Игорь Озеров
На Калиновом мосту
– А если для твоей мечты даже не нужно сходить с дивана, то какая же это мечта и какой смысл в ее осуществлении?
– Мы не можем создать программу для всех – мы создаем программу для большинства, для подавляющего большинства. На одной чашке весов вечная жизнь, справедливое общество, реализация всех фантазий и мечтаний. А на другой – болезни, старение, осознание бесцельности жизни и смерть.
– А что делать остальным, которые не захотят в ваш «Рай»? Тем, которые привыкли к свободе?
– Ваша любовь к свободе на самом деле – обычное желание выделиться. Выделиться перед другими и за счет других. Это и явилось толчком к той ветви эволюции, когда человек свернул не на ту дорогу. Это вы завели человечество в тупик!
– Хорошо‑хорошо, – примирительно сказал Генри. – А если что‑то пойдет не так?
– Если система контроля заметит что‑то негативное… в систему встроены тысячи программных датчиков… мы вернемся к заводским настойкам, то есть с чего начали.
– Хорошая функция, жаль это нельзя в реальной жизни применить.
– Почему нельзя? Мы как раз это и делаем.
– По сути, мы и сбрасываем мир на заводские настройки, – добавил подошедший Доктор Кауперман.
– Так все-таки, что будут делать остальные? Те, которые не хотят в ваш «Рай»? – спросил Генри уже у него.
– Дело в том, Генри, что у человечества фактически нет выбора. Мои ученые пришли к выводу, что этот аварийный корабль, – он показал рукой на гигантское яйцо, – создан теми, кто все здесь на земле начал. Мы смоделировали ситуацию и выяснили, что нас ждет. События последнего времени показывают, что человечеству осталось совсем немного: ограниченные ресурсы, вирусы и болезни, социальная несправедливость уничтожат человечество в ближайшие несколько лет с вероятностью сто процентов. И эти последние годы будут очень мучительными. Паника приведет к массовым беспорядкам. Начнется голод, ужасающая преступность. Власть захватят религиозные фанатики‑шарлатаны и безмозглые диктаторы. Люди будут умирать в страшных муках от неизлечимых болезней, – Доктор сделал большую паузу и, не поднимая глаз на Генри, продолжил: – Поэтому гуманней будет помочь людям красиво и безболезненно уйти из жизни, чтобы они даже не успели ничего понять. Это ведь только очень недалекие люди мечтают о легкой жизни. Те, кто поумнее, мечтают о легкой смерти.
– Где‑то я про это слышал, – растерялся Генри.
– Библия, мой друг. Откровения Иоанна. Все давно предсказано. В том числе и четыре всадника Апокалипсиса. И, к сожалению, это предсказание точное. Поэтому, исходя из гуманных соображений, мы сами запустим проект «Апокалипсис». Но об этом, Генри, тебе знать не надо. А то мало ли чего… Меньше знаешь – лучше работаешь.
– То есть те, кто не захочет уйти в ваш «Рай», будут попросту уничтожены?
– Да. Для спокойствия тех, кто пойдет с нами. Есть опасность, что оставшиеся в живых смогут добраться до тех, кто в «Раю»… Разрушить его… Но мы поможем им уйти не только ради нашей безопасности, а ради них самих.
– А не стоит ли рассказать человечеству, что его ждет, если оно не примет ваш проект?
– А зачем? Каждый человек знает, что он умрет. Многие ли, обладая этим знанием, ценят отпущенное время? Да почти никто! А ведь каждый день, каждая минута нашей жизни бесценна… Ну и ради чистоты нашей идеи никто не должен знать, что у него нет выхода. Согласитесь: что стоят те решения, которые приняты под страхом смерти? Поэтому никто ничего не узнает и не поймет. Все произойдет максимально быстро и безболезненно. После того, как наш портал в вечную жизнь закроется, а это произойдет в следующее воскресенье, мы выпустим вирус… За ночь с человечеством будет покончено. Без всяких мучений люди исчезнут, просто потеряв сознание.
– А дальше? – опешил Генри.
– Дальше – земля очистится, – спокойно ответил Доктор Кауперман. – Вирус действует только на человека, даже мартышкам не передается. Может быть, через пару миллионов лет на земле опять появится что‑нибудь разумное. И если оно будет действительно разумным, то есть шанс что цивилизация пойдет по другому пути.
– А как технически будет выглядеть… этот ваш исход?
– Мы уже приготовили по всему миру огромные запасы необходимого оборудования, – Кауперман взял со стола что‑то похожее на большой браслет и нацепил его на свою большую голову. – С виду это обычные обручи… С их помощью мы возьмем каплю крови и другой необходимый генетический материал у каждого, кто захочет пойти с нами. Эта информация будет передана сюда, – Доктор махнул рукой на бесчисленные этажи. – Здесь расшифруют и воспроизведут геном каждого человека. Но главное не это. Браслет сканирует мозг человека и собирает всю находящуюся в нем информацию. Даже то, что человек сам давно забыл или не помнит, потому что был в детском, еще бессознательном возрасте. Все это тоже передается сюда. Потом объединяется и на основании генома и полученной при жизни информации создается портрет личности, который переносится сюда, в Кристалл.
– Как все просто…
– Мы изготовили необходимое количество браслетов – любой может их получить. Они очень просты. Мы опробовали эту технологию на якобы фитнес‑браслетах, которые в тайне от всех считывали необходимую информацию. Но сейчас все будет происходить на совершенно другом уровне. Мир – это наше воображение, мой друг, и наша память.
– Хорошо, это я понял. А дальше?
– После того как мы все считаем, идет обратный сигнал на мозг и человек выключается.
– Что это значит?
– Мы выключаем мозг и человек перестает работать. Все это совершено безболезненно. Перестают работать все рецепторы одновременно…
– И куда же девается его душа? – зачем‑то спросил неверующий Генри.
– Душа? – Доктор удивленно посмотрел на него. – А души в человеке мы не нашли. Но если она все же есть, то ничто не мешает ей отправится туда, куда ей нужно.
Кауперман подошел очень близко к Кристаллу и прижал к нему обе ладони.
– А здесь человечество может находиться вечно, – он обернулся и радостно воскликнул: – Мы победили смерть, Генри!
– А какая моя задача?
– На шестой день объяснить все это людям. Ты же великолепный организатор.
Кауперман опять повернулся к Кристаллу и стал бормотать заученные библейские фразы:
– Не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его. А кроткие наследуют землю… Беззаконные будут извержены и потомство нечестивых истребится… Притеснителя не станет, грабеж прекратится, попирающие исчезнут с земли… Радость вечная над головой праведников. Праведники найдут радость и веселие. Печаль и вздохи удалятся… Не слышно будет более насилия в земле твоей, грабежа и разрушения… Изменится сердце живущих и обратится в чувство иное. Ибо зло истребится и исчезнет лукавство; процветет вера, побеждено будет растление, явится истина, которая столько времени оставалась без плода…
Генри Мидас не понимал, что говорит Кауперман и уже почти не слушал. Он считал и планировал. Мозг его работал так, как умел, как привык.
«Старый болван Кауперман совсем выжил из ума. Ему, как и всем эгоистам, страшно умирать одному и он хочет угробить вместе с собой все человечество. Если он хочет сдохнуть и попасть в свой «Рай», пожалуйста… Но мне и здесь пока неплохо. Его вирус – это проблема. Но у меня еще полно времени. Уничтожить человечество я ему не дам. Необходимо срочно узнать, как он его собирается распространить. И не позволить ему его применить. А если где и будут утечки, то на прививках можно заработать огромные деньги. Но это все мелочи… Прививки, вирусы – это ерунда. Главное в том, что если я выиграю, то смогу выдавать людям индульгенции за грехи и решать: кому из них в рай, а кому в прах. А это стоит дорого… Нет, билеты в «Рай» не имеют цены. С помощью этого Кристалла я могу руководить миром. Нет… Я смогу стать Богом. Ведь у кого ключи от рая, тот и Бог!»
Глава 5
– Ну, наконец‑то! Я уже думала, что ты родную мать заблокировал. Звоню, а мне все «абонент не абонент».
Иван глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Разговор с матерью всегда требовал максимальной выдержки.
– Здравствуй, мама. Я только прилетел и, вообще‑то, сейчас спал.
– Я три дня не могу дозвониться. Все три дня спал?
– Ну, мама… Я все‑таки еще и работаю.
– По поводу работы я и звоню. Ты подумал над моим предложением? – строгим голосом бывшей учительницы, проверяющей выполнение домашнего задания нерадивым учеником, спросила мать.
– Еще не успел.
– О чем здесь думать? Надеюсь, ты всю жизнь, как твой отец, в шпиона играть не собираешься? Престарелые Джеймсы Бонды выглядят, по крайней мере, глупо. Особенно нищие. Надо уходить вовремя и, главное, успеть монетизировать свои заслуги.
Его мать уже второй созыв избиралась депутатом Государственной думы. Вдова героя России, погибшего при выполнении задания, сильно изменилась за последнее время. Стала считать себя посвященной в глобальные проблемы страны и мира, верила в мировой заговор против России. Поэтому была патриоткой и строила дом не на Лазурном берегу Франции, как большинство депутатов, а в новом элитном поселке около Фороса в Крыму. Больше всего она любила летать на стройку и устраивать там внезапные проверки. То ей казалось, что кирпич не того оттенка, то раствор не очень густой. «Арматура не должна быть ржавой, – отчитывала она прораба‑армянина. – С плохой арматурой крепкого дома не построишь».
Ивану все это не нравилось. Ему казалось, что она слишком часто спекулирует на имени отца, и как‑то, сильно повздорив с матерью, он переехал в Питер.
– Мама, я подумаю, – ответил он на ее вопрос, – а сейчас можно я еще немного посплю.
– Надо все решить сегодня, – резко и недовольно сказала мать. – Я, чтобы найти тебе эту должность, очень многих людей побеспокоила. Очень важных людей, – добавила она многозначительно. И потом, чуть смягчившись: – Сынок, будем с тобой каждый день встречаться. Нечего в твоем Питере делать. Вся настоящая жизнь в Москве.
Перспектива встречаться с матерью каждый день совсем не радовала Ивана. Ведь именно из‑за ее чрезмерной опеки он и уехал из Москвы, и возвращаться не планировал.
– Если ответ надо дать сегодня, то мой ответ – «нет».
– Это большие деньги и большие перспективы, – уже понимая, что уговаривать бесполезно, по инерции напомнила мать.
– Я и так хорошо зарабатываю. И деньги для меня не главное.
– Просто ты не хочешь быть рядом со мной, – обиделась она окончательно. – Ладно, делай как хочешь. Весь в отца, – и бросила трубку.
Спать больше не хотелось. Он включил чайник и подошел к окну.
Когда в первый раз девушка‑риелтор привела его сюда в квартиру в новом доме на Морской набережной, и Иван увидел, какой вид открывается с 22‑го этажа, то сразу понял, что это именно то, что он искал. Был солнечный день. Девушка что‑то рассказывала про инфраструктуру, которая скоро появится в этом новом районе, а он, как зачарованный, смотрел на бескрайний Финский залив. Для москвича из спального района, привыкшего к унылым панельным домам напротив окна, этот вид показался фантастическим. Вдалеке уже ввинчивалась спиралью в небо газпромовская башня Лахта Центра. Справа от дома, за тонкими пилонами вантового моста с футуристическими фонарями, виден был новый великолепный футбольный стадион. Но главным, конечно, было море, которое начиналось сразу перед домом. Море всегда обещает новые встречи и новые открытия. А именно за этим он сбежал в Санкт‑Петербург.
Сегодня было пасмурно и казалось, что залив налился серой свинцовой тяжестью. Рваные тяжелые облака спрятали газпромовский небоскреб, и горизонт был едва различим. Ивану почему‑то сейчас пришло в голову, что, наверное, при строительстве этой башни украли столько, что позавидовал бы основоположник питерского воровства Сашка Меньшиков. А уж этот соратник Петра Великого отправил в голландские банки почти годовой российский бюджет.
«Ничего в стране не изменилось», – грустно подытожил он свои размышления.
Еще до командировки в Испанию Иван думал, что пора увольняться. Но не из‑за выгодного предложения матери, которая материнским чутьем почувствовала его настроение. И не только потому, что давно понял, что занимается не защитой Отечества, как мечтал с детства, глядя на отца, а участвует в разборках каких‑то полумафиозных транснациональных финансовых групп.
Главной причиной, из‑за которой ему захотелось изменить свою жизнь, была Маша – девушка, с которой он познакомился три месяца назад, когда только переехал в Санкт‑Петербург.
Она тоже была приезжая. Родилась в небольшом поселке на берегу Онежского озера. Сколько себя помнила, Маша мечтала быть актрисой. Пока она росла, Дом культуры, куда она ходила в театральный кружок с первого класса, закрыли и начали восстанавливать женский монастырь. В поселке еще работал старый лесопильный завод, открытый лет двести назад питерскими купцами. В 1918 году после революции завод национализировали. Почти все жители поселка так или иначе были с ним связаны. Кто‑то там работал, кто‑то учил детей заводских рабочих, кто‑то лечил. А недавно завод обратно приватизировали. Новые собственники набрали на работу непьющих и неприхотливых мигрантов из Средней Азии. Местные, кто смог, разъехались по большим городам. А те, кто остался доживать здесь, перебивались на нищенские пособия, что‑то выращивая на огороде, что‑то вылавливая в озере или собирая в лесу.
Маша, скорее всего, так и осталась бы в деревне рядом с матерью, местным фельдшером, если бы та сама, понимая какие перспективы ждут ее дочь, чуть ли не вытолкала ее поступать в Санкт‑Петербургский институт культуры. Больше всего на выбор повлияло наличие общежития при институте и то, что в этом общежитии работала хорошая знакомая мамы, которая могла присмотреть за Машей.
Но долго приглядывать не пришлось. Уже на втором курсе Маша вышла замуж. Все произошло неожиданно даже для нее самой. Думать, что причиной были деньги, ей не хотелось. Да и не было таких уж больших денег у молодого инженера с Васильевского острова. Зато была хорошая квартира, оставшаяся от бабушки и вполне приличная для Питера зарплата.
Маша решила, что любовь не главное в жизни и быть хорошей матерью и женой она сможет и без нее. Правда, завести детей они решили только после того, как Мария закончит институт.
Первый год упрекнуть ее было не в чем. Муж души в ней не чаял. О такой заботливой бережливой скромной жене он даже не мечтал. Маша сама сделала небольшой ремонт в квартире. Завела кошку. Прочитала кучу литературы для будущих мам со всевозможными советами и рекомендациями и книг по домоводству, как правильно и экономно заниматься домашним хозяйством. Даже попробовала вышивать бисером.
Но однажды после ужина, записывая в тетрадь дневные расходы, она вдруг ясно осознала, что живет не своей жизнью. И в эту же минуту она почувствовала, что жить без любви невозможно. И как будто рельсы, по которым ехал паровозик их семейной жизни резко закончились. Маша вспомнила, что хотела стать актрисой, сниматься в кино, ходить по красным дорожкам кинофестивалей. И главное, хотела любить, как в кино и книжках: восторженно и трагично, неистово и безрассудно, парить от счастья и страдать от боли.
Она закрыла свой бухгалтерский журнал, прошла в ванную, включила воду посильнее, чтобы никто ничего не услышал, и заплакала.
* * *
Утром она не пошла в институт, а свернула в свой любимый сквер около Смоленки. Без каменных набережных река текла свободно и естественно. Старые ивы опускали в воду длинные ветки. Здесь Маша чувствовала себя как дома в деревне. Там за поселком тоже лениво текла река, чуть дальше за лесом, впадая в Онежское озеро.
Иван сидел на скамейке, вытянув ноги, и с мечтательной улыбкой наслаждался ярким весенним солнцем. Маше он понравился еще издалека. Если бы ее спросили «чем» – она бы не нашла что ответить. Но если бы он не заговорил первым, то она бы сделала это сама. Ей не пришлось искать повод для этого: Иван ее опередил.
– Мне показалось, что если вы пройдете мимо, то произойдет что‑то непоправимое.
Маша не стала ничего отвечать, но остановилась, дожидаясь продолжения фразы. Она надеялась, что если он сумеет найти нужные слова, то вся ее жизнь изменится. Иван встал. С наслаждением почувствовал запах ее рыжих, разогретых солнцем волос, и показал рукой в том направлении, откуда она пришла.
– Когда вы появились из‑за того поворота, я заметил как изменилось ваше лицо. Оно засияло. Вы то улыбались, то прятали улыбку, но с этого мгновения вы уже знали, что идете именно ко мне. И знали, что наконец‑то нашли кого искали.
Маша оглянулась и посмотрела куда он показывал. На мгновение она закрыла глаза. Почему‑то ей хотелось сказать: «Да, все именно так». Но она сделала усилие и ответила по‑другому:
– Не слишком ли вы самоуверенны? – спросила она. – Посмотрите внимательно, – Маша всегда старалась объяснить все четко и понятно, даже когда этого не требовалось, – я вышла из‑под тени деревьев липовой аллеи на яркое солнце, поэтому лицо, как вы сказали, «засияло». А потом я никак не могла привыкнуть к яркому солнечному свету и от этого улыбалась. Но вы всего этого видеть не могли: отсюда далеко. К тому же вы смотрели себе под ноги, греясь на солнце как мартовский кот. И пока я шла, думали, как со мной познакомиться, – Маша сделала паузу, повернулась к Ивану, посмотрела снизу вверх ему в глаза и неожиданно добавила: – А непоправимым было бы то, если вы бы так и не решились.
За эти несколько секунд она решила, что этот молодой человек, мгновение назад абсолютно незнакомый, ей послан судьбой после бессонной вчерашней ночи. И потерять его она не имеет права.
На мгновение у нее мелькнула мысль: «Маша, ты хорошо подумала?» Но тут же она сама себе и ответила: «Думают пусть те, кому это положено, а я женщина – я не думаю, я чувствую. И сейчас я чувствую, что делаю все правильно».
Они немного погуляли. Оба чувствовали себя неловко и больше молчали. Так бывает, когда чувства и мысли ушли гораздо дальше сделанных дел. Маша собирала выскочившие повсюду из зеленой травы желтые одуванчики и плела из них весенний венок.
– У меня есть предложение, – сказал Иван, когда они дошли до конца аллеи. – Есть один способ узнать друг друга чуть быстрее.
– Надеюсь, вы не предложите заняться сексом вон в той беседке, – Маша остановилась. – Даже предложение выпить водки выглядело бы более оригинально.
– Нет, конечно. Но нам придется поехать за город. Вы согласны?
«Я бы, может быть, и на беседку согласилась и на водку», – пронеслось у Маши в голове неожиданная веселая мысль.
– Если вы обещаете к вечеру вернуть меня в целости и сохранности, то я не против, – без ложного жеманства ответила Маша и водрузила венок молодому человеку на голову.
– Я, конечно, постараюсь, – пожал плечами Иван, – но обещать не могу. Мы же хотим узнать лучше друг друга, а для этого придется чуть выйти из привычной реальности.
Через полчаса они вышли из такси у маленького синего деревянного домика на краю леса. Иван постучал. Дверь резко распахнулась и из нее вывалился крупный мужчина. От него прилично попахивало перегаром, и Мария подумала, что пить ей сегодня все‑таки придется. Но мужчина, не приглашая их в дом, спрыгнул с крыльца и быстро пошел куда‑то в сторону.
– Только не как в прошлый раз, – видимо продолжая какой‑то разговор, крикнул он на ходу. – А то я тебя больше не допущу…
Иван взял Марию за руку и пошел за ним. Они дошли до железного вагончика, раскрашенного красно‑белыми полосами. Мужчина открыл дверь, на минуту скрылся в нем и вышел с двумя брезентовыми сумками.
– Вот, возьмите, – он протянул Ивану эти сумки и, почти не обращая внимания на Марию, обратился к нему: – Ваня, очень прошу, только без хулиганства.
Иван взял сумки и, приложив свободную руку к груди, ответил:
– Дядя Петь, ты же меня знаешь. Все как учили: строго по уставу.
– Знаю, поэтому и предупреждаю, – потом повернулся и быстро пошел обратно к домику, будто там его ждало что‑то важное. – Только самолет будешь, если что, сам отмывать.
Когда они остались одни, Маша удивленно посмотрела на Ивана.
– Он о чем говорил? О каком самолете?
– Вон о том, – Иван показал на маленький зеленый самолет у леса и пошел к нему. – Вот, Маша, спортивная гордость советского авиапрома – Як‑52. На нем столько рекордов поставлено, столько чемпионатов выиграно, один из них, кстати, выиграл именно этот дядя Петя, – продолжил он уже у самолета. – А сколько на нем пилотов выучили, не посчитаешь.
– Значит надо его на пьедестал, что он здесь гниет? – спросила Мария, разглядывая зеленый самолетик с большим винтом. Он был похож на те, что она видела по телевизору в фильмах о войне. И на боку у него чуть облезшей красной краской была сделана надпись «За Родину», на крыльях нарисованы большие пятиконечные звезды.
– Рано ему на пьедестал. Еще полетает, – ответил Иван и протянул ей одну из сумок. – Вот… надевай.
– Это что? – растерялась Мария.
– Это парашют, а мы сейчас на этом самолете полетим смотреть на мир и друг на друга.
– Я не полечу, – категорично ответила Маша. Только сейчас она все‑таки поняла, куда и зачем они приехали. – Я согласна на водку и даже на секс, но я не полечу на этом древнем самолете.
Прожившая в маленьком деревенском домике почти всю жизнь, она поругалась с комендантом общежития, когда ее на первом курсе заселили в комнату на девятом этаже. Смотреть в окно ей было страшно. Она даже в метро на эскалаторах спускалась, закрыв глаза.
– Ты очень много говоришь о сексе. Поверь мне, его сегодня точно не будет. Самолет – это гораздо лучше. Так что или садимся в самолет или едем домой и…
– Не надо условий, – прервала его Маша. – А ты что летчик?
– Да. Учился в училище на военного пилота. Но на последнем курсе отчислили: врачи что‑то нашли.
– Про врачей мог бы не говорить, – медленно сказала Маша. Посмотрела на маленькое колесо самолета. Потом подняла глаза на Ивана и спросила: – А ты сделаешь как в прошлый раз?
– В какой прошлый раз, – не понял ее Иван.
– Твой, этот, дядя Петя предупредил – «только не как в прошлый раз».
– А-а… Ты об этом, – Иван улыбнулся. – Тогда я был один и мне было нечего терять. Не знаю, получится ли сейчас…
– Уже на попятную? Помоги лучше надеть этот твой парашют.
После короткого разбега по узкой бетонной полосе, разрезающей надвое зеленую березовую рощу, самолет резко поднялся вверх. Всего лишь несколько секунд он летел над лесом, потом промелькнула песчаная полоска, и открылось море. И сразу же самолет накренился на правое крыло, сделал резкий вираж и помчался над берегом.
Всего этого Мария не видела, потому что еще до взлета закрыла глаза и крепко до боли сжала пальцами свои колени. Когда она забиралась в самолет, ее удивили крохотные размеры кабины. Короткая инструкция как покинуть, как выбраться из него в случае аварии на крыло и как пользоваться парашютом не сильно успокоили. Иван посадил ее на переднее сидение, и она надеялась, что он не увидит закрытых глаз. Но скоро после взлета он тронул ее за плечо и сказал:
– Глаза лучше открыть. Неизвестность всегда пугает больше. А реальность бывает очень даже симпатичной.
Маша досчитала до трех и огляделась. Они летели совсем низко над берегом. Слева, далеко в море по насыпи уходила кольцевая автодорога. Рядом с ней, если присмотреться, на маленьких островах можно было различить полуразрушенные крепости‑форты. Заболоченный берег с правой стороны напоминал, что Питер северный город и строить его было нелегко.
Больше всего Машу удивило то, что ей было не страшно. Она понимала, что сидит в узкой трубе с крыльями и под ней сотни метров пустоты, но страха не было. Она обернулась. Иван одной рукой держал ручку управления, а другой, улыбаясь, показал ей на маленькое зеркало, наклеенное на лобовое стекло. В нем она увидела его отражение и поняла, что он также видит ее. Перед ней тоже была ручка управления, но Маша старалась держаться от нее подальше.
– Ну как? Привыкаешь? – спросил Иван.
– Не страшнее чем в лифте, – ответила Маша, стараясь перекричать шум тарахтящего двигателя.
– Сейчас мы посмотрим на Петергоф. Таким ты его еще не видела.
Самолет несколько раз качнуло, он начал снижаться и одновременно поворачивать в море. Потом, опустившись почти до воды, опять развернулся и понесся прямо к берегу. Маша уже хорошо видела нижний парк, пристань и сам дворец. Они летели прямо на него так низко, что было ощущение, что они на огромной скорости мчатся на лодке. И когда дворец был совсем рядом и стали видны золотые фигуры вокруг каскада фонтанов, самолет взмыл вверх, пролетел над верхним садом, над городом и повернул опять к морю.
Они летели прямо на солнце. Но закрывать глаза больше не хотелось, хотя оно ослепляло, отражалось в воде ярким факелом.
Самолет поднялся высоко в небо и летел медленно. Казалось, что он застыл в бескрайнем небе. Где‑то далеко внизу по морю плыл белый теплоход, казавшийся ненастоящим.
Маша давно перестала думать о том, правильно ли она поступает. Все сомнения остались на земле. Она знала: все что произошло, началось не сегодня в сквере и не вчера, когда она ревела в ванной. Может быть, такой поворот в ее жизни был запрограммирован, еще когда она в пятом классе взяла в библиотеке не ту книжку или переключила телевизор не на тот фильм. Возможно, когда смотрела на свою мать, которая ушла от мужа через год после свадьбы.
«Так или иначе – все уже решено. И обратного пути нет. Не важно, переспала ты с кем‑то или нет. Измена начинается, когда выходя из дома, думаешь о том, какие трусы тебе выбрать. А обманывать себя еще хуже, чем обманывать мужа».
– Сейчас будет немного веселее. Ты готова? – услышала она за спиной голос Ивана.
– Да, – ответила Маша. Она чувствовала себя легко и спокойно. – Только у меня просьба – рассказывай мне обо всем что делаешь. Я должна все знать.
– Тогда поехали. Не волнуйся, все будет хорошо.
Маша не волновалась. Она так доверяла Ивану, что если бы он сказал «прыгай», она бы открыла кабину и, выбравшись на крыло, без страха сделала все, как он ей объяснял на инструкции.
– Начинаем с пикирования, – продолжил Иван.
И тут же горизонт перед ней взмыл вверх, а самолет сорвался к земле. Она почувствовала невесомость, видела, как приближается море, потом, как быстро приближается скала, в которую они точно врежутся, если ничего не изменится. Она уже могла разглядеть как волны разбиваются о черные камни, когда перед ней опять появилось бескрайнее синее небо и ее тело налилось свинцовой тяжестью.
– Теперь горка, – комментировал Иван.
Маша смотрела на белые облака перед собой, и скоро самолет залетел в них. Ей казалось, что она летит между снежных горных вершин. Самолет сильно накренился и опять вылетел в чистое небо.
– Это вираж.
– Все как в жизни, – прокричала Маша, – вниз, вверх и поворот…
– А в жизни есть такая штука, как мертвая петля? – спросил Иван.
– Конечно. Это когда ты на что‑то долго‑долго решался, чуть попытался, а потом испугался и вернулся на прежнюю дорогу – это и есть мертвая петля.
– Хорошее объяснение. Тогда попробуем.
Маша почувствовала, как самолет начал сильно разгоняться.
– Скорость триста двадцать, – объявил Иван.
Она увидела облака. Ее вжало в кресло, и самолет помчался вверх. Дальше произошло что‑то непонятное. Сердце замерло. Ей первый раз стало страшно. Маша нашла силы посмотреть в окно и поняла, что они летят вверх ногами. В этот момент они начали падать вниз. Не так, как первый раз по прямой, а с креном, закручиваясь как на горном серпантине. Она смотрела на винт самолета и ей показалось, что он стал крутиться в обратную сторону. Она начала задыхаться. Когда море было совсем близко, самолет выровнялся и полетел так низко над водой, что она оглянулась посмотреть, нет ли за ним брызг.
– Ну как тебе мертвая петля? – спросил Иван.
– Так же, как в жизни – лучше без нее.
Оказавшись опять на земле, они долго гуляли по песчаному берегу, который с высоты казался узкой полоской. Рядом с ними, переваливаясь с боку на бок, ходили жирные чайки, что‑то выискивая в выброшенных на берег водорослях. Их беспокойные задиристые крики смешивались с протяжными и трагичными гудками военных кораблей в порту. А когда они пили красное вино в кафе на Якорной площади любуясь византийской роскошью Морского собора, Маша спросила:
– Ты был женат?
– Нет.
– А я была.
– Давно?
– Не очень. Еще утром.
* * *
Опять зазвонил телефон. Иван решил, это мать что‑то забыла сказать, но из трубки раздался голос Маши:
– Привет! Очень занят? Так выпить хочется, а одной как‑то не то настроение. Можно к тебе приехать?
– Как ты вовремя! – обрадовался Иван. – Можно конечно, но у меня, кажется, пустой холодильник.
– Я нынче при деньгах. Так что не беспокойся.
Иван был уверен, что Мария в лучшем случае доберется до него не скоро и очень удивился, когда через полчаса она перезвонила уже от его парадной.
– Ваня, я немного не рассчитала свои возможности, и все деньги потратила на вино и закуску. Теперь не могу с таксистом расплатиться. Я у твоего дома. Спустись, пожалуйста.
То, что Маша добралась так быстро, было очень ей не свойственно, а вот непрактичность была ее стилем. Она легко сходилась с людьми, любила поболтать и повеселиться. Поэтому Иван не удивился, когда спустившись на лифте на улицу, увидел свою подругу непринужденно беседующую, как будто со старым знакомым, с пожилым таксистом, который, видимо, так же любил поговорить обо всем на свете.
Водитель стоял рядом с машиной, курил и объяснял девушке:
– Человека портят не деньги, а власть, – наставительно говорил он Маше, – особенно если власть достается дураку. Вот у меня сосед в деревне пока участковым работал, еще ничего был мужик. А когда народу в деревне совсем не осталось, его вдруг главой сельсовета назначили. Сразу стал смотреть на нас, как на вредных тараканов. Забор себе двухметровый построил. Издал постановление – запретил косить траву по субботам и воскресеньям. Чтобы тихо было и мы ему думать о нашем же благе не мешали.
– В России те, кто до власти добираются сразу как будто национальность меняют. Не хотят они с нами щи лаптем хлебать, – с улыбкой вступил в разговор Иван, протягивая деньги. – Всегда так было. Поэтому в Кремле такие стены высокие: от нас, россиян, отгородились.
– Это точно, – обрадовался поддержке и деньгам таксист. – Наш участковый только год командует, а эти в Кремле уже сотни лет сидят. Только вывеску меняют. И все это время твердят про единство власти и народа.
– Это как единство клиента и проститутки во время секса, – рассмеялась Мария. – Вроде бы одним делом занимаются, а задачи разные.
Таксист тоже рассмеялся, сел в машину и умчался, даже не вспомнив о сдаче.
