Инесса Плескачевская
После революций. Что стало с Восточной Европой
– Какова разница между государственным деятелем и политиком? Иногда я думаю, что политикам отводится очень короткое время, и они мыслят избирательными периодами. А иногда и вовсе кажется, что в идее монархии есть что-то даже практичное.
– Мы не можем обобщать, у всего есть своя специфика, это варьируется от одной страны к другой, от одного общества к другому, есть разные обстоятельства. Четыре года, конституционный срок, я думаю, глядя на другие страны, разумный период. Может быть, пять, как в некоторых странах. Но больше это слишком долго, люди раздражаются – они всегда будут критиковать и будут несчастными. Так что я думаю, это было нормально. Что происходит, и это логично, некоторые политики преследуют собственные цели – видят вещи от выборов до выборов, не смотрят на то, что будет потом. Вуаля! А государственный деятель обычно видит вещи в перспективе и думает о плане, который должен быть достигнут после одного, двух или трех мандатов. Не лично для него, но думает о чем-то, чего невозможно достичь так быстро. Конечно, в монархиях это совсем по-другому. Монархия – это когда у тебя впереди поколение, потому что ты оставляешь своему ребенку, чтобы он продолжил. И ты хочешь, чтобы твой ребенок преуспел, ты это готовишь, и это одно из больших преимуществ монархии. Сейчас, когда я больше не премьер-министр Республики Болгария, я могу вернуться к собственным взглядам и образованию и думать, что монархия действительно имеет это преимущество – она передается из поколения в поколение. И вас учат, готовят сохранять определенные вещи, чтобы они продолжались не только для вас, но и для страны, главой которой ты являешься. Монархия выглядит старомодной. Я много читаю по истории, это предмет, который я люблю. Так вот, все виды систем – республики, диктатуры, монархии, олигархаты – все виды систем существовали три тысячи лет назад. Так что ни одна не старше или моложе. В этом случае монархия так же стара и так же молода, так же старомодна и так же современна. Я думаю, что монархия дает множество свобод, гораздо больше гибкости в отношениях с правительством, парламентом, чем президент, который неизбежно, независимо от того, насколько нейтральным он хочет быть, приходит из определенной партии, определенной социальной среды с собственной повесткой и взглядами. Тогда как монарха воспитывают быть нейтральным. У меня самого заняло три недели, а, может быть, немного дольше, почти месяц, чтобы принять решение – становиться ли премьер-министром. Потому что все, чему меня учили люди вокруг, и в основном моя мать – да благословит Господь ее душу, – потому что мой отец умер очень рано, это то, что царь не принимает участия в активной политике. Он не может принимать участие в пользу одной или другой партии. А я должен был возглавлять собственную партию, что анафема всему моему образованию. Так что я долго думал – может быть, мне назначить кого-то другого премьер-министром, а самому остаться в неопределенной позиции между теоретическим монархом или кем-то вроде гуру. Но я подумал, что это нечестно. Потому что успех на выборах был ошеломительный, поэтому я думал, что будет нечестно с моей стороны сказать: «Спасибо, это очень хорошо, но я не буду вовлекаться в это». Так что я должен был это сделать. Но это шло против моих глубочайших принципов.
– Чувствовали ли вы себя болгарином все эти годы в изгнании? Было это легко или трудно?
– Я и сам себя об этом спрашивал, потому что люблю рефлексировать. Думаю, тот факт, что я здесь родился, наследовал своему отцу, мой отец умер при трагических обстоятельствах, страна находилась под трагической оккупацией (при всей моей симпатии к царю Симеону должна напомнить, что Болгария была союзницей нацистской Германии, и вступила в войну на ее стороне 13 декабря 1941 года, и только 8 сентября 1944 года, когда на ее территории уже стояла Красная армия, объявила войну гитлеровской Германии. – И. П.) – все это заставило меня чувствовать – почти инстинктивно, эмоционально – болгарином. Но была еще моя мать, которая, несмотря на то, что она итальянка, внушала мне и моей сестре: Болгария превыше всего, Болгария в память о вашем отце. Мы должны были говорить на болгарском, у нас был небольшой персонал болгар вокруг. Болгария была на пьедестале. Кроме того, я носил звание царя Болгарии или болгар, что более правильно в соответствии с Конституцией, так что у меня не было выбора. Мы всегда были очень осторожны в изгнании и несли это имя так высоко, насколько возможно. Это было непросто и всегда звучало немного патетично: «царь в изгнании», который украшает салоны. Это самый ужасный кошмар, который у меня был. Я передал моим детям любовь к Болгарии, гордость быть болгарином, гордость нести это имя, которое требует обязательств и жертв. Если я говорю, что я царь Болгарии, могу ли я делать то, что хочу? Нет. Это то, как мне удалось сохранить «болгарскость» в годы ссылки, несмотря на то, что я никогда не думал, что смогу вернуться. Но это было завещание, наследие, которое нам оставил отец, ну, или то, что мы думали, что это нам оставил отец. И вот так я это сохранял все эти годы – служа, делая все, что могу, чтобы подчеркнуть, что есть и другая Болгария, не только советская, которая больше всего служила Советскому Союзу. Я думаю, что это больше было благодарностью за освобождение.
– От Оттоманской империи?
– Именно. И сходство языка. Потому что господин Живков, при всей критике, которая ему досталась, – естественно, я не разделяю многие связанные с ним вещи, – он не утратила разума, как, например, президент Чаушеску, или другие страны, которые без большого шума, но абсолютно распластывались перед советскими лидерами. Так что я говорю, что нужно смотреть на вещи куда более объективно. Нужно пытаться понять почему, смотреть на географию, потому что стратегически Болгария была крайне важна для Варшавского договора. Потому что у нас Турция, Греция и Югославия, которую Москва считала не слишком надежной. Три ключевые границы, из-за которых могли показаться враги. И это заставляло людей думать, что Болгария была больше других за Советский Союз. Я думаю, что мы доказали за эти годы, с 1989-го, мы старались быть верными партнерами ЕС, почему мы должны автоматически поворачиваться спиной к России? Вы знаете, я был первым премьер-министром после 1989-го, кто посетил Россию. Это мне стоило… Можете себе представить, как меня здесь атаковали: партии правее центра говорили, что я страдаю от Стокгольмского синдрома, что я был агентом КГБ, и они меня подготовили – много чего говорили. Но я поехал в Россию, потому что считал, что это было фундаментально для нашей внешней политики из-за десятилетий, столетий причин и возможностей. У России неограниченные природные ресурсы. Россия когда-то покупала наши продукты, и любила их. Мы готовились провести в Москве двустороннюю встречу, а за час до нее мне позвонил наш посол господин Василев и сказал: «Это будет встреча не с премьер-министром Касьяновым, но с президентом Путиным». Лично я мгновенно понял, почему он решил это сделать, – чтобы показать, что он оценил тот факт, что болгарский премьер-министр приехал. А если к этому добавить прошлое этого премьер-министра, у которого была и другая функция, становилось еще более ясным, что он хотел сделать этот жест понимания и благодарности. Вот как вы это видите, когда принимаете во внимание историю. Вы должны забыть определенные моменты, но смотреть на стойкие, настоящие, те, которые имеют также культурное сходство. Я имею в виду, что у нас гораздо больше общего культурно с Россией, чем, например, с Соединенными Штатами, при всем моем уважении. Болгария политически имеет очень интересную геополитическую роль и позицию. Благодаря нашему прошлому у нас есть очень хороший общий язык, как вы знаете, с Россией – у нас одна религия, это важно. И, к счастью, так и было в первые годы. Я не верю в несовместимость НАТО или ЕС с Россией и дальше на восток. Я считаю, что мы должны рассматривать варианты. Другой момент, который есть у Болгарии в ЕС, – то, что у нас хорошие отношения с Турцией. Это наш большой сосед, но с Турцией мы также на физической дороге в Европу, поэтому они тоже должны рассматривать нас как важного соседа, даже если мы намного меньше их. Очень хорошая роль посредника, моста между ЕС и Россией, между ЕС и Турцией. Что может быть использовано, я думаю, и в дальнейшем. Это наша история, и только у нас есть знание этих двух вещей. Другие страны об этом слышали, они об этом читали, но не испытывали. И в экономике, не только в политике, у нас может быть очень выгодная роль. Потом, у нас еще есть фактор большого, я бы сказал, мусульманского населения. У нас есть особенная близость с Ближним Востоком, у них есть чувство близости, потому что они чувствуют себя комфортно. Они видят, что здесь есть мечети, они знают, что наше прошлое связанно с Оттоманской империей – нравится это людям или нет, но оно такое и тоже помогает иметь хорошие отношения с Ближним Востоком. Это все наши плюсы. Потому что даже в коммунистические времена, как вы знаете, много студентов с Ближнего Востока учились в Болгарии. У них остались очень хорошие воспоминания. Некоторые уже состарились, но у них остались хорошие воспоминания и хорошее отношение. Все это – преимущества Болгарии. И это можно хорошо использовать, если бы у нас была четкая политика, если бы мы смотрели немного дальше собственного носа, если мы будем смотреть, что мы действительно можем сделать, и если мы будем объективными. Я вам вот еще скажу. Я на тысячу процентов европеец после всего этого западного образования, которое я получил, но думаю, что санкции против России – большая ошибка. Мы наказываем определенную группу людей, которые не виновны. Мы в основном наказываем себя, потому что весь наш экспорт в Россию заблокирован. Я думаю, это бессмысленно. Но иногда это делается в чисто политических целях, потому что это выглядит хорошо. Мы также должны понимать политику России. Россия всегда была империей. Мы не можем враждовать с ней. Мы – это Европейский союз, но мы, маленькая Болгария, еще в меньшей степени. Это будет смешно – говорить России, что делать. Я действительно думаю, что мы должны быть гораздо более прагматичными и думать об интересах региона, конкретно об интересах Болгарии и на этом строить отношения и проводить политику. Но это не все понимают, многим людям нравится быть радикальными, другие хотят следовать за другими флагами.
– А ваши дети? Чувствуют ли они себя болгарами? Они ведь родились в Испании. Говорят ли по-болгарски, чувствуют ли связь с этой землей и людьми?
– Они чувствуют это от отца к сыну. Как я уже говорил, я никогда не думал, что они увидят Болгарию. Они учились во французском лицее, что очень тяжело. У них также испанские аттестаты зрелости. Они учили английский, потому что это главный язык в мире. И навязывать им дополнительный алфавит и язык было бы немного эгоистично, поэтому я не настаивал. Они всегда слышали, как я говорил на болгарском, мой второй сын неплохо его знает, он в Лондоне общался со многими болгарскими культурными движениями. Моя дочь и ее ребенок здесь, она говорит на болгарском. Это было непросто, но они чувствуют себя болгарами, потому что видят своего отца, который пожертвовал множеством вещей – все для болгар, с детства. Папа встречается с болгарами, папа дает деньги на болгарские проекты, папа поедет… Они – часть этого. И позже, когда они выросли, они тоже видели, как я работал здесь, когда стал премьер-министром, но перемена, случившаяся в 1989 году, произошла слишком поздно для того, чтобы что-то изменить. Мои сыновья работают, невестки тоже. Когда я стал премьер-министром, это оказалось глубокой драмой. У меня четыре хороших сына, и я так говорю не только потому, что они мои сыновья, они все профессионалы, умные, я мог бы с ними очень хорошо работать. Но оппозиция здесь немедленно начала: он хочет вернуть монархию! Он хочет пристроить своих сыновей к бизнесу и делать деньги! Это стало так ужасно, что я был вынужден просить их не приезжать. Мне было так одиноко на этой сложной должности, потому что я всегда вел частную жизнь, никогда не был в государственном управлении. Это было очень больно. Кто приезжал несколько раз, так это дочь, потому что она не опасна – ни в бизнесе, ни в политике. Потому что она девочка, и они полагали, что не угрожает республике. Но в ином отношении это было очень недобро, у нас даже стало меньше прямых контактов. Но таковы обстоятельства, такова жизнь – вы проживаете ее только сами. Случаются обстоятельства, и вот вы там. Когда я, уже будучи премьер-министром, поехал за границу и встретился со своими королевскими родственниками, они подшучивали над этим. Это все вещи, которые я никогда даже представить не мог. Но они произошли, и ты должен это принять. Ты не изменишь историю.
– Чувствуете ли вы себя одиноким?
– К счастью, у меня есть жена и дети. Но я чувствую себя одиноким в личном смысле. Особенно недавно, со всеми этими атаками по поводу собственности и подобными вещами, это ниже всякой квалификации. Я думаю, что, может быть, сделал ошибку всей жизни.
– Когда вернулись?
– Служа Болгарии даже вне ее. Я мог сказать, что раз они выкинули меня из страны, они меня не волнуют, я буду жить своей жизнью, буду получать удовольствие. Я человек, который зарабатывает деньги своей работой, я из королевской семьи, все меня признают. Моя жизнь могла быть гораздо лучше. И сейчас, в 81 год, видеть, как низки некоторые во власти – в вопросе дома и других вопросах, я спрашиваю себя: может быть, я поступил неправильно? Может быть, нужно было идти другим путем, и жизнь была бы гораздо лучше? Для меня самого это очень личное. Это анализ, с которым ты просыпаешься, и у тебя тяжелые мысли. С этими историями о собственности, которые мучают меня сейчас. Они объясняются только одним – вендеттой, потому что, будучи премьер-министром, я не делал вещи, которые определенные люди хотели, чтобы я сделал.
– Это все непросто. Как сказал ваш секретарь, история – очень каверзная штука, особенно если вы сами – ее часть.
– Да, но это очень важно – прислушиваться к истории и извлекать уроки из нее, чтобы не повторять одни и те же ошибки все время.
– Но не все это могут.
– Нет. Многие люди, особенно в этом ускоренном, динамичном мире, многие люди в политике думают, что история – это нечто для слабоумных профессоров. Но это не так. Она для того, чтобы каждый политик понимал причины – почему, как мы пришли туда, где находимся сейчас. Но у меня есть одна аналогия с тем фактом, что я был демократически избран премьер-министром – это король Камбоджи Сианук. Я встречался с его сыном королем Сиамони в Камбодже, и мы шутили над этим, потому что я привез ему мою книгу. Он сказал: да, действительно у моего отца было нечто похожее, он был председателем правительства. Как король он все эти годы жил в изгнании в Китае. Были такие обстоятельства, но, опять же, не он это выбирал, это случилось. Нынешний король жил в изгнании во Франции, его мама была француженкой, он стал артистом классического балета. Он очень интеллигентный, прекрасный человек, который также жил в изгнании в Чехословакии. На этой встрече в Сиам-Риапе были сотни министров по делам туризма, я занимаюсь делами во Всемирной туристской организации при ООН, король принимал все делегации. И когда подошла министр туризма Чехии, он заговорил с ней по-чешски, и она чуть в обморок не упала. Потому что последнее, что она могла ожидать – это то, что король Камбоджи будет говорить по-чешски. Это и его жизнь тоже: он никогда не думал, что будет королем. И тем не менее он прекрасно делает свою работу, мне кажется, у него есть этот дар – понимать, что прошлое, история могут помочь. Я спросил офицера, который меня сопровождал, что означает имя короля, потому что у них есть имя, которое дается при рождении, а потом они берут имя для правления. Его зовут Сиамони. Полковник ответил, что Сиа – от Сианук, а Мони – от Монинеат, его французской матери. Интересно, как он выбирал себя имя: соединив вместе собственное наследие, прошлое.
На самом деле не только политики думают о том, как мы – каждый конкретный человек и вся страна – оказались там, где находимся – политически и экономически. В Болгарии мне повезло с собеседниками: все они охотно размышляли на эту тему.
Куда пропали помидоры?
Когда перед началом работы над этим проектом я спрашивала у читателей, какие они помнят бренды бывших социалистических стран, чем каждая была знаменита, может, о чем-то скучаете, то про Болгарию почти все написали: овощи, фрукты, плодоовощные консервы, сигареты. Помидоры, персики и море – то, с чем ассоциируется Болгария сегодня. Море никуда не делось, хотя у курортного сезона появились неожиданные даже для самих болгар особенности, когда нанимать на сезонную работу приходится гастарбайтеров из Украины и Молдовы (свои-то уехали), а вот с персиками и особенно помидорами все плохо. Иду в магазин в Софии – а там помидоры из Турции и Польши, виноград из Греции и болгарский перец (правда, только мы называем его болгарским) из Македонии. Как они дошли до жизни такой? Спрашиваю председателя Комитета по экономике болгарского парламента Петра Кынева, уже признавшегося: «Мы разгромили сельское хозяйство».
– Что произошло? Наши люди еще помнят ваши овощи и фрукты, а у вас их уже нет.
– К счастью, с вами такое вряд ли случится, потому что у вас уже нет живых наследников на экспроприированную большевиками землю. У нас то, что Шолохов описывал в «Поднятой целине», произошло в 1950-е годы. А через 30 лет пришли новые демократы и сказали, как Ленин: земля и мир, мы вернем вам землю. Мы возвращали землю, и это самый большой кошмар. Все можно передвинуть. Можно детей нарожать и промышленность сделать, образование. Но как мы можем решить проблему сельского хозяйства, я не вижу, потому что мы вернули землю в реальных границах. Например, у моего дедушки было пять детей. У него было примерно 20 гектаров земли. Разделили это на всех. А у них, как у моей мамы, по двое-трое детей. И получилось так, что на сегодняшний момент в Болгарии 16 млн земельных наделов. И то, что сейчас мы пробуем провести объединение земель, уже очень трудно сделать. Вторую ошибку мы допустили, когда подписывали соглашение с Евросоюзом. Тогда мы получили хорошие деньги на производство зерна. И получилось так, что сейчас наше сельское хозяйство типа латиноамериканских латифундий. Около 107 компаний получают до 80 % всех европейских денег на сельское хозяйство, потому что они владеют от 100 тысяч до миллиона гектаров. Причем это даже не собственность, в основном это аренда. Но монокультурное земледелие дошло до того, что сейчас мы производим от 6 до 7 миллионов тонн зерна и экспортируем его. Это была вторая большая ошибка, и поэтому у нас сейчас огромная проблема с фруктами и овощами. И с мясом. Сейчас, по-моему, не меньше 70 % мяса Болгария импортирует, а раньше мы его экспортировали.
– Где болгарские помидоры и болгарский перец?
– Нет их. Там, где раньше были участки по сто гектаров, чтобы комбинат мог работать, сейчас участки – один, два, три гектара. Когда ты обрабатываешь только зерно, тебе нужны пятьдесят человек, десять комбайнов, десять грузовиков – все. А когда перерабатываешь фрукты, овощи и остальное, умножай на пять. Поэтому в деревне нет работы. Начался отток людей из деревень в город, а из города – дальше на заработки. Это очень сложно. Демографическая проблема у нас большая.
«Демографическая проблема – самая большая проблема по всей стране. С этой проблемы начинаются все остальные», – подтверждает вице-мэр города Первомай Николай Митков. Первомай (да, вы правильно подумали про название в честь пролетарского праздника) – небольшой город в паре часов езды от Софии, в прошлом славился консервными фабриками. По дороге вспоминаю, что царь Симеон II рассказывал о своем визите в Россию: «Помню, как премьер-министр Касьянов сказал: давайте привозите свои болгарские продукты, а то мои родители начинают их забывать, а они их так любили». Спросите у нынешнего поколения белорусов и россиян, какие из болгарских продуктов они знают? Скорее всего, пожмут плечами: что это такое?
Ангел Папазов руководит Первомаем 16 лет, в «переходном» 1989-м был заместителем председателя трудового сообщества колхоза (государственного, само собой, предприятия). На встрече в мэрии присутствуют и два его заместителя – Николай Митков (он стал мэром города после того, как эта книга была написана. – И. П.) и Ружди Салим. Мэр Папазов, как положено действующему политику, осторожничает в оценках, говорить предпочитает только о хорошем, хотя и признает «отдельные недостатки». Заместители в оценках чувствуют себя свободнее, так что объективную картину нарисовать как будто удается. Папазов вспоминает революционное время:
– Надо сказать, что переход в 1989 году мы ожидали с самыми лучшими намерениями. После него все имущество было приватизировано – и животные, и техника. Сначала вернули землю, потом имущество.
– Вернули землю тем, кто смог доказать, что она принадлежала его семье до 1944 года? – уточняю.
– Да. Естественно, этот период был очень трудным и медленным, имели место и негативные явления. Один из минусов в том, что пришлось дробить. И не все имущество получилось использовать по назначению, так как какая-то часть была утрачена (от разговора о том, каким образом произошла эта «утрата», ловко увернулся – сказываются годы в политике. – И. П.). В любом случае сейчас есть частные сельскохозяйственные предприятия, кооперация.
Вице-мэр Митков поясняет: «Это когда кооперируются несколько собственников земли».
– Есть фермеры, которые являются собственниками земли, и есть крупные арендаторы. Последние несколько лет земля на сто процентов используется рационально. Нынешним производителям сельхозпродукции помогли открытие европейского рынка и сохранение прежних рынков. Есть европейские фонды и прямые субсидии для производителей сельскохозяйственной продукции. Появляются новые сорта, новые машины, новые технологии – это бесспорный факт.
– Где же тогда все болгарское? – наседаю я.
– В советские годы мы производили товары для рынка Советского Союза и бывших социалистических республик, тогда было большое производство помидоров, перца, различных овощей. После перехода в 1989 году был период, когда появились пустующие площади, которые не обрабатывались. И потребовался определенный период, чтобы эти раздробленные территории снова объединились, и начали заниматься продуктами, которые на них выращивались ранее. После потери рынка Советского Союза очень-очень сложно восстановить объемы производства. Хотя сейчас есть и новые фабрики, в том числе по производству консервов, но в меньших масштабах. Сейчас у нас очень много новых насаждений яблок, слив, винограда, но производство овощей восстановить намного сложнее.
Потом вице-мэр Николай Митков отвезет нас в тепличное хозяйство, в котором собирают по два урожая помидоров в год: первый – с января до середины июня, второй – с начала июля до середины октября. Самые вкусные, будет учить меня Митков, розовые помидоры, в Болгарии на них большой спрос: «В сентябре в магазинах розовые помидоры стоят 3,80 лева. Дорого». Рядом с теплицами в больших цехах помидоры, яблоки и сливы, которые выращивают по соседству, расфасовывают по ящикам и отправляют заказчикам. Помидоры еще только растут, но уже все проданы, объясняет Митков и жалуется, что «с большими сетями есть проблема, они всегда хотят цену как можно ниже». На ящиках с помидорами, которые я увижу в цеху, будет надпись: «Сделано в Турции».
– А зачем тогда ломали? – задаю недипломатичный вопрос мэру Папазову.
– Мы не виноваты, время было такое. Были проблемы, теперь все сначала. Некоторым странам – например, Чехии, Польше – удалось сохранить свои технологии производства в молочной промышленности, сельском хозяйстве, а в Болгарии это все было разделено, фрагментировано. И поэтому мы начали фактически с нуля. При социализме у нас было определенное количество теплиц, сейчас их больше и площади у них больше, но у них и большее количество собственников. Например, у нас здесь была одна фабрика для переработки молока, а сейчас четыре.
– Объем производства?
– Больше.
– Продаете молоко в Болгарии?
– Ливан, арабские страны, Сирия.
– Какой капитал владеет фабрикой? Болгарский?
– Ливанский – признается с неохотой, и тут же добавляет: – Но есть и болгарские. Одна фабрика работает на китайский рынок. У нас есть выход не только на болгарский, но и на мировой рынок тоже. Что касается, например, животноводов, то да, у них был период застоя, пробуксовки, но сейчас они начинают меняться, развиваются, в том числе и с помощью средств Европейского союза. Например, те земли, строения, которые использовались в социалистическое время, сейчас находятся в частных руках, и они продолжают развивать животноводство.
Тут в разговор вступает вице-мэр Салим Ружди, который, как выяснилось, до этого руководил областной комиссией по земледелию, поэтому практически все о земле и сельском хозяйстве знает.
– Во времена социализма, да, у нас были большие объемы, большие стада и крупного рогатого, и других видов скота, но после прихода демократии эти стада оказались в частных руках, и нужно отметить…
Другой вице-мэр, Николай Митков, настроенный скептически, чтобы не сказать оппозиционно, перебивает: «Нет, эти стада были уничтожены и теперь восстановлены».
Ружди этого замечания как будто не слышит и продолжает:
– …что частный собственник к ним относится намного лучше, чем это было раньше. На территории общины Первомай более 4000 голов овец и более 8000 коров. Есть частные производители, у которых 1600–2000 голов, в соседних общинах, например, есть тысяча коров. Но, естественно, есть более мелкие собственники, например, домашние хозяйства, в которых одна-две коровы. И что касается животноводства и землепользования, мы стараемся идти в ногу со временем, чтобы сохранять и развивать конкурентоспособность нашей экономики.
Мэр Папазов выходит из кабинета. Пока я успеваю подумать, не обиделся ли на дискуссию, он быстро возвращается с банками в руках, показывает: это с завода, который работает аж с 1939 года, а вот это производство – совсем новое. Говорит гордо: «И у этих продуктов рынок по всему миру, не только в Болгарии».
Что касается другой болгарской продукции, которую наверняка помнят многие рожденные в СССР, – болгарских сигарет, то и к ним имеет отношение город Первомай.
– Нам удалось сохранить 20 тысяч гектаров земли, на которой выращивается табак сорта «Вирджиния», – говорит вице-мэр Ружди Салим. – «Булгартабак» был приватизирован, большая часть акций сейчас находится в частных руках, он продолжает производить сигареты, но это уже абсолютно новые марки, более качественные.
Вице-мэр Николай Митков замечает с грустью: «Европейские субсидии, которые выделяются на табачную промышленность, в 2020 году прекратятся», но мэр Папазов парирует: «Но есть национальная программа, которая частично финансирует это производство. И другой момент – рынок сбыта. На болгарский табак и болгарские сигареты большой спрос. Местный производитель “Первомай БТ” создал совместное предприятие в Иордании. Там просто неограниченный рынок, если у тебя есть возможности – выращивай». И добавляет, что к Первомаю и его возможностям проявляют интерес турецкие инвесторы – будут строить, например, фабрику синтетических нитей. Почему именно здесь? «Здесь более дешевая рабочая сила, к тому же квалифицированная, и сразу прямой выход на рынок ЕС», – пожимает плечами Николай Митков: что тут непонятного? Зато болгарские бизнесмены построят шоколадную фабрику: из африканского сырья уже производят шоколадное масло и какао-порошок, а скоро начнут выпускать и конфеты. Ангел Папазов снова срывается с места и возвращается с коробкой: «Такие через несколько лет будут производиться в Первомае». Вкусные.
– То есть вы смотрите в будущее с оптимизмом? – уточняю на всякий случай, хотя ответ очевиден.
– Естественно, – широко улыбается мэр.
– А какие есть проблемы? Что нужно решить?
– Инфраструктура, – сразу грустнеет. – Экономика обгоняет общину, по инфраструктуре мы не можем так быстро создавать то, что требуется. Не можем договориться по вопросу кадров, их подготовке. Бизнес развивает производства, создает новые товары, но мы ему, к сожалению, не можем предоставить квалифицированные кадры. Не можем догнать, например, по реконструкции улиц, дорог, по созданию инфраструктуры.
Выходим из здания мэрии, чтобы поехать на плодоовощную фабрику, и я понимаю, о чем говорит Ангел Папазов: плохие дороги, заброшенные предприятия, выбитые стекла – в своем производственном кластере Первомай процветающим не выглядит. Вице-мэр Николай Митков показывает на пустующую железнодорожную станцию прямо за зданием мэрии:
– Во времена социализма здесь загружали железнодорожные вагоны и все, что произвели, уходило в Советский Союз. Томаты, баклажаны, яблоки – все шло на этот рынок. Но после 1989 года было правительство СДС – Союз демократических сил – и при этом правительстве прервались торгово-экономические отношения, и мы, к сожалению, потеряли советский рынок.
– Это была позиция болгарского правительства, что мы не будем больше торговать с Советским Союзом?
– Перемены происходили и там. Во времена Ельцина были проблемы с оплатой, финансированием, и со стороны Болгарии, в первую очередь со стороны правительства, было несколько иное отношение к Советскому Союзу, России. Именно, подчеркну, со стороны правительства, потому что народ всегда сохранял теплое отношение к странам бывшего СССР. И сейчас тоже.
Выходим из машины: приехали на плодоовощную фабрику ББП. Ехали минут десять, была бы дорога лучше, доехали бы вдвое быстрее, но мэрия не успевает строить дороги: Ангел Папазов говорил жестокую даже для себя самого правду. ББП – из новых: создана в 1999 году. Но на старой основе: через дорогу – останки крупного предприятия того самого профиля, который сделал Первомаю имя при социализме. Один из собственников нового/старого предприятия Георгий Богданов рассказывает:
– Первоначально была идея делать томатное пюре, пюре из перца и продавать в Болгарии. Но потом произошли изменения: в консервной промышленности есть своя сезонность. Компания работала четыре-пять месяцев в году, встал вопрос о сохранении кадров. Поэтому перешли к консервам из замороженных продуктов, их можно производить круглый год. Наш край известен производством лютеницы, это традиционный болгарский продукт, ее едят все – от мала до велика.
