Илья Бояшов
Морос, или Путешествие к озеру
Таинственное озеро
– Может быть, это рекогносцировка?
Вопрос Риарта, обращенный к советнику, выглядел далеко не праздным. Уже упомянутую записку адресовали своему благодетелю индейцы племени чимакоко, мобилизованные Беляевым на охрану условной границы района Чако-Бореаль. На драгоценной бумажке, которая, судя по виду, прошла испытания и лесной влагой, и тропическим солнцем и которую с таким усилием расшифровал Иван Тимофеевич, было накарябано: «Десять боливийцев на мулах прошли знак вблизи границы, которую ты поручил охранять. Если ты не придешь немедленно, область попадет в их руки. Саргенто Тувига, вождь чимакоко. Со слов записал кап. Гасиа Пуэрто Састре».
Военная косточка тут же дала о себе знать – в доне Хуане одновременно проснулись прадед, дед и отец. Моментальное преображение Ивана Тимофеевича из добродушного интеллигента в сосредоточенного штабиста в очередной раз убедило военного министра в том, что он, Луис Риарт, несомненно, имеет собачий нюх на нужных стране людей.
– Индейцы убеждены: в глубине Бореаля расположено гигантское озеро, – сказал дон Хуан. – Обнаружение водоема и нанесение его на карту не только гарантирует славу первооткрывателя и признание в научном мире тому, кто первым окажется на его берегах. Контроль над озером – обязательное условие и вместе с тем единственное верное решение для нас в случае боливийской агрессии. Отсутствие такого контроля рано или поздно приведет сторону, которая не сможет овладеть резервуаром пресной воды в центре Чако, к поражению, невзирая на воинский контингент, аэропланы и прочие достижения техники… Отсюда вывод: тот, кто первым найдет большую воду в сельве, победит еще до начала боевых действий. Боливийцы понимают это не хуже нас с вами, поэтому и кинули пробный шар. Появление их отряда на нашей границе – не обычное прощупывание местности, дон Луис. Можно не сомневаться: они появятся там еще и еще…
Адъютант, охраняющий в приемной потешный головной убор советника, повинуясь колокольчику в руке военного министра, проскользнул в кабинет, заставив дона Хуана прерваться. С ловкостью бывалого официанта штаб-майор за пять секунд сервировал столик, разделяющий кресла собеседников. Пока дон Луис обдумывал положение, бывший белогвардейский генерал по глотку́ отхлебывал мате, вслушиваясь в тишину, едва разбавленную шуршащим вентилятором. Впрочем, молчание было недолгим. Переваривший важную для себя информацию министр поднял глаза, и гость продолжил размышлять вслух.
– Я вел долгие разговоры с мака и чимакоко. Несмотря на то, что по известной нам обоим причине… – Здесь советник внимательно посмотрел на министра, и Риарт кивнул, давая понять, что осведомлен о проблеме. – Так вот, несмотря на то, что по известной нам обоим причине представители этих племен никогда не добирались до тех мест, индейцы настолько уверены в существовании природного резервуара, что ни разу не поставили задаваемый им вопрос о «большой воде» под сомнение. Если боливийцы найдут озеро раньше и, не дай Бог, оставят на его берегу хотя бы два десятка солдат с парочкой пулеметов, мы сразу теряем все. Оттуда по водным артериям противник может выйти на железную дорогу Касадо, прямиком на сто пятьдесят третий километр, отрезав таким образом гарнизоны, прикрывающие селения, и появиться на берегах реки Парагвай. Такого сценария Генштаб не должен допустить ни в коем случае – хватит с вас злосчастной Парагвайской войны. Я готов исследовать ту область.
Талант в нескольких предложениях формулировать суть дела был отточен Беляевым еще в кутеповских и врангелевских штабах. К его удовлетворению, политик, словно жадная чайка, схватывал все на лету. Оба разом посмотрели друг на друга. Советнику ничего не нужно было добавлять – дон Луис все понял.
– Благодарю! – откликнулся Риарт, обрадованный тем, что ему не пришлось просить дона Хуана об оказании очередной услуги парагвайскому народу.
– Иного выхода не существует в принципе, – ответил тот. – У меня нет никаких причин не доверять индейцам. Подытожим: необходима немедленная экспедиция к озеру. Разумеется, наша с вами договоренность должна быть известна лишь президенту республики и узкому кругу должностных лиц. Впрочем, это на ваше усмотрение.
– Со своей стороны обещаю сделать все возможное для прибывших в Парагвай русских. – Судя по дрогнувшему голосу Риарта, привыкшего к вполне объяснимому для деятеля такого ранга лицемерию, его эмоции на сей раз были искренними. – А именно – предоставляю вам полный карт-бланш в выборе земель для колонии.
– Не сомневаюсь в вашей порядочности, дон Луис.
– Необходимые распоряжения насчет экспедиции будут отданы завтра утром. Военное казначейство на этот раз не поскупится. Да! Мои стрелки – в вашем распоряжении. Я лично выделю самых метких из президентской охраны.
– Как раз в этом случае я ограничусь необходимым, – ответил дон Хуан. – Благодарен за стрелков, но, как вы сами понимаете, для такого предприятия меньше всего подходят снайперы…
– Целиком полагаюсь на ваш опыт!
Когда министр и его гость соблюли все полагающиеся церемонии, а именно допили мате и обсудили достоинства двух с половиной дюймовой горной пушки Барановского, вновь превратившийся в провинциального учителя Иван Тимофеевич отказался от предложенного автомобиля:
– После скитаний в джунглях прогулка по городским улицам, да еще вечерком, составит для меня истинное удовольствие. К тому же нужно кое-что обдумать. Поверьте, я не против технического прогресса, но тряска не способствует сосредоточенности.
– Не все сразу, дон Хуан! – рассмеялся Риарт. – Надеюсь, русские инженеры, проложив еще парочку-другую дорог в провинции, доберутся и до Асунсьона. Хотелось бы верить, что с их помощью мостовые наших улиц станут так же прекрасны, как в Москве и Петербурге.
Офицеры, коротавшие смену возле ворот и хорошо знавшие вечернего посетителя по учебным классам при Военной школе, одновременно отдали дону Хуану честь. Прежде чем миновать круги тусклых электрических фонарей и довериться тьме за дворцовой оградой, Иван Тимофеевич помахал беретом этим бодрым, полным жизненных сил молодым людям, еще не знающим о том, что уже вскоре их ждут окопы Нанавы.
Патриотизм патриотизмом, а деньги деньгами…
Карта Чако, не без стараний дона Хуана пестрящая обозначениями троп, ручьев, ложбин, индейских селений и имеющая посередине то самое белое пятно (именно в центре пятна, в девственно чистой terra incognita, по предположениям гидрологов и местных вождей, сельва спрятала головную боль парагвайских штабистов), осталась на столе в кабинете – военный министр отложил общение с ней до утра.
Когда машина министра, урча, неторопливо добралась до главной парагвайской гостиницы, веселье на террасе «Гран Отель-дель-Парагвайя» завершилось. Молодежь оттанцевала свое: в парке перед отелем звенели, переплетаясь, голоса кокеток и их юных спутников, но песенка сегодняшнего танго была спета. Оркестранты промокали пот носовыми платками и заботливо, словно младенцев в коляски, укладывали в чехлы инструменты. Официанты, не скрывая усталости, освобождали на террасе столики от оплывших свечей. Отяжелевшие любители каньи собирались на выход, редкие парочки были слишком увлечены собой, и появление на террасе щеголеватого господина с тростью привлекло внимание лишь устроившегося за крайним столиком гостиничного постояльца.
Господин с тростью и постоялец кивнули друг другу. Не успел вошедший придвинуть к себе плетеный стул, как оставшиеся огни погасли, открывая взорам полуночников одну из самых главных достопримечательностей парагвайской столицы – тропическую ночь. Музыка окончательно стихла, однако свято место пусто не бывает – на дежурство заступили целые хоры звенящих насекомых. Неистовство местных цикад, способное заглушить даже самые громкие разговоры, оказалось на руку двум встретившимся джентльменам.
– Вновь не вижу на вашем столике мате, мистер Бьюи. – Риарт прислонил к столешнице трость и, повертев шляпу, положил ее себе на колени. – А ведь это, увы, то немногое, чем может похвастаться моя родина.
– Не переживайте за свою родину! Просто всему на свете я предпочитаю индийский чай, – откликнулся представитель почтенной британской фирмы «Шелл Ойл». – Знаете, когда мне довелось работать в Глазго, нам доставляли его прямиком из Калькутты в особых вощеных ящичках, перевязанных бечевкой. Он изумителен! Стоило только распахнуть крышку, распространялся непередаваемый аромат.
– В таком случае сойдемся на чем-нибудь нейтральном. Коньяк? Виски? Канья?
– Я заказал кофе, но его не торопятся принести, – пожаловался англичанин.
– Тогда воспользуемся моментом, прежде чем нам помешает какой-нибудь полусонный мальчишка с давно остывшим кофейником.
– С превеликим удовольствием! Итак, с чего начнем?
– Разумеется, с новостей.
– Извольте. Насколько мне известно, наши милые конкуренты, судя по всему, закусили удила: они уже в открытую подначивают своих подопечных, – заметил мистер Бьюи, доставая из нагрудного кармана пиджака две обернутые в упаковочную бумагу сигары, одна из которых тотчас была предложена собеседнику (впрочем, дон Луис отказался от угощения). Крошечный факел спички на секунду высветил лицо англичанина, вытянутое, как у лошади, с крупным носом, нависшим над верхней губой. – Дело касается не только геологоразведочных партий. «Стандарт Ойл» активно вербует в боливийскую армию чилийцев, немцев и даже чехов.
– У меня такое чувство, что здесь толчется весь мир, – устало посетовал Риарт.
– Он всегда толчется там, где пахнет деньгами, – ответствовал мистер Бьюи. – Вас это не должно удивлять.
– Меня удивляет другое, – не сдержался министр. – А именно: ваша уверенность в том, что сельва принесет дивиденды.
– Не скрою, можем и прогадать, – невозмутимо кивнул англичанин. – Однако, судя по прогнозам весьма уважаемых в научном мире специалистов, вероятность того, что Чако преподнесет приятный сюрприз, весьма велика. Иначе с чего бы любезным соседям Республики Парагвай водить дружбу с бывшими кайзеровскими генералами и загребать целыми партиями винтовки, пулеметы и горные орудия?
– Заметьте, мистер Бьюи, они загребают, как вы выразились, все это из британских арсеналов. Плохое начало для доверительных отношений. Тем более, как я понимаю, у руководства фирмы есть кое-какие рычаги в парламенте.
Англичанин засмеялся. Огонек его сигары походил на подмигивающий глазок.
– Увы, слухи о могуществе «Шелл Ойл» несколько преувеличены, – вздохнул он, насладившись медленной затяжкой. – Мы не можем влиять на решения «Виккерс». Однако политика – вещь весьма причудливая. Насколько мне известно, ваше ведомство совсем недавно закупило тридцать два крупнокалиберных американских пулемета «Браунинг».
– Цифры несопоставимы, – заметил Риарт. – Хотя вынужден признать: политика – штука чрезвычайно противоречивая.
– Вот видите! Выгода никуда не денется. На выгоде, как на фундаменте, держится человечество. Уберите ее – и все строение цивилизации рухнет.
Глазок сигары на мгновение прикрыл свое веко, затем сверкнул, и невидимое в темноте облачко дыма вновь дотянулось до Риарта.
– Я не собираюсь цитировать Маркса, оставим это большевикам, но этот бухгалтер во многом был прав, – продолжил Бьюи. – Мир таков, что в нем не осталось места для национальной гордости, если, конечно, она не подкреплена надежной банковской системой или, на худой конец, дюжиной до зубов вооруженных дивизий.
Кофе все-таки был доставлен. Насчет местного гарсона министр оказался прав: присланный из недр ресторанной кухни с последним на сегодня заказом парнишка очнулся от дремы только тогда, когда в его протянутую руку легло несколько песо.
Покончив с чашечкой за три глотка, англичанин вновь не смог отказать себе в удовольствии сделать затяжку. Риарт ждал, когда он заговорит. И дождался.
– Надеюсь, вы в курсе, что число бравых немецких унтеров в боливийской армии уже перевалило за двести человек? Дорогой дон Луис, у вас нет выбора. Вам ни в коем случае нельзя опоздать на пиршество, хотя бы потому, что нефть – это не просто черная жижа, которую по контрактам – и кстати, весьма выгодным для вас контрактам – будут выгребать из недр дюжие молодцы в оранжевых куртках. Простите, но мне кажется, вы даже не отдаете себе отчета в том, насколько важен предварительный договор с нами для страны, которая пока – подчеркиваю, пока – может похвастаться лишь мате. Не обижайтесь, но вы, военные, по традиции заскорузлые консерваторы: привыкли скакать на лошадях. Это, кстати, касается и нашего генералитета, – засмеялся англичанин. – Итак, нефть – не только экзотические для местных аборигенов автомобили, которые чудом еще не развалились от ужасающих дорог. Нефть – не только аэропланы и танки. Не только канонерки. Не только возможность бить противника в небе, на земле и на реках, отстаивая свою независимость. Это – квинтэссенция современности. Ее магистерий. И от вас зависит, будете ли вы им обладать и, следовательно, войдете в двадцатый век независимым государством, или останетесь за бортом. Смею вас заверить, отсидеться не удастся. В противном случае страну сожрут, и сожрут безжалостно – поверьте, я знаю, о чем говорю. Ваш бедный, несчастный Парагвай боливийцы закидают бомбами и раздавят все теми же танковыми гусеницами.
– Все в руках Божьих, – ответил облеченный государственной властью католик.
– Знаете, многие любят тешить себя историей о взаимоотношениях Голиафа с Давидом, – засмеялся Бьюи. – Поверьте, не тот случай. Оставим библейские притчи священникам. Как говаривал Наполеон, в реальной политике важно только количество батальонов, помноженное на превосходство в артиллерии. Кстати, вы правильно сделали, что пригласили русских. Они старые знакомые с немцами по недавней войне. Представляю, как у них чешутся руки…
Луис Риарт, промолчав, наблюдал за тенями, мелькающими на противоположной стороне улицы. Город продолжал бодрствовать. Цокали экипажи. Цикады были неутомимы. В парке еще раздавался смех. Планеты и звезды, рассыпавшиеся по всему небу, свидетельствовали о величии мироздания, на которое озабоченный парагвайскими недрами представитель «Шелл Ойл» даже и не пытался взглянуть. Англичанин в очередной раз пыхнул сигарой.
– Конечно, мы не ангелы и продвигаем свои интересы, о которых я уже имел честь вас уведомить, – не дождавшись ответной реплики, продолжил он. – Планы «Шелл Ойл» никто не собирается камуфлировать. Напротив, мы готовы открыть карты, иначе я не оказался бы здесь, в этом чудесном городе и в этой чудесной гостинице, и не занимал бы номер, к которому, учитывая его весьма солидную цену, все же предъявляю кое-какие претензии. По моему глубокому убеждению, бизнес должен быть честен. Ведь и Парагвай выигрывает не меньше: будущее принесет не только ощутимые прибыли, но и политическую поддержку.
– Чако-Бореаль – уравнение со многими неизвестными, – ответил Риарт. – Дикость тех мест такова, что после двенадцати экспедиций мы не имеем никакого представления о его центральной части. Соваться туда чрезвычайно опасно.
– Вы намекаете на малярию?
– Есть вещи пострашнее малярии.
– Да, да, насчет тамошних мест до меня дошли кое-какие сведения, – откликнулся мистер Бьюи, еще раз обозначая свою осведомленность. – И, насколько я понимаю, в последнее время вы активно заинтересовались чакскими болотами…
– Ну, ваши сведения не совсем точны, – пробормотал Риарт.
– Бросьте! Все дальнейшие действия вашего ведомства – секрет Полишинеля, – отмахнулся всезнайка. – Даже назову исполнителя: это господин Беляев. Я слышал недобрую весть: за голову этого неуемного энтузиаста боливийцы готовы отвалить ни много ни мало тысячу фунтов стерлингов. Не сомневаюсь, что объявленное вознаграждение подвигнет всяких мерзавцев на активные действия, тем более что, благодаря гостеприимству боливийских вооруженных сил, в регионе скопилось предостаточно авантюристов. Да и в Парагвае наверняка найдутся свои Гаи Фоксы. При таком раскладе удивительно, как ваш картограф еще жив. Подозреваю, здесь не обходится без камланий индейских шаманов. Кстати, он по-прежнему помешан на создании русской колонии?
Ночь скрыла ответный взгляд Риарта, однако мистер Бьюи все понял.
– Простите, что выхожу за рамки. Ничего личного, обыкновенное любопытство. Сразу обозначу мнение тех, кто послал меня в этот рай земной: к изгнанникам из Советской России подданные Его Величества совершенно нейтральны. Что касается собственных воззрений, то готов еще раз похвалить вас за дальновидность: русские офицеры для Парагвая являются весьма ценным приобретением, хотя, при всем их желании схватиться с бошами, они не заменят столь необходимые для военных действий финансы.
Светляки, лишь изредка мелькавшие до этого момента над террасой, неожиданно собрались в огромный рой, осветив прилегающие кусты. Начался фейерверк: фосфоресцирующие облака рассыпались на отдельные искорки, гасли и вспыхивали вновь, крошечные существа чертили в воздухе завораживающие зигзаги – славный привет от близкой сельвы. Зрелище не могло не увлечь даже флегматичного мистера Бьюи. Внезапно все разом погрузилось во тьму, глазок сигары остался гореть одиноким маячком.
– Хорошо, – после долгого молчания отозвался Риарт. – Я переговорю с президентом.
– Вот и славно, – откликнулся англичанин. – И еще одно дело. Совсем незначительное. Скажите, дон Луис, как вы относитесь к творчеству сэра Артура Конан Дойля?
Вопрос предсказуемо привел министра в недоумение. Бьюи засмеялся:
– Не обращайте внимания, я к слову. Что касается готовящегося похода, так сказать, в «затерянный мир», у меня к вам небольшая просьба: хотелось бы пристроить своего человечка. Поверьте, экспедицию мистер Фриман не обременит – за плечами моего протеже десять лет службы в Индии. Прекрасный специалист, надежный во всех отношениях компаньон. Не думаю, что здешняя сельва станет для него сюрпризом.
Луис Риарт вновь возблагодарил Бога за то, что темнота скрыла его растерянность. Правда, с не меньшей благодарностью он оценил и намек всеведущего мистера Бьюи: людей в собственном ведомстве следовало бы хорошенько перепроверить.
Военный министр поднялся, не забыв подхватить трость. Шляпа в знак уважения была приподнята над головой.
– Уповаю на благоразумие вашего президента, – напутствовал собеседника пребывающий в темноте мистер Бьюи.
– Не премину подробно проинформировать его о нашем разговоре, – ответил Риарт.
– Надеюсь, вы понимаете, дон Луис: в случае успеха моя благодарность вам не будет иметь границ, – мягко произнес представитель «Шелл Ойл». И, заметив, как вздрогнул партнер, поспешил добавить: – Недавно я открыл один любопытный закон, который, ко всему прочему, является прекрасным успокоительным средством. Суть его в том, что деньги – не помеха даже самому пламенному патриотизму. Поверьте, они могут совершенно мирно сосуществовать. Всего доброго, дон Луис!
– Всего доброго, мистер Бьюи.
Цикады в Асунсьоне просто осатанели.
«Вы готовы?»
Лишь мельком взглянув на ноги вестника, Александр Георгиевич фон Экштейн сразу понял, кто послал сего загорелого ангела. Индеец щеголял в башмаках. Доставленное им письмо содержало единственный вопрос, подвигнувший лейтенанта парагвайской армии быстро собраться и прикрыть за собой дверь съемной квартиры.
В случае надобности и в сельве, и тем более в городе мака и чимакоко передвигаются исключительно быстро, так что посланник Беляева задал весьма шустрый темп: лишь молодость и любовь к спорту позволяли потомку славного рода прибалтийских баронов поспевать за ним. Утро было в разгаре, солнце припекало спины высыпавших на улицы бездельников и работяг. Башмаки индейца учащенно стучали. Лавирующий в толпе прохожих лейтенант не сомневался: полученное им послание обещает резкие перемены. Впрочем, к виражам судьбы Александру Георгиевичу было не привыкать. В свои двадцать пять лет он не мог пожаловаться на жизненную рутину. Совсем еще зеленым кадетом вместе с офицерами Конно-Егерского полка Экштейн штурмовал Пулковские высоты, имея на это полное право: отца юного мстителя – сподвижника адмирала Макарова, полярника Георгия Экштейна – поставили к стенке щеголяющие в кожанках и бескозырках троглодиты, не имеющие ни малейшего понятия о течениях в Северном Ледовитом океане и подвижках паковых льдов. Сын жаждал мести, но, увы, рывок генерала Юденича на Стрельну и Гатчину не задался, и кадету пришлось какое-то время мириться с сыростью тоскливого, словно деревенский погост, эстонского Ревеля, в котором для таких, как он, бедолаг был организован скаутский отряд.
Впрочем, на балтийском взморье Александр Георгиевич не задержался. Природная непоседливость довела экс-скаута до Пражского университета, попутно познакомив его с игрой, основанной на погоне за мячом и как-то незаметно мутировавшей в вирус, поставивший впоследствии мир на грань безумия. Четыре года он полировал штанами скамьи аудиторий, внимая лекциям не только местных господ профессоров, но и подавшихся в Чехословакию за сытным пайком берлинских академиков, помешанных на конечном торжестве германского духа. В свободное же время с удовольствием нес бремя форварда студенческой команды, не избегая воспетых Гашеком пражских пивных, и попадался в тенета, которые виртуозно раскидывали для таких, как он, олухов на площади Святого Вацлава улыбчивые чешские проститутки. С ничуть не меньшим задором он волочился за сокурсницами (многие из них отвечали взаимностью симпатичному спортсмену), слонялся туда-сюда по мостам через Влтаву и, будучи этническим немцем, с любопытством почитывал доставляемую в Прагу «Берлинер тагеблатт»[7], одновременно интересуясь «Фёлькишер Беобахтер»[8], и потихоньку, самым незаметным для себя образом пропитывался лукавым воздухом послевоенной европейской свободы, в котором, впрочем, уже погромыхивали первые громы и посверкивали первые молнии, предвещавшие новую грозу.
И все-таки из всех прочих цивилизационных соблазнов, включающих в себя привычку подражать кембриджским снобам-студентам, более всего был мил Александру Георгиевичу именно футбол: иначе в голову университетского выпускника просто не могла бы прийти идея осчастливить собой первый чемпионат мира по футболу, который спортивные бонзы из международного комитета засунули на самые задворки – в совершенно неведомый Европе Уругвай. И молодой Экштейн отправился на другой конец света. Дух воинственных предков, до поры до времени мирно почивавший в болельщике, восстал ото сна именно в тот момент, когда взгляд постояльца отеля «Лос-Анджелес» в Монтевидео наткнулся на статью в местной газете о крайней неподготовленности к войне парагвайских солдат. Не без волшебных способностей того духа через месяц Александр уже лицезрел берега Параны, а еще через две недели модное кепи болельщика трансформировалось в форменную фуражку. С тех пор его знакомство с сумасбродом, двенадцать раз побывавшим в самых удаленных уголках сельвы Чако и крайне нуждавшемся в способных гнуть подковы единомышленниках, стало лишь вопросом времени.
Ичико, довольный выполненным поручением, скрылся в знакомом доме, оставив Александра Георгиевича во дворе, в обществе индейских ребятишек, галдевших заметно тише обычного. Разгадка не заставила себя ждать: в центре большого двора, давно уже походившего утоптанностью на плац, под сенью квебрахо на корточках сидели двое. Временами один из собеседников, седоволосый житель сельвы (Экштейн признал в нем не простого смертного), чертил что-то в пыли указательным пальцем, похожим на узловатый корень, объясняя хозяину дома смысл наползающих друг на друга кругов и квадратов. Беляев, поглощенный диалогом с индейцем (скорее всего, вождем), вскинул голову, приветствуя гостя:
– Как я понимаю, ваше появление здесь, дорогой Александр Георгиевич, есть ответ на мое письмо?
– Я всецело в вашем распоряжении, – ответил Экштейн.
– Тогда, голубчик, посидите хотя бы вот на том прелестном чурбачке, пока мы с уважаемым вождем не завершим обмен мнениями. Кстати, зачем ждать. Вы завтракали? Супруга моя готовит превосходные каши. Она с удовольствием вас попотчует.
– Не стоит беспокоиться, Иван Тимофеевич! Плотные завтраки не входят в мою привычку.
– А вот попробуйте! Я уверен, вы измените свое мнение.
Минут через десять, завершив разговор и миновав комнаты, хранившие единственное богатство семьи Беляевых – шкафы с книгами, хозяин с вождем нашли лейтенанта на кухне, поглощающим за длинным дощатым столом уже порядком подзабытую им гречку. Препоручив вождя заботам супруги, Беляев обратился к компаньону:
– Нас ждут великие свершения. Вот почему настоятельно советую подкрепиться еще и sopa Paraguaya[9]. Александра Александровна готовит его так, что пальчики оближешь…
– Спасибо, Иван Тимофеевич, но, боюсь, для супа в моем желудке не осталось места.
– И это я слышу из уст богатыря?
Экштейну не терпелось заняться делом, ради которого он чуть ли не вприпрыжку прибежал сюда, и на этот раз лейтенант был непреклонен. Беляев попросил у молодого человека немного времени для еще одного «письмеца» и удалился в клетушку, служившую ему «личным кабинетом». Нижайшая просьба командиру дислоцированной в Асунсьоне пехотной части прикомандировать лейтенанта парагвайской армии Алехандро Экштейна по непосредственному распоряжению канцелярии Военного министерства (распоряжение прилагалось) на полугодичный срок к советнику министра Хуану Беляеву была составлена, перечитана и помещена в конверт. Смуглолицего почтальона в башмаках, которому была вручена сия «государственная бумага», словно ветром сдуло.
Александр Георгиевич Экштейн ожидал своего будущего начальника во дворе под деревом.
Пустой рогожный мешок, который протянула Экштейну вышедшая с мужем хлопотливая «заинька», несколько озадачил участника грядущей экспедиции.
– Вы готовы, Александр Георгиевич? – обратился хозяин к лейтенанту.
– Конечно!
– С Богом!
На улицах было не протолкнуться. Под витринными козырьками, без стеснения показывая граду и миру свои язвы, предавались неге жизнерадостные нищие, играя друг с другом в «орла» и «решку», ежеминутно подскакивали со «свежими новостями» мальчишки-газетчики, то и дело подминали мостовую гужевые повозки. Грохот необрезиненных колес заглушал даже визг очередной обворованной ротозейки. Рассуждая по дороге о столь милых ему индейцах, Беляев был возбужден:
– Представляете! В их языке нет такого понятия, как «лукавство». Вчера пытался втолковать суть этого человеческого свойства одному довольно сообразительному малому, которого в свое время я научил читать и писать по-испански. Бедняга так ничего и не понял.
– В индейских преданиях явно прослеживаются библейские мотивы, – чуть погодя азартно говорил дон Хуан. – Взять хотя бы их миф о потопе: там также фигурирует и Ной, только у краснокожих он еще более бескорыстный и великодушный. Индейский Ной спасает погибающих в волнах младенцев и забирает их в свой ковчег! Нет сомнения в том, что Парагвай должен стать таким же ковчегом для нас, русачков. Страна соберет беженцев под своей крышей, объединит, даст им землю, профессию. А когда коммунизм исчезнет, сохраненные в парагвайском ковчеге инженеры, ученые, военные вернутся на Родину…
Поймав недоверчивый взгляд молодого человека, Беляев засмеялся:
– Не сомневайтесь! Возвращение неотвратимо. Россия все перемолола – иго, поляков, чуму с холерой. И комиссаров перемелет, будьте уверены, дорогой мой. Не надо их свергать, как к тому призывают засевшие в Париже мои хорошие знакомые. Большевики сами себя свергнут! Вот здесь-то и пригодится ковчег. России нужна аристократия – но только не прежняя, со всеми этими великими князьями, а инженерная, научная, военная. Нужна аристократия духа! Вот почему наша главная задача – сохранить и преумножить ее здесь, в этом месте, в самом центре Америки!
Пропев оду любимому детищу и обратив свое внимание теперь уже на город, Иван Тимофеевич поглядывал по сторонам с таким видом, словно впервые оказался на здешних улицах, удивляясь барышням, которые несли обувь в изящных ручках, боясь испачкать ее, и их босоногим кавалерам. Картину обрамляли запрудившие улицу повозки, пальмы и густо вылезающие из-за заборов ветви вечнозеленых кустарников.
– Для меня главное очарование Асунсьона – в его похожести на наши провинциальные городишки. Грязь, пыль, настоящие миргородские лужи – все один к одному. А здания! Возьмите, к примеру, железнодорожный вокзал. Точь-в-точь такой, как в Царском Селе. Ах, царскосельская жизнь! Я там лежал в пятнадцатом году после ранения. Знаете, кто за мной ухаживал? Сама императрица!
По правде говоря, Экштейну меньше всего хотелось вызывать из памяти пятнадцатый год – с ледяными спальнями кадетского корпуса, а затем и год девятнадцатый – с известием о смерти отца, Юденичем, налипшими на землю небесами, разбитыми колеями дорог под Гатчиной, опрокинутыми в кюветы орудиями, бинтами, запахом карболки, – слишком уж сейчас было тепло, солнечно, благодатно. Беляев, словно почувствовав его настроение, вновь перескочил на Парагвай:
– Как только я прибыл в Асунсьон, меня потрясли две вещи: дружелюбие здешних жителей и невероятная дешевизна – после мытарств в Аргентине она казалась просто фантастической. За пять сентаво можно было купить кило хлеба, мяса любого сорта, литр молока, кило овощей и фруктов. Хорошая квартира стоила до шестисот песо; конь – четыреста; почта и телеграф, пусть даже за границу, – сущие пустяки. А здешний трамвай – знаете, прелестная картина: трезвонит звоночек, начинают пошатываться рельсы – и вагончик появляется из-за угла. Если бы не квебрахо и не жара – совершеннейший Петербург! Трамвайный билет – два сентаво. Подумать только! Сейчас, конечно, все подорожало, но не настолько, чтобы укладывать зубы на полку…
Походка Беляева оказалась такой же легкой, как и бег его индейца-почтальона. Еще немного – и они очутились на Пальмас. Улица встретила почти невыносимым зноем; спасали фиолетовые тени от домов и деревьев и натянутые над тротуаром тенты, которые сменяли друг друга, оставляя для солнечных лучей лишь небольшие полоски свободного пространства.
Экштейн спросил о ситуации на границе с Боливией.
– Война неизбежна, – ответил Беляев. – Боливийцы, в принципе, неплохой народ, но их со всех сторон подталкивают к столкновению. Мой хороший знакомый, начальник Генштаба генерал Скенони, настроен пессимистически. Он уверен: наши шансы невелики, соотношение сил примерно один к восьми, и, по его мнению, сопротивление невозможно, на что я отвечаю: все преимущества на нашей стороне. Чако, за исключением центральной части, превосходно исследовано. Наши коммуникационные линии позволяют в течение суток перебросить войска в любую нужную нам точку. Благодаря двум закупленным в Италии канонеркам мы будем иметь полный перевес на реках. Железная дорога проложена уже на двести километров в глубину сельвы. Что касается морального состояния войск – патриотизм парагвайского солдата выше всяких похвал. Младшие офицеры прошли революцию и отлично подготовлены. Еще лет пять назад дело было за опытным составом среднего и высшего звена, но благодаря моим просьбам и письмам армия имеет сейчас ряд отличнейших офицеров: чего только стоят Щекин, Касьянов, Салазкин, Ширкин, Бутлеров, Ходолей, затем Корсаков, Малорож, Тарапченко, Дедов… Можно продолжать! – В голосе романтика завибрировала гордость. – Да, боливийцев муштруют наши старые знакомые, однако мы их побьем, Александр Георгиевич, – ей-ей, побьем. Но прежде еще раз стоит посетить парагвайские джунгли. Вы давно просили меня о таком одолжении. Случай настал!
