Игорь Викторович Умнов
Снисхождение
Часть I. Болезнь и Смерть.
Болезнь – младшая сестра смерти. С младшей сестрой Вы ещё можете поиграть в жизнь. Когда приходит старшая, игра заканчивается.
Это было ранней весной. С Крапивиным мы познакомились в ходе непродолжительной командировки в Восточную Сибирь по делам одной крупной газовой компании. Непосредственно по работе мы пересекались редко, так как я занимал скромную должность в отделе по связям с общественностью и беседовать в ту пору с одним из ведущих инженеров мне было просто не о чем.
Все коллеги без исключения считали его заносчивым и раздражительным. Но со мной он был вежлив: выказывал своё высокомерие только в том случае, где необходимо было продемонстрировать очевидное превосходство «технаря» над «гуманитарием». К подобному отношению в современном мире я давно привык, и поэтому во мне не возникло ни капли ответной личной неприязни. Наоборот, на мой взгляд, было в этом человеке что-то загадочное и роковое, как сказали бы в старом добром романе, где герой волей судьбы прикоснулся к какому-то неведомому знанию и теперь вынужден хранить его в тайне, чтобы не дай бог не впустить в этот мир древнее зло.
Помимо Крапивина на новом месте у меня завязались ещё отношения, так сказать, никак не связанные с общественностью. Некая замужняя дама, работающая в местном восточносибирском филиале компании, вдруг ответила на мой невинный флирт взаимностью. Я ни от кого не скрывал, что дома у меня есть невеста, однако данное обстоятельство не остановило ни меня, ни её, и потому по окончании служебной командировки меня ждали неловкие проводы в аэропорту. Я просил даму не приезжать прощаться, аргументируя неблагоприятным погодным прогнозом, но в ответ услышал лишь: «Мы к холодам привычные».
В ожидании рейса, выпив по чашке кофе, двое уже бывших любовников старались как можно дальше держаться от знакомых глаз, и у нас неплохо это получалось, пока дама вдруг не спросила:
– Почему он так смотрит?
Я обернулся, и меня как будто укололи толстой иглой… или того больнее… Крапивин стоял в метрах десяти и как заворожённый смотрел в нашу сторону.
Мне стало не по себе и провожавшей меня даме тоже. Мы снова отправились пить кофе, и только через полчаса пытка наконец закончилась. Объявили посадку, и мы благополучно расстались.
В самолёте, как нарочно, случай распорядился так, что мы с Крапивиным оказались на соседних креслах. Я никак не мог забыть его обвиняющего взгляда и потому задал прямой вопрос:
– Осуждаете?
– С чего Вы взяли? – мой сосед разыграл удивление. – Это Ваше личное дело. Как говорится, не имею права вмешиваться.
– Но Ваш взгляд? – я не желал отступать, потому что считал, что поединок пройдёт на моей территории. – Возможно, Вы станете смеяться, но я на физическом уровне почувствовал что-то вроде укола.
– Мой взгляд тут не причем. – Крапивин застегнул ремень безопасности. – Вы почувствовали укор собственной совести, и она уколола бы в независимости от того, кто непосредственно наблюдал за Вами. То, что я оказался поблизости, было всего лишь совпадением.
– Значит ничего личного?
Чтобы ответить на этот вопрос «гуманитария» инженер взял паузу на размышление, а затем посмотрел на меня тем же завороженным взглядом, как в аэропорту.
– Это было бы неправдой, – теперь слова давались ему не просто. – Увидев вас, держащихся за руки, я вспомнил, что со мной однажды случилось нечто подобное и спустя несколько лет заставило горько об этом сожалеть.
– А я признаться думал, что Ваши отношения с женщинами полностью безупречны.
Ни одному «технарю» не заметить этой маленькой железнодорожной стрелки в разговоре, после которой направление беседы кардинально изменится. Вместо того чтобы обсуждать мою личную жизнь, которая, как справедливо было замечено, никого не касается, мы будем говорить о личной жизни того, кто «сам напросился».
– С чего это Вы так решили? – Крапивин сделался угрюмым.
– Я ссужу лишь по косвенным наблюдениям, иногда слухам. Слухи о Вашей личной жизни полностью отсутствуют, при этом Вы очень внимательны, аккуратны и рассудительны. Отсюда я и делаю такой вывод о безупречности.
– Неплохо анализируете для «гуманитария», – похвалил инженер, – если отсутствие каких-либо отношений с женщинами считать безупречными, то Вы оказались правы.
– Жаль, – я был смущен его откровенностью. – И никогда не были женаты?
– Скоро будет четыре года, как я вдовец.
Совесть уколола меня во второй раз, и я осекся. Самолёт набрал высоту, и прекрасные представительницы гражданского флота предложили долгожданные напитки.
– Простите, я не знаю, что на меня нашло, – это была попытка принести извинения ведущему инженеру. – То, как Вы смотрели на нас в аэропорту… одним словом, я почувствовал не просто укор совести, я почувствовал унижение. Будь мы с Вами один на один, как сейчас, я бы с лёгкостью снёс любые оскорбления, но там была дама, которой я обязан…
В кое-то веки слова изменили мне, разбежались кто куда из моей головы.
– Может быть, Вы и правы, что так ловко перевели разговор со своей небезупречной личности на мою скромную персону, – Крапивин одобрительно похлопал меня по колену, – и мне действительно необходимо объясниться. Если только Вы точно этого хотите?
– Да, конечно, помилуйте… – откуда взялось это «помилуйте»? – Сделайте такое одолжение…
– Возможно, после всего услышанного Вы и руки мне больше не подадите, но там, в аэропорту, поверьте, я никак не хотел выступить чьим-либо обвинителем. Из тех, кто имеет на это право, я последний в списке.
Первое, о чём он по-мужски попросил меня, так это быть к нему снисходительным, несмотря на то что, по его собственному признанию, на его совести было двойное убийство и насилие над женщиной.
В ответ я только кивнул, машинально вновь застегнул ремень безопасности авиакресла и вжался руками в подлокотники.
Всё в этом мире когда-нибудь уже происходило, и, кажется, нам пора перестать удивляться чему бы то ни было в этой жизни, но порой обыкновенная человеческая история нет-нет да и выйдет за рамки тривиальной болтовни. Убийство ещё не значит, что нам понадобится детектив, а боль, пытки и насилие, ещё не значит, что получится обязательно триллер. В какой-то момент вопросы мироздания возникнут из ниоткуда как глыбы, препятствующие движению вперед, но и это не значит, что раскаявшийся мудрец и болван, грызущий ногти, поведали нам очередную философскую притчу…
Не то чтобы мы прониклись взаимной симпатией, но продолжительные беседы так или иначе ведут к откровенности, и я с удивлением обнаружил в спокойном деловом инженере человека, который однажды, как говорится, прошёл по самому краю…
По прилёте я уже смотрел на моего нового знакомого другими глазами. Поначалу мне казалось, что воздушная исповедь, та, которая ближе всех к богу, должна была бы помочь Крапивину избавиться от чувства вины, в крайнем случае облегчить его страдания, но, продолжая и дальше общаться с ним в столице, я пришёл к выводу, что этого не произошло.
Такая несправедливость не давала мне покоя. Человек просил не оправдания, хотя, на мой взгляд, вполне мог на это претендовать. Он просил всего лишь снисхождения. Не могло же быть так, что за все пережитые страдания он этого не заслужил!
И тогда я решился действовать. Скажу откровенно, главным побуждающим стимулом для меня стала мужская солидарность с Крапивиным и вера в высший благородный замысел людского существования. Не мало, согласитесь.
Естественно, я действовал тайно и в одиночку, чтобы оставаться по возможности объективным. Поверьте, поиск смысла жизни дело весьма тонкое и деликатное.
Для начала мне удалось разыскать Натана Борисовича и записаться к нему на приём.
Грузный мужчина средних лет в очках и свободном костюме встретил меня рюмкой коньяка и усадил в кожаное кресло:
– Чем могу помочь, молодой человек?
Я с благодарностью выпил и попросил ещё.
Хозяин не отказал и сбросил улыбку только после того, как я назвал фамилию Крапивина.
Мгновенно посерьёзнев, Натан Борисович и сам угостился коньяком, что, как мне было известно, позволял себе лишь в исключительных случаях.
– Столько лет прошло, – раздосадовано закивал он головой.
– Ничего нельзя было сделать? – спросил я.
– Ничего, – подтвердил мой собеседник.
– Вы действительно можете мне помочь, – я заставил Натана Борисовича очнуться от неприятных воспоминаний. – Мне необходимо разыскать Женю Смирнову.
Защитная поза из скрещенных рук и подозрительный взгляд из-под очков стали мне ответом.
– В таком случае ещё коньяку, – попросил я.
Выпивки Натану Борисовичу было не жалко.
– Я друг Крапивина, но действую за его спиной, – в данных обстоятельствах мне пришлось слегка преувеличить свои полномочия. – Понимаю, звучит нелепо, но сам он неспособен это сделать. Ему нужна помощь. Пока у меня есть только вопросы и очень сомнительные ответы. И ещё есть надежда на то, что мне удастся поговорить с Женей.
«Как достучаться до небес», – вертелось у меня в голове, пока Натан Борисович, запросив в архиве контакты Жени Смирновой, долго, до конца не веря в то, что он делает, набирал таинственный для меня номер.
На другом конце трубки ответили.
– Здравствуйте, Женечка, как поживаете? – к Натану Борисовичу вернулась дежурная улыбка. – Вот и прекрасно. Я тоже хорошо. Ничего страшного не случилось, нет. На работе, как всегда, пью коньяк с одним молодым человеком. Хм. Не совсем. Он сказал, что он его друг. Хорошо. Полностью согласен с Вами, незачем ворошить прошлое. До свиданья. А лучше прощайте. И Вы правы, Женечка. Всего хорошего.
– Увы, – развел руками мой неудавшийся связной, – она передала, что ей нечего Вам сообщить.
– Жаль, – я уже все понял и сам попытался подняться со своего места. Получилось не очень.
– Ещё коньяку? – по какой-то причине и Натан Борисович не спешил со мной расставаться.
– Не откажусь, – моё потерянное в пространстве тело благополучно рухнуло в кресло.
Приятная теплота согревала, и всё же за Крапивина было обидно.
– Я слушаю, Женечка, – знакомый голос сквозь туман разбудил меня.
Пока я соображал, где я и что случилось, Натан Борисович протянул мне листок с адресом:
– Женя передумала. Она ждёт Вас. Я сказал, что сегодня Вы вряд ли сможете, но точно будете завтра.
– Спасибо, – поблагодарил я, принимая долгожданный подарок.
– Такси я заказал, если Вы в состоянии идти, пожалуйста, спускайтесь.
Естественно, к Жене Смирновой я поехал сразу от Натана Борисовича. Я не доверял женщинам, так завтра она снова могла передумать и не принять меня. Надо было действовать немедленно, пока её чувства не переменились.
Я успел, и то обстоятельство, что был нетрезв, сыграло мне на руку. Дама доверилась моим пьяным реверансам, и благодаря бутылке французского коньяка, которую, по всей видимости, на прощание мне вручил Натан Борисович, я не только услышал, но и увидел, всё то, что так долго в жизни искал.
* * *
Это случилось весной, когда Крапивин зашёл в лифт и поднялся на десятый этаж нового современного здания.
– Здесь живут «онки», – вспомнил он Сашины слова.
Стараясь не замечать ничего вокруг, он твёрдым и решительным шагом прошёл по коридору сразу в кабинет Натана Борисовича.
– Отличный день, – приветствовал его добрый хозяин, извлекая из своих регулярно пополняемых запасов очередную бутылку французского коньяка и приглашая расположиться в удобном кожаном кресле.
Крапивин ответил в своей привычной в последнее время мрачной манере:
– Отличный день, чтобы умереть. Так, кажется, говорят американские индейцы.
Затем выпил предложенный коньяк и поблагодарил.
Натан Борисович налил ещё. Со стороны могло показаться, что встретились два старых приятеля, но это было не так. Натан Борисович никогда не пил за компанию, вместо коньячного бокала его руки, вылезавшие как две толстые змеи из-под белого халата, нервно теребили бланк с последними неутешительными анализами.
– Но есть и хорошие новости, – наконец он убрал алкоголь и занял своё место за рабочим столом.
Эту фразу доктор приберегал на тот случай, когда дела были совсем плохи.
– И хорошие? – Крапивин покраснел то ли от коньяка, то ли от возмущения. Он так долго наступал в этом кабинете на горло собственной песни, что теперь не узнал своего голоса.
Их знакомство с Натаном Борисовичем началось около года назад, когда грузный телом, но весёлый нравом врач с безупречной репутацией, в этом самом кабинете посмотрев рентгеновские снимки, буквально расплылся в улыбке:
– Уверяю, Вас, ничего страшного.
И вот это «ничего страшного» за год переросло в серьёзную проблему, изменив до неузнаваемости привычную крапивинскую жизнь, и докатилось до «есть и хорошие новости».
«Нельзя было всецело доверять врачам, – мысленно корил себя Крапивин. – Я вёл себя пассивно, можно сказать, самоустранился, и вот закономерный результат. От меня, как от ребёнка, долгое время утаивали правду, поили коньяком, чтобы усыпить мою бдительность, и теперь, когда время упущено, мне сообщают о «хороших новостях» вместе с набатным значением соединительной частицы «и»».
– Нам удалось определиться с дозировкой лекарств, – доктор, прикрываясь близорукостью, делал вид, что не замечает резкой перемены в настроении своего собеседника. – Теперь Саша гораздо лучше переносит их побочные эффекты. Улучшился сон и аппетит. Она даже поправилась немного!
На последних словах он в шутку, по театральному, погрозил Крапивину пальцем.
По роду своей профессии Натан Борисович никогда не говорил правды ни своим пациентам, ни тем более их родным. И в больнице, и в жизни он придерживался того мнения, что нет необходимости разрушать чужие иллюзии, если тебе нечего предложить взамен.
Судьба распорядилась так, что, будучи прекрасно образованным доктором, он больше времени уделял лечению близких родственников пациентов, нежели их самих. Мужскую часть он врачевал коньяком, женскую – душеспасительными беседами.
В помощи родственникам Натан Борисович преуспел, они его уважали и задаривали подарками, чего нельзя было сказать о непосредственных его подопечных. Пациенты больше страдали и мучились от химиотерапии, сильных лекарств, с их побочными эффектами, чем добивались прогресса в лечении.
Смертельная болезнь жестоко била по его по самолюбию, но пока всё, что он мог выиграть у неё, это немного времени.
– Я хочу знать, где моя жена? – Крапивин заговорил тем привычным для себя раздражительным и вместе с тем решительным тоном, на которое, как он сам считал, теперь имел полное право. Говорил так, как будто здесь кого-то могли удерживать насильно или в качестве заложника.
– В своей палате, полагаю, – ответил сбитый с толку врач.
Крапивин резко встал и направился к выходу из кабинета, не имея больше намерений бесполезно тратить время с его хозяином.
Натан Борисович угрюмо посмотрел ему вслед, затем достал из кармана халата бланк с анализами и долго сверлил бумагу взглядом, представляя, что ждёт чету Крапивиных в самое ближайшее время.
Конечно, Сашу можно забрать домой, не пичкать больше бесполезными лекарствами, на день-два ей даже станет лучше, но потом неминуемо страшная агония и неблаговидный конец. Всё это не раз он видел собственными глазами, и только что возникшее презрение прозревшего мужа к нему сменится на мольбы сделать хоть что-нибудь.
Нет, он никуда не отпустит свою пациентку. Силы слишком не равны. Лучше больница с её лекарствами, лучше медленное угасание в палате, чем оставить их вдвоём против безжалостной смерти.
* * *
Из кабинета врача Крапивин вышел полный решительной деятельности, но путь до больничной палаты заметно поумерил его пыл.
– Здесь живут «онки», – с грустью шутила Саша, пока ещё не было всё так серьёзно, пока ещё она могла улыбаться.
У неё был острый и живой ум. Она обожала истории про драконов, прекрасных королев, бесстрашных рыцарей, магов, оборотней, орков и т.д. Книги она читала запоем и пересказывала ему всё в мельчайших подробностях.
Крапивин не понимал детского, на его взгляд, увлечения своей супруги, но терпеливо и снисходительно выслушивал её сказки, пока однажды эти самые «онки» не появились в его размеренной жизни во всей своей неприглядной плоти.
Почти все они без исключения носили головные уборы, чтобы скрывать последствия химиотерапии. Сашины соседки в основном повязывали платки, и только его супруга носила белоснежную бейсболку козырьком на затылок.
Приветствуя вторгшегося в палату Крапивина, пациентки в разноцветных платках по привычке все как одна поправили воображаемые локоны.
Саши среди них не было. Получилось, что из-за хорошей погоды она предпочла провести приёмное время на свежем воздухе в компании какого-то Олега. Крапивину показалось, что соседки по палате, когда сообщали ему об этом, даже сочувствовали. Он ещё тогда подумал об их великодушии: ну как же, смертельно больные люди находят в себе силы пожалеть здорового человека! Это ли не заслуживает восхищения, в конце концов!
– Не слишком ли много новостей для одного вечера! – раздражение буквально кипело в Крапивине, пока он спускался в лифте и разыскивал среди перемешавшихся больных и здоровых свою жену.
Он заметил её на скамеечке в окружении мужчины в ярко красной бейсболке и женщины в гражданской одежде, пусть с коротко стриженными, но волосами.
Завидев мужа, Саша бросилась к нему навстречу. Она была сильно возбуждена, поцеловала его в щёку и поспешила представить своё новое окружение.
– Познакомься, пожалуйста, это Олег Смирнов, он тоже онк, как и я. Это его супруга – Женя.
Крапивин представился по фамилии, как делал это всегда, встречая людей, которые были рождены с единственной целью на земле, чтобы раздражать…
– Владимир, – мягко поправила Саша. – Это друзья, не надо так официально.
Про друзей он слышал в первый раз и, естественно, не придал этому большего значения, как не придавал никогда всему тому, что витало как облака вокруг его супруги.
Мужчины обменялись неловким рукопожатием. Женя Смирнова слегка кивнула в знак приветствия, Крапивин парировал, чётко давая понять, что он не в восторге от их общества.
Ситуация накалилась, и Саша, почувствовав нервное напряжение мужа, решила сразу перейти к делу:
– У нас с Олегом для вас с Женей есть подарок, если угодно, сюрприз.
«У нас с Олегом», «для вас с Женей», нарастающее раздражение Крапивина обнажило редкую восприимчивость к словам.
– Дорогие наши вторые половинки, так как вы в последнее время только тем и занимаетесь, что мучаетесь с нами в больнице, – продолжила Саша, призывая на помощь всю свою невозмутимость. – Можно сказать, света белого не видите, мы хотим исправить эту несправедливость и подарить вам путешествие на очень красивый итальянский остров, который называется Пьемонт-Ферри. Вылет через три недели. Билеты и бронь отеля мы отправили каждому из вас на электронную почту. Визы у вас в порядке, так что…
Вместо вылетевших из головы слов, несмотря на долгую подготовку речи, Саша закончила аплодисментами, которые охотно подхватил Олег.
Почва из-под ног Крапивина уходила как во время оползня, обнажая всё новые и новые пласты грязи: сначала раскрытый обман Натана Борисовича с его «и хорошими новостями», затем невесть откуда взявшиеся друзья – не разлей вода, «мы с Олегом» и «вы с Женей», но последнее – это уже было за гранью его понимания.
В жизни он всегда полагался на факты и здравый смысл, считал себя человеком практичным и твёрдым, но при этом отнюдь не педантом. Рисковать не любил, однако изредка был способен, как говорится, «слегка выйти за рамки», но при этом никогда бы не посмел ничего разрушить.
Когда «мы с Олегом» закончили хлопать, Крапивину показалось, что Женя Смирнова хочет что-то сказать, но поспешил опередить её.
– Прости, Саша, но я не понимаю, что здесь происходит? – муж обратился к жене одновременно вежливо и сурово, чем вызвал в ней досаду и разочарование.
– Так и знала, что ты будешь против. Вечно одно и то же. Считаешь себя самым умным, а всех остальных презираешь! Всё время противопоставляешь себя другим и тебя абсолютно не волнует их точка зрения.
– В чём же она заключается, «их точка зрения»? – с иронией спросил Крапивин, бросив взгляд на лысого Олега.
– Мы с Олегом хотим, чтобы вы с Женей поехали на остров Пьемонт-Ферри отдыхать, – Саша старалась говорить твёрдо и уверенно, но слёзки уже блеснули на её веках.
– Я согласна, – вдруг выпалила Женя Смирнова. – Я думаю, мы с Владимиром заслужили отдых. Я слышала про этот остров, отличный выбор. Спасибо, Саша, Олег.
Она кивнула по очереди обоим онкам и получила в ответ от них благодарные улыбки. Муж нежно погладил супругу по руке, а Саша расцеловала в обе щёки
Крапивин с неодобрением посмотрел на Смирнову и на всю эту сцену. Он сообразил, что Женя пытается сделать, но при этом был с ней категорически не согласен. Нельзя, чтобы здоровые люди потакали больным, это не решит насущных проблем, а, наоборот, приведёт лишь к хаосу.
Три пары глаз уставились на Крапивина в надежде, что он сдаст свои рациональные позиции.
– Напрасно Вы это делаете, госпожа Смирнова, – Крапивин специально выбрал официальный тон обращения.
– Что именно? – нахмурилась Женя, и без того некрасивое лицо разрезали морщинки на лбу.
– Подыгрываете им, – уточнил Крапивин. – Уверен, что Вы, как и я, пребываете сейчас в некотором недоумении от происходящего. Мы, конечно, можем сказать сейчас, что ради спасения наших близких готовы поехать хоть на северный полюс, но, уверяю, эти детсадовские игры их не вылечат.
– Послушай, дорогая, – на этот раз он обратился к супруге. – Я не совсем понимаю, почему личные проблемы мы обсуждаем при посторонних? Неужели мы не можем спокойно поговорить наедине?
За эти пренебрежительные по отношению к Олегу и Жене вопросы Саша озлобилась и стала бить мужа в грудь своими слабыми ручками:
– Какой же ты упрямый и слепой! Неужели ты не видишь, что всё вокруг изменилось. Это не детский сад, это проклятая больница. Да, мы – онки, мы – больные, но это не повод, чтобы цинично игнорировать наше мнение, каким бы абсурдным, на первый взгляд, оно не казалось. Пойми же, наконец, так для всех будет лучше!
В тот момент Крапивин не узнавал своей жены, и это наказание оказалось больнее и обиднее остальных. Он вдруг осознал, что теряет Сашу и поэтому не постеснялся тут же при всех предъявить ей свой последний – и он же главный – мужской аргумент:
– Пока я оплачиваю больничные счета, я буду сам решать, что для тебя лучше.
Поражённая его словами Саша заколебалась, как будто потеряла равновесие, а затем демонстративно отстранилась от мужа. Олег укоризненно закачал головой, противные тонкие губы его жены презрительно скривились.
* * *
Самый скверный день в своей жизни Крапивин заканчивал на домашнем диване со стаканом виски, просматривая Сашины фотографии на ноутбуке.
Он всегда был равнодушен к снимкам, не любил возвращаться в прошлое, считал, что так поступают те, у кого нет настоящего и будущего. Но после того, как жена заболела и стала все больше времени проводить в больнице, он не мог заснуть без того, чтобы не увидеть её счастливую улыбку, пусть и на экране.
Какая же она была красивая со своими светлыми кудряшками!
В самом начале лечения она говорила ему: «Хорошо, что ты не видишь, как меня выворачивает от химиотерапии и этих лекарств, иначе бы сразу разлюбил. Они меня делают страшной уродиной».
Впервые в жизни он сам чуть не плакал от глупой ревности к лысому Олегу, от всей этой чудовищной и абсурдной несправедливости!
Не признавая неправоты, тем не менее Крапивин клял себя на чём свет стоит за то, что расстроил Сашу. Он виноват, что не нашёл правильных и точных слов, с помощью которых надеялся выразить свою точку зрения, не сделал поправку на её возбуждённое состояние. И что у неё может быть общего с этим лысым Олегом? Да ещё и женатым на некрасивой, глупой женщине, лезущей не в своё дело!
С каким обвиняющим апломбом они смотрели на него, как будто это он сам придумал их глупую детскую затею, а затем, когда все переоделись в смешные костюмы, взял и всё отменил.
Ну и пусть они презирают его, это всего лишь чужие люди, но Саша… Её взгляд вонзился в него как нож, причём в спину, несмотря на то, что они стояли лицом друг к другу. Он хотел всё объяснить, схватить за руки, прижать к себе, но она убежала.
Последовать за ней не позволил лысый Олег. Онк преградил Крапивину дорогу и что-то неразборчиво стал выговаривать ему. Вовремя Женя вклинилась между ними и не позволила ни тому, ни другому окончательно психануть. Ударь он онка, и Саша могла бы не простить. А так ещё не всё потеряно. Завтра он снова наступит на горло собственной песни, извинится перед всеми: и перед Натаном Борисовичем, и перед Олегом, и перед Женей, и Саша помилует его.
До болезни они, бывало, ссорились, и в такие моменты Крапивину всегда было страшно. От мысли, что это конец и они уже никогда не будут вместе, он впадал в самую настоящую панику. Но потом всё само собой налаживалось, они охотно шли на примирение друг с другом и быстро забывали неожиданно постигшие их неурядицы.
Для влюблённых сомнения – рябь на воде. Надо всего лишь дождаться, пока вода успокоится, и тогда можно будет снова жить прежними иллюзиями.
Под утро Крапивина разбудил телефонный звонок. Он очнулся на диване с отключившимся ноутбуком на коленях и пустым стаканом в руке.
– Владимир, возьмите такси и как можно быстрее приезжайте в больницу, – сообщил спокойный голос Натана Борисовича. – Необходимо Ваше присутствие. Ни о чём не спрашивайте, не тратьте время, я всё объясню на месте.
В такси по пути в больницу Крапивин анализировал: Саше необходима срочная операция и требуется его согласие. Ночью она почувствовала себя плохо, срочно вызвали Натана Борисовича, и тот позвонил ему в 5.33 утра. Или другой вариант: его жена тоже психанула после вчерашнего разговора и больше не хочет оставаться в больнице. В таком случае он заберёт её домой. На день-два, а может быть, и на всю неделю. Возьмёт отпуск на работе, переговорит с Натаном Борисовичем, в любом случае как-нибудь решит эту проблему.