Илья Чистяков
Лабиринты Иитоя
ГЛАВА 1. Грета Уайтхед
Говорят, что с возрастом становишься сентиментальнее, чувствительнее. Внимание твоё всё чаще концентрируется на мелочах настоящей повседневной жизни, которые иной раз, легонько касаясь твоего сердца, пронзают его тоской воспоминаний о былом и давно минувшем. Среди этого бесконечного вороха разрозненных фрагментов твоей непростой неровной точно вывороченный из доски скрюченный гвоздь судьбы попадаются и счастливые картинки пережитого, которые пускай и вызывают мимолётную улыбку, однако при взгляде на них душа твоя уже успела наполниться грустью от того, что лучшее время всё же ушло, назад ничего не воротишь. Все свои шансы и возможности ты растерял, а что смог таки ухватить, то использовал не самым лучшим образом.
Говорят, что с возрастом становишься сентиментальнее, и другого, скажу я вам, мне не остаётся, как только лишь признать это. Старость настигла меня слишком скоро. Я говорю «слишком», полностью осознавая и понимая всю скоротечность отпущенного человеку времени, но даже с учётом этого осознания жизнь моя чересчур стремительно угасает. Мне горько чувствовать себя дряхлым разваливающимся стариком, который со дня на день испустит дух, хотя на деле же мне всего на всего пятый десяток. Однако что попусту размахивать кулаками и проклинать небо, если именно таким жестоким образом распорядилось само Провидение, или, что точнее, злой неумолимый Рок.
Я знаю, что причина моей близящейся поспешной кончины отнюдь никак не связанна с какими бы то ни было болезнями и недугами, которыми могло бы страдать тело, не будь моё физическое здоровье в хорошей, насколько это допустимо в настоящий момент, форме. Меня не покидает уверенность, что несчастье, поразившее меня, принадлежит к иному нематериальному, духовному миру. Для подобного мнения у меня имеются весьма определённые доказательства, которые я, мой неизвестный читатель, вскоре тебе предоставлю.
Что ж, достаточно пустословия, пора, наконец, поведать тебе о приключившейся со мной истории. Сделаю я это не столько из-за необычайности и фантастичности её характера, но в первую очередь по зову и желанию собственного сердца, вследствие необходимости покаяться и признаться, как в один день с разницей, может, всего в несколько часов я упустил возможность стать и быть счастливым до конца своих дней, вместо чего нашёл своё проклятие, предопределившее, как я смею полагать, моё нынешнее состояние.
Порой в нашей жизни происходят удивительные вещи, в действительной природе которых серьёзный образованный человек, находящийся в здравом уме и не менее здравой памяти, усомнился и счёл бы всё изложенное ниже небылицами, воспользовался бы случаем осмеять вашего покорного слугу и окрестить обманщиком и шарлатаном. На самом деле я сам иногда, возвращаясь в те далёкие дни, начинаю сомневаться в реальности произошедшей чреды событий и, возможно, так и причислил бы тот минувший день к бессчётному числу своих снов и фантазий, с рождения одолевающих меня, если бы не их связь с сегодняшним днём, если бы то страшное происшествие не имело реального отражения сегодня. Эта абсолютно точно видимая и легко устанавливаемая связь, протянувшаяся через десятилетия, по сей день угрожает мне могилой, именно эти фантастические события, как мне думается, повинны в моей горькой судьбе.
Как снег на голову Грета Уайтхед вновь появилась в моей одинокой жизни девятнадцать лет назад, а именно 16 сентября 1928 года в Аквиннаке, столице округа Хэвен-Гейтс, где мы когда-то появились на свет и выросли. В 1916 году после окончания средней школы Берфрайра, которую мы вместе посещали, её родители, разочарованные американской действительностью, обещавшей их бежавшим из Европы предкам золотые горы и лёгкую жизнь, вспомнили о своих европейских корнях и вернулись обратно в Англию, желая поправить своё плачевное материальное положение и обустроить жизнь и дальнейшую судьбу своей единственной дочери.
В тот день, когда она после своего отъезда в Лондон впервые вернулась на архипелаг, в городе было промозгло и ветрено, моросил мелкий дождь, такой характерный для этого времени года на Хэвен-Гейтс. Тогда каждому из нас было немногим больше двадцати пяти. Я после окончания школы с помощью отцовских связей, а никак не благодаря своим знаниям, поступил в Брауновский университет и, окончив тамошний юридический факультет, нехотя вернулся в Аквиннак продолжать дело родителя. Так незаметно в нескончаемых каждодневных хлопотах прошло семь лет. Счастлив ли был я всё это время? Предпочту не отвечать на этот вопрос.
Если же вы спросите о наших отношениях с Гретой, спросите прямо: любил ли я её тогда, в школе, то, стоя на промозглой осенней улице Аквиннака 1928 года, я ответил бы, что нет, не любил. Однако подобно всем первым увлечениям юношеского возраста эта девушка была для меня особенной. Мне думается, что такая особенная девушка или юноша есть в отрочестве каждого из нас. Свою первую любовь вы вспомните и через пятьдесят лет, в красках сможете описать свои переживания и волнения, коими была охвачена ваша душа в ту пору.
– Привет, Джон, – раздался позади уже позабытый приятный голос. Это были первые слова, которые произнесла Грета, приметив меня на дождливой улице.
В ту пору жизнь моя неспешно шла своим чередом, но явно не в том направлении, какого я желал себе когда-то. Это вызывало беспокойство, и я подолгу мог предаваться размышлениям над своей нескладной судьбой, чем и занимался в ту минуту, бредя по вторящей настроению души улице. Однако когда я обернулся в сторону назвавшего меня по имени человека, то сразу же позабыл обо всём. Время, скрежеща ржавыми несмазанными шестерёнками, медленно остановилось и затем, вновь разгоняясь, побежало вспять, а я тут же ощутил лёгкость, почувствовал себя молодым и полным надежд. Это была Грета! Чудеса! Рядом с ней я снова почувствовал себя молодым и энергичным жизнерадостным юношей, который заканчивал школу вместе одновременно с этой очаровательной, но временами всё же несносной мисс Уайтхед.
Неожиданно столкнувшись, мы, обрадованные этой нежданной встрече и, казалось, невероятному шансу обратить свои мысли и взор в прошлое, счастливое время нашего общего детства, не преминули воспользоваться возможностью перебраться в близлежащее кафе, чему поспособствовала свобода распоряжаться собственным временем одновременно у обоих из нас.
– А ты не изменилась, только разве что похорошела, – говорил я ей, когда мы с неуютной Атлантик-стрит переместились под крышу закусочной.
– И ты кажешься всё тем же: тот же грустный взгляд, устремлённый вовнутрь, – ответила Грета, разглядывая меня своими блестящими счастливыми глазами. Я же с удовольствием следил за каждым её жестом и движением, наполненными неиссякаемой нежностью и природной грацией, присущей исключительно некоторым чутким и мудрым женским натурам.
– Что с твоим увлечением астрономией? По-прежнему ясными ночами напролёт наблюдаешь за звёздами?
– К несчастью, этому увлечению суждено было угаснуть вместе с одной из миллиона потухших звёзд, – я развёл руками. – А, может быть, оно просто умерло вместе с ушедшим детством. Осталось законсервированным и брошенным на полку кладовой рядом с многовековыми соленьями миссис Пинчон.
Грета улыбнулась.
Мне совсем не хотелось рассказывать ей, как мой отец, узнав о том, что я собираюсь связать свою жизнь с наукой о небесных телах, разбил мой телескоп и навсегда запер для меня чердачную дверь на замок.
Вместо всего этого я спросил:
– А ты? Научилась-таки целоваться?
Вмиг наши лица залила краска, а мы начали смеяться, поскольку каким бы неуместным и грубым несведущему человеку со стороны мог показаться мой вопрос, для нас двоих это была забавная старая шутка со времён взросления и созревания, из тех дальних краёв прошлого, когда вопросов в наших юных головах возникало миллион, а ответов, которые приходилось добывать самим, не было или же было, но намного меньше, чем нам бы тогда хотелось.
– Чем ты живёшь, Грета? – спросил я, нарушая затянувшуюся паузу: в последний раз мы виделись более десяти лет назад, и какими бы близкими не были наши отношения раньше, за время разлуки мы изменились, поэтому можно было начинать знакомиться заново.
– Так сразу и не скажешь, Джон, – она задумалась и на миг улыбка ушла с её лица. – Уж точно не желанием моих родителей в скором времени удачно выдать меня замуж, – сказала она и покачала головой, глядя в окно на пустынную мокрую улицу. – Хочется ещё столько всего успеть, посмотреть, сделать прежде, чем обзаводиться семьёй и заботами.
– Например, воочию увидеть настоящих китов, машущих на прощание своими огромными хвостами?
– Да, – она засмеялась и, кажется, была потрясена. – И выпускаемые ими блестящие на солнце фонтаны! Разве ты помнишь?
Да, я помнил. Все наши детские мечты и грёзы, выдумки и вечерние разговоры на закате. Я помнил всё отчётливо и ясно, как будто бы это было только вчера. Я отлично помнил, что было десять лет назад, однако никак не мог вспомнить то, что было со мной на прошлой неделе. Серость взрослой жизни слишком однообразна, чтобы запоминать её.
– А ты, Джон? Обзавёлся семьёй? Или у тебя есть невеста?
– Нет, – коротко ответил я и, видя на её лице удивление, пояснил. – Понимаешь, всё дело в моих больших ушах, похожих на слоновьи, или же напоминающих крылья большой отвратительной летучей мыши: редким девчонкам нравится подобная экзотика!
Грета вновь засмеялась, а я был рад, что смог отшутиться и обойти стороной столь щекотливый для меня вопрос.
Время шло. Мы то безостановочно болтали, радостно гуляя рука об руку по нашим общим воспоминаниям, то смущённо молчали, поглядывая друг на друга. Однако секунды и даже минуты тишины не были неловкими или тягостными, ведь нам было хорошо в обществе друг друга на свидании с нашим беззаботным детством.
– Поедем со мной, Джон? – неожиданно сказала Грета, когда я, вертя в руках свою давно опустевшую чашку, взглянул ей в глаза. Казалось, она ждала этого мгновения, ловила мой взгляд.
Я с недоумением смотрел на неё, не веря своим ушам. Грета, заметив моё смятение, продолжила:
– Брось всё, оставь здесь. Уплывём вместе отсюда! Как в наших детских мечтах! – сказала она и, вдохновившись этой неожиданно пришедшей ей в голову идей, стала рисовать возможности, которые откроются перед нами, по сути главной из которых была та, что Грета и Джон вновь смогут быть вместе. Спустя десятилетие вновь смогут обрести друг друга, обманув жестокую судьбу и гнусную взрослую жизнь, которые когда-то посмели разлучить их.
«Что такое она говорит!? Она что, сошла с ума?», – думал я про себя, а вслух произнёс:
– Куда ты предлагаешь мне бежать? Ты, наверное, шутишь, Грета? Ведь столь неожиданным и несерьёзным мне кажется твоё предложение!
– Нет-нет! Мы поедем в Старый Свет! Сейчас я живу в Англии, но позже мы вместе решим, что делать дальше и куда потом направиться! Мы можем делать всё, что захотим!
– Я могу поехать куда угодно, и в то же время не могу поехать никуда, – в противовес её громким эмоциональным речам ответил я.
– Но почему? Ты же сам сказал, что тебя здесь ничего не держит, разве не так? – не отступала девушка. В этот момент воодушевления и возбуждения грудь её чаще обычного вздымалась и опускалась, и в этой своей немного наивной настойчивости она была прекрасна.
– Худший груз, что может держать тебя на одном месте – привычка. Разве можно отказаться от своей жизни в один миг, пусть даже если она невыносима?
Решиться на подобное непросто, немыслимо, рассуждал я, всё больше ощущая себя в ловушке, в замкнутом круге, в границах которого с самого своего рождения обречён существовать. Могу ли я разорвать его в надежде отыскать ту единственную дверь, которая откроет путь к простому человеческому счастью? Кажется, я свободен в своём выборе. Но действительно ли свободен? Или, может быть, я просто трус, ищущий отговорку, который не в силах плыть против течения, несущего тебя в сточные воды канализации?
Мисс Уайтхед должна была успеть совершить ещё несколько визитов в Аквиннаке, поэтому вскоре нам нужно было распрощаться. Её корабль послезавтра отплывал из Кингспорта, что в Эссексе, штат Массачусетс. На её предложение в корне изменить свою жизнь и отправиться вместе с ней я так и не смог ответить ничего вразумительного.
– Спасибо тебе, Грета. Я подумаю. До отплытия ещё куча времени! – сказал я, хотя мы оба понимали, что решение никуда не уезжать я уже принял.
Расставание было неохотным, время пролетело, и казалось, что мы толком и не поговорили вовсе, ведь сколько всего хотелось ещё рассказать, расспросить и вспомнить. Насмотреться друг на друга, в конце концов.
Остаток дня и последующая ночь явились для меня тяжким испытанием. Сомнения и метания из крайности в крайность гоняли и одолевали меня. В итоге, промучившись до самого рассвета, чувствуя себя прескверно всю первую половину следующего дня, я решил отправиться с Гретой Уайтхед туда, куда она скажет: хоть в самый ад.
После обеда, наскоро собрав чемодан, с островов Хэвен-Гейтс я переправился на материк и уже оттуда с маленькой прибрежной автостанции на ближайшем рейсовом автобусе направился сначала в Фолл-Ривер, а потом через Этлборо в Бостон. Там, уже поздним вечером, прождав несколько часов, минуя Салем, я помчался в Кингспорт.
Мысленно я уже простился со своей прошлой жизнью, с её пустотой и бессмысленностью. С давно поглотившей меня серостью сравнимой с безразлично засасывающей в себя всё живое и разумное трясиной. Перспектив в таком существовании не было. Это было похоже на отбывание отпущенного тебе срока, бесцельное прожигание дней, где успехом, по сути, являлось не опуститься до беспробудного пьянства или не умереть от случайного туберкулёза. Жить в гармонии с собой и быть счастливым? Забудьте, об этом не может быть и речи.
Я уже воображал себе, как вместе с Гретой путешествую по миру, перебираясь из одного нового незнакомого города Европы и Азии в другой, ещё более экзотичный и невероятный, беззаботно гуляя и предаваясь настоящей действительной жизни, ничего общего не имеющей с бесконечной ненавистной работой и прозябанием в отупляющем мозг мещанстве и прогнившем быте. Мы шагаем по узким улицам, глядя во все глаза направо и налево на нечитаемые надписи на всевозможных чужих языках, на лица незнакомых людей, где ты никого не знаешь и тебя никто не ждёт. Где ты никому ничего не должен. Не это ли экзистенциальная свобода?
Однако каково было моё горе и разочарование, когда, прибыв в Кингспорт, я, уставший и измотанный ночной дорогой, обнаружил, что пароход «Элизабет», отправляющийся в Соединённое Королевство, уже отбыл! Я не верил своим ушам, я оббежал все пристани, опросил всех, кого мог, однако неутешительный факт оставался неутешительным фактом: я опоздал.
Подавленный и уничтоженный этим осознанием я сел на первую подвернувшуюся ободранную облезшую выцветшую, как все мои недавние мечты, скамью здесь же в порту и ничего не видящим, не различающим взором глядел на продолжающий преспокойно жить своей жизнью мир.
Сердце моё было разбито, ибо я, мысленно простившись со своим ненавистным доселе существованием, готов был сию минуту начать новую жизнь, сегодня, прямо сейчас отчалить вместе с уходящим пароходом, ставшим символом моего перерождения, от опостылевших берегов и направиться навстречу новым невиданным горизонтам и мечтам. Однако когда ты по горло увяз в догмах, ярлыках, морали и этике, чужих ожиданиях, отношениях, правилах и распорядках, ограниченности и безвкусице не так-то просто выбраться из болота стабильности и закостенелой обыденности. Даже в том случае, если тебя оттуда пытаются вытащить, протянув спасительную руку с твёрдого берега яркой полноценной жизни.
Грязный порт, обшарпанные лодки, неопрятные моряки, беспорядочно снующие туда-сюда, грозно возвышающаяся темнеющая громада Кингспорт-Хэд, блеклое солнце, скрывшееся в облаках, и кое-где проглядывающее сквозь эту неразбериху вонючее гниющей тиной и водорослями море – вот она – моя жизнь. На душе было паршиво и очень тоскливо. Я бранил себя, свою медлительность и неуверенность всякими прескверными словами.
От неприятных мыслей меня отвлёк крик странного вида мужчины, который бежал по пристани, размахивая руками и что-то возбуждённо провозглашая. Его поведение граничило с поведением безумца.
– Наконец! Сбылось! Покидаю эту сатанинскую землю к чертям собачьим! Слышите вы все, дуралеи?! Я сматываюсь! – радостно сообщал он неизвестно кому.
Увидев меня, одного из немногих, кто праздно сидел без дела, сумасшедший подбежал ко мне.
– Нас всех надули, братец! Никакая это не земля обетованная. Здесь нет счастья, одно лишь горе и смерть! Беги отсюда, братец! Как я. Нет, не домой! Конечно, нет! Туда нам путь давно заказан! Мы предатели, и нас там никто не ждёт! Уходя, уходи, пёс! Беги отсюда, куда глаза глядят! На юг, в Мексику, Бразилию, хоть куда! Но лучше подальше! – он захлебнулся и подавился собственной слюной, которая интенсивно вырабатывалась от чрезмерного возбуждения и тонкими нитями тянулась с губ на грязную рваную одежду. Весь мокрый и вспотевший, с него бежало ручьём.
– Не вешай нос, парень! Держи! – продолжил мужчина. – «Рабочий вестник»! В нём можно найти работёнку, чтобы не сдохнуть с голоду в ожидании спасительного корабля, который заберёт тебя отсюда. Мне-то он уже ни к чему! Сваливаю! Уплываю! – странно проговорил он, сверля меня своими безумными блестящими глазами, сунул мне помятый листок и, нервно подрагивая и подпрыгивая, пошёл прочь, крича: – С открытыми глазами, парень! Живи с открытыми глазами!
А я продолжил сидеть с пустой головой и пустым сердцем, решая, что же делать со своей жизнью как в долгосрочной, так и в краткосрочной перспективе. Возвращаться в Аквиннак, с которым я окончательно простился, было немыслимо, ведь нет ничего невыносимее, чем возвращаться побеждённым в оставленное, как тебе казалось, навсегда место.
Более всего в эти минуты меня занимал вопрос, смогу ли я самостоятельно отыскать Грету Уайтхед в Англии, в этой большой стране. Кажется, она проживала в Лондоне. Но это всё равно, что искать иголку в стоге сена. Я понимал, что шансы мои ничтожны. Несмотря на это, поразмыслив, я принял решение плыть в Лондон следующим пароходом и попытать счастья там. А пока необходимо было найти жильё в Кингспорте, а если удастся и подработку на короткий срок.
Немного забегу вперёд и скажу, что мне так и не удалось разыскать Грету. Та встреча в кафе Аквиннака стала для нас последней. Я больше никогда не слышал о ней. Иногда я спрашиваю себя: была ли она в действительности на промозглой улице 16 сентября 1928 года? Или это только шутка, игра моего воспалённого воображения, прихоть или тонкий расчёт неумолимого Рока, несущего меня к моей погибели?
Я заставляю себя думать, что та встреча действительно произошла с нами. Молю Бога, чтобы это было так. Не знаю, как сложилась дальнейшая судьба мисс Уайтхед, однако что-то подсказывает, что лучше моей, ведь мне так и не удалось покинуть Америку, эти проклятые берега Новой Англии. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, кошмары и миражи восточного побережья мучают и преследуют меня, дотягиваясь даже до самых северных заснеженных озёр Миннесоты.
Я всегда сожалел и сожалею до сих пор о том, что отпустил Грету. Мне следовало удержать её, крепко держать этот случайный подарок судьбы, эту надежду, сокровище, эту редкую возможность попытаться переиначить начисто всю свою жизнь. Всё испортили мои сомнение и колебание. Всё могло сложиться иначе, наилучшим образом, будь я сильнее. Не будь я трусом.
Об этом можно написать отдельную книгу, целый роман на тысячу страниц, которых не хватит, чтобы описать и осмыслить это осветившее на несколько часов мою жизнь небесным светом событие. Однако это только пролог, необходимая предыстория моих последующих несчастий, трагических событий, эффект от которых, отражение которых я переживаю в данную минуту.
Теперь вам удалось почувствовать какой жизнью я жил тогда, в какой ситуации оказался, сидя на лавке кингспортского порта, как и волей какой неведомой силы меня туда занесло. Наконец, вы поняли, как в мои руки попала эта злополучная газета, которую подсунул мне случайный пьяный ли, сумасшедший ли прохожий и которая явилась очередной ступенью лестницы, ведущей меня прямиком в преисподнюю.
