Илья Соколов
Планета ГУЛАГ
И зэки всего лагеря в едином порыве кинулись на гражданина начальника. Кум в панике заорал и даже успел выстрелить несколько раз по толпе. Не помогло. Его смели разъяренные заключенные, вдавили в мерзлоту и начали разрывать по кускам. Кум голосил от боли, словно народный артист (правда, концерт его получался последним)…
Егор Скоба не принимал участие в расправе. Хотя бы и хотел: десятки жаждущих нквд-шной кровушки всё равно бы не дали подойти ближе. По итогу получилось так: особо мясистые остатки тела гражданина начальника сварили на кухне и сожрали все желающие. А что не пошло в пищу – сбросили в нужник без всяких сожалений и похоронных слов.
Затем блатные, по привычке, начали решать, что же всем зэкам делать дальше: бежать из лагеря или не бежать. На месте оставался провиант и даже оружие убитых охранников. Иной вариант (замерзнуть посреди Тайги, быть съеденным волками или быть разодранным медведем-хозяином, после чего твой труп обглодают лисицы) устраивал не всех сидельцев-арестантов.
Старый вор Сова пытался поставить нормальный базар, но как-то не смог: охуевшие от чувства свободы блатари не стали его слушать; зато спокойненько пошли дожирать ошметки вертухаев, вешать на заборе некогда стучащих (которые теперь остались без лагерного заступничества) и всячески цепляться за старый порядок (только по-новому)…
Еще через пару таких вот деньков блатные вообще решили сделать из бесхозного лагеря полноценное поселение (естественно, оставаясь при власти, неожиданно и безнадзорно упавшей им в руки, синие от холода и партаков). Прочие зэки были не против. Лишь только старый вор Сова на общей сходке лаконично сказал на всё это: «Херня…» Впрочем, его опять никто не услышал. Никто, кроме Егора Скобы.
И всё-таки нашлись «первопроходцы», которым захотелось убежать… В «поход до воли» решили идти на следующий день: авторитет Сова, газетный кинокритик-интеллигент Гольдман, казах убийца-каннибал по кличке Кимирсэн, «бомбисты» близнецы-эстонцы по фамилии Ратас, хохол-расхититель (и явный бандеровец) Харченко, грузин-мошенник Сукашвили и Егор Скоба. Собрали самое необходимое (офицерский компас и карту местности; жратву в консервах, сухари, спички, теплые вещи, веревки, топор, несколько «добрых» ножей, пару пистолетов ТТ, благодушно отданных блатарями за смелость поступка; даже палатку отыскали где-то в бараке охраны).
Таежные деревья мрачнели в ранней полутьме. Колыма блестела весной под луной, холодной и желтой. Колыма приглашала в тайгу. Идущие в побег покинули лагерь на морозном рассвете. Тусклые звезды гасли одна за одной, а «бывшие зэки» шагали на запад. Весенний снег мягко хрустел, а черствое солнце раскрасило алым горизонт за спинами беглецов. Постепенно становилось теплей, километр за километром, километр за километром…
Первым погиб «смертью храбрых» каннибал Кимирсэн (тупой казах свалился со скалы, когда пытались перейти горную речку, спускаясь перед этим на веревках по скользким камням). Несчастный размозжил себе голову при падении (множество его не менее несчастных жертв закончили жизнь примерно так же, но только при встрече с маньяком-каннибалом лицом к лицу)…
Затем «бомбисты»-близнецы Ратасы (высокие, белобрысые, слегка неуклюжие) провалились под тонкий лед уже на более широкой реке. Остальные беглецы попытались их спасти, но быстрое течение ледяной колымской стихии унесло эстонцев таежным рыбам на радость и пропитание…
Еще через пару дней пути хохла Харченко убил медведь. Шатун неожиданно вышел на бандеровца, пока тот отливал за деревом у буерака. Оголодавший зверь изорвал Харченко в клочья (кровавые куски человечины лежали на снегу, висели на ветках; перемазанный потрохами хохла жуткий шатун обгладывал лицо и кости черепа). Медведя свалили выстрелами из ТТ…
Мошенник Сукашвили отдал богу (или дьяволу) душу от холода и голодухи. Возможно, случился инсульт или инфаркт. Грузин почти исчерпал все свои силы еще в лагере: привыкший к теплому климату и хорошему обращению со стороны блатных в былые времена (те всяко уважали воров-кавказцев, пускали к общаку, «подогревали» при случае) Сукашвили, впервые попавший на севера после очередной ходки, столкнулся с максимально тяжелыми условиями: лед, снег и жуткий мороз… Вот и не выдержал организм.
Троица оставшихся (быть может, просто «отставших» от смерти) беглых зэков шла дальше, то и дело встречая горелый шар закатного солнца изможденными лицами… Припасы были на исходе. Силы тоже. Зато хотя бы холод не терзал…
На шаманское капище вышли самой лунной ночью. Деревья строго молчали вокруг. Идолы/образы богов, собранные, вырезанные, рожденные из камней Вечных Гор, как будто бы столпились на снежной поляне, приветствуя пришедших беглецов…
Призрак старика-шамана вышел из тьмы. Спокойно посмотрел на отдыхающих после долгого перехода людей, уже успевших развести костер (в его глазах блестел огонь и звезды… нездешние огонь и звезды… ну а луна вертелась, как юла, серебряной монетой)…
Авторитет Сова, Егор Скоба и кинокритик Гольдман ошарашенно глядели на пришедшего. Возможно, так встречали бы Христа будущие апостолы в лодке, свободно идущего по воде…
Призрак-шаман предложил «каждому свое»… Кусочки сушеных грибов темнели на его ладони. Обрамление из волчьих ягод и листков папоротника приглашало к шаманскому угощению. Луна блеснула (будто напоследок). Беглецы благодарно приняли «подаяние»…
Газетчик Гольдман увидел серую тряпку на стене барака: на ней показывали избиение Чарли Чаплина: «маленького бродягу» пиздили трое полицейских: ногами, кулаками, коленями, локтями, дубинками и даже касками констеблей: бедолага всего-лишь украл какие-то цветы у слепошарой дуры: за этот проступок доблестные блюстители закона забили его почти до полусмерти: импровизированный кинозал сменил пленку: теперь перед взором Гольдмана предстал половой акт между актрисой Марлен Дитрих и писателем Ремарком: ебались они, надо сказать, отменно: он плавно работал бедрами, чутко чувствуя, как больше нравит(ь)ся партнерше: она приятно стонала через красивую улыбку, подрагивая огромной грудью: сцена сменилась: «синюшный» молодой человек, шатаясь, бежал по улице, затем остановился у двери доктора и мелом хряпнул букву «М» на ней: профессор/доктор Калигари в это самое время оживлял существо, наспех сляпанное из нескольких трупов, сшитых воедино: жуткое уебище/вампир по кличке Носфератыч устало ковылял за водкой вместе с чудовищем Витьки Франкенштейна: местным гопником, державшим в страхе весь район: они «прошлынгались» перед рисунком Белоснежки: в гробу лежащей: исполненным на старой заводской стене: и тут же Дракула-красавчик у бара «клеил» клевых баб: сразу пятеро дам непристойного поведения ожидали своего мужчину: цилиндр, маска, саквояж с ножами: Джек-Потрошитель представал во всей красе: сцена сменилась: на палубе кораблика по имени «Титаник» ушастая мышара кривлялась, пробираясь к рулевому колесу: треклятый айсберг наползал Эверестом из тьмы: в «немом» мультфильме стали слышны дикие крики и вопли терпящих крушение: существа из другого мира, претворяясь обычными людьми, захватили сарай в захолустье: затем они взяли небольшую деревню: потом освоили заштатный городок (никто и не заметил явной подмены мэра): далее перебросили силы на город-миллионник (бюджет требовал жертв, их было много): через какое-то время иномиряне прибрали к щупальцам и целый мир: окаянные дни Турбиных скатились в суд присяжных: и все двенадцать стульев «глядели» волчьими очами (почти что на молчание ягнят): из каждой спинки стула вылезли рога: Телец хотел быть Молохом хотя бы в этом фильме…
Скобе привиделись какие-то лестницы среди звезд чернота черной очень черной чумы она лизала эти звезды хотела их проглотить высосать их без остатка и ничего не оставить мертвецам ходящим в полный рост пока священник скидывал младенцев с колокольни прямиком в горчичный газ туман которого красивой кляксой смертельно наползал на город и окопы на улицах обезумевшие вояки ебали обезьян сбежавших из погорелого зоопарка видимо принимая их за более-менее красивых женщин а чернота белела над городскими горами сияя мрачной белизной от которой невозможно было спастись в подъездах или парадных поезд идущий на тяге добываемой из девичьих гениталий мелко порубленных чумной косой чадил где-то неподалеку от кладбища а трупы сторожей одни и те же по всем законам доппельгангеров другой реальности бежали ночью к ограде они бежали бы и днем но общая смерть и долг перед обществом не давали сознательности мертвецов прорваться наружу зато заводы крови перемалывали живых всё так же мечтающих о всемирном коммунизме а руководство партии уже почти договорилось с демонами из Преисподней об этом великом моменте Егор Скоба осторожно полез по лестнице как будто полз куда-то вниз ступени-перекладины вполне обычно превратились в шпалы а старый паровоз на трупной тяге летел навстречу абсолютно без гудка улыбчивый машинист блестел сифилитичной дыркой носа сквозь полутемное стекло костлявой кабины Скоба напряг оставшиеся силы и перекатился на гравий насыпи едва преодолев высокий забор ближайшей рельсы вагоны мигали окнами в которых мертвые махали Скобе гнилыми руками прощая и прощаясь до следующей встречи а может быть и просто навсегда чужие звезды стали падать сквозь туман подобно забытым глазам любимых людей они летели вразнобой и вниз сгорая среди вечной ночи на изломе которой полчища чумных крыс сплетались в чудовищный клубок после чего Крысиный Король опустошал души простых советских людей готовых как всегда за него умирать при том что Голос Тьмы покинувший пещеры лагерей давно стал петь для Сталина довольно страшные песни по сути напоминавшие шепот боязливых молитв приговоренных перед расстрелом усиленный выстрелами красноперых палачей в сердца и головы врагов народа Егор почему-то увидел всех известных ему родственников включая троюродную сеструху Варьку-проститутку которой перерезали глотку какие-то гопники из Ростова перед этим плотно пустив ее под трамвай а затем выкинув истерзанное тело девушки в реку да двоюродного братика по материнской линии родившегося с двумя пальцами-клешнями на руках с хвостом повыше жопы еще без глаз и языка звали его Славик и был он настолько никому не нужным и страшным что пьяный дядя Антон предполагаемый кстати отец уродца ведь явно нагулянный Славка оказался вывез сынка на телеге запряженной добротной казацкой кобылой прямиком после Пасхи Великой в лес волкам лисицам да прочей сволочи на съедение уродец Славик умер а после первых холодов вернулся видать просто погреться решил тетка Авдотья и дядя Антон заживо сгорели в наглухо закрытой избе сельчане после пожара судачили будто ходил в огне там кто-то за окнами то ли мальчишка страшный то ли вообще непонятное существо из самой Хтони так и не поняли люди зато Скоба отчетливо увидел брата Славку ставившего отрубленные головы своих родителей на горящий подоконник окна выходящего на улицу мальца превратившегося из уродца в забытую лестницу среди ослепших звезд неизменно летящих к Западным Землям всеобщей смерти на одной из которых улыбчивый машинист электровоза неусыпно мчался в самое светлое будущее абсолютной ночи максимально черной и чумной почему-то именно Егор Скоба увидел всё это и продолжил испытывать ужас на вкус а сны его даже не собирались заканчиваться…
Старый вор по кличке Сова смотрел в небо…
А желтая луна как будто-бы смотрела на него…
Луна упала Сове на лицо мягкой монетой, моментально превратившейся в масличный блин после прикосновения…
В журнале «Стукачъ» появилась очередная заметка. На этот раз про товарища Сталина…
Но возрастной авторитет понимал, к чему всё это должно привести…
Когда-то давно Сова (по паспорту Василий Совин) «предал друга»…
На тот момент (пока еще честный комсомолец) Вася Совин, студент второго курса факультета физкультуры и спорта, влюбился в первую красотку института…
Он до сих пор помнил ее имя, но всё реже пытался ее вспоминать…
Молодая страна требовала самоотдачи от молодежи (особенно – красивой молодежи)…
Фигура «Красная Звезда» не могла состояться без самых лучших (на праздник Первого мая для великой страны)…
И Васю Совина позвали стать ее частью…
Его возлюбленная тоже попала в «строй» (фигуристая комсомолка должна была украсить ряды молодых физкультурников)…
Когда раздали разнарядки-назначения «по номерам», Совин понял, что любимая девушка довольно далеко от него…
А когда начали первые репетиции-проходки, ему стало ясно, что она вообще его не замечает…
Красавица, красавица, красавица…
Таких бывает очень мало…
И всё же комсомол требовал жертв…
И Сова (как прозвали его в лагере сразу же во время первой ходки) удовлетворил эти требования…
Юля Анохина…
Он задушил ее во время полового акта…
Всё происходило по обоюдному согласию (по крайней мере, так виделось Сове)…
После случившегося (молодого, подающего надежды на хорошую спортивную карьеру) Васю Совина «угнали» в лагерь на Дальний Восток…
От расстрела спасло чудо и характеристика из института (а может быть, справка о временной невменяемости)…
Истрепанный журнал «Стукачъ» содержал в себе всю историю жизни Василия Совина на своих пожелтевших страницах…
Когда-то он предал «друга»: так и было…
Сова предал себя…
Егор Скоба распахнул глаза, когда смерть отступила. Над Колымой взошло солнце (будто измазанный кровью шар), неспешно влезло на сопки, как-то неуклюже завалилось набок холодной лепешкой и теперь сеяло свои лучи ядерным ядом на всё вокруг: мертвое и живое…
Егор огляделся по сторонам (с трудом оторвавшись от неба, абсолютно синего и спокойно-страшного): подельники-беглецы лежали по левую и правую стороны странного мира, в котором только что очнулся Скоба. Бывший газетчик Гольдман устремил заледенелый «нос орла» к Небесам Обетованным: его открытые глаза напоминали стекла очков, в которых больше не было света (только тьма). А тень от вековых деревьев рядом набросилась на труп авторитета Совы, наполовину занесенный хрупким снегом, почему-то похожим на соль.
Скоба неспешно поднялся из «снежной могилы». На удивление он совсем не замерз (возможно, «угощение» шамана-призрака сберегло беглого зэка). Егор подобрал все вещи и припасы, которые смог на себя взвалить (вышло не так чтобы много, но ему точно хватит), еще раз (в самый последний) посмотрел на трупы товарищей, спокойно замерзших на шаманском капище, горько вздохнул и двинулся в путь. Куда-то на запад…
Шли дни. Он шел сквозь них…
Там запад, тут восток. И будто бы последний вздох…
А солнце горячим блином, над полем и льдом, над речкой и льдом…
Скоро ли смерть? Как бы прозреть?..
Снег-шатун, ильмень-мороз. Ночь (очень полная звезд)…
Быстрый привал. Холод и снег. Удивительно, ты всё еще жив, человек?
Черный медведь тяжко рядом прошел. Надо терпеть, всё хорошо…
Звездная сыпь, словно бы соль. По камням карабкаться дальше, ещё…
Долго идти. Лед и смертельный мороз на пути. Сияют, сияют, сияют угли…
Тихий огонь, стало тепло. Кажется снова, что всё хорошо…
Консервы закончились, хочется есть. Зверя и рыбы здесь, благо, не счесть…
Деревья, деревья, всё зеленей. Вроде дорога, надо по ней…
Мимо деревни никак не пройти. Ну, хоть приютили, утром дали уйти…
Дальше теплее. Полнеет луна. Путь сквозь болота. Зеленеет и тьма…
Над озером синью скользят небеса. Удачный улов, доволен Скоба. Щука за щукой. Над водою – скопа…
Мягкою рябью морошка, хорошо и тепло. И совсем уж немножко до больших городов (наверно, возможно, хотелось бы так… Егор бежит дальше, счастливый дурак)…
Внезапно наткнулся на страшный патруль. Проехали мимо: две падлы на заднем (автоматы «кипят», твоей/моей крови служебно хотят). Безглазый водила вертел в руках руль. Проехали мимо. Скоба выдохнул…
Теплеет, теплеет. Км за км. Луна очень ярко пылает во мгле, при костре…
Не тронул барсук, росомаха и волк. Лиса прикорнула почти бок-о-бок…
Уходишь, уходишь? Идешь да идешь. Есть куда двинуться, жалкая вошь?
Звезды теплеют над головой. Им хочется вызнать: кто ты такой…
Кукушкины гнезда, орел в небесах. Еще над туманом далеко солнца шар…
Последние крохи, хоть ты заплачь. Медведь где-то рядом, даже слышится шаг. Играет секирой полумесяц-палач…
Костер, костровище, зала на углях… Рассвет «раскурился» туманом о прах…
Звезды гнезда «кипят» сквозь болота всё зеленей шли сквозь них там восток над речкой уходишь страшный морошка тепло дальше тьма и луна солнца шар дорога деревья по ней консервы зверя и рыбы последние вроде смертельный мороз огонь там на запад не тронул и волк небеса мягкою рябью скопа полнеет звездная сыпь идешь очень ярко во мгле над туманом медведь в небесах зала на углях теплеет не тронул горячим и льдом последние слышится двинуться до городов будто бы последний вздох…
Заря разлилась над землей, осветив стынь молодой силой солнца. Снег разметало, он исчезал искристой сыпью (как странная соль забытого мира, зачем-то хранившего себя для будущего, которого не будет), его почти уже не было.
Егор Скоба, продолжая свой путь в снежные буреломы раскрытой, словно пропасть, пасти медведя-шатуна, вынужденно ночуя дни в старо-заброшенной шахте (похоже, что царских времен… где беспрестанно капало и кто-то ухал в темноте), потом бросив шахту, идя дальше, к солнышку, теплевшему всё больше и больше (день ото дня), оно каждый раз запрокидывало свою красивую «башку» за горизонт, маня и согревая, тепло шептало «запад, закат, закат, запад, закат…» И Егор шел, куда звало его заходящееся обморочной горячкой солнце Сибири (и мира), уже просто шел… почти… ни на что… не… надеясь…