Игорь Сотников
Причины и следствия моего Я

Полная версия

Глава 1

Восклицательная глава

Она, трижды для него бывшая (любовь, смысл жизни и жена), умела в двух словах очень чётко, программно объяснить дальнейшее развитие их отношений, и на его вопрос: «Ну и как дальше будем жить?», – последовал её не требующий дополнения ответ:

– Алиментарно, Шурик.

После чего она, бросив на него последний безрадостный для него взгляд, разворачивается и, оставив его в недоумении, такая красивая сволочь, не спеша удаляется в свой, уже не связанный с ним путь.

– Но я не Шурик! – Спустя удаляющееся мгновение звука хода её ног, до него наконец-то, доходит понимание того, что же его всё-таки так подспудно напрягло в этих сказанных ею двух словах, что вызывает в нём полный недоумения, с нотками истеричного визга выкрик.

– А разве это для меня сейчас имеет хоть какое-то значение, Вася? – В такт её цоканья каблучков, до него (да какого опять к чёрту Васи) доносится эта ведущая к безнадежности его будущего, ошеломляющая сознание правда.

– А как же наша клятва о вечной любви на мосту влюбленных, где мы с тобой повесили замок, а ключи от него, в знак вечности и нерушимости любви выбросили в реку? – Он в сердцах пытается давить на присутствующую приземленность, закрепившую их небесные отношения. Ну а разве он забыл о том, что когда замки теряют свои ключи, то в случае необходимости на смену им приходят свои отмычки, решающие эту проблему скрепления связей.

– Если ты не заметил, то я тебе подскажу. Я свой замок от сердца уже давно поменяла на кодовый. – Ветер доносит до него свою ответную приземленность.

– Но…– Пытается что-то вспомнить Он, но до него доносится своё, Но-воспоминание.

– Совет да любовь! – Так и шумит в его ушах это свадебное напутствие, которое и стало тем камнем преткновения, разбившим через этот совет или вернее советы всяких советчиков, их любовь. А ведь он знал же тот самый главный жизненный совет: никогда не слушай советов. И что толку. А как говорится, ничего так легко не даётся как эти советы, которыми на этом первом своём совместном жизненном пути, так слишком обильно посыпали этот их путь. Где Он в своём подходе с начала к ней, а следом в их взаимоотношениях, руководствовался только одним напутственным советом бывалого знатока, который, не смотря на свою бывалость, почему-то так и ведёт отшельнический образ жизни в одиночестве, что, наверное, и есть тот носимый крест всех истинных советчиков.

– Надо уметь так преклонить колени перед ней, чтобы в этом твоём действии не было видно капитуляционной покорности, а это значит, показать ей свою макушку головы так, чтобы не было видно твоего тыла, затылка – отдаёт совет советчик, – и лишь тогда ты сможешь сохранить баланс ваших взаимоотношений, где твоя сила будет одновременно находиться у неё в услужении и уважаться ею.

И вот Она, как особа явно имеющая свою полётную связь с небесами (все ангелы небесной красоты находятся в этой родственной связи), не смогла остановиться на чём-то одном, и поэтому слишком зациклилась на этом перебирании советами, что, в конце концов, и вылилось в свой залётный перебор.

А ведь советчики – это такая субъективная масса, которая по своей наглости и нахрапистости, наверное, не знает себе равных. И не успели вы, споткнувшись на улице, после своего падения на землю даже привстать, как они тут как тут, спеша вас наградить своим искренним советом: «Вам надо быть более внимательным на дороге».

– Да я, чёрт возьми, знаю это и без вас, – рычит Он, правда про себя. Ведь когда тебе добра желают, будет невежливо посылать очень далеко это добродушие, и как говорят, от добра добра не ищут (или эта пословица подходит для другого случая?). Ну, в общем, постепенно Она, как особа очень участливая в такой полной советов жизни, впитав в себя эту её тенденциозность, взяла и перенесла всю свою такую качественность бытия, уже вовнутрь их общей семейной обытованности. Где теперь только и были императивно слышны её советы ему: «Это не делай, а это делай именно вот так; туда смотри, а туда даже не думай… А я сказала, быть по-моему, и точка! Понял, Гамлет затрапезный?». – На что от него следовало… Нет, не молчание, которое могло бы быть воспринято как акт его немого неповиновения, а невнятный защитный лепет, утверждающий, что она не так его поняла.

– Он тряпка! – ему вдруг вспомнился этот её отзыв кому-то там по телефону, и он, имеющий на всё своё покорное мнение, не придав большого значения этой констатации чьего-то (как оказывается его) факта, не стал прислушиваться (уже усвоил, что плыть по течению будет комфортней и безопасней) к звучащим интонациям её голоса. А ведь надо было. Ведь кто как не они, большие знатоки трикотажа, умеют так чётко воочию разбираться во всех родах этих тряпок.

И кто знает, насколько бы далеко зашли эти их супружеские взаимоотношения, прошедшие даже стадию рождения одного ребенка (естественно женской наружности), если бы её уровень, как и следовало ожидать от натуры не только действенной, но и имеющей ангельский вид, не перешёл из количественного фактора в своё качество. Чему, как и следовало ожидать стороннему наблюдателю, но только не самим близко заинтересованным лицам, посодействовали эти, или, вернее сказать, содействовал советчик, относящийся к тем натурам, которые используют советы по полной программе, в которой первостепенное место занимают его личное я. В общем, это был не просто какой-то советчик-любитель, которому надо было лишь почесав языком (это его конечная цель), тем самым указать на своё ходячее мнение. А это был уже можно сказать, профессионал своего советливого дела, где все его советы служат лишь только одному, его целевому делу, в осуществлении которого ему категорически не нужны ничьи советы.

Вот так и получилось, что Она оказалась в сфере влияния такого советчика, имеющего, в отличии от него, своё должностное влияние, статус и все сопутствующие высокому положению вещи, в обаяние которых и попала Она. После чего между ними всё окончательно и было разрушено. Нет, Он конечно попытался что-то предпринять. Но всё же уже было поздно. И на свои безуспешные попытки что-то предпринять, он получил от неё свой, как всегда очень великолепный и не короткий, а краткий (разница очень огромная) ответ: «Теперь уже нам не быть. Теперь уж гамлетствуй, как твоей душе угодно!»

– Кто? – впервые за время их совместной жизни Он сорвался на крик.

– А разве это имеет хоть какое-то значение? – Сверху вниз Она удивленно посмотрела на него, вдруг и не вдруг ставшего для неё каким-то жалко-неприятным, после этого неуместного для неё, но не для него вопроса.

– Имеет! – Закричал уходящей ей вслед Он, чья истерика отчаяния не знает для себя никаких достоинств, через которые бы она не смогла переступить и опустить его в самый низ, на самое дно. Но кто же этот таинственный советчик, о котором Он имел свои только предположения. О котором после её ухода, уже, наверное, не имело смысла что-либо знать, но человек такая запасливая натура (кто знает, может в следующий раз данная информация позволит избежать таких для себя недоразумений, в общем, ваша природа для своей выживаемости требует любых знаний), которая непременно хочет быть в курсе всех причин, которые влияют на тот или иной ход событий.

Но пока что у него были одни предположения. А раз так, то Он решил взять на вооружение имя из современной популярной сказки и назвать его просто «козёл». Но пока у него текли слёзы больше из сердца чем из глаз, одна ненавязчивая мысль всё же посетила его, заставив узреть то, чего он, занятый только своей болью, до этого не замечал.

– А может? – Ошарашенный этой мыслью, Он не смог удержать в себе этот страшный для себя вопрос. – Нет, не может быть. – Он всё-таки попытался противодействовать словесностью той накрывшей его правде, которая всё больше окатывала его своим, так горячо всеми любимым холодным душем, в каждой капельке которого явно отражалась та неумолимая истина, говорившая ему, что все эти советы и даже тот неуловимый советчик, это совсем не причина, а всего лишь следствие её нелюбви к нему.

– Не может быть! – Его крик отчаяния потряс квартиру, вернув его обратно на улицу, всё также одиноко смотрящего глубоко в себя.

– И что теперь? Конец света или, вернее сказать, моего света. – Промямлив, Он рефлекторно почувствовал головокружение и слабость в ногах, посмотрел по сторонам в поисках подходящей для того чтобы присесть лавочки. Но, не обнаружив её, из-за невозможности получить необходимое в самый требуемый для себя момент, в сердцах махнул рукой на это существующее должное. После чего Он тут же на тротуаре бухнулся на колени в позу потерявшегося в этом мире безнадеги и, свесив вниз голову, закрыл свои глаза и представил этот свой конец света. Хотя возможно, его падение в этот самый низ на колени, было всего лишь актом его воображения, что для него было совершенно не важно, когда он находился в самой своей глубокой впадине. – Интересно, почему самое глубокое место на земле называется многозначительным, ведущим чёрт знает куда, словом впадина, а не какой-нибудь просто ямой? – задался Он первым вопросом.

– А что, собственно, это такое – этот конец света? – Залетевшей мыслью воззрился в себя Он, видевший себя через это «Я». – А ведь желание знать точную дату прихода конца света, наверное, не мучило разве что только очень занятых и озабоченных (?) собой людей. Что, в общем-то, интересно и мне, хоть и не знающему этого, но при этом имеющему свои должные основания предполагать. И вот в этом моём предположении хотелось бы спросить: а не задавался ли кто ещё этим вопросом: «Почему же то или иное глобальное событие, пришлось если не на него, то, к примеру, вон на того, кто рядом с тобой или же наоборот совсем далеко стоит?». Ну, а те же мировые войны, эти предвестники конца света, почему они пришлись именно на то или иное поколение, которое характеризуется присущей ему степенью развития своего среднестатистического умственного сознания. И не в этом ли есть ответ на эту сказуемость конца света, который именно и формируется от совокупности сознания людей, живущих в тот или иной период жизни, и который в соответствии с этими общими представлениями и выливается в определенную этим сознанием концовку? А может быть наше сознание в дальнейшем перерастет себя, и уже конец света будет значить нечто другое, чего мы и помыслить на нашем уровне развития не можем?

– Так что всего вероятней, нам его ещё придётся долго ждать. Уж слишком мы мелки для настоящего конца света, как некоего перехода в совсем другое сознание. Ну а пока нас ждут свои промежуточные, так сказать, частные концы своего света… – Как оказывается, очень своеобразно думается, вот так стоя на коленях прямо по середине улицы, по которой туда-сюда снуют различные, как спешащие так и не очень люди. Которые завидев на своём пути эту усевшуюся на колени странность, скорее всего сбиваются со своей очень умной мысли и, отпрянув от этой дорожной неожиданности, не скрывая удивленного выражения своего лица, наклонив голову в бок, внимательно посмотрят на него, и убедившись в чём-то своём, покрутят мысленно у виска свой палец. И опять, уже правда после того как убедятся в том, что сверху как будто никакой там метеорит не падает, что-то там решив, уже наполненные своей самоуверенностью в крепости бытия этого мира, отправятся дальше.

Но надо заметить, что не все прохожие испытывали такую деликатность обхождения с ним, присевшим (или как истукан, стоящим на одном месте) на тротуаре. И тот, кто как раз испытывал озабоченность на счёт деликатного обхождения только на свой счёт, то тот как раз не отличался подобной взаимностью и, не видя никого на своём пути, своим ходом напролом, давал свой определенный собой повод для этой челюстно-сохранной обходительности для всех его временно, по ходу пути окружающих людей.

– Чё уселся, придурок?! – Грубый толчок в спину ему и по его сознанию, который осуществил явно не смотрящий себе под ноги нервный тип а-ля «мне всё похер на все эти ваши стенания о конце света», очень красноречиво это его Я спросил.

– Я тебе сейчас покажу, придурка…

******

Гашетка печатной машинки хотела было остановиться на месте, но в виду того, что на её месте находилась ставшая уже обычной повседневностью для разного рода гениальных писак клавиатура ноутбука, то это всё и решило за неё. Ну а этот завершающий звук при нажатии на завершающую строку точку, хоть и был не столь звучен в сравнении со всей той ундервудевской механикой, но, тем не менее, для автора, отбивавшего на клавиатуре все эти свои, однозначно замысловатые мысли в их выразительные отождествления, выражения и слова – это всё каждый раз звучало весьма существенно, а иногда даже и с грохотом пушек громко.

– Вот, как-то так! – Выдавив точку на клавиатуре, громко выдохнул из себя это восклицание Алекс ( это псевдонимная интерпретация имени Алексей, что говорит о его не слишком большом вообразительном потенциале, и, следовательно, в своём творчестве, он, скорее всего, будет полагаться на свою придирчивую внимательность). После чего почесал свой нос, который, паразит такой, при каждом выразительном, а также волнительном, ну и плюс ко всему, драматическом, в общем, в каждом задумчивом случае вечно зудит и опять задумался.

Ну а как Алекс замечал за собой, что, наверное, есть результат его слишком большого многодумия о себе и про себя, то он очень даже часто задумывался над своими получающими словесно-письменное оформление мыслями (в отличии от реальной жизни, где язык часто заявлял о своём своеволии, и не спеша ждать этих вечно не торопящихся дум, говорил всё то, что в голову придёт), а это вновь и вновь приводило к этой его чесотке.

Ну а сам этот его с горбинкой нос, всегда слишком чувствительно относился к перипетиям развития сюжетной линии и почему-то считал себя за умеющего держаться по ветру. Ну и как результат всего этого поветрия, он, чувствуя к себе нескончаемый зуд, в постоянством требовал от Алекса дополнительных физических трат на это своё чесание. Ну а Алекс, что уж поделать, и отказать не может.

И вот сейчас Алекс, вновь почесав свой нос, на который был потрачен целый аннотационный абзац и, не поворачивая своей головы, спросил того, кто, по его мнению, находился сзади него, возлежа на диване. – Ну и что ты насчёт всего этого думаешь?

А ведь там никого не было кроме пушистого кота Мурзика, который не то чтобы благоговейно лежал и слушал своего хозяина, от которого, надо заметить, зависит налитость его миски молока, а он, судя по его холёной морде, совершенно зажрался. И, скорее всего, живя одним днём (правда, если забежать слегка вперёд, то можно с полным правом сказать, что этот Мурзик был не столь безрассуден, но об этом будет рассказано в своё время), совершенно игнорировал своего хозяина, чей возглас вероятнее всего и относился к этому домашнему беспристрастному слушателю, который, воспользовавшись невнимательностью своего хозяина, прикрыл свои глаза и посапывал в трубочку.

Но, видимо, Алекс был так увлечён всем тем действием, которое с помощью его памятливой фантазии развернулось на страницах электронной бумаги, что он не особенно ждал каких-нибудь критических замечаний со стороны своего, надо заметить, очень критически настроенного ко всему окружающему, полосатого как тигр друга. И продолжая частично находиться внутри описываемых событий, всё продолжал фрагментарно выражать вслух свою мысль.

– Ну а ты то что про всё это думаешь? – Спустя мгновение, со стороны Алекса в сторону Мурзика прозвучал странный для среднестатистического кота, но вполне обычный для любого творческого человека и его выступающего в качестве творческого элемента домашнего питомца вопрос, с которым он, между прочим, мог бы обратиться к кому бы то ни было, и когда ему пожелалось и вздумалось бы. Ведь автор, находясь в воображаемом мире в роли творца, просто не мог, как-нибудь забывшись, не отвлечься от реалий окружающего мира и, наделив душой эти окружающие его бездуховные объекты материального мира, не обратиться к ним за своей вопросительной поддержкой.

И наверное Алекс, зная неспешную натуру своего кота Мурзика-Мурлыки, а вернее Засони, уже привычно ожидал услышать в ответ красноречивую и саму за себя говорящую тишину. Ну, во-первых, кот мог диванно-глубокомысленно размышлять над ходом развития его истории и поэтому не спешил делать необдуманные выводы, или, во-вторых, Мурзик уже всё обдумал, и пока подбирал нужные слова, которые были бы одновременно не слишком обидно-критичны для него и в тоже время несли в себе конструктивность понимания автором своих ошибок, которые так или иначе всегда встречаются у любого автора.

Но на этот его эмоционально-вопросительный раз, до Алекса вдруг донёсся лексически-звучный ответ. Где ответом Алексу была не та тихая с посапыванием Мурзика тишина, которая сама по себе умиротворяюще ответно действовала на Алекса, а ответом ему был тихий, пробирающий до самой глубины его души, непонятно чей, но в тоже время очень знакомый голос.

– Скажу тебе так. – Сказал некто. – Слишком уж ты пристрастен, и все твои герои несут в себе отражение твоей внутренней неудовлетворенности жизнью. Но и это ещё не всё. И как мне кажется, ты слишком безостановочно последователен в своём авторском изложении, что грозит увести тебя в дебри засюжетности. Ну и плюс ко всему этому, мне кажется, что ты несколько автобиографичен. – Что и говорить, а это прозвучало немыслимо дерзко для Алекса. И эта дерзость была сравнима только с борзотой поведения Мурзика. И наверное поэтому, Алекс сразу же заподозрил Мурзика, а не какое-нибудь привидение, в этом высказанном в его адрес критическом замечании (обоснование этому предположению смотри выше).

Но, несмотря на всё это, Алекса всё-таки взволновала существенность заявленного, и он не собирался это вот так просто мимо ушей пропускать. И он, основываясь на своём видении изложенного, заявил в ответ:

– «Он и Она» – баллада моя.

Не страшно нов я.

Страшно то,

Что «Он» – это я,

И то, что «Она» – не моя.

Видимо, глубины души Алекса имеют свои сверх глубоководности, раз тембр высказанного его ответного слова, отдавал такой истерзанностью, которой подверглись выходящие из этих своих глубин и проходящие через фибры его души слова.

– Ну, раз ты для выражения своих мыслей обратился к классикам, то, пожалуй, твои дела обстоят совсем уж плохо. – Обладатель голоса, по всей видимости, был не чужд проницательности, раз заметил это подвешенное состояние души Алекса. Что, надо сказать, благотворно подействовало на Алекса, для которого, как и для любого другого, дружеское участие никогда не будет лишним. Что, видимо, опять же не прошло мимо этого участливого незнакомца, который, судя по его дальнейшим действиям, предпочитал не откладывать в долгий ящик недосказанное, и решил прямо заявлять то, о чём он думал и хотел сказать:

– Конечно, у каждого за спиной всегда стоит свой автор, на которого он может в трудную минуту опереться и спросить совета. – Ну а Алекс, несмотря на свой первый авто-поэтический ответ, ещё толком не успел сообразить, как реагировать на этот первый блок высказываний этого незнакомца, а тут вслед за первой партией высказанности, последовала следующая. На что Алекс, так и не успев испугаться такому происшествию, ничего не ответил, а всё продолжал задумчиво смотреть на экран монитора ноутбука.

И тут в голове Алекса на мгновение промелькнула одна кощунственная для его творческого таланта мысль, что, возможно автором этого критицизма на его счёт, был какой-то засланный к нему в мозг лигой критиков (о ней – в своё время), тайный критик-так-три звезды. Где в персональную задачу этого критика входила задача сбить с толку всякого новичка, решившего подвязаться на ниве писательского творчества и, лишив его уверенности в своих силах, заставить этого нового автора забросить подальше все свои мыслимые и немыслимые попытки написать книгу.

Впрочем, зная эту категорию своеобразно мыслящих людей, по большей части мизантропов, скорее нужно было удивляться тому, что они промолчали и не сказали своего веского слова, нежели позволили собственноручно поучаствовать в написании книги даже самому захудалому автору. Для чего собственно ими и была разработана целая система, служащая для того чтобы отбить у вас любое желание написать хоть что-нибудь.

Так, на самых первых ваших творческих порах, когда засевшая в вас мысль, ища выхода, приводит вас в зависимость от вашей расположенности к письму или печатанию, ну а также, в зависимости от ваших возможностей оснастить свой процесс творчества, – за письменный или компьютерный стол, – где вы уже готовы вынести, пока что только на свой субъективный и далекий от массового потребителя читательский суд новое слово, как уже этот тайный покупатель-критик тут как тут. И не успели вы даже ещё включить ноутбук или достать бумагу, как он уже орёт вам прямо в самый мозг:

– Ты чё, мурло! Хочешь сказать, что можешь сказать новое слово, до которого до тебя на протяжении всего существования человечества, так и не додумались не только лучшие и признанные – слышишь, мурло, признанные! – умы, но и просто гении?! Ну а ты-то кто? И что из себя представляешь? Вечный троечник. Ха-ха! – Гадко смеётся этот острослов. – И что, будешь делиться с читателем оригинальным синтаксисом написания многократных своих ошибок в предложениях, без которых не обходилось ни одно твоё сочинение? Или может быть, решишься поделиться своим просто огромным житейским опытом, правда ограниченным твоими тридцатью годами, проведёнными безвыездно из своего микрорайона? И я надеюсь, что твоя поездка в десятилетнем возрасте с мамой в деревню, не будет тобою положена в основу этого романа, где ты попытаешься описать свой путь становления из деревенщины в столиционера – отдельную цивилизационную, со смартфоном объектную единицу? – Сбивает весь ваш темп и дыхание этот подлый критик, знающий досконально все ваши уязвимые места.

– Я… Это, самое… – Вы делаете попытку вставить своё паразитирующее слово, но тут же получаете ответное словозатыкательное.

– Рот закрой и иди лучше спать! – Критик, видя сомнение в вашей душе, находит нужное посылочное слово. – Или так уж и быть, можешь ещё выпить.

И вы, сбитый и подавленный своей же мыслью, машете на всё рукой (плевать у себя дома вы даже себе не позволяете) и огорчительно возвращаетесь на кухню (как один из близких автору примеров), где, проявляя свою независимость от чужого мнения, на зло этой падле, наливаете себе не одну, а целых две с горочкой рюмки. И они-то спустя своё нахлобучивающее вас время и отправляют вас в иные, более глубокие миры, под стол, где вас уже не сможет потревожить никакой критик, и где из-под вашего пера только за одну ночь выйдет масса небывалых и много очень незабываемых (если ты не помнишь, то, значит, и забыть их не можешь, так что все логично) как для самого творца, так и для имевших своё место в этой квартире домочадцев творений.

Так, в жанре ужасов, время от времени с придыханием им был представлен роман со звучным названием «Жуткий крик из-под стола или преисподней». В жанре триллера им были представлены и продемонстрированы его бесконечные метания по полу, вылившиеся в новую интерпретацию книги «Хождения по мукам». Что касается мелодрамы, то она, как и следовало ожидать, оформилась в свои слюнявые отношения этого засони и его пса, который всю ночь согревал своего хозяина. Ну и для любителей всего таинственного, была заявлена очень впечатляющая умы храповая повесть.

А ведь между тем, на этом первом нахрапистом этапе, этот критик, в тех или иных вариациях сразу же старается бить по вашим рукам. И если вы не столь стойки и, не дай Бог, у вас не найдётся ручки под рукой или же тот же ноутбук, загруженный обещаниями этого подлеца критика, ни с того ни с сего, вдруг неожиданно перестаёт загружаться, то скорее всего, вы завтра поутру (а такие писательские порывы настигают вас почему-то в минуты вашей очень вечерней неустойчивости) сочтёте всю эту вашу вчерашнюю попытку чепухой, не стоящей никакого внимания.

Ну а если всё же это решение идёт из вашего очень глубокого изнутри, которое так просто не сломить техническими препятствиями, и вы, если что, даже готовы на экстремальные методы выражения своего слова – писать на песке, на воде, на заборе, выражать свою мысль ударом в зубы и в другие демонстративные места, что, надо заметить, всегда ведёт к взаимопониманию, – то в этом случае этот однозначно хитроумный критик, в тот момент когда вы, заняв письменный стол, вот уже готовы озарить мир новым словом, делает ещё одну дерзновенную попытку:

– Значит, ты всё-таки решил не внимать голосу благоразумия и пойти по этому, – запомни, – самому неизведанному пути?! – Критик пугающе завывает в ухе.

– Да, решил. – Голос нового автора твёрд и крепок как никогда.

– Так может, ты особого о себе мнения. Где все эти классики от литературы лучше бы пошли поиграть в классики, чем оспаривали твоё право на своё именное слово или вообще на свой авторский стиль?! Ну а сам Достоевский против тебя – всего лишь тварь дрожащая?! А думы Толстого со своим многотомием – слишком легкомысленны и вызывают лишь усмешку в тебе?! – Этот критик – тот ещё гад и демагог, раз использует этот доказательный демагогический приём – отсыл к авторитетам. Но автора этим ловким ходом не проймешь, и он только укрепляется в своей решимости действовать, как того сам хочет.

– А я таким и должен быть! – Полный ярости, бросит в лицо критика своё «Я» автор. – Я, я, я, и только я! Только этим должен руководствоваться всякий встающий на свой путь будущий творец. И уже позже возможны отступы для таланта, но не для гения, где ваше «я» будет стоять рядом или же… Нет, только рядом с тем же Моцартом. Вот, блин, оговорился. Но, в общем, ты понял. – Сверкнёт глазами автор и набьёт или напишет предварительно-окончательный заголовок.

– Ну-ну. – Только и прошипит заткнутый на время критик.

– Что ну-ну? – Автор, как и любой другой находящийся в процессе, конечно же не любит, когда ему говорят под руку. И он, дабы окончательно заткнуть рот этой сующей свой длинный нос туда, куда его не просят субстанции, обрушивает на него своё окончательное итоговое слово. – Знай же, что я у Джека Лондона сожру тот не хвативший ему кусок мяса, запью его стаканом воды Эжена Скриба и, сняв со стены гостиной Чехова ружье, не побоюсь его разрядить во всякую жаждущую получения своего сногсшибательного энергетического разряда, сующуюся сюда и куда ни попади твою читательскую башку!

После чего этот критик, пойманный на своём, замолкает в своём замысле (ведь можно после получения в морду и потеряться, и не только на время). Правда опять же только на определённое его хитрым планом время, в течении которого, он сообразно своей задумке, приободряет вас. Причём в любых случаях, он продолжает внимательно следить за всеми вашими, как вам кажется, успехами и ходом вашей мысли. И вот здесь-то этот критик уже действует не напролом, а окружным путём, где он, шепча на ухо писателю комплименты, старается его ввести в собственное воодушевленное собой заблуждение. Которое этот подлый критик, однозначно нахватавшись у политологов и других проглотов, навыков заговаривать словами зубы, начал умело использовать в качестве так называемых двойных стандартов, где всякая неумелость автора начала называться им своим характерным авторским видением (своего рода писательский кубизм или тот же маньеризм).

И если автор и на этом этапе справился со своим неусыпным критиком, то по мере приближения окончания авторского труда, тот становится всё более смелым и дерзновенно наглым, заявляя, что тема книги изложенная автором, скорее всего уже устарела и не слишком интересна для современной, всё больше скукоживающейся читательской аудитории, которой лишь одного подавай, а именно – потакай её спецэффектным вкусам.

– А ты же сам знаешь, что читатель нынче уже не тот. И он не только развращён бесконечными предложениями на этом рынке услуг, но, скорее всего, туп и глуп, и, значит, совершенно не поймёт всего того глубокого смысла, который ты вложил в свой высокоинтеллектуальный роман. – Критик не нытьем, так катаньем, так и пытается, если не предотвратить, то хотя бы максимально отсрочить выход в свет твоего авторского слова. – Ну и какова же твоя читательская аудитория? И на какой читательский сегмент рассчитана твоя выданная на-гора литературная солянка? Ведь сегодня, как ты сам знаешь, прежде чем начать писать, нужно знать своего потенциального читателя: что он хочет видеть и слышать от тебя, писателя! – Критик, почувствовав уверенность в себе, уже чуть ли не орёт на автора, которому очень даже трудно ему что-либо возразить.

– И сегодня, когда конкуренция как никогда высока, где наряду с читательским спросом рулит очень таинственная, никем неизведанная социализированная в сети конъюнктура спроса, наверное, становится более важным не то, что ты написал, а кто это написал. И уж для этого, несомненно нужно не твоё спонтанное решение сесть за стол и оформить мысль в слово. А тебе для начала надо совершить свой Геростратов подвиг, после которого о тебе все заговорят, и уже на этом фоне даже самой последней, паскудной славы, ты наконец-то, сможешь с большим шансом на успех приняться за своё писательское дело (и последние станут первыми). Ведь посмотри вокруг на этих звёзд экрана и звёзд по жизни, так все они только лишь после того, как оформившись в самого известнейшего всем себя (как – не важно), о котором все говорят, а ещё будет лучше, если матерятся из каждой подворотни, то лишь тогда они берутся или вернее сказать, дают своё согласие поучаствовать в такого рода творчестве и выдать в свет всё своё изнаночное, поизношенное «я».

– Так что, прежде чем сесть за письменный стол, мне нужно совершить поступок, о котором заговорят? – Автор, прищурившись, спросил этого знатока маркетинга, критика прикладных наук.

– Именно! – Самодовольно глядя сверху, отвечает ему критик.

– И как я понимаю, знак этой славы не имеет никакого значения? – Автор продолжает изучающее смотреть на этого семь пядей во лбу критика.

– Тебя должен волновать не предваряющий поступок знак, а то, что будет стоять в конце твоего славного поступка, где знак восклицания, его много-громкость и будет самым главным для тебя знаком!

– Да пошёл ты на хер!!! Ну и как тебе такой знак восклицания? – Алекс, устав от умничанья этого матёрого интеллектуала, решил своим пока что только матерным словом, указать ему на его место.