Игорь Владимирович Марков
Двоечник
Но Борис Моисеевич, именно таким полным именем мы называли его в своей палатке, казалось ничего не понимал или делал вид, что не понимает.
Советский Союз уже семь лет как разорвал дипломатические отношений с Израилем. В прошлом году была война Судного дня. Наши друзья арабы с помощью нашего оружия оказались, мягко говоря, не на высоте. Из всех телевизоров, радиоприёмников и газет нам рассказывали про сионистов и их оголтелую военщину. При этом никто из нас никогда не видел ни одного живого сиониста, однако, твёрдо знал, что где-то у нас в стране живут ещё такие люди, которые, конечно, наши советские люди и никакие не сионисты, но всё-таки, как известно, «всегда лучше перебдеть, чем не добдеть». И люди эти, будучи такими же советскими людьми, тоже знают анекдот про пустые листовки и стараются всегда поступать как надо, по неписаным правилам.
А этот Койфман, делал вид, что ему никакие такие правила не известны.
А нам то что? У каждого из нас в это время была только одна проблема – пройти по конкурсу. Проблемы конкурентов по деревянным нарам никого не интересовали. Каждый думал, что хотел, и поступал, как требовалось.
Кстати, вопрос поступления Койфмана, казалось, не интересовал не только нас, но и наших командиров. Тут хочется сделать небольшое пояснение: в отличие от гражданских институтов, военные сразу сортируют абитуриентов по специальностям. Каждая специальность – это учебное отделение или курс, которому полагается начальник курса и курсовой офицер.
Со своим курсовым офицером я познакомился в первый же день.
Капитан Харин сидел за ободранным канцелярским столом и удивительным образом соответствовал своей говорящей фамилии. Курсанты между собой прозвали его, естественно, Харя, но эта кличка к нему почему-то не прилипла. Через год, по причине природной тупости, его от нас перевели в батальон охраны. Солдаты решили, что Харя – это очень мягко, и новому ротному больше всего подходит прозвище – Кирпич. С тех пор каждый дембель, возвращаясь домой, первым делом шёл на почту и отправлял капитану Харину ценную посылку, в которую, как не трудно догадаться, был вложен образец этого нехитрого строительного материала. Солдатская легенда гласила, что из присланных кирпичей во дворе своего многоэтажного дома капитан, подобно куму Тыкве, сложил маленький домик-гараж. Я в это не очень-то верю. Во-первых, у него не было автомобиля, а, во-вторых, кирпичей было явно мало, потому что завершил свою армейскую карьеру капитан Харин стремительно и бесславно – сел на три года за принуждение к воровству. Заставлял солдат выносить книги из типографии “Печатный двор”, куда его с командой отрядили для оказания шефской помощи.
– Заходите, не бойтесь, – пригласил капитан, когда мы с Койфманом открыли дверь.
– Здравствуйте, – сказали мы хором. – Можно войти?
– Можно сортир помыть, – ответил Харин, без предисловий знакомя нас с тонкостями армейского юмора. – Военнослужащий должен говорить «разрешите». Давайте ещё раз.
Мы вышли в коридор, постучались и снова открыли дверь.
– Разрешите войти? – спросил Борис, оказавшийся впереди меня.
– Входите, – разрешил капитан. – И запомните, обращаясь к старшему, надо называть его по званию. Товарищ капитан. Понятно?
– Так точно, товарищ капитан. Понятно!
– Молодец, вижу, есть способности к воинской службе. Фамилия, имя, отчество?
Харин взял из пачки на столе пустую анкету, отвинтил колпачок дорогой китайской ручки и поднёс золотое перо к бумаге.
– Койфман Борис Моисеевич.
Рука капитана, уже готовая сделать первую запись, зависла над столом в состоянии неустойчивого равновесия. От кончика золотого пера по крепким нейронам капитанских пальцев в мозг поступил запрос: писать или не писать? Обработав запрос, капитанский мозг выдал команду глазам, которые медленно поднялись от бумаги и посмотрели на стоящего перед ними человека, оценивая, соответствуют ли названные параметры внешнему облику объекта. Удовлетворившись увиденным, мозг выдал разрешение. Рука опустилась, и золотое перо начало выводить в первом пункте анкеты фиолетовыми чернилами аккуратные буквы.
– Дата и место рождения?
Боря ответил.
– Место жительства?
Глаза капитана Харина снова посмотрели на Бориса, но на этот раз сощурились, придав ему вид проницательного следователя, готового вывести злоумышленника на чистую воду. Обычно, в плохих фильмах, контрразведчик с таким выражением лица спрашивает шпиона: «Кто с тобой работает?» или «Откуда вас к нам забросили?». Но вопреки его ожиданиям, Койфман не раскололся и не сказал что-нибудь типа Бердичев или Биробиджан. Он назвал хорошо известный крупный советский город с русским именем, которое я, к сожалению, забыл.
– Так и запишем, – произнёс капитан с такой интонацией, как в тех же фильмах говорят: «Ну-ну, мистер Смит, продолжайте играть свою игру, придёт время, и мы вас выведем на чистую воду».
– Чем увлекаешься? – После нескольких официальных вопросов он перешёл на личное.
– В каком смысле? – не понял Боря.
– В прямом. Ну там… спорт, музыка… Или марки собираешь?
– Я в шахматы играю.
– Логично, – согласился капитан и сразу повеселел, как будто следствие пошло по правильному пути. – Водку пьёшь? – неожиданно спросил он.
– Могу, – уклончиво ответил Борис, видимо предполагая, что военный человек должен пить водку, но в то же время не быть зависимым от её пагубного влияния.
– Что значит, могу? – удивился капитан.
– Ну, могу выпить, если какой-нибудь случай… По праздникам…
– Много?
– Не знаю… Что значит много?
– Стакан водки залпом выпить можешь?
– Стакан? – переспросил Борис, удивлённый таким поворотом разговора. – Нет. Стакан не смогу.
– Значит ты ещё не мужик, – подытожил капитан Харин. – Свободен.
Он перевёл взгляд на меня и без паузы спросил:
– Фамилия?
Так я познакомился с Борисом Моисеевичем Койфманом.
Мой отец был военным. Я вырос в семье, где национальная тема практически никогда не обсуждалась. В школе военного городка национальные вопросы тоже никого не интересовали. Большая часть детей и учителей были русскими или украинцами, которые, в сущности, тоже были русскими и отличались только фамилиями с патронимическим суффиксом «енко» или «енько».
В младших классах я узнал, что мы живём в многонациональной стране, что у нас есть пятнадцать советских республик и, что жители этих республик одеваются в красивые национальные костюмы, как на плакате, который висел перед входом в актовый зал, и танцуют разные народные танцы на праздничных концертах в Кремле. Во дворе я узнал, что в стройбате служат одни «чучмеки», а в гастрономах работают «жиды», «грузины» любят блондинок, а «чукча – не читатель, чукча – писатель». Телевизор внушал, что где-там, за бугром, живут сионисты и американцы, которые хотят нас разбомбить, после чего мы разбомбим их в ответ шесть раз. Но никогда не встречая этих людей в повседневной жизни, я о них и не думал. В этом смысле, более реальными персонажами для меня были: англичанин Шерлок Холмс и француз д'Артаньян.
Бориса Моисеевича проблема дружбы народов, как видно, тоже не интересовала.
– Знаете, когда я приехал в Ленинград, поступать в Академию, – услышал я голос Ленара, – нас разместили в палатках. Там мы только спали, а к экзаменам готовились в специальных классах. Они были в старых деревянных домиках. Мне повезло. Мне вообще по жизни в серьёзных вопросах всегда везёт. Какая-нибудь мелочь может быть и обломится, а по-крупному: ну там, жениться или на хорошую работу устроиться… Это всегда везёт…
– И в чём же здесь повезло? Как я понял, вы в Академию-то не поступили…
– В этом-то весь цимус, как говорят братья-евреи. В моей палатке было человек десять, но близко я познакомился с двумя. Мы спали рядом. Один был москвич, к сожалению, я забыл, как его зовут. Много лет прошло. Но хороший парень – без столичных закидонов. А второй – еврей. Борис Моисеевич Коган. Мы его почему-то всегда звали по имени-отчеству. Я с этими ребятами готовился к экзаменам. У нас школа в селе хоть и хорошая была, но с городскими не сравнить, особенно с московскими.
Первый экзамен – письменная математика. Особенность его была в том, что перед началом каждому абитуриенту присваивали личный код, и работы подписывались не фамилией, а этим кодом. Считалось, что так у проверяющих не будет возможности повышать оценки блатным абитуриентам, – этакая борьба с коррупцией.
Не помню, какой в точности был у нас конкурс, но несколько человек на одно место претендовали. Значит, каждый каждому был конкурентом. Чем больше двоек, тем больше у оставшихся шансов поступить. Но что-то в нашем северном климате не так – не прививается в нём конкуренция. Мы с Борисом и Лёней сели рядом. В небольшом пространстве аудитории для нас плотно сдвинули столы. У каждого свой собственный вариант. Списать у соседа нельзя, но помочь можно. Если вслух не разговаривать, и подсказки на черновике писать.
