Инга Максимовская
Если б не было тебя
Глава 1
Если б не было тебя,
И мне не быть собой самим.
Так и жил бы, твой призрак любя,
Призраком твоим любим.
(с) Джо Дассен
Ее глаза были полны слез, которые будили во мне глухую ярость. Они были такими же, как и пять лет назад – синими, в озорную крапинку по радужке, только вот стали тусклыми и неживыми.
– От тебя пахнет чужой любовью, – прошептала Ларка, растянув губы в подобии ухмылки. Только тогда я заметил морщинки в уголках ее глаз, придающие ей скорбный вид. Странно, раньше они были другими, смешливыми.
– Не неси ерунду. Совсем очумела, – буркнул я, и медленно пошел в сторону ванной.
– Я вас видела, – тихо, почти на уровне слуха. Как выстрел в спину. – Жень. Отпусти меня, я так устала.
– Любимая, не усложняй, – по привычке отвечаю, сдерживая злость, клокочущую внутри. Шпионила за мной, иначе, как объяснить эти ее слова про то, что видела меня с грудастой Желькой.
– Я не хочу быть любимой. Я хочу быть единственной, – Лера улыбается. Как и всегда. Это какая-то ее защитная реакция на стресс, я давно заметил. Я ее знаю. Каждую черточку, каждую родинку. Я просто устал от быта. Не стоит считать меня козлом. Все мужчины рано или поздно приходят к какому-то рубежу. Мне хватило пяти лет, чтобы понять, что я устал от однообразия. Хотя, скажи мне кто-нибудь, что так будет, лет семь назад, я не задумываясь набил бы умнику морду. Лерка была моим фетишем, моей вселенной. Я увидел смеющуюся девчонку, раскачивающуюся на качелях в парке, и понял, что именно она должна стать моей женой. В двадцать лет все идеалисты. Все верят в то, что смогут прожить целую жизнь вместе и умереть в один день с той, кого выбрал с первого взгляда. Привлек ли тебя ее смех, или всполох пшеничных волос, в которых отразилось солнце – и ты подумал, что это бесконечная любовь. Так было со мной.
– Я задолбался слушать твой бред. – злые слова вырвались из моего рта так обыденно, что меня самого передернуло от ледяного тона, которыми они были сказаны. – Ты мне надоела. Сколько можно ныть? Я целыми днями пашу, чтобы ты могла писать свои идиотские пейзажи. И вернувшись домой только и слышу, какой я гад. Пошла ты в задницу, дорогая. Не нравится – вали на все четыре стороны. Или терпи. Миллионы баб терпят.
– Я не баба, – твердо ответила Лерка, и резко развернувшись побежала в сторону спальни, шлепая босыми ногами по дорогущему паркету, который ей не нравился, кстати, никогда.
Я принял душ и свалился в постель, слушая тихое сопение жены. Оно меня всегда успокаивало, словно колыбельная. Я зря вспылил. Надо было отшутиться. Снова спустить все на тормозах. Она бы снова не поверила мне, но сделала вид, что все хорошо. Я посмотрел на лицо жены, на тени на щеках, отбрасываемые ее длинными ресницами. Никуда она от меня не денется. Не в село же к родителям своим уедет. Не такая она дура, привыкла к благам, которые я ей несу в клювике. Перетерпит. Перетопчется. Она вдруг вздрогнула во сне. Заскулила, как маленькая собачонка. И я почувствовал странное предчувствие, кольнувшее в сердце, но не придал этому особого значения. Уже засыпая, подумал, что мне ее совсем не жаль. Сама виновата, что не может дать мне того, что я хочу. И хоть Леруся и следит за собой, тратится на косметологов, маникюр. Все идет прахом. Ногти вечно изнутри вымазаны грунтовкой, что кажется она день и ночь роется в огороде. Вытянутые, вечно измазанные красками майки, штаны какие-то бесформенные. Мужчины любят глазами. Я не могу любить маляра-покрасочника. Потому и Желька, а перед ней Лилька, и еще десяток баб, которые умеют себя подать.
День второй
Утро не бывает добрым. Я проснулся с гудящей головой и чувством вины, странным ощущением потери, на промокших от пота простынях. Один. Леры не было. Интересно, куда она так рано ушла? Ей же некуда, да и не к кому. Я отвадил всех ее подруг, когда понял, что мне придется делить ее с ними. Нажраться не мог ее близостью. Почему все изменилось? В квартире сегодня не пахло теплыми булочками. И этого привычного аромата мне вдруг остро не хватило. Я все время посмеивался над страстью жены к утренней выпечке. Она её принесла откуда то из детства, эту глупую традицию, считая, что только с ароматом теплого хлеба дом становится уютным. Своего несчастного детства, о котором старалась не вспоминать. А сегодня нарушилась традиция, и виноват в этом я. «Почувствуй себя козлом» называется.
Я с трудом выпутался из противных простыней, за которые отвалил кучу бабок в пафосном торговом центре. А Лерка их даже не оценила, кстати. Ей нравилось дешевое бязевое белье. Дернула плечом, и я прочёл в ее родных глазах тоску. Она всю жизнь была другой. Не такой как все. И уж точно не такой как бабы, с которыми я ей изменял. Наверное я и искал в них именно то, отличное от приевшегося образа, женское начало.
Прошлепал в начищенную до блеска ванную, ещё один Леркин пунктик – стерильная чистота. Везде, кроме её мастерской. Поморщился, увидев на зеркале брызги зубной пасты. Чёрт, сегодня что-то сломалось в миропорядке. Моя жена никогда не оставила бы такого безобразия. Мелочи, которых я не заметил спросонья тут же обрушиваются на моё сознание предчувствием беды: мокрое полотенце брошенное мною на пол вечером, так и осталось лежать, похожей на дохлую кошку, кучей. Кольцо унитаза поднято, что Лерку всегда бесило до одури. Меня затошнило от привкуса зубной пасты во рту. С трудом подавив рвотные спазмы устремился в прихожую, где разливался трелью чертов телефон. Яблочное чудо последней модели валялось на полу, словно дешевая китайская подделка. Я даже не сомневался, что звонит она. Одумалась, дура. Кто она без меня? Тоже мне художница, от слова худо, непризнанная и недооцененная. Потому и трубит от звонка до звонка в государственной художественной школе, вдалбливая в бестолковые головы малолетних оболтусов азы графики. Слава богу, что мы не смогли родить ребенка, хотя Лерка настаивала. Только вот мне совсем не нужны были сопливые младенцы. Да и сейчас не нужны… В груди завихрилось привычное уже раздражение. Дрянь. Только её концертов мне не хватало в конце отчетного месяца. Работать надо, а я не могу сосредоточиться ни на чем.
Это была не Лера. Я услышал веселый баритон Боба и слегка расслабился.
– Жека, ты как там после вчерашнего? Жив?
У моего друга детства есть одна раздражающая особенность – полное и безграничное отсутствие тактичности. – Желька твоя, просто бомба. Где только находишь таких кобыл? Я б ей вдул.
– Пользуйся, – выплюнул я. Эта Желька давно начала меня тяготить. И если Боб примет на себя удар, я буду только рад. Ненавижу бабских скандалов.
– В смысле? – удивление в голосе дружка меня позабавило. – Ты мне вот так просто отдаешь свою телку? Я всегда знал, что ты козёл, Женек, но чтоб настолько.
– Слушай, мне сейчас совсем не хочется трепаться о шалавах. У меня Лерка начала выкрутасничать. Вернётся, прибью дрянь, – ухмыльнулся я. Бобский давно знает о наших семейных проблемах. Ну не мог же я в самом деле не поделиться с ним тем более что он был свидетелем на нашей с Лерой свадьбе?
– А кто это? – помолчав спросил Бобик. Вот только его тупых разводов мне сейчас и не доставало.
– Мою жену зовут Лера, если ты забыл. Рано тебя, братан, посетил дедушка Альцгеймер.
– Жена?
Чёрт, я и не думал, что такой актёр живёт в обычном офисном клерке. Прямо претендент на Оскар. Только вот мне сейчас совсем не до его тупых разводов.
– Жень, может мне приехать? Я через час буду, врача вызовем. Ты никогда не был женат. Ни-ко-гда, – по слогам говорит Боб. Шутка затянулась, как мне кажется.
Бросив трубку на угол раковины задыхаюсь от тупого предчувствия. А ведь в ванной нет Леркиных безделушек, только теперь начинаю замечать. И Боб гад, повелся на такой тупой развод. Встал на сторону этой дуры. Он всегда меня осуждал за отношение к жене. Но, как по мне, просто завидовал. Проучить меня решили, значит. Интересно, когда эта дрянь успела вывезти все своё барахло из дома? Готовилась наверное не один день. А я лопух ничего вокруг не замечал. Наспех одевшись выскакиваю из дома и едва не сбиваю с ног маму. Какого хрена ей-то здесь надо? Она годами не приходила, а тут вдруг как со звезды на лыжах.
– Я прибраться пришла. Ты ещё не успел все засрать, надеюсь? – ухмыляется родительница, пристально рассматривая меня своими глазами-лазерами. Мы не общались с ней, почти, последний год. Она вдруг решила, что Лера свет в окне, её поддерживала а меня просто списала, сказав при этом, что она не хотела вырастить своего единственного сына подонком и хамлом.
– Лерка квартиру лижет как сумасшедшая. Попробуй её загадь. Ты будто не знаешь, – кривлюсь от очередной волны ярости.
Говорить матери, что от меня сбежала её любимая невестка, все равно, что подписать себе смертный приговор. Смертельный номер, сродни самоубийству.
– Это что, какая-то твоя новая зазноба? – расплывается в улыбке мать, заставив меня оцепенеть. Я давно её такой не видел. И с такой нежностью в глазах в последний раз она меня осматривала наверное только когда я учился в школе. – Давно пора остепениться. Я-то уж боялась, что не видать мне внуков. Познакомишь меня с избранницей? Она красивая наверное? И кто на тебя, охламона позарился?
– Мама, что ты несешь? Лерка, моя жена, – выдыхаю, пытаясь определить у мамы наличие симптомов инсульта, о которых я читал где-то. Нет, улыбается вроде. Инсультники так не могут.
– Жена? Когда же ты успел, Ирод? Не по-людски же. А мы с отцом на свадьбу деньги… А ты… Мы воспитали бессердечного пирата. А не сына – в глазах мамы удивление, неверие слёзы. Роется в сумочке, в поисках дежурного платочка. Чёрт, да что происходит? Это что такой масштабный розыгрыш? Я и не знал, что моя серая тихоня способна на такие антраша.
– Мам, была свадьба. Ты там частушки пела матерные. – Я чуть со стыда не сдох. Когда она перед начальством моим, которое с трудом заманил на торжество, начала выделывать такие финты. Но моя мама как танк. И ей совсем безразлично было, что люди с таким высоким положением слушают бредовые песенки. Потому что это традиция – петь пошлости на свадьбе. И ее надо было соблюсти. И теперь она говорит, что ничего этого не было? Абсурд какой-то. – Пять лет назад, помнишь? Вы решили меня с ума свести. Да, мать вашу, я не прав. Не прав, упаду перед этой идиоткой на колени. Только перестаньте мне голову морочить. Я все понял, осознал, и готов искупить. Дальше что? Где эта чертова дрянь, твоя Лерочка любимая?
Серая хмарь, повисшая над городом дождливо-туманной кисеей, забивалась в нос, рот, мешала дышать. Я не стал брать машину, решил пройтись пешком, проветрить голову. Подумал, что может быть мысли в голове встанут на место. Странно, мы гуляли тут с Лерой совсем недавно, но этой многоэтажки тут не было, могу поклясться. Вот уж не думал. Что сейчас могут построить такое убожество. Серый дом, похожий на вырванный зуб, громоздящийся в историческом центре. Я поднял воротник. Зря поддался порыву, не стоило в такую погоду гулять. Ледяной дождь впивается в непокрытую голову ледяными колючками, сыплет под ноги противную крошку. Лерка бы ни за что не выпустила меня из дома без шапки. И да, эта ее гиперзабота тоже меня бесила. А теперь ее нет. Взгляд блуждает по вывескам на домах. Магазины, какие-то центры нетрадиционной медицины, спортзалы, и везде кипит жизнь. Народ качает мускулы, лечит геморрой иголками и потребляет, стараясь взять от жизни все. «Детская школа искусств» – именно эту вывеску я выискиваю во всем многообразии горящих ярким светом реклам. У Леры на работе я был всего один раз, лет сто назад. Не помню даже, как выглядело здание, не мог ни на что смотреть кроме моей, тогда еще девушки. Не замечал ничего вокруг, ослепленный глупыми щенячьими чувствами. Помню только ямочки на ее щеках, и рассыпающийся хрустальными камешками, искрящийся смех. Странно, я давно не слышал как Лерка смеется.
Задумавшись, едва не прохожу мимо искомого здания. Моя жена работает в этой унылой забегаловке, с фасадом цвета «детской неожиданности». Интересно, как можно научить прекрасному детей в этой унылой богадельне.
– Вы к кому, – мелкий охранник, преграждает мне путь своей цыплячьей фигуркой. Мне становится смешно. Ну кого может защитить этот доходяга.
– Я ищу Валерию Федоровну Мальцеву, – пытаюсь говорить как можно более дружелюбно, но чувствую, что еще немного и просто сорвусь. Хочется влепить этому дураку хорошую оплеуху, и забрать из этой юдоли нахальную беглянку.
– А кто это? – в глазах секьюрити появляется проблеск интеллекта.
– Ваш педагог, – в моем голосе издевка. Этот идиот не знает даже, кого пропускает к детям. Тоже мне – охрана.
– Простите, но в педагогическом составе нет женщины с таким именем, – отвечает парень минуту спустя, сверившись с какими-то своими «писульками» – вы ошиблись.
– Что ты мне голову морочишь, – закипаю я, машинально сжимая кулаки. Бравый вояка, вопреки моим ожиданиям, не убегает в ужасах. Кладет руку на рукоятку дубинки, которая скорее всего оснащена еще и электрошокером. Бравый вояка, оказывается. Граница на замке.
– Что тут у тебя? – слышу дребезжащий голос. Новый персонаж, появившийся в моей истории меня веселит. Старушка с цинковым ведром пострашнее бодигарда будет. – Чего надоть? Дитев раздають после четырех. Ходют и ходют, не успеваешь полы вымыть, уже снова натоптано.
– Я ищу Валерию Мальцеву, – повторяю, надеясь, что божий одуванчик более адекватен, и знает тут всех. Это ее вотчина. – Пригласите мне ее.
– Нету у нас такой, уж я бы знала, – слегка подумав, выдает бабулька. – Ни среди учеников, ни среди персоналу нету. Ты иди, болезный, не доводи до греха то. А то вызовем подмогу то вон этого, они тебе бока намнут.
– Вы все оборзели что-ли? – взвиваюсь я. Так же не бывает. Невозможно. Лерка мастер розыгрышей, оказывается. Всем голову заморочила. Как у нее получается со всеми дружить. Даже Боб вон всегда на ее стороне. – Я сейчас пройду и выволоку эту дрянь отсюда. Она здесь. Пусти.
Слышу треск, тело прошивает не сильный, но вполне себе чувствительный разряд, заставляющий меня свалиться на грязный пол.
– Наркоманов нарожають, а ты и бойси, – шамкает надо мной бабка, – вчерась вон мольберту свистнули. Вызывать что ли подмогу, или сам уйдешь?
– Сам, – нехотя говорю я, поднимаясь на ноги.
– Нету тут бабы твоей. Вот те крест, – в спину мне кричит бабулька. Охранник молча провожает меня подозрительным взглядом. Суки. Я ведь вернусь. Не позволю никому делать из меня клоуна.
На город спускается клочковатый, какой-то рваный туман. Под ногами ледяная корка. Ненавижу. Нужно, наверное, выпить, чтобы совсем не повредиться умом. Найти бар и накидаться в одного, как последний алкаш. Прохожу мимо маленького заведения, и немею. Лерка сидит за столиком и весело улыбается. Смотрю сквозь обледеневшее стекло на свою жену, и мне кажется, я возвращаюсь в прошлое. Именно такой она была, когда мы встретились. И даже волосы, блестящие в тусклых лампах, распущенны по плечам. Она давно не носила такой прически, все хвосты какие-то, да пучки училкинские.
Пальцы противно скользят по обледеневшей бомбошке дверной ручки, но только вот дверь не поддается. Шаг, я чувствую, как земля уходит из-под ног, удар. Голова кажется раскалывается, только я не чувствую боли. Вообще ничего не чувствую.
И не вижу, как вокруг меня, лежащего на стылой земле собирается народ. Только одно лицо, склонившееся надо мной. Чужое, испуганное, встревоженное.
– Женщина. Там в баре, блондинка. Мне она нужна, – успеваю прошептать я.
– Там никого нет и быть не может. Это заведение уже год, как не работает. Не двигайтесь. Нужно убедиться, что нет угрожающих жизни травм.
– Вы тоже лжете. Я ее видел, – пытаюсь сказать я, но язык не слушается.
День пятый
Странное чувство. Словно в вакууме. Болтаюсь между небом и землей.
– Он ведь очнется? – тихий, далекий голос Леры. В нем столько настоящего страха и надежды. Бедная моя девочка. А я сволочь. Настоящая, словно из мультика – противное вредное существо. И все-таки она одумалась, получается. Я даже не сомневался, что так и будет. Она принадлежит мне. Моя.
– Детка, никто не знает. Крепись, – всхлипывает мама. Я даже представляю, как она смахивает слезинку со своей щеки беленьким платочком. У нее настоящий пунктик. И меня заставляла носить наглаженные, накрахмаленные тряпочки с героями мультяшек. Я их ненавидел, стеснялся. И при всяком удобном случае «терял».
Открываю глаза и тут же жмурюсь от ослепляющей белизны. Все вокруг словно покрыто снежным налетом. Искрящимся и переливающимся.
– Боже, Женечка, ты так нас напугал, – шепчет мама, склоняясь надо мной. Я ее почти не вижу.
– Лера, мам. Где она? – шепчу я. Голова болит адски, словно в ней поселилась бригада кузнецов, и сейчас они колотят под моей черепушкой огромными кувалдами. – Я ее слышал.
– Лера? – Сейчас, родной. Я сейчас вернусь.
Она убегает, судя по стремительному звуку шагов. Лерка, наверное, ушла пить кофе. Она не может без него жить. Дует целыми днями, и наверное состоит из этого вонючего напитка процентов на девяносто. Обычно она, тихо смеясь говорит, что для нее кофе не роскошь, а средство передвижения. В этом мы не совпали изначально. Я ненавижу коричневую жижу, похожую на уличную грязь, не могу смотреть на пенку, которая вспухает в Леркиной джезве, когда она колдует над ней возле плиты: две крупинки соли, корица на кончике ножа, щепоть кардамона. В эти моменты моя жена похожа на сказочную ворожею.
– Доктор, он пришел в себя, – лихорадочный материн шепот приводит меня в чувство. – Но у него что-то с головой, наверное. Он все время зовет какую-то Леру. Я уже всех его друзей обзвонила, на работу. Никто не знает женщины с таким именем. Что это? Он вернется к нормальной жизни?
– Светлана Юрьевна, успокойтесь. Это пост-травматический шок. Человеческий мозг после травмы порой такие кренделя выделывает, диву даешься.
– Он еще до травмы ее искал, – шепчет мама, сжимая мою ладонь. – Это все из-за этой чертовой девки произошло.
– Света, успокойся, – слышу я голос отца. Моего отца? Что он делает тут? Мы же с ним не разговариваем уже три года. Он сказал, что не желает иметь ничего общего с циником и дрянью, то есть со мной. И все эти годы держал свое обещание. – Женька сильный. Наш сын стойкий оловянный солдатик.
– Пап, и ты с ними? – шепчу я. – Ты же никогда не вставал ни на чью сторону. Ты не можешь так зло надо мной шутить. Пап, передай Лере. Что она мне нужна.
Вот сейчас он скажет, что мне нужны все, только когда мне плохо. Что я подонок и стяжатель – потребитель, пользующийся, высасывающий души любящих меня людей до дна. Но нет. Отец прикасается к моему плечу. Так аккуратно, словно боясь что я исчезну.
– Все будет хорошо, сын. Ты, главное не нервничай. Тебе нельзя.
Он напуган? Скрывает свой страх за вечной маской уверенности в себе и глупой заботой о матери. Не хочет ее расстраивать еще больше. Они так и живут всю жизнь, закрывшись друг от друга, называя это любовью. Берегут душевное равновесие друг друга. А сегодня эта их игра дала сбой, судя по всему. Странные. Я их не понимал никогда.
– Вы помните, что произошло? – врач смотрит на меня пристально, и я, наконец могу его рассмотреть. Зрение перестает плыть. Высокий, немолодой дядька, похожий на профессора из «Назад в будущее». И у меня появляется ощущение дежа вю. Я его видел уже. Но где? Не могу вспомнить.
– Я поскользнулся на обледеневшем асфальте – отвечаю уверенно, но вдруг начинаю понимать, что все не сходится в этой странной реальности. Когда Лерка пропала была весна. Мокрая, хлюпающая под ногами противной кашей, и запах сырости несся в окно, которое с упорством маньяка открывала жена. Она говорила, что пахнет свежестью и жизнью, а мне казалось, что она просто издевается надо мной. Делает все на зло. А вчера я вышел из дома в позднюю осень, укрытую ковром из умерших листьев. – Сколько я уже тут?
– Три дня. Вы были в коме.
– Год сейчас какой? – спрашиваю, чувствуя себя персонажем театра абсурда.
– Две тысячи двадцатый, – вместо врача отвечает мама. – Женечка ты поспи. Я рядом буду. И папа…
ЕЕ нет. И я вдруг начинаю понимать, как остро мне не хватает этой привычной женщины. Ее теплых рук, ее испуганного голоса. Лерки нет, словно и не было никогда. И я молчу о ней все оставшиеся дни, пока меня не выписывают из больницы. Молчу из страха, что меня упекут в дурдом, потому что о моей жене никто в этом мире не помнит. Ни друзья, которых у меня оказывается, осталось не так уж много. Ни родители, квохчущие вокруг как наседки. Никто. Я не смогу искать мою Леру, если окажусь в психушке. Это пугает до одури.
И этот перевернутый мир оказывается страшно бесцветным.
День двадцатый
На улице зима. Стою на крыльце больницы, в ожидании такси, которое вызвала мама. Отец напряженно смотрит за каждым моим движением, словно боясь пропустить хоть одно из них, нервно курит в кулак.
– Купите цветочки, – голос раздается совсем рядом. Старческий, дребезжащий. Поворачиваю голову к его источнику. Маленькая старушка с корзинкой в руках появляется из легких снежных завихрений, словно сказочная «Госпожа метелица», отец не обращает на нее никакого внимания, словно не видит. Да что же это такое. Осматриваюсь вокруг и вижу, как сквозь снежный иней на ветках растущих вблизи деревьев пробиваются тонкие зеленые листочки. Морок. Дрожащая, яркая зелень, на фоне белого безумия.
– Вашей девушке понравятся.
– У меня нет девушки, хриплю я, глядя на маленький букетик в руке торговки. Маргаритки. Их не бывает зимой, ни разу не видел. Леркины любимые цветы в старческой сморщенной руке. Тонкие стебли перевиты ленточкой цвета неба.
– Жене купите. Она у вас красавица, наверное.
– Сын, такси пришло. Поехали, – громкий голос отца звучит как выстрел. – Задубел поди. Вон дрожишь весь. Пойдем.
Он подхватывает баулы, накопившиеся за время моего пребывания в больнице и устремляется вниз по лестнице. И я бреду за ним, подчиняясь приказу.
– Вы обронили, – кричит мне вслед торговка, заставив обернуться. Розовая тетрадка, разрисованная райскими птицами. Я узнаю руку Леры в этих рисунках, хватаюсь за книжицу, как за последнюю соломинку, удерживающую меня в этом мире. Готов поклясться, что у меня не было ничего в карманах. Уж тетрадь бы я точно заметил.
– Жень, ну давай уже. Холодно, – подталкивает меня мама к приоткрытой дверце такси. – Тебе простывать нельзя сейчас.
Тепло. Мать треплется о чем-то с водителем, как и всегда. Сокрушается тем, что работы у дядьки наверное мало сейчас, и как трудно стало жить, и в мире неспокойно. Отец дремлет, уронив голову на грудь. Он может спать всегда и везде. Ему не мешает шум и неудобство.
Я дрожащими пальцами откидываю пеструю обложку и кажется падаю в пропасть.
