Игорь Унин
Стать нижней
Мальчишки же успели пару раз кольнуть и девчонок, прежде чем всё взорвалось. В числе этих девчонок оказалась и Маринина сестра. Рая запомнила укол как что-то особо болезненное и унизительное. И стала наказывать маленькую сестрёнку таким уколом. То, что она сама испытывала, может себе наверняка кто-то из моих тематических читательниц представить по своим воспоминаниям. Девушки и женщины – активная сторона процесса – реально есть. Мне это известно доподлинно. Для любительниц сообщу подробность: сестричка вкалывала иголку перед сном или с утра, в голый край ягодицы около границы трусиков, и не прямо, а чуть наискось. Она приказывала Марине замереть. Но всё же хотелось бы верить, что похожих сестричек в обществе меньшинство, а то за будущее страшно.
Маринка никогда не жаловалась, хотя и плакала. Она и так была одинокой, старшая сестра казалась ей единственной опорой в жизни. Иголки в попу она получала почти ежедневно больше месяца. Потом это заметили, потому что была занесена инфекция, пошло нагноение. Маринка ничего не рассказала, несмотря на то что дотошная молодая женщина из надзорных органов, вызванная в поликлинику, очень настойчиво пыталась её разговорить. Сказала, что сделала всё сама и что ей нравится, когда больно. Дама, проводившая дознание, долго колебалась, но почему-то поверила, хотя и смотрела как-то странно. Семья давно состояла на учёте как неблагополучная.
Однако сестра решила, чтобы больше не светиться, перейти от иголок к ремню. Традиционно и очень даже больно. Дальше – больше. В прыжке достигающая половой зрелости сестричка заставила делать ещё кое-что. И научила кое-чему. Интерактивный читатель домыслит в меру своей порочности, а я описывать не буду.
И так было до того, пока не появился он. Рома. Парень лет шестнадцати, одногруппник сестры в медицинском колледже. Будущий медбрат.
Дома места не было. В одной комнате престарелая бабка, в другой – они с сестрой. Мать давно свалила к каким-то алкашам. Обе комнаты метров по десять. Сестра хотела Марину выставить за дверь, но парень оказался с извратом. Его тоже потянуло к малолетней. Сразу, как только увидел Маринку в облегающих джинсиках. «Бабка спит – сестрёнка учится!»
Хотя по виду он особо на преподавателя не тянул. Но голос был властный и грубый – уверенный голос дворового вожака. Он даже и в мыслях не допускал, что Маринкина сестра рядом с ним будет иметь какое-то своё мнение. Сразу огребёт. Из старшей сестрёнки быстро выбили дурь – её желание властвовать, которое она реализовывала на Маринке. Всё же парень, который её выбрал, – один из самых оторванных в их поселении, да ещё и сын начальника цеха.
Присутствие Маринки было объективно необходимым. Их небольшой населённый пункт насквозь простреливался глазами, прослушивался ушами. Гнусно, когда самые разные люди не пойми откуда всё о тебе знают. Местное население – та ещё «воронья слободка», кто откуда понаехал. В общаге напротив подъезды зассаны и заблёваны, и никто никогда не выметает окурки на лестничной клетке. Поселение при заводе не родное село, где больше полсела – неравнодушные родственники. Малолетняя в комнате – гарантия, что у сестры с её хахалем всё благопристойно. Именно так и объяснил Рома. И в нижних слоях общества есть свои принятые местным населением условности.
Реалий вы не знаете, бомонд общажный. Дышите тут атмосферой, с ароматами кислотных выделений завода, перемешанных со смрадом редко вывозимых помоек, фантазия на два шага вперёд не работает. Молодёжь проще и циничнее, она приспосабливается. В благополучных семьях тоже хватает всяческих извращений, ну а в неблагополучных…
«Давай при ней. Она поучится. Ей тоже скоро такое предстоит». Марина опешила, когда Рома прямо на её глазах раздел сестру и стал трахать. Ей же он велел подойти поближе и смотреть.
А Рома, задумав сделать из сестёр выдрессированную парочку для плотских утех, долго и осторожно пытался измерить, как далеко он может зайти, чтобы Маринка железно ничего никому не рассказала. То, что он крутит со старшей из сестёр, Раей, в стадии подростковых обнимашек, местный бомонд допускал. Но если вдруг проявит хотя бы какой-то интерес к юной девочке, будет жёсткая негативная реакция. Поэтому любой намёк на то, что это дошло до реала, надо скрывать. Нравы и законы вне стен десятиметровой комнаты не располагали к ошибкам.
Дело в том, что в их маленьком мирке недавно произошли взволновавшие общественность события. Сверстника Ромки едва не привлекли за связь с малолеткой. Возили в город, на ночку в предвариловку к уголовникам поместили. Тут же всё признал, написал явку. А папаше его пришлось автомобиль продать, чтоб дело замять, потому как всех сбережений семьи не хватило. Замяли. Все ж свои, и всем здесь жить дальше. А что было, то прошло.
Роме помогла определиться в решении довольно глупая Маринина сестричка. Она почувствовала интерес своего парня к младшей и – приревновала. Рома спросил её в лоб, не сдаст ли их Маринка, не расскажет ли, что при ней такое было. И Рая злорадно поведала про иголки в попку. И про то, что Маринка никому ничего не сказала, молчала, как партизан Брянщины. Для Ромы тут же открылись новые горизонты. Если про иголки в более юном возрасте молчок, то можно делать всё, кроме как туда. И то до поры до времени.
В следующий раз Маринка получила приказ: раздеться до трусов и смотреть за их сексом. А ещё через раз – и совсем голой остаться. Рая, конечно, увидела, как жадно разглядывает Рома открывшееся его взору тело. И тут же решила Маринку в его глазах опустить, рассказала про ремень и про другое, что между девочками бывает. В том числе и между сёстрами. Ума-то палата. В результате немедленно и совершенно неожиданно сама получила ремня от Ромы. Повод: «Западло, когда твоя девушка так мучает свою бедную сестру». А ещё она должна вернуть интимный должок сестрёнке. И немедленно. А он лично понаблюдает за восстановлением справедливости.
Вопрос о ремне сразу его взволновал и дал новое направление мыслям. Доминировать сразу над двумя девочками – чем не достойное развлечение? Сначала для порки обеих придумывались поводы, потом постепенно порка превратилась в почти ежедневный ритуал.
Совращение Марины оказалось для Ромы проблемой куда меньшей, чем скрипучая кровать. Слышимость в том панельном курятнике такая, что объяснять не надо. Рома сильно озадачился конспирацией. Он поначалу не мог действовать, как хотелось, орудовал осторожно, чтобы не дать разбуженным пружинам всё выдать соседям своими мерными поскрипываниями. Но такое ему не нравилось.
Рома был парень изобретательный и рукастый, где-то нашёл несколько обрезков струганной доски и распилил по размеру. Приладил. Стало пожёстче, но скрипеть перестало. Теперь можно дать себе волю. Но. Говорить шёпотом, кричать при сексе – ни-ни! Старшая сестра лежала, закатив глаза и открыв рот, часто дыша, как рыба, вытащенная на берег (избитое, но очень верное сравнение), в страхе издать характерный звук. Кстати, шлепки ремня тоже сквозь стены слышны. А музыка на что? Если скрип пружин кровати всё равно прорвётся, то звонкий щелчок заглушится.
Свои грешки ведь можно скрыть даже в маленьких поселениях, где всё обо всех знают.
Дальнейшую эволюцию отношений описывать не будем. Дадим опять возможность домыслить интерактивному читателю. Так продолжалось два с половиной года. На момент ухода в армию Рома проделал всё для него сексуально мыслимое с обеими сёстрами, исключая вагинальный контакт с Маринкой.
В какой-то момент он неожиданно вколол Маринке в задницу иголку. От всколыхнувшей острые воспоминания характерной боли Маринка впервые неожиданно испытала что-то вроде оргазма. А ещё Ромик любил рассматривать во всех подробностях упомянутый в начале рассказа hymen. Марина откидывалась назад на руки и до боли по максимуму разводила ноги. Он говорил: «Смотри у меня! Чтоб сохранила! Из армии приду – сразу распечатаю!»
Таких девочек жалко. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что нужно для них сделать объективно. Надо найти бескорыстного и доброго человека и поручить ему опеку. Только где ж его найдёшь. Кто возьмёт проблемную девочку в пубертатном возрасте с негативным сексуальным опытом в уже сложившуюся семью и окружит вниманием и заботой? А если такого человека нет, то не стоит думать, что в детском доме лучше.
Однако моралистам не интересно. Они даже не мыслят в этом направлении. «Живи в аду, но сохранись в половой неприкосновенности! Чтоб – ни-ни! А то ты оскорбляешь наши понятия о допустимом. У нас вот всё есть, мы мучаемся – выбираем, в каком соусе заказать омаров и каким вином запить, свихиваемся от безделья и русской хандры в пятизвёздочных отелях на Ривьере, нас уже тошнит от Лигурийского моря. А вот этого-то как раз нельзя и нам. А тебе, стало быть, конечно же, тоже! Потому что нам нельзя! Ни под каким видом!!!»
«Что? У неё, по сути, нет выбора? Где такое происходит? Давайте, стучите же! Пойдём разбираться, полицию подключим, общественность поднимем! Где журналисты?» Народ обожает эту тематику. Смаковать, что «извращённый гад» заставлял делать с малолеткой, как именно он извращался и какова дальнейшая судьба ему уготована. Вот и выпустили чуток злобу и напряжение.
Но Марина никуда жаловаться не пойдёт. Будет держать оборону до последнего, не проронит ни звука, как бы заботливые дяди и тёти ни проявляли глубокое участие. Ведь для неё после лицемерной суеты и позорной огласки всё станет только хуже. Улучшить её условия проживания и дать средства к существованию никто ведь и не стремится. А что там бывает в ваших детских домах? Даже падкие до скандальных сенсаций журналисты кое-что умалчивают. Чтобы создать тысячам обездоленных детей нормальные условия жизни, соответствующие современным запросам, нужны не только деньги – нужна душевная щедрость. Только вот мало у кого есть желание этим делиться, особенно когда нарастает неопределённость относительно дальнейшего развития общества.
Итак, любовник сестры наказал беречь девственность и отбыл в армию. Если бы я писал мыльную оперу для телесериала средней тупости, надо непременно вставлять замес, что парень-де отбыл, а старшая сестра залетела. Типа, не успели расписаться. Но наша цель не мыльная опера. Понятно, что после ухода Ромы в армию жизнь сестёр друг с другом стала невыносимой. Я не буду описывать все дрязги и гадости между ними.
Марине судьба дала огромный запас терпения, она не сопротивлялась издевательствам старшей сестры, получала побои, плохо питалась и делала всю домашнюю работу – ну настоящая Золушка! Она понимала. Она всё понимала.
Что поделать, в их поселении почему-то все девочки моложе парней. Тринадцать парней в возрасте Ромика, и на них – пять девушек тех же годов рождения. А на четыре года моложе – всё как раз наоборот: девочек чуть не в три раза больше. В городке нет шансов. Уже следующей весной всё неотвратимо произойдёт. Он ведь сказал, что после дембеля – сразу ей «целку ломать». На глазах старшей сестры. Без всяких сантиментов. И виноватой в глазах общества будет она сама.
Перспектива единственная: одним махом всё потерять, когда этот ублюдок вернётся из армии. А потом – молчать. Рассказать и пожаловаться нельзя. Жить придётся там же, и вдруг ненароком в речке утонешь, с лестницы свалишься, суррогатом каким отравишься или грибочков случайно не тех поешь. Из посёлка при заводе никуда не денешься. А вот она решила… куда-то деться.
«Бессердечность богатых узаконивает дурное поведение бедных». От души аплодирую тому интерактивному читателю, кто узнал автора. Значит, вы не только прочли, но и поняли нашего классика. Будьте честны с самим собой, если сразу узнали – ставьте себе высший балл! Это маркиз де Сад.
И вот у Золушки, как и полагается в сказках, совершенно случайно появилась добрая фея. Как же иначе? А то бы на тех выселках и сгинула, ни я, ни вы ничего бы о ней не узнали.
Девочке на тот момент как раз исполнилось шестнадцать. Фея предстала в образе тридцатилетней развязной бабёнки, которая в своё время укатила в столицу, где подвизалась в сфере оказания неких услуг. А потом в Москве у неё что-то не сложилось, а может, просто перестали платить и выставили, не назначив пенсию. Она работала где-то в городе, устроил местный авторитетный дядя торговать, зарплату более или менее регулярно выдавал, но «с отсосом» и без записи в трудовую книжку. Натурой получал с неё в закрытом ларьке после подсчёта выручки. Чаще оральный секс, но иногда и раком. Дома у него семья.
Она не отказывалась. Желающих пообвешивать на фруктах-овощах в их депрессивном городе много, а местечко тёплое, зимой не холодно. Своим намётанным взором и выцепила Маринку. Выяснила, что та девственна. И стала склонять на этом заработать. Маринке – в любом случае – тысяча зеленью. Ну, она своё сама получит. Едва ли сводница знала, что есть у нас даже статья «Торговля людьми». А ещё «Вовлечение несовершеннолетних в проституцию». Можно пришить или не пришивать, потому что лень крутить, да и кому от этого будет легче?
Марина решилась сразу, безо всяких колебаний. Знала: скоро Ромик вернётся из армии и всего лишит забесплатно, едва успев снять дембельскую форму. Он уже пару раз звонил и предупреждал. Жил, можно сказать, предвкушением. Неожиданно возникшая дама подсказала способ, как вырваться. Заработок для девушек. Но потом. Сразу – тысячу баксов.
Да, Марина вся собралась для самого важного в жизни решения. Она будет умолять, чтобы тот, кто её купит, ей помог. Оставил прислугой. Хоть полы мыть, хоть что угодно. За кровать, еду и защиту. Прочь от посёлка, бабки, сестры, Ромика. Если у него есть такие деньги на кусок слизистой, то, видимо, человек небедный.
Она зашла домой к той даме, «овощной соске», как её кто-то метко назвал в поселении. Там Марина была переодета в очень кокетливое нижнее бельё с маленькими бантиками – откуда ей видеть такое в глуши. Тело фотографировали без лица. Отдельно – её капитал, предназначавшийся к монетизации. Пришлось самой всё там раздвинуть и придержать пальцами.
Риск колоссальный. Её могли, к примеру, продать в сексуальное рабство. Интерактивный читатель в состоянии самостоятельно оценить перспективы. Сказок много, реальность большей частью другая. Не заплатят ничего – это в лучшем случае. И Марина бы молчала. Мало того, безропотно всё бы ещё выполняла, она же дала посторонней бабёнке сделать её фотографии. А она… как она домой бы вернулась? Там бы жизни уже больше и не было…
Однако без риска нет удачи, слишком много вариантов могут оказаться существенно лучше, чем полный беспросвет в том поселении. А тут, можно сказать, повезло, если это слово вообще в данном случае уместно. Заказчик всё подтвердил в течение двух суток, он оказался надёжным и в целом порядочным человеком, если говорить об иных общечеловеческих понятиях.
* * *
У любого девиантно мыслящего индивида психика формируется как симбиоз из личной узко понимаемой морали и морали общепринятой. Вот и у человека, что её купил, своя мораль. Прекрасный принц явился в обличье взрослого мужчины лет под шестьдесят. Правда, хорошо за собой следил и был очень небедным человеком. В общем-то, никогда не был и педофилом. Наоборот, чётко соблюдал закон. Возраст согласия, говорят, четырнадцать.
На тот момент, когда произошли события, действительно было так. Девице шестнадцать. Но в случае, если она заявит, что была на самом деле не согласна, то все, естественно, послушают девушку, потому что… Ну как она может быть согласна на такой секс? Обалдели, что ли?! Значит, надо принять меры, чтобы подобной ситуации не возникло.
Можно, я этого мужчину буду называть без имени? Дам ему кличку «Один Из Них» или просто для краткости «Один Из». Про него сообщу только одно: имя есть в Википедии. А уж как он туда попал: как политик, медиаперсонаж, чиновник или крупный предприниматель – не столь важно. Умный человек свою известность и власть всё равно будет трансферировать в деньги, а на них – осуществлять личные желания. На самом деле бытует заблуждение, будто публичные люди могут себе позволить всё. Напротив, им приходится быть в несколько раз более осторожными. Они всегда под прицелом, как офицеры по версии Газманова. Как писал тот же де Сад, «даже если живёшь в Раю, то это не значит, что ты живёшь во вседозволенности, потому как и в Раю есть свои жёсткие правила».
Может, человек был одержим страстью лишать девственности? Нет. У него всего уже было достаточно, и такого тоже. Я даже не предлагаю интерактивному читателю загадывать, как много в одном временном измерении с нами находится сию минуту людей, организующих личный интимный досуг так же, как наш Один Из.
Финансы позволяли ему получать тех, кого он захочет. Способ осуществления желаний сводился к обыкновенной, хотя и весьма компетентной и грамотной кадровой работе: полуофициальную должность сводника успешно занимал молодой и красивый сотрудник. В его функции входило находить по клубам и тусовкам (соцсетей тогда, по счастью, не было) девушек, знакомиться и совращать. Искать интересные типажи, которые понравятся заказчику и согласятся переспать с ним за деньги. А за чуть большие суммы – принять участие в разных тематических сессиях или фантазийных оргиях со всеми имевшимися тогда в наличии техническими средствами.
Работы, кстати, у теневого кадровика хватало, сколько человеческого материала надо перелопатить! Интернет только зарождался. Правда, работать было проще: в то время ещё не существовало такого досадного обстоятельства, как тупой, всё поглощающий вирт, исходящий от хикикомори всевозможных мастей, воображающих себя. Да кем только себя не воображает хикка, вставая с вонючих простыней никогда не заправляемой кровати в загаженном жилище. Даже не утруждающий себя сменой трусов после прогулок по злачным местам интернета.
Проститутками, которые привыкли просто снимать напряжение на потоке, Один Из брезговал. Только если сутенёры предлагали «сливки». Так назывались молодые, привезённые из провинции или из Украины, ещё крайне неопытные и только начинающие свой путь. Ему не надо было ничего особо изысканного, не было сложных девиаций. Немного виагры, что как раз появилась в конце девяностых, немного спецпрепаратов, немного кое-каких других стимуляторов. Вот тебе уже и почти двадцать лет от роду – фармакология творит чудеса. Не знаю, применялся ли в те годы метод плазмотерапии PRP, но, если применялся, Один Из мимо такой операции, безусловно, не прошёл. А всё, что хотелось, покупалось легко и безо всякого напряга для его бюджета.
Один Из был человеком осторожным и предпринимал избыточные меры для защиты своей анонимности, иногда даже на первый взгляд абсурдные.
Есть категория людей, которая не может получить возможность удовлетворения девиантных потребностей общедоступным способом. Обычные люди не заморачиваются по поводу засветки своих шалостей; они независимы, потому что от них ничего не зависит. Своими девиациями они никого не задевают. Иное дело – лицо публичное, чья деятельность отличается от шоубиза, где разные эпатажные приключения даже усиливают раскрутку популярности. Для такого человека одно неверное движение – репутационная смерть. А если именно репутация обеспечивает доход? Потому они и выстраивают порой схемы. Этакая «Операция «Ы»», чтоб никто не догадался.
Однако пожалеем этих людей, они по-своему личностно несчастны, и деталей операции «Ы», которую осуществлял Один Из, раскрывать не будем. Во времена не столь древние народ ещё не разбирался в распознавании девиаций и, возможно, разрулить ситуацию в случае чего было значительно проще.
Неужели Один Из стал бы по сложной схеме кустарным способом искать непонятных девочек в провинции, если бы представлял, как решить этот вопрос иначе, без риска засветиться своими девиантными потребностями на окружение? Но порочные в глазах общества страсти довлеют над всеми остальными потребностями в виде навязчивой идеи, которая, однако, разум не отключает, а заставляет работать на повышенных оборотах. Как утверждал Чезаре Ламброзо, преступления «по страсти» будут всегда.
На организацию встречи Один Из не пожалел десяти тысяч долларов – своего среднего дохода за два дня в годовом исчислении. К нашей Теме Один Из имел отношение скорее случайное. Как утверждает психоанализ, все девиации и желания оформляются в детстве, при возникновении и развитии полового влечения. Можно и не упоминать, все и так знают. Но ведь когда-то было принято начинать статьи словами: «На таком-то съезде КПСС отмечалось, что ещё В. И. Ленин в своей работе писал…» Никому не нужные условности. Ну а как без них? Вот и мы знаем классиков, что необходимо каждый раз подчеркнуть, соблюдая верность традициям изложения.
Один Из был когда-то просто мальчиком, который, начиная с пятого класса тогда ещё очень советской школы, безнадёжно влюбился в свою одноклассницу. Он испытывал к ней всё то, что испытывает обычный «сохнущий» мальчик, не вполне представляющий, что можно делать с объектом своего желания, кроме как держать его в поле зрения и пытаться обратить на себя внимание – от пресловутого дёргания за косичку до разных выходок. Самое обыкновенное такое детское чувство, которое многие испытывали. Его интерес, однако, имел чёткую сексуальную основу, плотские желания пробудились рано. Хотелось прежде всего физического соприкосновения с её телом. Она была единственной, кого он эротически воспринимал.
Может, всё так бы и прошло, как проходит почти без следа у других. «Как прошли Азорские острова» (Владимир Маяковский). Но было одно обстоятельство, одно невероятно сильное переживание. Детский шок, прожёгший его влюблённую детскую душу насквозь. Даже уже будучи «Одним Из», он не только не смог избавиться от этого – напротив, с каждым годом нарастала необходимость рассчитаться с прошлым.
При социализме было распространено, что семьи работников одного предприятия могли разом получить квартиры в одном доме. Именно такой случай. Весь подъезд – с одного крупного «ящика». Его семья на седьмом. Девочка, которая ему нравилась, – на пятом. Комнаты друг под другом. Засыпая, он знал, что тело, которое он так хочет, в пяти с половиной метрах ниже. Два перекрытия и пространство чужой квартиры.
От неё не скрыться, она всегда рядом. Одна школа. Один класс. И два соседних дачных участка – от того же «ящика».
Вот там он это и увидел. Сидел на корточках за кустами и собирал крыжовник. Себе в рот. Рядом на их участке – сарай, за который можно спрятаться. Соседний участок, отделённый сеткой-рабицей, перед ним как на ладони. У них там шестиугольная беседка, с круглым столом посередине. Для посиделок с винцом под шашлык. А дальше – небольшая травяная прогалина, не ставшая жертвой массовой садово-огородной деятельности тех лет. Там посреди некошеной травы стоит шезлонг, на который приходит загорать она. Одетая только в синий девчачий купальник. Она будет читать «Войну и мир». Книгу надо прочесть перед девятым классом. А он будет изучать вид сбоку; жаль, что шезлонг нельзя развернуть на девяносто градусов, тогда бы в поле зрения попала наиболее интересующая зона. Можно наблюдать сквозь ветки крыжовника или из щели внутри хозяйственной постройки, где хранится сельхозинвентарь и другие инструменты. Там – надёжнее.
День, когда это случилось… Едва только скрипнула дверь на террасе, как он мигом сменил диспозицию – именно в сарай, на колени, глазом – к щели. Она вышла во двор вместе с отцом. По тому, как держала себя, он понял: что-то не так. У него почему-то учащённо забилось сердце. От отца с дочерью шла какая-то сразу наполнившая всё пространство вокруг энергия. Эмоциональное напряжение. Она шла неуверенно, опустив вниз голову.
Вот они оба в беседке.
«Я говорил тебе?»
«Да».
«Я простил один раз?»
«Да».
«Ты всё поняла? Без обид только!»
«Да».
Тут он заметил у отца в руках ремень. Неужели будет это?! Он настолько опешил, что отшатнулся от щели. В голове зашумело. Когда вновь прильнул к дырке, не оставалось ни малейшей неопределённости. Да, именно это.
Очень неудобный ракурс для него, ничего почти не видно. Она полулежит на столе, лицом к нему. Платье задрано, виден нижний край. И замах руки отца. Шумный вдох пересохшим ртом совпал со звонким звуком первого удара.
От возбуждения у него начался озноб. Такого в жизни никогда не было. Если бы он увидел порку мальчика, это бы его сильно взволновало. Если порку девочки – взволновало бы сильнее, с оттенком возбуждения. Но тут была порка любимой девочки! О которой все мысли и трусливое дрочево на фотографии. Две картинки – её фото в спортивных трусах, сам тайно сделал фотоаппаратом на физкультуре. И фотка другой девочки, голой, но с похожей фигурой, вырванная украдкой из порножурнала отца. И переживания потом: вдруг папа заметил? А если заметил, то почему ничего не говорит?
Какой-нибудь книжный, «крапивинский» мальчик, остро чувствующий несправедливость со стороны взрослых, должен тут же вскочить, размахивая деревянной шпагой, и напасть на злого бессердечного папашу, защищая свою мечту. А вот он испытал – впервые в жизни – поллюцию. До этого никогда дело не доводил, не допуская переполнения. А тут трусы стали мокрыми с первых же секунд зрелища. Такое случилось первый и последний раз в жизни: через затылок ударила молния, всё тело затряслось. Ему было больно вместе с ней. И невероятно возбуждающе интересно – от погружения в открывшуюся ему интимную тайну.
Каждый удар отдавался как будто по собственному телу. Она стояла, опершись на руки, покорно принимая наказание. Ничего не говорила. Не вырывалась. Не просила прекратить. Не извинялась. Принимала наказание как что-то должное, само собой разумеющееся.
Значит, приучена к физическому наказанию, не сопротивляется, не просит, не считает ударов и не ждёт их окончания. У отца полная власть, абсолютный авторитет. Закончит, когда захочет, и слезами не разжалобить. Пороть будет столько, сколько нужно, по своему разумению. Не для острастки, а для боли. Замах полноценный, звуки выстрелами отдаются в голове. Она лежит и тихо всхлипывает.
Одного Из сотрясал адреналин, неудержимая похоть давала мощный импульс вниз. Хотелось броситься к ней, обнять и слизать с ресницы её слезу. Но вместо этого он яростно онанировал. Излишним сжатием причиняя себе боль. А ещё до боли кусал губу. Любой подросток, сохнущий по объекту своей любви, на уровне подсознания воспринимает объект страсти как собственность, которой можно распоряжаться хотя бы в мечтах. Ведь девочка – собственность его души, она мысленно полностью его. Значит, и её попка тоже его. И не её лупят, а их обоих.
Отцовский ремень стегал по самым заветным и запретным местам, мысленно принадлежащим ему. Ощущения были… ну просто восхитительные! Это лучше, чем даже трахнуть. Увидеть такую порку любимой девочки по силе впечатления в одном ряду с тем, чтобы ею впервые овладеть.
Что-то невероятно глубинное. Что-то из того, что веками составляло основу бытия в семье. Что-то бессознательное, базировавшееся на безусловной установке: отец имеет право пороть дочь. Когда она выходит замуж, кажется, раньше был даже обычай отдавать кнут, плётку, камчу, ремень или розгу жениху отцом дочери. Так было раньше. И он на уровне подсознания был готов в тот момент когда-то в будущем принять право наказания. В переносном смысле, конечно.
В его мозгу произошла интерференция зрительного образа и неожиданно всплывшего в подсознании дежавю, рождённого эпигенетической памятью об обычаях сотен поколений до него. Отец в базовом генетическом знании подростка – хозяин; человек, который вправе причинить боль и унижения, если сочтёт нужным. Такое атавистическое знание закреплено в ребёнке, пусть не в каждом, на уровне генома. Как у паука-крестоносца, который всегда делает в паутине тридцать пять хорд, накручивая на них тридцать девять кругов. И ведь никогда не ошибается.
Это часть первичной платформы личности биологического нижнего. То, что покровительственно называется базовой психикой ребёнка, но понимается очень упрощённо. Отец, биологический верхний, может, никогда и не предпримет по отношению к тебе акта насилия. Он никогда не сделает ничего сверхжестокого, если ты не дашь повода. Но где-то в глубине сознания прячется каким-то биологическим путём вживлённая в детский организм мысль, что если переступить границу, то можно спровоцировать насилие. Что заставляет подавлять в себе желания, которые могут ему, легальному биологическому верхнему, не понравиться.
Однако она какие-то правила, очевидно, преступила. И вот он, понятный на протяжении многих поколений результат. Папа, тот самец, до определённого возраста имеющий на неё права, реализовывал своё право на наказание, оспариваемое современной общественной моралью в нарушение многотысячелетних основ и традиций. Не будем особо возражать, возможно, гуманисты окажутся правы. Потомки не поймут именно нас.
Не надо решать за потомков, ладно? Их личное дело, смысла нет гадать, что они осудят, над чем посмеются. Мы тоже с неодобрением и с насмешкой относимся к нравам и обычаям ещё недавнего прошлого.
«Это мерзкие отрыжки, дней минувших отголоски» – скажут гуманисты словами ныне почти забытого поэта-пародиста Сергея Швецова. Представьте себе такой Город Солнца, где всё станет супергуманно и супергармонично, а разные девиации уйдут в небытие за ненадобностью. И мы с вами уйдём в небытие. Но скажите: вы сами-то верите, что так будет?
…А в тот самый момент, когда будущий Один Из поглощал и впитывал в себя, забивая на подкорку мозга невероятно волнительное зрелище, он всем своим существом предчувствовал и жаждал, что, когда её тело будет принадлежать ему, он тоже точно будет её пороть. Так же, как её папа.
Закончив порку, отец бросил ремень на стол, повернулся и пошёл в сторону дома. И вот тогда произошёл крохотный эпизод, который оставил глубочайший след в психике. «Я помню в детстве миг, как девственник» (Oxxxymiron). Но Один Из такого автора вряд ли знает.
Подождав, пока отец зайдёт в дом, одноклассница немного ещё похныкала, лёжа животом на столе. А потом поднялась, сделала два шага, повернулась, и неожиданно на несколько секунд её спина попала в зону его видимости из укрытия. Она шла, на ходу поправляя одежду, и последние две секунды этого действия стали ему видны: задранное платье, очень аккуратное подтягивание трусов на довольно красную попку. Белая ткань не прикрыла всей красноты, красные полосы выступали за границы. Пара ударов сердца – и летнее платье закрыло сногсшибательную картинку.