тигр») в целом ряде языков Евразии. Существует и еще одна общая черта хаттской и хеттской культур – почитание льва. Лев наряду с другими «животными богов» часто упоминается в хеттских текстах. Хетты почитали его как божество, ему был посвящен специальный «львиный храм». Лев стал у хеттов одним из важнейших символов царской власти. В «Анналах» Хаттусилис I, описывая свою победу над страной Хассува, сравнивает себя со львом: «И страну Хассува, подобно льву, ногами [своими] я растоптал». В «Законодательстве» Хаттусилис I, требуя у «собрания» признать наследником престола Мурсилиса, заявляет: «[Только] льва божество может поставить на львиное место». Здесь перед нами не просто метафора. В обозначении наследника престола как льва явственно ощущается влияние хаттского обозначения царя как «правителя – отпрыска льва». В то же время под «львиным местом» подразумевается царский трон.
В хеттских мифах и ритуалах часто возникает мотив мирового дерева. В его корнях гнездится змей, символизирующий царский трон, на зеленой макушке сидит орел, воплощающий бога грозы, «середину же его пчела занимает» (сам царь). То есть царская власть священна, но царь ниже, чем орел-бог. На городской стене Аладжи-Хююка изображены участники странного ритуала. Один из них лезет по лестнице. По представлениям хеттов, лестница или дерево – это «дорога», по которой переходят из одного мира в другой боги и некоторые жрецы – посредники между богами и людьми. Видимо, на рельефе из Аладжи представлено восхождение жреца по такой лестнице.
Дерево для хеттов было и символом судьи. Существовал, например, высокий титул «глава лестницы». Он был ниже лишь статуса верховного правителя страны. «Глава лестницы» был помощником «верховного судьи» – царя; на него, видимо, возлагались функции в основном повседневного ведения судебных дел, в том числе и контроль исполнения решений царского суда.
Хетты многое о себе рассказали сами – в литературных произведениях, обнаруженных при раскопках хеттской столицы Хаттусы. Это прежде всего мифологические повествования, например сказание о борьбе бога грозы со змеем Иллуянкасом. Его рассказывали на празднике Нового года – Вуруллия. «Когда бог грозы и змей Иллуянкас в городе Кискилуссас сразились, и змей Иллуянкас бога грозы победил, бог грозы всех богов попросил: «Вы (ко мне) приходите!» И богиня Инарас устроила пир, и все во множестве она подготовила: сосуд с вином, сосуд с пивом марну-вандас, сосуд с пивом валхис. И с сосудом она вошла и устроила (праздник). Затем Инарас в город цигаратта пошла и (там) встретила Хупасияса, дитя человечества. Так (говорит) богиня Инарас Хупасиясу: «Смотри! Вот это дело я сделаю, и ты ко мне переселись!» Так (отвечает) Хупасияс богине Инарас: «Когда я с тобой как с женщиной посплю, (тогда) я приду и (то, что угодно) сердцу твоему, сделаю». Инарас с ним провела ночь, а потом увела Хупасияса и спрятала его. Затем Инарас принарядилась и змея Иллуянкаса из норы (то есть входа в подземный мир) позвала: «Смотри! Праздник я устраиваю. Приходи ты ко мне есть и пить!» Вот они – змей Иллуянкас вместе с сыновьями своими – вверх поднялись, и поели они, (и) выпили. Весь сосуд они выпили и упились, к норе уже не идут. (Тут) Хупаси-яс пришел и связал (с помощью) пут Иллуянкаса. Бог грозы пришел и убил змея Иллуянкаса. И боги были (вместе) с ним».
Один из любимых героев хеттских сказаний – Уликумми, человек из горной породы диорита, которого в детстве посадили на плечи великана, держащего на себе мир, и рос он в воде быстрых морских течений. В день вырастал он на локоть, как столп возвышался он над морем, и наконец он уже головой достал до неба. И тогда боги объединились против него. Сначала попытались они приручить его пением, потом послали ветры, дожди, молнии, чтобы разбить его на куски. Но напрасно: непоколебимо стоял каменный человек. Тогда семьдесят богов спустились в море, чтобы его свалить, но не смогли даже сдвинуть с места. Уликумми рос и рос дальше, как башня вздымался он ввысь, достиг он жилища богов и как легкое покрывало поднял небо. В вышину вытянулся он уже на девять тысяч миль. Тогда приготовился к новой схватке с Уликумми бог бурь. «Принесите-ка мне тот старый медный нож, – сказал он древним богам, – который в дни сотворения мира отрезал небо от земли! Я перережу им ноги Уликумми!»
Конец этой истории нам неизвестен, записи ее утеряны. Но лежащее на горах Хеттское царство в глазах соседних народов выглядело чем-то вроде великана, похожего на сказочного Уликумми.
Больше всего мифологических текстов связано с исчезнувшим богом. В роли божества чаще всего фигурирует бог Телепину, а в других – бог грозы. В мифах рассказывается, как, по-видимому, в результате какой-то ссоры со своим отцом, богом грозы, Телепину в гневе исчез. Гнев подчеркнут тем, что Телепину путает свою обувь. Правый башмак он надевает на левую ногу, а левый – на правую ногу.
После исчезновения Телепину «(густой) туман окутал окна, дым охватил дом. В очаге же замерли поленья, на постаментах замерли боги. Внутри скотного двора точно так же замерли овцы, внутри хлева замерли коровы. Овца отказалась от своего ягненка, корова же от казалась от своего теленка… Ячмень и полба не созревают, и коровы, овцы, люди не зачинают. (Те же), что зачали, не рожают. И горы высохли, деревья высохли, и побеги (на них) не появляются. Пастбища высохли, источники высохли, и внутри страны голод наступил, люди и боги от голода начали погибать». И далее повествуется о том, что бог Солнца организует «пир», на который собирается тысяча хеттских богов. Однако боги «ели, но не насытились, они пили, но не утолили жажды». Тогда боги (в том числе и отец Телепину) начинают разыскивать исчезнувшее божество, но нигде не могут найти его. На розыски Телепину «в высоких горах, глубоких долинах, черных волнах» отправляют «быстрого орла». Но и он не может нигде найти бога. Лишь пчела обнаружила Телепину на лугу и, ужалив руки и ноги бога, пробудила его. Возвратившись обратно в свой дом, Телепину «страну свою сосчитал. Туман покинул окна, дым покинул дом. На постаментах боги ожили, поленья в очаге ожили, внутрь скотного двора овец он впустил, внутрь хлева коров он впустил. И мать заботилась о своем сыне, овца заботилась о своем ягненке, корова заботилась о своем теленке, а Телепину – о царе (и) царице. И их жизнь и здоровье на будущее он сосчитал».
В этих мифологических сюжетах легко угадываются общие индоевропейские мотивы. Борьба бога-громовика с врагом в облике змея, умирающая и воскресающая природа – эти сюжеты напоминают хорошо известные истории греческих Зевса, Деметры и Персефоны.
Среди сохранившихся произведений хеттской литературы очень интересны назидательные рассказы, а также подробные царские «анналы» и «автобиографии», составлявшиеся, вероятно, писцами, но имеющие на себе явный отпечаток личности заказчика-царя. Эти тексты позволяют представить хеттов не только завоевателями, но и думающими, тонко чувствующими людьми. Они дают возможность даже выделить основной моральный принцип правителей этого государства – рыцарственное великодушие.
Хетты любили подчеркивать, что они не делали зла иначе, как в ответ на зло, и даже тогда могли отказаться от мести поверженному врагу, морально превозносясь над ним. В детальной «автобиографии» Хаттусилиса III, одной из первых в мировой литературе, этот царь считает нужным специально оправдать перед аудиторией свержение племянника, ссылаясь на нестерпимые притеснения с его стороны, а также санкцию богини любви Сауски, своей покровительницы. В доказательство этого он заявлял: «Если бы со мной он сам (первым) не начал враждовать, разве боги унизили бы праведного Великого царя перед малым царем? Но теперь из-за того, что он (стал) враждовать со мной, боги по суду его унизили передо мной».
Хеттская литература обращается прежде всего к человеку и его деяниям. Отдельный человек интересует ее как участник межчеловеческих отношений. Здесь хеттов занимает в первую очередь поступок – благо или зло, которое один человек может сознательно причинить другому, и проблема воздаяния за него со стороны этого другого. Человек, первым причиняющий зло, безоговорочно осуждался. Ко всему прочему, считалось, что такой поступок сам по себе обрушивает на голову виновного суд богов с тяжкими последствиями. Об этом суде даже не обязательно было просить, он творился автоматически. Хетты полагали, что неспровоцированное причинение зла возмущает самую природу мира, хранителями и средоточиями которой здесь и оказываются боги, которые сами по себе не более справедливые и благие, чем люди. В результате успех в спорном деле был для хеттов существенным свидетельством правоты победителя.
Хеттские государи, описывая свои войны, весьма настойчиво подчеркивают, что первый, причем неспровоцированный удар был нанесен не ими, а им. Указав на этот удар, они одновременно обращались и к суду богов, и к мнению людей. Например, в «Деяниях Суппилулиумы», составленных при его сыне, хеттский царь, враждуя с Египтом, считает необходимым оправдать свои действия перед самими же египтянами в следующих словах: «Я был к вам благосклонен. Но вы мне внезапно причинили зло! Вы напали на правителя Кинзы, которого я избавил от хурритов. Когда я услышал об этом, я прогневался, и я послал воинов и колесницы с военачальниками». Позднее, претерпев новые козни со стороны египтян, он немедленно обращается к богам со словами: «О боги! Я не совершал зла, но люди Египта его совершили, и они напали на границы моей страны».
В исторических предисловиях к договорам новохеттские цари стремились упомянуть, что они не делали никакого зла своим партнерам по договору. Так, Мурсилис II в договоре с одним из малоазиатских царей повторяет: «Я, Солнце, никогда никакого зла тебе не делал», «Я оберегал Масхуилуваса (твоего отца) и ему не делал никакого зла». Только нанесенный тебе неспровоцированный удар позволяет причинить ответное зло.
Что же, однако, делать, если ты все же подвергся неспровоцированному нападению? Особой доблестью, возвышающей человека, считался в этом случае отказ от мести. Предметом специальной гордости и похвальбы хеттов были ситуации, в которых они не ответили злом на зло. Примеров такого подхода, уникального для древнего Ближнего Востока, в хеттской литературе много. Еще древнехеттские государи оставляли в своих надписях пассажи такого рода: «Пусть она (речь идет о мятежной дочери царя Хаттусилиса I, помилованной им) ест и пьет! Вы же ей зла не делайте! Она делала зло. Я же в ответ ей зла не делаю! Но она меня не назвала отцом, и я ее не называю дочерью своей». Или другой фрагмент: «И сказал он (царь Телепинус о своих врагах, покушавшихся на его убийство): «Пусть идут они себе, и да будут они жить, и пусть едят и пьют. Зла же им никакого не причиняет Телепинус. И так я постоянно говорю: мне сделали зло, я же тем зла не делаю!»
Если в конце концов обиженный все же предпринимал справедливую расправу над обидчиком, для него считалось хорошим тоном подчеркивать свое долготерпение, выразившееся в том, что он долго сносил обиды, не желая воздавать злом за зло, но поневоле исчерпал все пределы миролюбия. Мурсилис II, проведя судебный процесс против своей мачехи Таваннанны, вдовы своего покойного отца, многократно повторяет в молитве богам, что он стерпел целый ряд злоупотреблений и преступлений обвиняемой и обрушился на нее только тогда, когда она поистине превзошла сама себя, уморив колдовством жену и детей самого Мурсилиса.
Близко к этому еще одно представление хеттов: считалось весьма достойным демонстративно предоставить противнику возможность оправдаться. Мурсилис II похваляется: «Я ему не делал зла, Масхуилувас же затеял со мной ссору, он подстрекал против меня страну Питасса и людей Хатти – моих подданных, и он пошел бы на меня войной. Когда я, Солнце, об этом услышал, я не замыслил на него никакого зла и не сделал ему ничего плохого, а сказал ему так: «Я пойду вновь привести в порядок это дело…» И я написал Масхуилувасу: «Приди ко мне!» Так как Масхуилувас видел свой грех, он ответил мне отказом и сбежал… тем самым вполне обличив свою вину перед всеми».
В самом воздаянии злом за зло считалось необходимым соблюдать определенную порядочность, не используя любые средства без разбора (тоже уникальный для Азии мотив). Конечно, описанная хеттская концепция не имеет ничего общего с привычными для нас христианским «всепрощением» и восходящей к нему современной «гуманностью», основанными на всечеловеческой любви к «ближнему». Любая культура отличает достойные поступки от особо доблестных. Люди не вправе их ожидать или требовать, но могут лишь восхвалять и превозносить. Именно таким актом свободной благой воли «сверхсправедливости» хетты считали прощение. Оно диктовалось не добротой, а великодушием: прощая врага, хетт руководствовался не состраданием, а презрительным пренебрежением к нему – по принципу «руки об тебя марать неохота».
Особенно ясно это видно в древнехеттском тексте об осаде города Уршу: «царь тогда сказал (полководцам о вражеском городе): «…Будьте осмотрительны! Не то (вражеский) город будет полностью разрушен и произойдет грех и (неоправданное) опустошение. Если же будешь осмотрителен, город не будет разрушен»… Они отвечали царю: «Мы будем внимательны и избежим греха опустошения города». Тогда царь сказал им: «Если город совсем погибнет, это будет грех, будет преступление!» И тогда они отвечали так: «Восемь раз мы шли на штурм, и теперь город, хотя и будет разрушен (в ходе столь ожесточенной осады), но греха мы не совершим (так как ожесточенность сопротивления делает разрушение оправданным)». И царь был доволен их ответами».
Итак, великодушие царя диктовалось вовсе не жалостью к жителям города (он доволен тем, что ему удастся истребить их как можно больше без ущерба для своей чести!), а стремлением не осквернить себя самого, свою честь неоправданной жестокостью. Поэтому прощение ни в какой степени не считалось обязательным: на деле получается, что достойным ответом на зло была как раз полномасштабная месть. Еще древнехеттский Хаттусилис I заявлял: «На вражду я отвечаю враждой!», а Хаттусилис III, который так подчеркивал свое великодушие, в том же тексте с нескрываемым удовлетворением пишет о других своих врагах, не видя здесь никакого противоречия: «Врагов моих и завистников богиня Иштар (…) в руку мне положила, и я с ними покончил». Или: «Богиня Иштар мне моих завистников, врагов и противников по суду в руки отдавала. Кто из них был убит оружием, кто умер в назначенный ему день, но я с ними со всеми покончил!» В самом деле, все оправдание Хаттусили в целом построено именно на том, что самооборона, ответный удар справедливы.
Если обидчик успевал сам отдаться в руки обиженного, признать свою вину и просить о милости, прощение считалось почти обязательным, во всяком случае, ожидаемым, хотя формально дело по-прежнему оставалось в воле обиженного. Именно такого прощения просит – собственно, почти требует – Мурсилис у богов в «Молитве во время чумы»: «Этот грех я признал во истину перед богами. Это истинно так, мы это сделали. Но после того как я признал грех, да смягчится душа богов. Я так скажу об этом: если раб совершает какой-либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то хозяин его смягчится… и того раба не накажет». То есть повинную голову меч не сечет». Сам Мурсилис не только просил, но и с охотой давал такого рода прощение, всячески подчеркивая это в своих договорах и «Анналах»: «Когда люди (враждебного) города Туккама меня завидели издали, они вышли ко мне навстречу: «Господин наш! Не допусти, чтобы у нас все разграбили для (твоей) Хаттусы, как это было в городе Арипса… и не угоняй нас в Хаттусу, а сделай нас своими пешими воинами и колесничими! И тогда я, Солнце, не приказал разграбить город Туккаму, и те три тысячи пленных, что из Туккамы взяли (для угона) в царский дворец, я сделал своими пешими воинами и колесничими».
В разных текстах хеттской «политической царской публицистики» излагаются оригинальные моральные нормы. Если человек не делает зла первым, а в ответ на чужое зло щадит виновного «с позиции силы» (то есть предварительно победив его), а также ограничивает себя в выборе средств в ходе самой борьбы, то он пользуется особым уважением, дополнительно превозносится перед врагом и вправе хвалиться собой перед богами и людьми. Иными словами, он занимает «сильную позицию» в отношениях. Это позволяет ему гордиться перед окружающими.
Сами цари и поясняют логику своей морали. Мурсилис II в одном из договоров вскользь упоминает: «Затем, так как людям вообще свойственно поступать криво…» В «Молитве во время чумы» он же говорит: «Боги, господа мои, так все и совершается: кругом грешат». Если все люди грешат и совершают зло, то последовательное и полномерное воздаяние злом за зло окажется для них попросту путем к самоистреблению. Непрерывный круговорот зла должен быть где-то разорван, и особенный почет воздается как раз тому, кто способен разорвать его великодушным прощением. Но оставалась опасность, что подобный путь мог привести к одному лишь поощрению и умножению зла, поэтому прощение останется необязательным, и будет допускаться только «с позиции силы».
Царские ворота в Хаттусе
Многое о хеттах говорят и другие их творения. Самый выразительный вид хеттского искусства – каменный рельеф. Именно он наиболее ярко отражает дух Хеттской державы. За время ее существования не сложился единообразный канон, хотя какие-то основные принципы создания хеттских рельефов были, они придавали произведению собственное, неповторимое лицо. Рельеф всегда как бы возникает из массы камня. Это подчеркивается и его небольшой высотой, и ясностью и простотой крупных фигур, застывших в ритуальных «каменных» позах. Даже подробная разработка деталей на изображении бога Тархунтаса в царских воротах Хаттусы не нарушает целостности и монументальности изображения каменного стража, так как все узорные детали – орнамент на юбке, волосы на груди и т. п. – выполнены тонкой гравировкой и видны только вблизи.
Пропорции фигур и изображение лица были канонизированы уже в древнехеттское время: круглая голова всегда в профиль, чуть покатый лоб, резко выступающий вперед и слегка опущенный крупный нос, подчеркнутая носогубная складка, небольшой сжатый рот и несколько отступающий назад крепкий небольшой гладкий подбородок. Для хеттских мастеров этот канон – идеальный тип лица вне зависимости от пола и возраста. Египтяне изображали хеттов точно так же, поэтому можно предположить, что эти «портреты» созданы на основе непосредственного наблюдения.
Особенно интересен памятник конца эпохи Новохеттского царства – святилище Язылыкая. Оно представляет собой целую систему – сочетание созданных человеком храмов и естественных священных ущелий, покрытых рельефами. От трех храмов до нас дошли только фундаменты, позволяющие судить о планировке зданий. Храмы запирали вход в священные ущелья, в которых, вероятно, происходили главные действа. Изображения на рельефах свидетельствуют о богослужениях, посвященных различным божествам. (Божества эти хурритские, но имена их написаны лувийскими иероглифами.)
Ущелья Язылыкая говорят о культе священных мест. Многие рельефы связаны с такими священными местами – скалами, на которых высекались рельефы, с источниками, над которыми воздвигались кубические сооружения из обтесанных глыб, опять-таки покрытые рельефами. Судя по структуре расположения рельефов в Язылыкае, здесь был либо комплекс священных мест разных богов, либо одно священное место, где обитали разные боги. Все оформление Язылыкая соответствовало своему назначению и, должно быть, оказывало огромное воздействие на участников ритуала.
Львиные ворота в Хаттусе
Для хеттской архитектуры характерны строгость, монументальность, слитность с гористым, скалистым рельефом страны. Города, особенно столица Хаттуса, строились в виде мощных крепостей с одной или несколькими цитаделями, в которых размещались дворцы и главные храмы. Строители учитывали рельеф местности при возведении оборонительных сооружений, которые состояли из двух-четырех линий стен с башнями. Ворота помещались в проеме между двумя башнями.
Оборонительные сооружения возводились не только для того, чтобы остановить врага. Это вело бы к длительным осадам, когда защитники неминуемо оказались бы в невыгодном положении. Они должны были обеспечить защитникам превосходство в маневренности и огневой мощи. Это достигалось тем, что защитники находились над противником и на его флангах. Кроме того, их конструкция должна была позволять обороняющимся активно отвечать на любые действия противника.
Первое, что впечатляет при взгляде на остатки стен, – это их непомерная толщина. Именно она позволяла возводить достаточно высокие стены, чтобы обороняющиеся были недосягаемы для противника и господствовали над ним. Толщина фундаментов делала высокие стены устойчивыми и позволяла обороняющимся успешно защищать наиболее уязвимые места. Гребень делался широким, дабы защитники могли свободно по нему передвигаться и стрелять без помех. Отсюда необходимость в бойницах и в широкой дороге за ними. Подножие стены приходилось защищать от таранов и от атак нападающих со штурмовыми лестницами. Эта задача решалась так: нижнюю часть стены делали не вертикальной, а покатой, сооружая так называемые гласисы. Они давали еще одно преимущество – сброшенные сверху камни отскакивали от них во все стороны, нанося противнику максимальный урон и сея панику. Углы крепостных стен были наиболее уязвимы для подкопов, поэтому анатолийские строители старались обходиться вообще без углов. Их крепости явно тяготели скорее к круглым формам, а не к прямоугольным, и, если у крепости все же были углы, их, как правило, защищали массивные башни. То же самое относилось и к воротам – самому слабому месту любого укрепления. Кроме того, проход к воротам делался с несколькими крутыми поворотами, что мешало быстрому продвижению противника.
Наиболее крупные города, которые могут служить примером всех этих фортификационных ухищрений, это Богазкёй и Троя. Стены Богазкёя образуют неровный эллипс длиной более четырех километров. Они окружают участок, который поднимается от старого города на севере к высокому, скалистому хребту на юге. На насыпном фундаменте стояла главная городская стена. Она состояла из внешней и внутренней каменной кладки с разными перегородками, промежутки которой были заполнены щебнем. «Самая замечательная часть городской стены, – писал немецкий археолог Людвиг Курциус, – это сооружение на горе Джер Капу (1242 метра над уровнем моря). Здесь, на самом высоком месте акрополя, был сделан большой вал с укрепленными склонами, двойной стеной и башнями, к которым вели лестницы. От середины возвышенности начинался облицованный камнями туннель длиной около 70 метров, шириной 2,4 метра и около 3 метров высотой, который вел во внутреннюю часть города. Мы нашли этот туннель таким грязным и разрушенным, что сначала могли передвигаться в нем только ползком».
На гребне этого сооружения возвышалась еще одна стена из кирпича-сырца. Прямоугольные башни выступали из стен примерно на расстоянии трех метров друг от друга, а в некоторых местах дополнительные выступы нависали над крепостными стенами через каждые восемь метров над фронтальной стеной и усиливали бастионы между главными фронтальными башнями.
Центральные ворота охранялись высокими башнями, к которым примыкали с обеих сторон гребни главной стены. Между этими башнями стояли ворота, украшенные снаружи бронзовыми рельефами, но уже вторые ворота украшались со стороны города. К воротам можно было подойти только по пологому подъему, параллельному городским стенам, что заставляло атакующего противника подставлять открытый фланг защитникам. Кроме того, еще одна башня на внешней стороне прохода обеспечивала дополнительное прикрытие.
В самом южном районе города находились маленькие ворота («Ворота сфинксов») – только для пешеходов. Здесь крепостная стена возвышалась всего метров на десять, однако войти в эти ворота можно было лишь по двум лестницам, вырубленным в основании крепостной стены на некотором отдалении по обе стороны ворот.
Под этими воротами задолго до того, как появилась сама крепостная стена, был прорыт крытый туннель, который вел к центру города. Наверняка этот туннель не предназначался для сокращения пути ленивых горожан. Он был одной из характерных особенностей хеттской оборонительной архитектуры. Такие туннели использовались либо для контратак, либо для того, чтобы захватить противника врасплох, когда он уже ослабел. Но расположение этого туннеля в Богазкёе под южной стеной, противоположной обычному направлению постоянных налетов врагов, позволяет думать, что это – оставленный на крайний случай путь отступления в сторону дружественного юга во избежание позорного плена.
Внешнее кольцо стен Богазкёя – не единственная его оборонительная линия. Внутри город разделялся на отдельные кварталы, которые могли защищаться самостоятельно, если бы городская стена не устояла. Самым мощным из этих внутренних укреплений, несомненно, была цитадель, где располагались царские дворцы и архивы, самая высокая точка над старым городом. Естественное господствующее положение ее укреплялось такими же стенами, как внешняя. Еще одни стены делили город на отдельные меньшие кварталы, в которых иногда были укрепленные здания. Однако успех обороны любой фортификационной системы, даже самой продуманной, зависит от того, смогут ли защитники долгое время обходиться без общения с внешним миром. Это прежде всего означало, что крепость должна иметь достаточные запасы продовольствия и воды.
Продовольствие запасти сравнительно нетрудно. Например, в Трое в пол почти каждого дома были вкопаны многочисленные глиняные сосуды для хранения зерна и т. п. Другое дело – вода. Естественные источники внутри крепости тщательно оберегались, а если их не было, строили для сбора и хранения воды цистерны.
Охраняли города и сверхъестественные силы. В Хаттусе «царские ворота», «Львиные ворота», «Ворота сфинксов» были украшены рельефами, которые должны были отгонять от них злые силы и недобрых людей. Храмы и дворцы представляли собой целые комплексы помещений, предназначенных для самых различных целей, в том числе и склады.
Город не имел правильного геометрического плана. Но планы зданий достаточно легко читаются. Логическим центром дворца был огромный приемный зал. Его плоское перекрытие опиралось на ряды колонн. Храмовые помещения группировались вокруг главного двора, причем святая святых находилась в стороне, противоположной входу. Территория некоторых храмов явно делилась на две половины, может быть, предназначенные для богов разного происхождения.
Двухглавый орёл, барельеф, святилище Язылыкая
Простота и четкость хеттской архитектуры подчеркивались массивностью кладки стен и гладкостью оштукатуренных поверхностей. Они лишь иногда украшались «стражами ворот» и вертикально поставленными плитами с рельефами, изображавшими культовые сцены.
Трудно не обратить внимания на сходство оборонительных сооружений Хаттусы и городов Микенской Греции. «Львиные ворота», циклопическая кладка, туннели внутри крепостных стен – вот наиболее очевидные точки соприкосновения. Можно предположить, что и процесс строительства осуществлялся приблизительно одинаково. В Греции классической эпохи считали, что эти гигантские укрепления возвели пришлые мастера, циклопы, трудившиеся под надзором специалистов из далекой Ликии. цари Тиринфа, Коринфа и Аргоса – Прет, Беллерофонт и Персей – лица, несомненно, исторические и жившие в конце XIV – начале XIII в. до н. э., – по-видимому, пригласили для строительства укреплений целую армию наемных рабочих, которых традиция именует еще сторукими, гастрохирами или хирогастрами, то есть «теми, кто состоит лишь из рук и желудка».
Та же традиция различает четыре вида циклопов, сплошь чужеземцев и варваров, абсолютно необходимых микенскому миру: гиганты, несравненные металлурги, по легенде, сковавшие оружие богам-олимпийцам для битвы с местными божествами; чернорабочие и каменщики из Ликии, строители всех колоссальных памятников зодчества Греции и Сицилии; невиданно могучие пастухи, знаменитые скотоводы, державшие свои стада в пещерах, они же – большие любители поесть и выпить, а заодно превосходные музыканты; наконец, нечеловечески мощные воины – обитатели Горнего Края. Мастера-кузнецы, мастера-каменщики, мастера-пастухи и мастера-воины слыли необычайными умельцами, они якобы объединились в тайные братства и установили особые обряды посвящения для молодежи. Считалось, будто могуществом и умом циклопы были обязаны необычно расположенному глазу, наделявшему их ясновидением и мудростью.
Глядя на циклопические памятники, невозможно не думать о том, как их строили. Гигантские блоки известняка, обтесанные и необработанные, весят более 120 тонн и имеют 8,5 метра в длину. Четыре трехметровых каменных куба, обрамляющих знаменитые «Львиные ворота» в Микенах, весят никак не меньше. Во времена Троянской войны или незадолго до нее благодаря знаниям и энергии легендарных циклопов, инженеров и ремесленников был найден способ доставки этих махин из каменоломен в двух километрах к юго-западу от цитадели, поднять их более чем на 200 метров, обтесать, поставить и укрепить таким образом, чтобы стены устояли перед яростью стихий и натиском врагов.
Изучив египетские рельефы, микенскую отчетность, античные трактаты по архитектуре и античные надписи, можно хотя бы приблизительно представить, как работали строители малых и крупных сооружений второй половины II тыс. до н. э. На таком строительстве были необходимы мастера разных специальностей. В отличие от чернорабочих, чьи задачи сводились к трем операциям – идти, нести и тянуть, – бригадиры, старшие мастера и прорабы различных строительных работ должны были уметь обрабатывать как дерево, так и металл, глину или камень, быть одновременно макетчиками, угольщиками и плотниками, прокладывать дороги, возводить у стен крепости леса, строить печи, использовать известь, гипс, строительный раствор, мять глину, изобретать, обдумывать и управляться с разными инструментами – эталонами мер, транспортными средствами, ремесленными орудиями, приспособлениями для подъема и тяги.
