Игорь Ярмизин
Забытая цивилизация Запада. Издание второе, дополненное
Но монахи не замыкались только лишь на своих личных духовных исканиях. Не менее важной задачей была помощь в спасении и просто помощь другим людям, вне зависимости от их социального положения, богатства, могущества. Как писал кельнский епископ XIII века Мейстер Экхарт, «то, что человек получает в созерцании, он должен вернуть в любви». И они возвращали… Неудивительно, что на протяжении веков монашество было нравственной элитой в глазах всех остальных слоев населения. Считалось даже, что человек, поцеловавший полу рясы странствующего монаха, обретал отпущение грехов на пять лет, чего можно было добиться, лишь неукоснительно соблюдая ежегодные сорокадневные посты в течение этого срока.
*** *** ***
Как уже говорилось, монахи молились не только за себя, но и за всех окружающих. В этом была их важнейшая задача. Подавляющее большинство людей того времени не без основания считали себя слишком слабыми и невежественными, чтобы спастись. Они ожидали, что кто-то замолит их грехи. Молясь за всех сразу, а значит, и за меня, грешника, в том числе. Монастырь как бы вымаливал у Бога милость и распределял ее между всеми. Но вымоленная благодать в первую очередь доставалась самим монахам, их родственникам и прочим «приближенным лицам». Вот почему многие знатные семьи отдавали своих первенцев еще в очень юном возрасте в монастыри. Такая практика называлась облацио, а маленькие монахи становились для своей семьи молитвенными заступниками. Родственники же через «своего» монаха, «по блату» получали прощение своих грехов. В дальнейшем мы будем говорить о такой практике применительно, например, к величайшему схоласту Фоме Аквинскому, отданному в пятилетнем возрасте в монастырь Монте-Кассино.
Итак, главный смысл существования монашества в то время – это связь со сверхъестественными силами, посредничество между мраком земной жизни и великолепием небес; защита мира духовным щитом. Известен случай, когда корабль короля Филиппа Августа был застигнут на море бурей, и он повелел всем молиться, заявив: «Если нам удастся продержаться до начала заутрени, мы будем спасены, ибо монахи начнут богослужение». Его расчет полностью оправдался, иначе мы вряд ли бы узнали об этом событии.
Монахи и молитва
Молитва – главный труд монаха. В те древние времена «молиться» значило «петь». Немой молитвы не существовало. Считалось, что Богу больше нравится совместная молитва, ибо она созвучна хоралам в исполнении ангелов и серафимов, которые окутывают Его на небесах. День за днем, по 8 часов, без отдыха, начиная с глубокой ночи, когда монахи выходили из своих спален и среди мрака и тишины возносили свои первые слова Господу, до окончания вечерни, когда они с трепетом наблюдали, как мир вновь погружается в ночную мглу.
Но молитва монахов – это не просто пение неких текстов, – нет, это григорианский хорал, полный воинственности; его как вызов бросают в лицо сатанинскому воинству, чтобы обратить его в бегство. Так что сражения монахов с демонами, о которых уже говорилось – не фигура речи, они реально шли каждый день, и были изнурительны.
В обществе тогда господствовало понятие коллективной ответственности. Совместный грех искупался спасением всех вместе и каждого в отдельности. Так 14 октября 1066 года, Вильгельм Завоеватель одержал победу в битве при Гастингсе и покорил Англию. Но на поле боя остались лежать десять тысяч воинов, а за каждого из них необходимо было поститься и молиться 120 дней. У самого Вильгельма сей процесс занял бы тысячелетия. Но на помощь пришли монахи из окрестных монастырей, совместными усилиями которых удалось уложиться в 18 лет.
Так самоотверженные действия маленьких монашеских коллективов отвращали гнев небес, вымаливая прощение для королей, армий и всего рода человеческого.
Монастыри: причины богатства
Через 1000 лет нередко монастыри стали выглядеть так. Монте-Кассино.
Мы говорим об идеале нестяжательства, о монашеской нищете, но в то же время не секрет, что многие монастыри со временем стали богатейшими организациями. Нет ли здесь противоречия?
Противоречие, конечно, существует. Ведь сколь сильны бы ни были духовные искания людей, они не могут отменить материальные потребности. Для богослужения нужны свечи, для свечей нужен воск, нужно строить церковь и другие здания, снабжать их водой, а монахов едой и т. д. Поиск баланса между материальным и духовным шел столетиями. В конечном итоге был найден компромиссный вариант, сочетавший презрение к миру с хозяйственной и духовной организацией жизни.
Были, конечно, крайности, когда на материальный аспект решали вообще не обращать внимания. Но обычно такой подход ничем хорошим не заканчивался. Вот один пример.
В 1077 году св. Этьеном де Мюре был основан гранмонтанский орден. Сначала он объединял монахов, вдохновленных очень суровым обетом. Одиночество, крайняя бедность, отказ от всего, что не является самым насущным. Никаких постоянных доходов, ни земли, ни скота. Гранмонтанцы не требовали денег за совершение мессы, не собирали пожертвований, жили отшельниками, не работали и никогда не подавали в суд, чтобы защитить свои права. Сверх того, они проявляли такую щедрость, что заслужили прозвище «добряки». При таких обстоятельствах, чтобы выжить, по словам одного священника того времени, «всем монахам нужно было быть святыми, чистыми, бесплотными духами, что невозможно в мире сем», а потому они неизбежно «нарушали свой устав».
Чтобы не замараться о мирскую скверну члены ордена передали «хозяйственную часть» сторонним людям, которые постепенно все прибрали к своим рукам. В итоге монахи не могли получить даже рубашки или рясы, в то время как за их спинами обделывались темные делишки. И в итоге получили бесконечную смуту и даже бунты. Дело кончилось тем, что «сторонние» заставили генерального приора уйти со своего поста, после чего заточили его в тюрьму. Потрясаемый кризисами, орден добряков после длительной агонии был распущен.
Но это крайность, исключение. Ту же идею в несколько модифицированном виде продвигал и Франциск Ассизский, о чем у нас речь еще впереди, однако ее далеко не всегда придерживались даже при жизни великого святого, а уж после его смерти вообще все пошло наперекосяк.
Большинство аббатов, не говоря уже об основателях орденов, обладали житейской мудростью, практической сметкой, а поэтому производительному труду в жизни монастырской общины придавали важное значение. Свое решение они подкрепляли ссылкой на авторитеты, ведь еще апостол Павел в своем послании к фессалоникийцам сформулировал принцип: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». С ним полностью соглашался Бенедикт Нурсийский, девизом которого были слова: «Молись и трудись». Этого правила неукоснительно придерживались практически во всех монастырях. У францисканцев, например, оно вообще шло под номером один.
То есть люди постоянно и помногу (4—5 часов ежедневно) занимались производительным трудом. Работали много, а потребляли мало. Вот несколько примеров, характеризующих потребление монахами благ:
1. Еда:
св. Целестин. Постился ежедневно, а три раза в неделю питался только хлебом и водой. Часто довольствовался одними капустными листьями без хлеба; у него в году было шесть Великих постов (каждый из них длился 40 дней);
св. Симеон вкушал пищу один раз в три дня, а во время Великого поста – только раз в неделю;
св. Ромуальд, основатель ордена камальдолийцев, за день съедал горсть нута (турецкого гороха) и половинку маленького хлеба, живя, как сообщает хронист, «в очень строгом воздержании от вина и острых приправ»;
св. Николай Флюэльский не вкушал ничего кроме Святой пищи евхаристии, придерживаясь этого обета вплоть до самой смерти.
Кто-то питался цветами дрока и горькими травами, кто-то медом, зернами мирта и мака, дикими фигами и ягодами. Короче говоря, жизнь была наполнена самыми суровыми ограничениями.
Большая часть монахов, конечно, не доходила до таких крайностей, но и у них питание ограничивалось двумя разами в день и состояло из каши, овощей, трав, хлеба, фруктов, а два раза в неделю – рыбы. Мяса не полагалось никакого, даже в праздники, ибо оно «разжигает страсти и сластолюбие». В постные дни (а их насчитывалось в общей сложности примерно полгода) питались один раз!
Питание, как, впрочем, и любая другая сторона жизни в монастыре, было организовано исключительно рационально. Ничего не пропадало. Вплоть до наших дней сохранилась традиция: после трапезы монахи специальными маленькими щеточками собирают за собой хлебные крошки. В некоторых монастырях каждую субботу из них готовят нечто вроде жидкого пудинга на основе яиц.
2. Отопление.
В старинных источниках сплошь и рядом встречается такое замечание: ни одно помещение в монастыре (кроме кухни) не отапливается. И не только в средние века… 70-е годы ХХ века. Благополучная Швейцария. Монахи в частной переписке жалуются, что зима холоднее обычного, маленькие печки не дают должного тепла, и в церкви приходится служить при отрицательной температуре. Вот что пишется о Гранд-Шартрезе: «Этой зимой выпало рекордное количество снега. Вместо обычных пяти метров у нас было 8,2 м, и даже теперь, когда я пишу это письмо, продолжает идти снег… Первый этаж братского корпуса в течение многих месяцев погружен во тьму; мы вынуждены выходить из окон второго этажа и копать проходы, чтобы спуститься вниз и чтобы дать путь дневному свету на нижний этаж».
– Освещение
Светильники были каменными или металлическими иногда с многочисленными отверстиями. Их заправляли маслом, оливковым или маковым (в Центральной Европе); бараньим жиром или пчелиным воском. Существовали также «железные канделябры» для освещения ночью храма, а зимой – и трапезной. Спальня освещалась лишь горящим кусочком пакли, плавающей в воске. А подчас и вовсе никаких средств для освещения в монастыре не было. Такой факт, например, был зафиксирован проверяющими в 1300 году (т.е. уже в относительно благополучное время).
4. Одежда.
То же самое требование бедности приводило к тому, что монахи без всякого стеснения, а скорее даже с гордостью, носили изношенную, латаную одежду. Св. Бенедикт Аньянский, смирения ради, латал свою рясу заплатами из ткани другого цвета, дабы «навлечь на себя насмешки других монахов, которые оскорбляли его и считали безумным». Другое следствие этого требования: ткань никогда не красили, ибо красить – означало вводить в заблуждение. В дальнейшем, правда, этот запрет, как и многие другие, подвергся трансформации: монашеских орденов стало много, и им было необходимо отличаться друг от друга. В целом предметов одежды было не более двух (две рубашки, две рясы и т.д.), чтобы одну носить, тогда как вторую – отдать в стирку.
Ирония истории: невозможно трудиться, есть, одеваться, жить так, как жили монахи, селиться в столь скромных жилищах, какие они себе строили в первое время, и при этом не разбогатеть. Так монахи, воодушевляемые своей верой, становились богатыми, вовсе не желая того, не стремясь к такой цели. Они стали одним из решающих факторов развития сельского хозяйства, а значит, и экономики в целом в Средние века.
Экономика монастырского уклада
Монастырская экономика в целом парадоксальна. Она строится на стремлении к бедности, и в ней главная цель – это расходы: содержание монахов, подаяние нищим, нерентабельное строительство. Но при этом монастыри делались богатыми. Монахи не намеревались сберегать, но, тем не менее, их экономика стала самым мощным фактором накопления в Средние века. Монастыри побуждали к созерцанию, но в результате стали специализироваться на организации, рационализации и контроле самых различных видов работ. Монашество стремилось к уединению, но сами аббатства превратились в центры, вокруг которых возникали селения и города.
Эта экономика вовсе не желала быть экономикой. Она хотела, прежде всего, быть частью религиозной жизни. Какими бы ни были отклонения, она по своей сути оставалась строго церковной и духовной. Благодаря своему разумному и добровольному труду, исполняемому сознательно и ради будущего, монах производил больше, чем мирянин. Монашеский образ жизни – умеренный и заранее расписанный – приводит к тому, что монах потребляет меньше, чем мирянин. Вот почему там, где мирянин терпит неудачу, монах процветает. Позднее такими же процветающими (и тоже против своей воли) станут пуритане. В этом нет ничего загадочного: монахи должны были разбогатеть неизбежно. Прежде всего, разумеется, благодаря своему труду. Позднее – за счет способностей к управлению и, наконец, благодаря торговле и аренде. В итоге монахи стали такими богатыми, что «ссужали деньгами евреев». И они сделались главными торговцами на ярмарках, «мастерами посредничества и торговли».
Иногда предпринимательская жилка монахов даже вступала в противоречие с интересами безопасности местного населения. Так, аббат Сен-Пьер-де-Без, Клод Лотарингский, устроил многоэтажный вольер для разведения кроликов, обнесенный стенами высотой более трех метров. Проблема была в том, что он вплотную примыкал к городским укреплениям, и, в случае осады, им могла бы воспользоваться неприятельская армия. Разгорелся конфликт, но аббат стоял на своем. В итоге жители взбунтовались и набросились на приора, пытавшегося помешать им снести кроличий «небоскреб». Они кричали ему: «Идите отсюда, главный монах, идите служить в своем доме! Если вы не уйдете, мы вас заставим сделать это» – и угрожали ему «сбрить венчик». Стены строения были разрушены, а кролики в панике разбежались.
Со временем монахов потеснят, а потом и практически вытеснят из экономической жизни новые центры – коммуны, города, банки, биржи и, в конце концов, зарождающийся класс предпринимателей. Но роль монастырей в становлении экономики средневековья навсегда останется в истории.
Государство «Монастырь»
Для ищущих спасение монастырь был Землей Обетованной, отделенной духовной стеной от внешнего мира. А поскольку внешний мир был весьма агрессивен, значит, необходимо было ему противостоять. Поэтому уже св. Пахомий, заложивший в IV веке в Египте один из первых монастырей, построил его по образцу военного сооружения. Современники о нем отзывались как об «огражденном рае» или «рае за оградой», – месте прохлады, зелени, тишины и покоя, тени и света, вознесенном над мирской суетой для созерцания и молитвы. Эта отгороженность от внешнего мира подчас носила крайние формы. Так, например, в возведенном еще в VI веке монастыре св. Екатерины на Синайском полуострове34, в средние века не было даже ворот. Одна сплошная стена. В случае необходимости, скудные припасы и редких посетителей поднимали на веревках.
Отгороженность от внешнего мира диссонировала с полным отсутствием личного пространства внутри самого монастыря. По крайней мере, так было до XIII века. Поначалу даже аббаты спали вместе со всеми монахами. Причем сами спальни имели циклопические размеры. Например, 66х12 метров, как в монастыре в испанской Таррагоне. Несмотря на монументальность сооружения, сами «братья» не имели даже личных кроватей, – спали вместе, по 3—4 человека, не раздеваясь, только лишь сняв с пояса нож. И такое существование еще можно назвать весьма комфортным. Если принять во внимание, что монахи ордена фельянов спали на досках; премонстранты – тоже на досках, но слегка прикрытых соломой; братья-минориты строгого устава – на голой земле или на досках, оливетанцы – на дощатом настиле без одеяла. Наиболее избалованные имели тюфяк (набитый соломой или сеном, иногда сухими листьями), а также подушку (с соломой, волосом или перьями), шерстяное одеяло, иногда баранью шкуру (как у картезианцев), но никаких простынь. И только позже, ближе к концу средневековья, в результате долгой борьбы со Святым престолом и другими институциями, появляются ширмочки, перегородки, а потом уже и личные кельи. Плюс какие-то отдельные преференции личного характера. Так, например, монахам Фонтевро каким-то чудом удалось «выбить» право на саржевые простыни.
Но эти неудобства кажутся ужасными лишь для нас, людей изнеженного века. Нужно представить исторический контекст, в котором зарождалось монашеское движение и монастыри… Пала Римская империя, христианство распространилось по всей Европе. «Триумфальное шествие» новой религии проходило на фоне постоянных войн, набегов варваров, сарацин, норманнов, упадка городов, полной деградации экономики, технологий, культуры. Все это придавало жизни остроту существования «на грани», за которой всегда маячила смерть. Смерть от руки варвара, от голода, от мора. Грань, которую так легко перейти, и жизнь, которая больше напоминала выживание.
Представим ее на минутку. Представим огромные, покрытые лесом пространства, между которыми виднеются жалкие клочки плохо возделанной земли. Убогие города и деревеньки, населенные народом, сгибающимся под тяжестью нищеты, рыцарские замки, хозяева которых вместе со своими отрядами всегда готовы отправиться на любую войну. И рядом со всем этим появляются новые крепости, о твердыню которых разбиваются бесовские армии, пытавшиеся взять их приступом, крепости, дававшие кров и надежду. Это были монастыри.
Монастырь как двигатель прогресса
Но кто же противостоял натиску разрушения, этим бесчисленным бесовским армиям? В каждом конкретном случае буквально горстка людей. Обычно в обители насчитывалось 25—30 монахов, а часто и меньше. Был, конечно, и монастырь Клюни со своими 700 монахами. Но это исключение, почти невероятное. (В крупнейшем в Англии Вестминстерском аббатстве в XII веке было только 150 человек). Обычно дело обстояло следующим образом: поначалу в ордене численность братии росла очень быстро, но вскоре монахи начинали покидать обитель. По одиночке или небольшими группками, человек по десять, они переселялись куда-нибудь подальше. Тем самым численность монашеской общины саморегулировалась.
Жажда еще большей аскезы была настолько велика, что, даже оставаясь в общине, некоторые монахи возводили неподалеку от нее, в лесу собственную отдельную келью, где жили в полном уединении и строжайшем воздержании.
Благодаря такому расселению осваивались новые территории, распахивались земли, ранее, как считалось, неблагоприятные для хозяйствования. Потом община увеличивалась, потом опять делилась… В итоге вся Европа покрылась плотной сетью небольших аграрных центров, деятельных и образцовых. В IX—XIII веках монахи в буквальном смысле были теми, кого американцы потом назвали «пионерами» – первопроходцами.
Разумеется, важнейшей задачей монаха была молитва, служение Богу. Все остальное – второстепенно. Но если без этого «остального» обойтись нельзя, значит, усилия надо минимизировать. Отсюда неизбежно вытекает стремление к максимально рациональной организации труда и всемерному использованию прогрессивных нововведений. Поэтому монахи внедряли любые технические усовершенствования, облегчающие труд, и таким образом почти весь прогресс в различных областях экономики в то время обеспечивался их усилиями. Создавая «образцовые фермы» и внедряя «агрономические нововведения», они играли, таким образом, роль новаторов и предпринимателей.
Так что первыми фермерами были вовсе не лихие ковбои на ранчо, затерянном в бескрайней американской прерии, а средневековые монахи-цистерцианцы. На расстоянии дневного перехода от обители они возводили целый комплекс зданий, – часовню, дортуар, трапезную, хозяйственные постройки, – в которых на протяжении всего сельскохозяйственного сезона жили и работали послушники, отлучаясь лишь на выходные, которые они проводили вместе со всеми монахами в монастыре.
Накопив огромный опыт деятельности в самых разных отраслях, монахи нередко становились «просвещенными руководителями» крестьян, невежественных, отсталых и нищих. Этому способствовало то, что, в точности как упомянутые американские пионеры, монахи, уйдя от мира, избегали гнетущего контроля со стороны общества, как во все времена погрязшего в невежестве и предрассудках. Они были сами себе хозяева. Они были образованны. Они были свободными людьми.
Сельское хозяйство
Один из множества примеров. В XII веке аббатство Камброн едва могло прокормить себя. А век спустя оно уже владело фермой со 169 коровами и быками, 426 телятами, 636 свиньями и более 400 овцами и баранами. Для того времени это было очень много.
В среднем цистерцианское аббатство владело примерно двумя тысячами гектаров пахотных земель, а пастбищ и лесов у него было еще больше. Например, владения монастыря Гран-Сен-Бернар в XIII веке протянулись от Лондона до Апулии на расстояние более 2000 километров. Аббатство Фарфа контролировало около 700 церквей, два городка, более 130 замков и фортов, 7 портов, 8 соляных копий, более 800 мельниц, 135 деревень. Оно было столь могущественным, что его армия в начале X века смогла семь лет противостоять сарацинам. В целом можно констатировать, что к XIII веку практически во всех странах Западной Европы на базе монастырей были созданы крупные многоотраслевые агрохолдинги.
Виноделие
Монастыри нуждались в вине по двум причинам. Во-первых, потому что в Средние века воду вообще предпочитали не пить, ибо это было не безопасно, в связи с отсутствием технологий обеззараживания. А во-вторых, оно необходимо для литургии. Удовлетворить потребность можно «просто» купив товар. Но это реалии нашего времени. А в те давние времена попытка купить означала: 1. Очень серьезные проблемы с транспортировкой. 2. Огромные расходы, особенно в период неурожая. 3. Перерывы в снабжении. Причиной тому могли быть войны, либо стихийные бедствия. 4. Вино в то время очень быстро скисало (максимальный срок хранения не превышал года), а потому любая задержка в доставке, по любой причине, снижала его ценность.
Проблемы усугублялись тем, что многие монастыри находились вдалеке от больших городов и торговых путей. И у них, по большому счету, не оставалось выбора, кроме как приняться за освоение непростой науки виноделия. В итоге, как справедливо пишут исследователи, «роль монашества в селекционной работе и в совершенствовании виноделия, – останется главенствующей вплоть до XVIII века».
Имея разрешение пить вино от самого св. Бенедикта, монахи принялись высаживать янтарные ягоды повсюду, где только позволяла почва, и даже, где она, как казалось в то время, не позволяла. Например, в ныне знаменитой Шампани. Располагались виноградники преимущественно возле судоходных рек (в то время водоизмещение судов было невелико, и таких рек существовало много) или же возле дорог, хотя подобное соседство было весьма опасно. Естественно, монастыри как могли улучшали способы посадки лозы (цистерцианцам Германии, например, мы обязаны террасным виноградарством) и расширяли ареал ее распространения. Все дальше и дальше, на север. Вскоре винные гроздья появились в окрестностях Парижа. Иногда для успешного ведения дел приходилось даже вступать в борьбу с самим Сатаной, как это произошло в местности Валь-Вер, пожертвованной монахам Людовиком Святым. То был вынужденный дар, ведь усадьбу, как всем было известно, регулярно посещал Диавол. Последняя надежда оставалась на монахов. И они не подвели. Совместными усилиями благочестивая братия одержала победу над Нечистым, обратив его в позорное бегство, и с тех пор в той местности растет прекрасный виноград. Посадки лозы нередко достигали поистине колоссальных размеров. До нас дошло свидетельство, что в Х веке недалеко от города Лан в одной из них спряталась целая армия.
Янтарная ягода «захватывает» одну территорию за другой: в XII веке появляется в Польше, в XIV веке – на территории современных Белоруссии и Украины, в XV веке – Латвии. Но экспансия на восток на этом не закончилась. В 1613 году первый российский виноградник был заложен в Астрахани, откуда ко двору царя Алексея Михайловича ежегодно доставляли 50—60 бочек вина. В наше время Астраханская область давно вышла из числа винодельческих регионов. Правда, она хотя бы находится на юге. Но в том же XVII веке виноград начинают выращивать в Курске, Тамбове, под Москвой, в Измайлове. Чуть позже царь Петр I в Пскове собственноручно посадил виноградный куст, плодоносивший более ста лет!35
Был еще один плюс. Неожиданно выяснилось, что вино – это всегда деньги. Звонкая монета. Кэш. Поэтому его производство очень быстро коммерциализировалось. Так цистерцианское аббатство Рена, вскоре после своего основания в 1129 году, открыло магазин (!) по продаже вин в розницу. Да еще и снабдило его вывеской «Веселый капюшон», – новаторский по тем временам маркетинговый ход.
В абсолютных цифрах ситуация могла выглядеть следующим образом. В 814 году аббатство Сан-Жермен-де-Пре в окрестностях Парижа владело 20 тысячами га земли, из которой 300—400 га были виноградники. Часть монахи обрабатывали сами, другую – сдавали местным крестьянам, платившим за аренду натурой. В итоге ежегодно в среднем монастырь получал 640 тысяч литров вина, – по объему это 10 современных железнодорожных цистерн для нефти.
Да что монастыри. Торговля священным напитком приводила к расцвету целых городов. Например, Парижа и Кельна. Последний стал «хабом», куда вино собиралось из множества прирейнских хозяйств, после чего транспортировалось в Англию. Объемы были колоссальны. Ведь в те времена в среднем человек выпивал 1,5—2,6 литра вина в день. Каждый. И монахи не были исключением (правда, устав св. Бенедикта ограничивает потребление одним кубком в день, но запрет нередко нарушался в связи с праздниками, торжественными мероприятиями и прочими поводами).
Монахи стояли у истоков производства многих ликеров, водки из виноградных выжимок и прочих спиртных напитков. Объяснение здесь простое: они долгое время были единственными, кто имел в своем распоряжении аптекарские снадобья, запасы вина, финансовые средства и технологии производства, а также обладали духом новаторства. Для изготовления разных видов зелья они привозили из Египта перегонные аппараты. В Ирландии монахи придумали спиртной напиток, который станет знаменит на весь мир: виски. Первое упоминание о нем восходит к 1494 году.
Джин, шнапс, виски, вермут, голдвассер, кальвадос, граппа… В Венеции и вовсе иезуитов прозвали «отцами живой воды», то есть водки. А знаменитый ликер Бенедиктин, изобретенный в 1510 году монахом-алхимиком Бернардо Винчелли в ходе изысканий эликсира вечной молодости! Бенедектинский же монах Пьер Периньон из аббатства Отвильер впервые получил шампанское. «Мне кажется, что я пью звезды», – в восторге от своего открытия вскричал он. Другой его «коллега» придумал темную бутылку, третий – корковую пробку. В итоге практически все наши современные спиртные напитки представляют собой целый набор настоящих открытий и научно-исследовательских разработок, вышедших из стен монастырей.
Не только сельское хозяйство
Монахи занимались добычей угля36, торфа, свинца, сланца, гипса, квасцов, серебра, золота, железа, мрамора. Уже в XIX веке мрамор, поставленный аббатством Сен-Реми в Бельгии, будет использован для могилы Наполеона. В Бредской долине, в Дофине, в Шампани монахи устраивали подземные штольни с деревянной крепью – это была новейшая для того времени технология – и добывали железо. Во Франции, Англии, а также во многих других местах разрабатывались соляные копи. В XIV веке аббатства объединялись друг с другом для использования соляных копей Магдебурга, Марлоу и Люнебурга. В 1147 году Раин в Австрии экспортирует соль.
В других местах (например, Без в Бургундии) монахи создавали настоящие промышленные центры: дубильное, кожевенное и суконное производства, маслобойни, мельницы, черепичные заводы. Они также занимались торговлей. Аббатства специализировались на производстве стекла, витражей, эмалей, занимались ювелирным делом, топили воск. Цистерцианцы изготовляли кирпичи больших размеров с несколькими отверстиями для облегчения обжига и последующего использования. Они известны как «кирпичи св. Бернара». Их можно обнаружить на стройках во Франции, Италии, Германии. Неизвестно отношение Бернара к кирпичам, но вот к мельницам неистовый святой был настроен крайне негативно и обещал цистерцианцам разрушить их, поскольку они представляют собой центры досужих посиделок, праздной болтовни и, хуже того, проституции. (Справедливости ради отметим, что монахи действительно ходили на мельницы собирать милостыню (или это был предлог?), а проститутки там обретались постоянно).
В силу обстоятельств монахи были вынуждены научиться использовать водные ресурсы. Видимо, в их среде впервые в средневековой Европе появились настоящие инженеры-гидротехники. В Париже они осушили болота и обустроили территорию, где теперь находятся III и IV округа французской столицы. Это – дело рук тамплиеров, имевших свою пристань на Сене. Цистерцианцы аббатства Дюн в западной Фландрии отвоевали около 17 тысяч гектаров земли у моря, бенедиктинцы Сент-Жюстин перегородили плотиной течение реки По, а монахи аббатства Троарн – реку Див в Нормандии. Камальдолийцы устраивали искусственные озера.
Стремясь уравновесить молитвенное служение и ручной труд, монахи, более чем кто-либо были заинтересованы в техническом прогрессе. Все первые железные мельницы в Германии, Дании, Англии, Южной Италии построены цистерцианцами. Они же в начале XII века сооружают доменные печи, – важнейшее изобретение, которое даже описано в Генеральном уставе ордена. Свидетельствует историк Дж. Гимпель: «Каждый монастырь имел своеобразную фабрику, часто большую по площади, чем монастырская церковь, причем некоторые механизмы приводились в движение силой воды».
Нередко железную руду монахи получали в дар как пожертвования от прихожан, для которых ценное сырье было не более чем досадная помеха земледелию. Часть произведенного железа шла на продажу. Так что, к примеру, в Шампани цистерцианцы были главными производителями его с середины XIII по XVII столетие, а богатый фосфатами шлак из печей они использовали как удобрение.
В 1140—1143 годах тамплиеры построили элеватор и сукноваляльную машину для бенедиктинцев из Отвилле, разделив с ними затраты и прибыль (довольно современный экономический подход). В Германии аббатства Рейнфельд и Доберан скупили все мельницы региона. Ветряные мельницы только что появились: первая из них датируется примерно 1180 годом, она была построена в Нормандии для аббатства Сен Совер-ле-Виконт.
Многие монастыри организовали самые настоящие предприятия. В Фуаньи на Эне помимо 14 мельниц имелись одна сукноваляльная машина, одна пивоварня, одна стекольная мастерская, две прядильни, три виноградных пресса. Все это приводилось в движение посредством воды. Она также заставляла двигаться механизмы пивоваренного цеха, кожевенного производства, поочередно поднимая и опуская деревянные колотушки, унося отходы и т. д. Некоторые аббатства обрабатывали шкуры и торговали ими. Другие занимались шпалерным производством, красильным делом, изготовлением бумаги и чугунных плит. Везде, где рос лес и была хоть какая-то рудная жила, монахи открывали кузницы с мехами и молотами. Шел XII век, а вместе с ним и первый в истории промышленный переворот. И монахи были в авангарде этих революционных изменений, – дальних провозвестников грандиозной индустриализации, случившейся через 600 лет и ставшей началом нашей технологической цивилизации.
