Игорь Москвин
Петербургский сыск. 1874 год, февраль
Ирине мороз,
каждый прожитый день – это жизнь в миниатюре и каждый из них должен быть с крупицей счастья
© Игорь Владимирович Москвин, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Глава первая. 8 февраля 1874 года
В пятничный день, 8 февраля 1874 года Иван Дмитриевич Путилин предстал пред светлы очи Государя в связи с награждением за самоотверженное служение Отечеству. Начальник сыскной полиции был отмечен подарком в тысячу рублей серебром с вензелевым изображением Его Величества. Александр II, самолично, принимал награждаемых в Зимнем дворце, сперва выслушали обедню в Круглом зале, где Иван Дмитриевич чувствовал себя не совсем уютно среди множества мундиров, камзолов, сияющих алмазами звёзд и золотых лент.
Награждаемых было пятеро – саратовский предводитель дворянства, какой—то камергер, генерал с пышными усами, Иван Дмитриевич и енисейский губернатор тайный советник Лохвицкий.
Государь подошёл к Путилину. На лице Александра появилась приятная улыбка, и так же душевно прозвучал голос, что у Ивана Дмитриевича нежданно подступил ком к горлу, а к глазам подкатили слезы, чего с ним ранее никогда не случалось, но он не смел их смахнуть.
– Благодарю вас, Иван Дмитриевич, – сказал Государь, – благодарю за вашу ревностную и верную службу. Я уверен, что и далее вы будете продолжать её с тою же пользою для нашего Отечества. Ещё раз благодарю!
В тот же день в седьмом часу пополудни на площади Мариинского театра вытянулся целый ряд экипажей и длинная лента извозчиков. Кучера и возницы собирались кучками около карет и саней, хлопали рукавицами, топтались на месте, пытаясь согреться, перекидывались между собою замечаниями о погоде.
Дул, действительно, резкий ветер, шёл косой снег, залеплявший глаза и острыми иголками коловший лицо.
Иван Дмитриевич в это время сидел в ложе Мариинского театра, и хотя не был большим любителем оперы, но, будучи приглашённым помощником градоначальника генерал—майором Козловым, не посмел отказаться. Такие вечера выдавались редко, большинство из них заняты до позднего часа на службе – преступники не чтут ни времени года, ни времени дня. Гирляндой блестящих туалетов блестели ложи бенуара, бельэтажа и даже первого яруса. Переливы драгоценных камней всех цветов радуги украшали белоснежные шеи, уши, и затянутые в изящные перчатки грациозные ручки, выставляющие напоказ своё богатство или пытающиеся затмить им соседей по креслам.
Сегодня давали премьеру – оперу «Борис Годунов» какого—то композитора Мусоргского с мудрёным именем Модест.
По чести говоря, во втором отделении Ивану Дмитриевичу пришлось прикрывать рот рукой, чтобы скрыть от посторонних глаз зевоту.
– Благодарю, – Путилин смотрел красными от недосыпания глазами на генерал—майора, с большим удовольствием Иван Дмитриевич бы предался в эту минуту безделью в любимом кресле, – Александр Александрович, за любезное приглашение..
– То—то я смотрел, – засмеялся Козлов, – что опера произвела на вас неизгладимое впечатление своим сонным действием. Не смею больше задерживать.
– Разрешите откланяться, – Иван Дмитриевич кивнул головой и пошёл к выходу.
Белой ватой сыпались клочья снега и покрывали почерневшие от езды улицы новым рыхлым слоем. Сквозь мглу ночи бледно мигали редкие керосиновые фонари. Всякий звук заглушен тишиною, едва слышен скрип полозьев.
Извозчичьи сани повернули с Малого Проспекта Петербургской стороны на улицу Теряева. Иван Дмитриевич ранее поднял воротник своего пальто и совсем натянул на лоб до глаз шапку. Весь он был покрыт густой снежной кашей. Извозчик перевязал себе шею женским платком. Лошадь то и дело спотыкалась, плохо слушалась кнута, но извозчик бил по облучку саней, показывая пассажиру усердие.
Подъехали к широкому крыльцу.
– Стой, – натянул поводья возница, – приехали, и обернулся к пассажиру.
Недалеко прохаживал городовой.
– Получи свой четвертак, – сказал, слезая, Путилин, – а так, как погода—то больно скверна – вот тебе ещё гривенник.
– Благодарствую, барин, – уныло проговорил извозчик.
– Пошёл, пошёл! – крикнул подошедший городовой и толкнул лошадь в оглоблю, – здравия желаю, Иван Дмитриевич!
Путилин ответил на приветствие и поднялся на крыльцо.
У порога встретила Глаша, женщина лет сорока, последние восемь лет помогающая по хозяйству и в то же время «кухонная хозяйка», как порой в шутку звал её Путилин, приняла пальто и шапку.
– Принеси—ка, Глашенька, мне чаю, – произнёс Иван Дмитриевич и прошёл в гостиную. Там Путилин присел в кресло пурпурного бархата и закурил сигару. Через пять минут служанка принесла на подносе чайник и столь любимые Иваном Дмитриевичем имбирные пряники в стеклянной вазе и синюю чашку. Начальник сыскной полиции не знал, что делать – идти спать, но не смотря на усталость, не было особого желания. Он вытянул ноги во всю длину.
– Сегодня, значит, Государя повидали? – восхищённо с придыханием произнесла Глаша. У самой светились глаза, словно это она сегодня побывала на приёме во дворце.
– Повидал, – Иван Дмитриевич потянулся за чайником.
Женщина еще с минуту постояла, хотела послушать рассказ и, вознамериваясь что—то сказать, но так и не решилась, только махнула рукой и пошла к двери, у которой обернулась:
– Ещё что надо, Иван Дмитрич?
– Нет, нет, – Путилин произнёс, не поворачивая головы, продолжая наливать в чашку чай, аромат которого разнёсся по гостиной, – ступай, если что надо, то я сам.
Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике, разливали яркий свет по комнате. Путилин в честь награждения решил их зажечь.
Не каждый день изволит принять Его Императорское Величество. Конечно, Иван Дмитриевич был горд этим обстоятельством, но давила на плечи усталость. В сыскном всего двадцать восемь сотрудников и это на всю семисоттысячную столицу. Каждый день прибывают из разных мест люди. Вот ещё недавно дома едва до Екатерининского канала доходили, а сейчас строятся уже и за Обводным. Там и раньше неспокойно бывало, а по нынешним временам самая бандитская слобода, что ни день так грабёж или нападение на мирных поселян, хорошо, что в ход ножи редко идут, а так…
Иван Дмитриевич поднялся и достал из заветного шкафчика бутылку настойки, привезённой из далёкой Сибири одним знакомым купцом и настоянной, как тот говорил, чуть ли не на пятидесяти травах. Налил маленькую рюмку, посмотрел сквозь неё на свет. Напиток заиграл золотистыми лучами.
Настойка была слегка пряной и немножко горчила. Путилин позволял себе иногда фужер—другой вина или рюмку кое—чего покрепче, но никогда не имел к крепким напиткам склонности, даже четыре года тому, когда душу разрывало на части от того, что с позволения высокого начальства жена Ивана Дмитриевича получила разрешение на развод из—за его постоянных измен. В дома опустело, и Путилин стал задерживаться сутками на службе, чтобы только не возвращаться в безмолвную квартиру. И даже тогда он не стал искать дно в стакане, чувствуя собственную вину за происшедшее.
Глава вторая. Происшествие на Курляндской улице
Утром 9 февраля, в субботний день масленичной недели в полицейскую часть явилась обеспокоенная хозяйка доходного дома по Курляндской улице госпожа Панова. Она заявила, что третий день приходят из артели скорняков и пытаются разыскать живущих в подвальной квартире работников.
Несколько раз к ним стучались, но тщетно. Внутрь нет возможности заглянуть – дверь заперта, окна плотно закрыты занавесками.
Исчезновение жильцов и тишина в квартире насторожили хозяйку. Заподозрив
неладное, а то и преступление, она попросила, чтобы околоточный ради успокоения соблаговолил распорядиться взломать дверь и проникнуть в жилище.
– Голубушка, успокойтесь, – околоточный протянул встревоженной женщине стакан воды, она не стала противиться, но и не пригубила.
– У меня на сердце тревожно, – произнесла госпожа Панова, – их шесть душ. Живут у меня, почитай, лет пять и никогда такого не бывало, чтобы они так все бросили и без предупреждения съехали.
– Нет ли, госпожа Панова, за ними какого—либо долга?
– О, что вы! – женщина скользнула по лицу околоточного взглядом. – За прошедшие годы не было ни единого случая, чтобы Морозов задержал оплату. Нет, нет, – запротестовала она, – не может быть! Я подозреваю здесь злодеяние, – она понизила голос, словно кто—то сторонний мог услышать ее слова, – прошу вас, ломайте дверь.
– Хорошо, если таково ваше желание.
– Да, да, господин полицейский, я прошу вас.
Через четверть часа околоточный в сопровождении хозяйки шествовал на Курляндскую, хотя участок и находился недалеко, но полицейский то и дело подносил руки к мерзнущим ушам.
– Однако и морозец нынче, – бросил он впервые за время пути у самой квартиры, дверь в которую надо было взломать. Не доверяя словам хозяйки, околоточный самолично заглянул в каждое окно, которые находились на уровне земли. Для этой цели ему пришлось несколько раз становиться коленями на рогожку, принесённую услужливым дворником.
– Третьего дня я видел Степан Иваныча.
– Утром, вечером? – нетерпеливо спросил полицейский, отряхивая с пол шинели несуществующую грязь.
– Вечером—с, Ваше благородие, вечером—с, они с семейством вернулись.
– Что я должен тебя за язык тянуть, дубина.
– Часу десятом, а может и одиннадцатом. Я, ваше благородие, часов не имею, а звон прослушал.
– Понятно, – околоточный потёр руками уши, – а после?
– Опосля, нет, – дворник склонился в полупоклоне, – они, как вошли, так более я их не видел.
– Неси топор.
– Топор? – переспросил дворник.
– Чем ты дверь ломать будешь? – произнесла вмешавшаяся в разговор госпожа Панова.
– Сей минут, – и, поставив лопату у лестницы, спускавшуюся на семь ступенек вниз к подвальной двери, где располагалась квартира жильцов, дворник побежал в свою каморку. Через некоторое время он вернулся и протянул топор околоточному.
– Ты что, сволочь, мне суёшь? – Рассвирепел полицейский, – ломай.
Хозяйка запричитала, когда от двери на площадку полетели большие щепки.
– Аккуратнее, изверг, аккуратнее, дверь—то денег стоит.
Наконец дерево поддалось, и дверь распахнулась, едва не задев дворника. Из проёма пахнуло затхлостью и холодом, что пробежали мурашками по спине.
Околоточный отодвинул в сторону дворника и переступил порог. Проем встретил темным пятном.
– Принеси лампу или свечу какую, – произнёс полицейский, не оборачиваясь. Сам закрыл глаза, чтобы привыкли к темноте, царившей в квартире.
В сажени от двери лежал то ли мешок, то ли…
Околоточный сощурил глаза и замер.
– Ваше благородие, – за спиной раздался голос, и полоска света поползла по покрытому инеем полу, на миг задержалась на предмете, привлёкшем внимание, двинулась по нему вверх.
– Ваш… – голос дворника задрожал, как и его руки, державшие лампу. Послушный свет затрепетал, – это ж Степан…
– Назад, – прохрипел не своим, а каким—то чужим хриплым голосом полицейский и сам ступил назад, опершись о косяк, – лампу, – протянул руку, – стойте здесь, – сам же вновь переступил через порог.
То, что он принял за мешок, оказалось телом мужчины, лежащим на животе. Голова проломлена и рядом с нею расплылась когда—то лужа крови, теперь превратившаяся в чёрное ледяное пятно.
Дальше околоточный не пошёл, поднял повыше лампу, со своего места он видел ещё двоих, но не понял детей или мужчин.
Лампа больше чадила, чем давала света, с минуту постоял и вернулся к двери, тяжёлыми шагами поднялся по ступеням.
– Вы, госпожа Панова, оказались правы, – на бледном лице дрожали посеревшие губы, – ты, голубчик, – он обратился к дворнику, – беги к приставу. Знаешь, где живёт?
– Никак нет—с.
– Августин Иванович проживает в доме господина Паля, а ты, – он повернул лицо к городовому, сопровождающему его, – на Большую Морскую, в сыскное и живо мне.
– Что передать господину приставу—с? – дворник мял в руках зачем—то снятую шапку.
– Ты ещё здесь? – удивился околоточный. – Передай, – на секунду запнулся, махнул рукой, – убийство, скажи на Курляндской. Одна нога здесь, бегом. Да, по дороге забеги в госпиталь к доктору Рихтеру пусть сюда поспешает.
– Так точно—с, Ваше благородие.
Хозяйка доходного дома госпожа Панова порывалась что—то сказать, но так и не решилась. Околоточный не чувствовал холода, даже озябшие ноги перестали беспокоить. Тяжёлое дыхание выдавало крайнюю степень раздражения.
3 участок Нарвской и так славился злодейскими преступлениями, а здесь… В поздний час лишний раз жители из дома носа не казали, а здесь крови чуть ли не вся квартира залита. Много её в своё время околоточный на военной службе повидал, а чтоб так. Становилось неуютно от бессмысленной смерти. На войне хоть вражеская землю кропит…
Полицейский продолжал держать бесполезную на улице горящую лампу в руке, второй хлопал по ноге, сам того не замечая.
Как ни странно, но первым прибыл начальник сыскного отделения господин Путилин. Он живо выпрыгнул из саней и махнул извозчику, чтобы тот не ждал. Вслед за ним приехали два помощника: чиновник для поручений штабс—капитан Орлов и губернский секретарь Миша Жуков.
– Добрый день, Иван Дмитриевич, – первым поприветствовал начальника штабс—капитан.
– Добрый, добрый, – лицо Путилина хотя и не выражало крайней степени раздражения, но приближалось к таковому. День он собирался посвятить отдыху, съездить в Парголово к приятелю, который давно зазывал в гости, но в душе Иван Дмитриевич ждал подобного развития событий – в столице и чтобы день прошёл без происшествий? Это только в романах тишь да благодать, а в жизни много зла.
Околоточный с удивлением посмотрел на мешавшую ему лампу, поставил на запорошенный снегом двор и подошёл к приехавшим.
– Здравия желаю, господин Путилин, – полицейский приложил руку к голове и щёлкнул каблуками, на бледных щеках заиграли желваки.
Иван Дмитриевич в ответ только кивнул головой и произнёс:
– Что стряслось?
– Утром в участок явилась госпожа Панова, – околоточный указал на женщину, стоявшую в стороне и теребившую от волнения в руках платок, – обеспокоенная за жильцов, которых не видела несколько дней. По просьбе я взломал дверь и там обнаружены мёртвые хозяева.
– Сколько?
Околоточный не ответил.
– Хорошо, – Путилин нервически засопел, – обеспечьте свечами, лампами, фонарями для обследования квартиры.
– Так точно, – полицейский удалился для выполнения распоряжения начальника сыскного отделения.
– Иван Дмитрич, – Жуков ступил вперёд, – разрешите? – он указал на горящую лампу.
– Не стоит, – пробурчал Путилин, – натопчешь.
– А что ждать? – Миша, как всегда рвался вперёд, проявляя служебное рвение.
Вернулся околоточный и хозяйка с двумя масляными фонарями и подсвечником.
– Вот, – полицейский произнёс почему—то обрадовано.
– Хорошо, – Иван Дмитриевич взял в руку один из фонарей и начал тяжело спускаться вниз, на последней ступеньке обернулся, – сколько их душ тут жило.
– Семь, – торопливо произнесла хозяйка и, когда Путилин отвернулся, добавила, – детей трое.
За ним шёл штабс—капитан, отодвинув в сторону младшего помощника Жукова.
Из открытой двери несло холодом, Путилин ступил во внутрь, прищурив глаза и подняв над головой фонарь.
В небольшом коридоре стояла скамья, на которой водружено было деревянное ведро с ковшом. Иван Дмитриевич отметил, что вода покрыта льдом.
В трёх шагах от входа лежал мёртвый мужчина, лицом вниз. Затылок был раздроблен и заполнен замёрзшей кровью, которая ещё тёплой натекла лужей вокруг головы. Сейчас кристаллами блестела в свете фонаря.
Путилин осмотрелся, подходящего оружия рядом не нашлось. Иван Дмитриевич обошёл тело и ступил в большую комнату, посредине которой возвышался деревянный стол из струганных досок, занимавший почти половину пространства, на нем одиноко стоял полуведёрный самовар с округлыми боками, отодвинутые в стороны две скамьи. В углу широкая кровать с брошенными на неё одеялами и поверх них мешком лежал ещё один мужчина с повёрнутой в сторону головой. Отчего открытый его глаз казался стеклянным и рот чернел провалом в седых волосах бороды. Острые кости торчали из виска, смерть не скрывала полученной дани. Мужчина был убит тем же оружием. Иван Дмитриевич склонился над кроватью, поднося ближе фонарь, и только тогда заметил торчащую руку. Приподнял осторожно лоскутное одеяло, под ним оказался ещё один труп.
– Третий, – прошептал себе под нос, – третий.
Четвёртого, вернее четвертую, он не заметил сначала, но когда увидел на полу размазанный едва заметный на тёмном кровавый след, наклонился и заглянул под стол. Женщина явно помешала проходу убийцы и поэтому её отодвинул.
Удар был нанесён в лицо, превратив его в кровавую кашу, и Иван Дмитриевич только по волосам предположил, что женщина не так стара.
В маленькой, дальней комнате стояло две кровати. На одной в рядок лежали три фигурки, три ребёнка, лица повёрнуты в сторону стены и смерть их забрала во сне. Они даже не почувствовали, как убийца раз за разом наносил удары, целясь в висок. Скорее всего, погодки, предположил Путилин. Взгляд затуманился, не хватало воздуха. Иван Дмитриевич переложил фонарь в левую руку и поднёс освободившуюся к груди. Что—то там перехватило, не давало вздохнуть полной грудью.
– Иван Дмитриевич, – позвал начальника штабс—капитан из большой комнаты и не видевший побледневшего лица Путилина, – здесь и смотреть нечего, пусто, следов никаких.
– Василий Михайлович, ищите топор, – не оборачиваясь, произнёс начальник сыскного отделения, сам не мог отвести взгляда от разбитых детских голов, – убийца где—то бросил здесь, хотя…
– Топор?
– Обухом он их, только не пойму, почему убитые вели себя так, словно сами шли на убой.
– Может не один был? – Волков присел у плиты, поставив масляный фонарь на пол, поднял скомканное полотенце.
– Может и не один, – Иван Дмитриевич осмотрел цепким взглядом комнату, но стены были пустые и безжизненные, словно люди, жившие здесь, остановились только на ночь.
Штабс—капитан открыл заслонку печи.
– А вот и топор, – достал лезвие из погасшей давно печи.
– Что? – повернулся Путилин.
– Говорю, топор в печи был, – повторил Василий Михайлович и поднялся с корточек, – он топор, говорю, в печь засунул.
– Мог бы и так бросить.
– Да нет, – возразил штабс—капитан. – Убийца это с умыслом сделал, чтобы рукоятка сгорела. Наверное, приметная была.
– Может быть, – и распорядился, – топор в сыскное.
Василий Михайлович только улыбнулся, у Ивана Дмитриевича была неприятная черта взваливать на свои плечи все расследование. Нет, это не от недоверия, а всегда хотел держать нити в своих руках, тогда он чувствовал, что ничто не ускользает и далее следствие движется в нужную сторону.
Жуков держал в руке масляную лампу, с которой ранее ходил околоточный. Миша отметил, что на плите ничего не стоит.
«Значит, – мелькнуло у него, – хозяева только пришли, успели зажечь огонь в плите, убийца потом бросил туда топор».
Путилин подошёл к двери и обернулся, словно в первый раз увидел маленькую комнату. Начал медленно обходить слева на право, исследуя каждый тёмный уголок, поднося фонарь, но ничего нового не заметил. Откинул одеяло, показалось странным, что дети лежали одетыми. Наклонился ниже, дорожка из капель крови показывала, что детей перенесли сюда. Сразу возникал вопрос: зачем?
Больше ничего интересного в комнате не было.
Иван Дмитриевич нахмурил лицо, покачал головою, потом в недоумении пожал плечами.
Большая комната тоже ничего нового не добавила, только в углу стоял деревянный кованный железом сундук со сломанным замком, видимо крышку поддевали тем же топором, что и явился орудием убийства. Внутри лежали вещи, но создавалось впечатление, что убийца в них копался, наверное, что—то искал. Хотя, что можно искать в такой бедной квартире? Тараканов? Но и те сбежали от голода.
Глава третья. День первый, нервический, тревожный
– Ивану Дмитриевичу наше почтение, – на улице Путилина встретил подполковник Калиновский, шестой год занимавший должность пристава З участка Наврской части. Высокий ростом, с пышными усами и бакенбардами, не иначе в подражание Государю Императору, всегда подтянутый, словно не пятьдесят третий год за плечами, а так и не вышел из юношеского возраста.
– Утро доброе, Августин Иванович, – пожал протянутую руку Путилин, – доброе. Давненько не виделись?
– Бог с вами, Иван Дмитриевич, в прошлом месяце, когда на Дровяной тех злодеев вязали.
– Вспомнили, – Путилин отмахнулся, – прошлый месяц для меня подобие прошлого века, событий столько, что только успевай отслеживать.
– Вижу в здравии, слышал, Государь вас наградой отметил. Примите поздравления.
– Благодарю, как ваше семейство? Как супруга?
– Слава Богу, живы—здоровы.
– Поклон Варваре Тимофеевне. Августин Иванович, прошу прощения, но мне надо дать распоряжения агентам.
– Ваше право.
Путилин отошёл в сторону, во время осмотра квартиры приехали вызванные из дому чиновники для поручений надворный советник Соловьёв и коллежский асессор Волков, а вместе с ними и четыре агента сыскного отделения.
– Господа, столь ужасного преступления не было давно, поэтому вы, Иван Иванович, – он посмотрел на Соловьёва, – с агентом обойдите дом и расспросите каждого жителя, вплоть до младенцев, вы, Иван Андреевич, – Путилин обратился к Волкову, – опросите дворников соседних домов, начиная от Старого Петергофского проспекта до Таракановского канала, вы распоряжайтесь тремя. Миша, – Иван Дмитриевич задумался, – где трудились убитые?
– Я спросил у дворника, тот ответил, что в скорняжной артели.
– Тогда живо туда, хотя сегодня праздничный день. Все равно к старосте, а мы, – Путилин обернулся к штабс—капитану, посмотрим ещё раз квартиру, – повернулся и пошёл к приставу.
– Что вы скажите о преступлении? – подполковник Калиновский не стал спускаться в подвал, где жили убитые. Он доверял Путилину всецело, особенно его чутью и сметливости, о которых в воровских и преступных рядах слагали замысловатые легенды, что, мол, Иван Дмитрич посмотрит на ограбленного и сразу может назвать человека, который пошалил или по одному следу на месте преступления готов назвать имя убийцы.
– Я затрудняюсь ответить, Августин Иванович, на ваш вопрос, – Путилин смотрел себе под ноги, размышляя о чем—то своём.
– Иван Дмитриевич, я вас не узнаю.
– Да, – сказал Путилин, хмуря тёмные брови, – несомненно, одно, что убийца – настоящий зверь, трёх ребятишек и тех, – он оборвал фразу и добавил, – зверь, никакой жалости в нем.
– Вы думаете, он был один? – Подполковник тоже изменился в лице, на лбу появилось складки.
– Пока рано предполагать, извините, – Иван Дмитриевич быстрым шагом направился к вызванному им ранее фотографу, тот выслушал и начал спускаться по ступенькам, неся в руках больших размеров фотографический аппарат, укутанный толстым материалом, напоминавшим бархат, следом шёл помощник, несший покрытый лаком ящик.
– Тпру, – раздалось во дворе, и остановились сани, из которых, кряхтя, вылез довольно толстый господин, шумно дыша.
Путилин обернулся, и взгляд его стал суровей, а брови сомкнулись на переносице.
– Здравствуйте, Николай Фёдорович, – произнёс с улыбкой подполковник Калиновский.
– Здравствуйте, – ответил вышедший из саней титулярный советник Русинов, судебный следователь 13 участка, к которому приписана Курляндская улица. Он вытер вспотевшее на таком морозе лицо белым бумажным платком, – вижу, сыскные меня опередили, – маленькие глазки на заплывшем лице выглядели двумя черными точками, – видимо преступников отыскали и меня только зазря из—за стола подняли.
– Мы говорили о злодеянии с Иваном Дмитриевичем.
– И что нам поведает начальник сыскного отделения? – Николай Фёдорович словно бы и обращался к Путилину, но в то же время делал вид, что не замечает Ивана Дмитриевича.
– Я думаю, сегодня что—нибудь с Божьей помощью и прояснится.
При титулярном советнике Путилин обычно играл роль недалёкого служаки, только и способного с превеликим удовольствием награды получать и лишь бы делом не заниматься. Русинов до того был честолюбив, что не терпел рядом с собою умных людей, поэтому при всякой возможности от них избавлялся и всячески старался при случае препятствовать следствию, когда такое случалось. Иван Дмитриевич года три тому, когда впервые столкнулся с титулярным советником, понял, что тот чинит препятствия розыску из—за боязни потерять тёплое место, на котором, как говаривали, Николай Фёдорович грел свои руки. И теперь лучше слыть перед титулярным советником недалёким человеком, чем испытывать непреодолимые препятствия. Русинов испытывал большое чувство зависти. Что ему выше титулярного советника не подняться по табели о рангах, а эта деревенщина, начальник сыскного отделения, уже почитай два года, как статский советник.
– Не забудьте свечку в храме поставить, авось поможет, – напутствовал судебный следователь, скрестив руки на животе, бесстыдно поднимающем спереди полы шубы.
– Непременно, – Иван Дмитриевич льстиво улыбнулся. – не желаете взглянуть на место преступления?
– Нет уж, увольте, – господин Русинов приложил к носу платок, словно и действительно из подвала доносился запах тлена. – Я думаю, в рапорте вы все изложите.
– Непременно.
– Как мне доложили, семь убиенных там, – Николай Фёдорович махнул платком в сторону дома.
– Нет, там их восемь, – Путилин смотрел на дверь в подвальную квартиру, – из них трое – ребятишки: семи, восьми и десяти лет.
– Варварство, – скривил лицо титулярный советник, – определённо варварство. Никогда наш народ не поднимется до высот европейской цивилизации.
– Николай Фёдорович, зачем же так, – вмешался в разговор подполковник, – вот я на днях в «Ведомостях» читал о кровавом убийстве в Берлине, там убиенных ничуть не меньше и преступление, отнюдь, не менее кровавое.
– Я тоже читал, – вступился Русинов за Европу, – но с каким изяществом оно совершено, с какой выдумкой.
– Да, вы правы, господин Русинов, – Путилину больше не хотелось выслушивать речи титулярного советника, – у нас топором голову проломил и все преступление. Это не крысиным ядом всю семью. Начитались наши преступники романов, вот и смекалки никакой нет, как вы говорите, выдумки. Извините великодушно, но, увы, мне надо посмотреть ещё раз место варварского преступления, – и он направился в подвал.
– Только посмотрите на этого недотёпу, – Николай Фёдорович не воздержался от колкости, – ему на полях коров пасти, а не за преступниками охотиться.
– Зря вы так, – подполковник попытался сказать что—то в оправдание начальника сыскного отделения, но не успел.
– Нет, сударь, я знаю, что говорю, – титулярный советник пошёл красными пятнами, – неоднократно, – подчеркнул он, – я повторяю, неоднократно мне пришлось убеждаться в этом.
Калиновский снял с своего плеча несуществующую пылинку и ничего не ответил, зная об отношениях судебного следователя и Ивана Дмитриевича, решил отмолчаться.
Когда начальник сыскного отделения вошёл в квартиру, прибывший незадолго до этого доктор Рихтер осматривал убитого, которого для удобства положили на стол.
Путилин поздоровался, Рихтер только кивнул в ответ, продолжая осматривать рану на голове.
– Иван Дмитриевич, голубчик, сейчас я вам сказать ничего не могу, осмотрю всех, тогда выскажу свои соображения.
– Благодарю, – Путилину не хотелось возвращаться во двор, где стоял немым укором судебный следователь, но пришлось. И Иван Дмитриевич направился к хозяйке доходного дома госпоже Пановой, стоявшей рядом с околоточным.
– Доброе утро, сударыня, – Путилин приподнял шапку, – вы подняли тревогу в околотке.
– Совершенно верно, господин Путилин, – за хозяйку ответил околоточный, который испытал на себе укорительный взгляд начальника сыскного отделения.
– Да, да, я забеспокоилась, – торопливо произнесла госпожа Панова, – когда два дня подряд из скорняжной артели приходили и спрашивали. Почему мои жильцы не появляются в мастерской.
– Почему именно сегодня вы проявили такое беспокойство?
– Показалось странным, ведь жильцы никогда не пропускали церковных служб, а здесь…
– Госпожа Панова, если не ошибаюсь?
– Серафима Львовна.
– Скажите, а почему именно сегодня?
– Не могу объяснить, господин Путилин, что—то в сердце ёкнуло, и такая тревога с утра охватила, что не могу объяснить.
– Когда вы видели их в последний раз?
– Я с неделю тому, а вот наш дворник…
– Извините, Серафима Львовна, но с дворником мне хотелось поговорить особо. Вы ничего не замечали за жильцами?
– О них ничего плохого сказать не могу, уходили рано, приходили поздно, оплачивали вовремя. Ни разу не задержали.
– А дети?
– Они тоже трудились в артели.
– К ним кто—нибудь приходил?
– Вот об этом лучше расскажет дворник.
– Не буду вас задерживать, – и Иван Дмитриевич направился к дворнику, который стоял в окружении любопытных и что—то рассказывал.
– А кровищи—то, весь пол… – только и успел услышать Путилин, дворник умолк.
Начальник сыскного отделения жестом поманил дворника к себе, тот виновато улыбнулся и, не зная, куда деть лопату, с ней в руке подошёл к Ивану Дмитриевичу.
– Здравия желаем—с, ваше высокородие, – он стоял в полупоклоне.
– Знаешь меня?
– Кто ж в городе не знает господина Путилина? – ответил вопросом на вопрос подошедший.
– Тогда знаешь, что недомолвок, а тем более неправды не приемлю.
– Наслышан, ваше высокородие.
– Можешь, Иваном Дмитричем называть.
– Как прикажете—с.
– Что расскажешь об убиенных?
– Степан Иваныч – мужик справный был, хозяйственный, семью в руках держал, спуску не давал. У него не забалуешь, то бишь уже не забалуешь.
– Понятно. Кто у него бывал?
– Дак не любил Степан Иваныч гостей.
– Таки никто?
– Нет, недавно Степан Иваныч хвастался, что скоро переедет из подвала на хорошую квартиру, заживёт по—человечески. Сам себе хозяином будет. Я, было, начал его расспрашивать да он только улыбнулся в ответ.
– Значит, не знаешь?
– Никак нет. Вот, правда, с неделю к ним земляк забегал.
– Не тяни, кто такой?
– Ей Богу не знаю.
– Как выглядел.
– Ну как? Обыкновенно.
Иван Дмитриевич тяжело вздохнул, что дворник аж голову от робости втянул.
– Ну?
– Роста маленького, чуть повыше плеча будет, – дворник показал рукой, – в овчинном чёрном полушубке, шапку я не запомнил, а вот глаза такие маленькие, бегающие, словно задумал что стащить. Борода тёмная с проседью.
– Больше ничего не приметил?
– Во, – обрадовался дворник, – ногу слегка волочил, как утка.
– Это уже примета. Земляк говоришь. Сколько в семействе Степана Ивановича душ было?
– Семь.
– Семь?
– Как есть шесть, Степан Иванович, – начал перечислять дворник, – его сыновья Степан и Иван, жена Степана и их ребятишки Ванька – старший, Стёпка – средний и Гришка – младший. Итого семь.