Александра Свидерская
Самосбор
– А может, они знают?.. Помнишь, Ромка говорил, что говняк делается из дерьма бетоноеда?
– Ну нет, это уж он точно заливал!
– Ты и про Бетоноворот так думал!
Мы тихо смеемся, шагая сквозь заброшенные блоки. Напряжение отпускает, хочется шутить и думать о простом. Спустя час ходьбы по коридорам мы проходим мимо знакомой скоростной кабины, выходим на лестницу и видим дядю Витю, застрявшего протезом в перилах. Рядом с ним стоит наполовину набранное ведерко нежно-коричневых подлестничников.
– Я тут собирал, да и не заметил, как эт… зацепился, – хрипло смеется этажник. Глаза его нервно бегают. – Вытащить хотел, да чой-то он не разгибается, сволочь. Клинит его иной раз. Не подсобите?
Костя осматривает ногу дяди Вити, пробует разогнуть, что-то подкрутить или раскрутить, но ничего не выходит. Он пожимает плечами:
– Тут руками никак, дядь Вить. Я за инструментами сбегаю и вас мигом вызволю. Аккуратнее в следующий раз будьте. Что ж вы ее не смазываете?
– Ну дык масло кончилось у меня, – пригорюнившись, бормочет старик. – Я уж было пробовал… А-ай, ладно. Помоги старику, я в долгу не останусь.
– О чем вопрос, туда-обратно!
Мы идем вверх по лестнице, проходим первый пролет, и включается сирена. В который раз холодное скользкое щупальце сжимает мое сердце. Снизу раздается надрывный, полный ужаса крик старика. Я бегу, стараясь не думать, что будет с этажником и до чего доводит прогорклое масло.
Врываемся на этаж и мчимся к герме Лазукиных, по дороге сбивая с ног ликвидатора Ефимова. Колотимся в нее и орем наперебой:
– Толик! Толян, открой! Это мы! Костя и Паша! Еще не началось, открывай давай, на две секунды!
– Не могу! – раздается дрожащий голос Толика. – Он тоже там!
– Кто «он»?! Открывай, брат! Никого тут, только мы!
– Я взорвал ее! – старший Лазукин срывается в рыдания. – Я взорвал петлю! Нина у меня!
Рядом вырастает Ефимов с перекошенной мордой, и без того неровной из-за Окуляра. Он с ревом вламывает стальным кулаком по герме, но лишь царапает ее. Эти двери Самосбор выдерживают, Владимир Иваныч, вы что…
– Открой, гнида! – орет басом майор. – Я тебе покажу, как дочь мою совращать!
– Ты ее сам совращаешь, говноед партийский! – срывающимся голосом вопит Толик. – Брат, прости! Паша, я не могу!..
За гермой слышны рыдания Нины. Костя сползает по стенке, шевеля губами. Я бегу к гермодвери Ефимовых – говорят, если заткнуть щели мокрыми тряпками, можно переждать…
Герма ликвидатора висит на одной петле.
Дядя Витя?.. Бред, его герма заперта, сам он застрял на лестнице, а Самосбор, судя по сиренам, раскинулся на три этажа. Лифт? Отключен… Проволочный амулетик холодный – обычная железка. Швыряю его в конец коридора, где уже сгущается фиолетовый туман.
Я вырываю из вещмешка яйцо бетоноеда и пытаюсь разбить его об пол – не знаю зачем. Не получается. Ни крошек, ни трещин – ничего. В ярости выкидываю треклятое яйцо вслед за амулетом.
Странно, Света не успела даже добежать до нашей гермы, а этот Самосбор тянется невыносимо долго. Может, чем больше Самосбор, тем медленнее он разгоняется?.. Судя по всему, для Кости это не имеет значения. Он прилип к стене и пытается кричать, но из его черного рта не вылетает ни звука – лишь брызги слизи.
Пытаюсь оттянуть его от стены, но без толку. Спина Кости срослась с бетоном, сочащаяся из стены слизь затопила вещмешок. Я срываю голос в отчаянном крике, но никто не может помочь.
– Нина! – хрипло вопит Ефимов, продолжая ломиться в дверь. – Дочка! Доченька, открой! Впусти меня, я тебя пальцем не трону! Больше никогда! Пусти, родная, папка тебя любит! Оставайся с этим придурком, я вас прощу, только впусти!
Истерический фальцет в перепуганном до усрачки крике огромного взрослого мужика убивает во мне всякую надежду. Ефимов хорошо знает, что такое Самосбор. Он видел вещи, которые происходят после него. Он и правда готов их простить – лишь бы оказаться сейчас по ту сторону гермодвери.
Голоса, шумы и тихая гипнотическая музыка начинают мерещиться мне сквозь крики старого ликвидатора. Серые обшарпанные стены приобретают мягкий сиреневый оттенок. Навязчиво пахнет сырым мясом. Поворачиваюсь – теперь уже полностью седая голова Кости с распахнутым ртом и пустыми глазницами торчит из размазанного по стене пятна черной слизи. Пятно расползается и ощупывает бетон липкими ложноножками.
Ужас перед абсолютным хаосом Самосбора затапливает все мое существо. В нем нет никакой системы. Нет логики. Нет причины. Костя превратился в жижу, а я и Ефимов – еще нет. Когда погибла моя жена, Самосбор наступил очень быстро. Когда погибаю я, он не торопится. И это не объяснить ничем.
Когда-то и моя любимая растеклась пятном густой жижи по стене рядом с нашей ячейкой. Безо всяких изменений гравитации. Безо всякого смещения пространств. И без огромных лампочек в недосягаемо высоких потолках. Просто слизь на стене. Просто туман и запах сырого мяса. Надеюсь, Ускоритель Слизи никогда не заработает. Ничего вы не знаете, профессор Вихров.
Сумбурная мешанина звуков окружает меня, я все еще не могу ничего в ней разобрать. Гляжу на Ефимова. Он что-то ковыряет и подкручивает в своем протезе – и вот из среднего пальца вырывается тонкое лезвие горелки. Значит, и такое у него есть? Слезы текут по его изрезанному морщинами и шрамами лицу. Прислоняю ухо к его спине и слышу, словно бы сквозь вату:
– Получайте, б…! – ревет он, заваривая герму Лазукиных. – Молодожены!! Уроды!.. Мразь!.. Родного папку!.. Прости, дочка!.. Прости…
Его голос тонет в шуме и бормотании. Огонек сварки меркнет в густом и липком лиловом тумане. Я остаюсь один. Невыносимо пахнет сырым мясом.
– Пойдем! – отчетливо слышу я голос Светы. – Пойдем наружу. Прочь из Гигахруща, в царство вечного Самосбора. Забудь про все. Шагай ко мне.
– Так точно, – восторженно шепчу я.
И шагаю в фиолетовый туман.
Судьба
Юрий Данилов
Створки лифта распахнулись, точно механизм развел руки в стороны: «Я свою работу сделал, а ты там дальше сам как-нибудь».
Делаю шаг, другой. Ноги затекли, да и воздух в кабинке за долгий подъем застоялся. Из коридора тоже пахнуло не розами, но хоть какое-то облегчение.
Ни с кем локтями не толкаюсь, пропускаю вперед себя. Людына – зверь заполошный да бестолковый.
Суетятся, щемятся, а куда – сами не знают. Оттого и ведомы.
Раньше вел я, теперь иду со всеми.
Вращался в вихре центрального аппарата гигаблока, но попал в противофазу с новым курсом.
Раскрутило меня, как на центрифуге, и отшвырнуло на периферию жизни.
Награды, привилегии, друзья – все поотрывало; что осталось – в сумке на плече.
Что ж, по молодости, когда на рабфак пришел, багаж был ничуть не весомее.
Первым делом надо квартиру посмотреть. Победившие не стали меня уничтожать окончательно – бросили кость в виде должности и ведомственного жилья в блоке третьей категории снабжения.
А я и взял эту кость. Мог бы вразнос пойти до конца, так, чтобы доломали меня по политической статье да расстреляли, как полагается.
Нет. Не стал. Не хватило злости, стало безразлично.
Плитка под ногами с гранитной крошкой. Красивая раньше была. Сейчас вся выщербилась. Нужно смотреть, куда наступаешь.
Туфли с момента отбытия не чистил. Запылились. Им прилично уже времени, но качество отменное. В них хоть на свадьбу, хоть на похороны не зазорно.
По лестнице поднимаюсь выше. Сперва показалось – война прошла. Нет, всего лишь ремонт. Стены ободраны, ни штукатурки, ни шпаклевки.
Вот и мое новое пристанище за номером 235.
Достаю ключи. В замок входят, но дальше четверти поворота не идут.
Дверь открывается. На пороге небритый мужик в растянутой майке. Смотрит. Матом спрашивает, что я здесь забыл.
Говорю, что живу здесь. Он усмехается и некультурно указывает мне мой действительный, по его мнению, адрес.
Достаю документы. Сверяюсь: квартира 235, блок АХТ-88/2.
Требую документы с мужика. У него за спиной появляется помятая женщина в халате. Кроет меня матом почище небритого типа, который, к слову, хватает меня за грудки.
Было время, я входил в сборную завода по борьбе. Со спорта мое восхождение началось, и я никогда тренировки полностью не забрасывал.
Мужик и трех звуков издать не успел. Подсечка, бросок, болевой.
Женщине на опережение воплей рявкнул, мол, документы неси, красивая, а то и тебе не поздоровится. Бить я бы ее не стал, но угроза подействовала. Скрылась.
Спрашиваю мужика – как звать?
Тот сипло называется Тёмой. Я тоже представляюсь. По имени-отчеству. Привычка.
Женщина приносит бумаги. Твою-то мать! Понятно, не могли меня в дыру эту направить без прикола с совпадением адресов. Мелко гадите, бывшие товарищи, мелко.
Вставай, говорю, Тёма, в жилуправление пойдем. Выселять не буду, просто тебя один хрен для подтверждения вызовут.
Идем. Из каморки показалась коридорная. Называет меня бандитом. Грозит ликвидаторами. Игнорирую. Мне с такой мелочью общаться резона нет. Да и не решает она ничего.
Раньше случалось квартиры для сотрудников выбивать, схема старая, наработанная. Пофиг, что хлопотно, лишь бы не останавливаться, а то опять затоскую.
У самой лестницы коридорная кричит, подожди, мол. На этаж выше позвоню. Там вроде для кого-то 335-ю в порядок приводили. Какой-то хрен важный приехать должен.
Останавливаюсь. Тёма пыхтит, прибежала его жена. Пыхтят вдвоем, на меня искоса зыркают, но молчат.
Сверху подтвердили, что ждут именно меня. И в 335-й.
Всем кагалом топаем по лестнице.
Если внизу точно Мамай прошел, то здесь сад цветущий – стены картинами расписаны. Линолеум дешевенький, но свежепостеленный.
Другая коридорная хлопочет, так и эдак мои документы вертит. Лицо с фото сравнивает. Освещение хорошее, но боится ошибиться – случись чего, влетит-то ей.
Наконец ведет к квартире. Достаю ключи. Вставляю в замок. Поворачиваю. Дверь открывается. Все выдыхают.
Хлопаю Тёму по плечу. Потчую привычной цитатой о пользе вежливости в целях пролетарского взаимопонимания.
Народ рассасывается. Захожу в квартиру. Завтра надо будет в жилуправлении вопрос-таки утрясти.
Внутри скромно, чисто, пусто. С жильем работника центрального аппарата сравнивать глупо. В тех хоромах и обстановка была как в музее. Тоню чуть удар не хватил, когда пришлось съезжать.
Эх, Тоня… Не декабристская ты жена оказалась.
А я что? Раньше столько работал, что домой только поспать приходил.
А теперь смогу так? И надо ли?
Сажусь на панцирную кровать. В углу лежит составной щит, переделанный из старой двери.
Сон – лучшее решение, но постельного белья нет.
В каптерке у коридорной обнаружилась еще сутулая девушка с перекошенным лицом. Дочка. Умственно отсталая.
Прощебетала что-то невнятно, порскнула в подсобку. Вернулась со стопкой белья.
Просмотрел, не отходя от кассы. Простынь, наволочка, пододеяльник. Без пятен, дыр нет.
Коридорная предложила выпить за новоселье.
Отказался. Сказал, что дорогой утомлен. В падлу ли мне с ней пить? В падлу. И не бодрит, не веселит меня теперь водка. Не пьянею – просто вырубает.
По пути обратно остановился у стенгазеты. Заметки примитивные, бравадные, но красиво нарисовано. Есть четкий стиль.
Застилаю постель. Укладываюсь. Усталость – прекрасное снотворное.
Сквозь дрему слышу – гомонит идущая по коридору молодежь. Видать, и с ними придется что-то решать. Но не сегодня.
Утром накрыла тоска. Долго смотрел в пространство сквозь беснующийся будильник. Какая разница, что там, на новой работе? Не уволят, гарантия. Да и подчиненные отдохнут без нового начальника, которому один хрен рады не будут…
А с какого они должны отдыхать?! Там, где меня уже нет и не будет, почти круглые сутки икру мечут, чтобы всем всего хотя бы по минимуму хватало. Всю жизнь подпинывали этих с периферии. А теперь они отдыхать будут? Не потерплю!
Два стакана крепкого чая вприкуску с концентратом. Бритье и холодный душ для бодрости. Почистил зубы и туфли. Теперь я готов рвать и метать.
Кратко ответил на приветствие коридорной. Спустился на три этажа ниже.
Вот и завод по производству концентрата. От проходной в кабинет директора. Секретарша ожидаемо останавливает, просит подождать. Соглашаюсь.
Засекаю время – да, в знакомстве с непосредственным начальником первый ход не за мной. Но тем яснее мне его намерения.
Десять минут. Выходит. Невысок. Лысоват. Улыбается, глаза настороженные.
Жму руку. Заходим к нему, беседуем. Пал Алексаныч оказывается вполне вменяемым мужиком. Между слов откровенно даю понять, что никого подсиживать не желаю. Немного расслабляется.
Мой отдел – статистический. Болото. Сотрудники назначены по звонкам сверху. Работают, но так, что черт ногу сломит в документах.
Киваю – мой профиль. Намотался с комиссиями по производствам. Знаю, как концентрат третьей категории вторым записывают. Тут директор или взяточник, или растяпа, или просто слабак, тоже по звонку назначенный.
Пал Алексаныч на взяточника не похож.
Ведет в отдел. По пути предупреждает, что никого увольнять нельзя. И допускать ухода по «собственному желанию» тоже.
Уверяю, что от меня не разбегутся. Пусть только попробуют!
Знакомство с коллективом. Детина с кислой миной без интереса ощупывает взглядом – мой заместитель. Женщины оценивают одежду, обувь. Да, такого нет ни у ваших мужей, ни даже у любовников.
«Погоны» с меня сняли, да мундир остался.
Директор кратко представляет. Дает мне слово. Пожимаю плечами – а чего воздух сотрясать, давайте уже работать.
Даю заместителю задачу принести всю отчетность за позапрошлый квартал. Со входящими и исходящими.
Пал Алексаныч с легким удивлением желает мне удачи. Уходит.
Мой кабинет обставлен новой мебелью, а у сотрудников столы разнокалиберные. Сразу видно расслоение.
Но разбираться в интерьере некогда – приходит заместитель с еще одним работником.
Работника отпускаю, а заместителя нет.
Надеваю очки. Вчитываюсь. Говорю, что без точной статистики не может быть нормального планирования, а без планирования нет социализма. Я в молодые годы спорил с этим, но молодость – недостаток временный. А что, собственно, здесь написано?
Детина наклоняется над служебной запиской из третьего цеха. Мне как раз хватило, чтобы ухватить его за ухо, не вставая.
Тихо, но нецензурно объясняю, что пока способен различать даты. Я не дурачок из «заряженной» комиссии, чтобы оценивать отдел по прошлому кварталу. Ясен товарищ Красин, что вы загодя все подчистили.
Мне нужен позапрошлый квартал. За прошлые грехи карать не буду, а вот водить за нос меня не надо.
Отпустил ухо. Жду ответа.
Молча ушел. Вернулся. Извинился со льстивой улыбкой. В этот раз принес то, что нужно. Сам.
Хрен с тобой, иди.
Провозился до вечера. Вызвал секретаршу. Дал ей напечатать расписание консультаций с сотрудниками на ближайший семисменок. Пропущу всех «через себя». Сначала с лаской, а потом с особой нежностью.
Когда возвращался на квартиру, встретил группу веселых молодых людей. Похоже, тех самых.
Крепкие, широкоплечие, одеты в пропотевшие спортивные костюмы, точно с тренировки только что, глаза ясные. Галдят, ржут, но без мата.
Присмотрелся, но явного вожака не увидел. Старею, что ли? Пока думал, парни скрылись.
Спросил у коридорной – кто такие? Актив блочный, говорит – в дневную смену блок благоустраивают, вечерами тренируются. Мордоворотов этих комиссар наш пестует. И стенгазета тоже их.
За ужином вспомнил молодость. Мы ведь тоже такими были. Пока жизнь нашу дружную спортивную гурьбу не разбросала. Меня наверх подняло, а ребят…
Сижу на кровати один. Ни есть, ни читать, ни спать не могу.
Выпить?
Представил Бронникова, который без выражения произносит мое имя: «Был человек, человечище, а как попал на периферию, так и спился. Ладно, хрен с ним, что с поставками металлоконструкций?»
Принял упор лежа. Отжимался до упора. Холодный душ. Уснул.
Утро начал с зарядки. Нужно сходить в жилуправление после работы.
До обеда проработал вопросы с тремя сотрудниками.
Первый – Олег, скромный, исполнительный, придраться не к чему. С ним быстро порешали. Взял его на заметку. На таких пахать можно, не забывай только иногда премировать и добрым словом подбадривать.
Вторая – Клавдия Семеновна. Престарелая активистка. Полный выводок внуков нянчит. Правнуки не за горами, но продолжает работать. К очередному празднику бал-маскарад затевает.
Между делом узнает мой день рождения и семейное положение. Эх, Клавдия Семеновна, все в вас прекрасно, кроме того, что в любое утро мы вас среди живых можем не досчитаться.
Кто привык светить ярче всех, тот и сгорает внезапно.
Третья – Швета. Это существо Светланой я не назову. Ногти длиннее здравого смысла, глаза большие, абстрактно добрые и абсолютно бестолковые, в ушах два гимнастических обруча.
Швета не говорит, Швета воркует. Швета не слушает, Швета обращает внимание. Швета не работает, Швета – самая лучшая. Почему кто-то может быть недоволен Шветой?
С пятого раза до нее дошел смысл моих требований. После третьей попытки разреветься девушка поняла – от работы это ее не спасет. Дал задание до конца рабочего дня. Пометил себе проконтролировать результат.
Отпустил умываться. Побольше поплачет – поменьше пописает. Пока все как по маслу.
В столовой с заместителем обсуждали планы приведения отдела в боеготовое состояние. Болото потревожено, пошел запах.
После обеда четвертая в очереди сотрудница закатила скандал. Показал, что шавки могут быть сколь угодно голосисты, а у бульдога хватка крепче.
Выбежала из кабинета. Вызвал заместителя. Он явился с едва скрываемым торжеством. Вручил ему записку с заданием для беглянки. Сказал, что ответственность за исполнение теперь на нем.
Торжество куда-то исчезло.
Отсылаю за следующей сотрудницей. Встретить бы того, кто женский коллектив цветником или малинником назвал. Я ему засохший кактус с полки скормлю.
Стук в дверь.
Разрешаю войти. Перед глазами появляется молоденькая блондинка в ликвидаторской форме. Показываю «класс» – к маскараду готовность есть. Присаживайтесь, товарищ Авдеева, у меня к вам много вопросов.
Гостья улыбается, показывает удостоверение. Она – комиссар Лагина. И это у нее ко мне вопросы.
Спрашивает разрешения присесть. Садится синхронно с моим подтверждением. На кителе слева у нее две нашивки: золотистая за тяжелое ранение и серо-желтая – медаль «За боевые заслуги». На поясе кожаная кобура с пистолетом.
То ли я возраст разучился определять, то ли молодежь стала раньше времени взрослеть.
Приветливо обращается по имени-отчеству. Напрягаюсь. Знаю я вашу ласку, товарищи комиссары. Сам так умею, но сейчас расклад не в мою пользу.
Лагина уважительно перечисляет мои прежние должности по пути на самый верх ЦК гигаблока. Люди с таким опытом АХТ-88/2 нужны до зарезу. Спрашивает – как я смотрю на то, чтобы взять шефство над молодежным активом? А то у нее уже рук на все не хватает.
Понимаете, говорит, выловить и отстрелять мутантов, культистов и наркоманов трудно, но дело техники. А вот предотвратить их воспроизводство без убедительной пропаганды социализма нельзя.
Киваю. В ее годы эта мысль действительно может показаться откровением свыше.
Говорит, что от меня потребуется уделять активу не больше двух часов после работы.
Приглашает на вечернюю тренировку в пустой цех. Это даже ближе, чем ко мне домой.
Возиться с молодежью, как полжизни назад, или снова тупить вечером в ожидании неизвестно чего?
Соглашаюсь.
Радуется. Перед тем как уйти, Лагина сообщает, что могу не беспокоиться о спортивном костюме – она уже взяла у завхоза один моего размера. Да, с жилуправлением вопрос тоже улажен.
В цеху чистый цементный пол и самодельные снаряды для тяжелой атлетики и акробатики. Все «ржавое», все работает. А вот маты новенькие – борьбой здесь еще не занимались.
Пока Лагина с горящими от восторга глазами представляет меня активистам, глубоко вдыхаю запах качалки. Есть еще в этом мире места, где время течет вспять.
Ребята смотрят без агрессии, но с молодецким вызовом. Мол, покажи, дядя, чего умеешь.
Провожу разминку. Бегаем, греемся, тянемся, но без фанатизма. Наконец вызываю на мат Гребнева – он показался самым задиристым.
Активист становится в боксерскую стойку. Говорю ему надеть перчатки. Жмет плечами, выполняет указание.
Лагина командует начать спарринг. Сближаюсь, перекрывшись. Гребнев пробивает двойку.
Многие думают, что перчатки смягчают удар. Как бы не так! Правильно забинтованная рука лупит еще сильнее, благодаря фиксации запястья.
Принимаю лбом и предплечьями. Удары жесткие, но не встряхивают. Проход в ноги. Беру на болевой.
Парень обескуражен. Поднимаемся. Комиссар вновь дает сигнал. Сближение, два его удара, мои – захват, бросок, удушающий.
На третий раз активист начал пятиться, почти убегать. Сбросил перчатки, исход тот же.
Перевожу дыхание – все-таки выносливость уже не та. Жму парню руку, улыбаюсь, хвалю поставленные джеб и кросс.
Мог бы сказать сакраментальное: «Хоть боксер, хоть каратист, для борца ты лишь артист», но зачем? Когда полвека проживешь, гормон в голове уже не играет.
Больше никого в эффективности приемов убеждать не пришлось – ребята с азартом слушали и повторяли за мной.
Так минул квартал – пролетело время, Самосбор за Самосбором. На работе всласть воюю с сотрудниками, после – натаскиваю ребят в борьбе. Два раза был с активистами в парадной колонне с флагами на праздники.
Стены штукатурят и потолки красят без меня – там ими бывший прораб руководит. Блок просто не узнать. И даже черная слизь рисунки не портит, точно жалко ей человечьих трудов.
Аня контролирует успеваемость активистов, водит их к культпросветовцам. Алексей – комроты территориального подразделения ликвидаторов – водит молодняк в тир и на полосу препятствий.
Как-то спросил комиссара, нет ли планов у нее с Алексеем создать здоровую ячейку общества?
Некогда, говорит, война идет.
Усмехаюсь – война идет, сколько Хрущ стоит, но ее же родители для всего время нашли.
Молчит. Долго молчит. Соглашается – Алексей уже давно знаки внимания оказывает, наверное следует ответить взаимностью. А надо, значит, надо. Не случайно же в партию бессемейных не берут.
Смеюсь. Ерошу ей волосы на голове. Ой, дочка, так тоже дела не делаются.
Вспоминаю Антонину, растягиваю губы в улыбке. Это действительно помогает ослабить боль, даже душевную.
В ту ночь я снова без сна ворочался в кровати – прошлое вспоминал и не мог остановиться.
Что утро не задалось, я ощутил, еще не разлепив глаз. Противное чувство усугубили боли в пояснице и коленях. Зарядку не доделал, на работу пришел с опозданием.
Отдел какой-то сонный – пнуть бы, да, если взъярюсь, могу дров наломать.
Заперся в кабинете, такие дни надо на тормозах спускать.
Вызываю Авдееву – она опять не то сдала. Но вместо бестолковой сотрудницы вошла Лагина.
Из комиссара как хребет вынули. В глазах тоска бездонная, будто все беды Хруща разом обозрела.
Ох, товарищ Лагина, рассказывайте, а то смотреть на вас больно.
Вспоминаю про коньяк, который мне на праздник подарили. Бутылка в ящике стола, закуску организовать не долго, но пока не достаю – ситуация еще не та.
Анна подпирает голову локтем, смотрит в угол. Говорит, что прочитала сочинения активистов про свое будущее.
Только двое собираются остаться в блоке. Остальные мечтают получать высшее образование или трудиться на грандиозных стройках далеко отсюда.
Гребнев стремится в сборную гигаблока по боксу. Хочет, как тренер, то есть я, через спорт построить карьеру.
Начинает слегка ныть голова. Спрашиваю Аню – а чего ты хотела? Пополнение для ликвидаторов вырастить?
Лагина сжимает руку в кулак, прихватывая волосы. Говорит, что растила из них новое поколение – надежду на возрождение блока. Людей, чистых душой, готовых улучшать все вокруг себя. Социалистов, в конце концов.
Социализм, говорю, прежде всего предполагает улучшение жизни граждан. А у нас блок третьей категории снабжения. И крашеными стенами норму выдачи концентрата и прочих благ не выправишь.
Потому что из предприятий здесь – только наш завод, пара смежных да прачечная.
Аня спрашивает, а как это изменить? Можно ли здесь развернуть еще производство?
Улыбаюсь. Мой профиль. Рисую на листочке кубик в проекции. Смотри, Анюта, кубик из девяти таких же состоит. Эти девять блоков в одну автономную систему организованы.
Таков план. Наш кубик, центральный, должен остальные снабжать едой и прочим. Но три соседних заброшены в виду аварийного состояния. А два и вовсе забетонированы после неудачной ликвидации. В остальных уровень заселенности не превышает сорока процентов.
Инфраструктура схлопнулась сама собой.
Вот и ответ – нет смысла руководству гигаблока здесь что-то развивать. Ресурсы можно применить более рационально.
Не грустите, товарищ комиссар, отпустите молодежь в далекое плавание. Они вас всю жизнь будут добрым словом вспоминать как первую в жизни наставницу.
Или заприте их здесь, и они быстро опустятся, потеряют мотивацию. И уже через время станут вашими клиентами по части наркоты и запрещенных культов.
Лагина трясет головой. Не хочет верить. Она до назначения сюда успела поучаствовать в репопуляции блока ПТа-908. Там же получилось!
Да, пришлось целую операцию под прикрытием организовать, чтобы через мутанта-людоеда выйти на местный культ с человеческими жертвоприношениями.
Но люди же там вернулись к нормальной жизни!
Усмехаюсь. Потом вздыхаю. ПТа-908, Анюта, это проект товарища Бронникова. Он тогда уже успел забыть, что мой выдвиженец, и переметнулся на другую сторону.
Вот ему для повышения и организовали успех в отдельно взятом блоке. Знала бы ты, какие силы задействовали, чтобы все получилось!
Аня, тебе просто повезло оказаться в команде победителей. А сейчас – увы.
Открываю ящик, достаю бутылку, две симпатичные рюмки. Но секретаршу в столовую отправить не успел – Лагина резко встала, хлопнула ладошкой по столу. Взгляд пылает.
Тут я медленно осознаю, кому и что рассказал… За такие откровения и на расстрел отправить могут. Я ж не в ЦК, нет больше волшебных корочек, надо за языком следить.
Анна села обратно. Спрашивает, как можно повысить уровень снабжения блока, хотя бы в теории.
Хмуро убираю выпивку и посуду. Я что ей – волшебник?
Как вариант «на отцепись» отвечаю, что можно, если разместить здесь экспериментальное производство. Чего-то, чего нигде больше нет.
Лагина грустно растягивает по лицу улыбку. Смотрит на меня, я развожу руками. И вспоминаю.
А ведь было такое в одном из забетонированных блоков. Там вкусовые добавки для чая делали. Или собирались делать.
Нет, сегодня работы не будет.
Накидываю пиджак.
Идем в архив.
Документы по экспериментальной технологии никогда не хранятся в единственном месте.
Анюта приободрилась.
Но нам не повезло – нужные папки отсырели и слиплись в ком. Придется делать запрос в центр.
Комиссар бодрым шагом уходит по своим делам, а я устраиваю разнос работникам архива.
Семисменок спустя пришел ответ на запрос – сроки хранения материалов по технологии добавок в чай вышли, и все документы давно уничтожены.
Сообщаю Лагиной. Говорю, что единственное место, где еще можно поискать, – сам забетонированный блок.
Планировка типовая, так что могу указать, где что конкретно должно лежать.
Аня попросила у Алексея бойцов для вылазки. Тот согласился, но сказал, что никуда ее не пустит.
Лагина заявила, что она – комиссар, и как ей смотреть в глаза людям, которых на смертельный риск отправит, а сама останется в безопасности?
Алексей ответил, что на ней же все и держится – и актив, и агентура, и вера обитателей в новую, счастливую жизнь.
Несколько дней ликвидаторы тренировались у меня в отделе – отрабатывали поиск документов под моим руководством. Запоминали расположение помещений и прочего.
Все-таки в единообразии блоков есть плюсы.
Бойцов замотивировали и пламенными речами о возрождении блока, и обещаниями всех благ в пределах разумного.
Пробили межблочную стену, так, чтоб к месту поближе. Группа канула в темноту. Поставили временную пенобетонную пробку.
Вернулись через двое суток. Половина. Без Алексея.
Лагина побледнела, но произнесла речь. Ликвидаторов наградили главблок и директор завода нашего. Пал Алесаныч прослезился, расчувствовался совсем.
Пролетел еще квартал. Дела в отделе наладились, сотрудники привыкли к моей требовательности.
О любви, конечно, речи не идет. Но оно и ясно: маленький начальник – маленькая сволочь. А я недавно был очень большим начальником. И сдуваться желания нет.
Руководство блока трижды посылало рацпредложение наверх о начале производства новых пищевых добавок, но верхние инстанции отвечали отказом.
Половина активистов успешно отучились и после выпускного разлетелись по другим блокам. Остальным еще двенадцать циклов.
Лагина осунулась. С молодежью возится, но вместо азарта стало проявляться ожесточение.
Она уже не за светлое в человеческих душах воюет, а против собственного уныния.
Видимся редко, только на тренировках, да и то не всегда.
Ночью приснились жена и сын. Да, они написали в комитет, что отреклись от меня. Но я-то нет, я все еще скучаю. И даже зла не держу – они хотели сохранить хоть какой-то статус.
Что-то из этого даже получилось. Антонине дали не самое плохое жилье и пособие за меня, как за потерянного кормильца. А шалопая Вовку оставили в университете.
Утром долго думал об Ане. Решился на звонок. Попробую разменять остатки своей гордости и человеческого достоинства на исполнение ее мечты.
Телефонистки долго уточняли, куда именно я звоню. Пришлось пройти через несколько подключений, чтобы меня наконец соединили с Бронниковым.
Он охотно ответил на мое приветствие. С участием расспросил о жизни.
Я отшутился, немного побалагурил, даже сказал, что был не прав. И что за дело меня покарали.
Он ласково называл меня по имени, я его – по имени-отчеству. Хотя кто бы знал этого Бронникова, если бы не моя поддержка… Ладно, дела минувшие.
Рассказал ему про технологию, про взгляды на переустройство блока.
Бронников сказал оставаться на линии. Ожидание растянулось на час.
В трубке послышался шорох, и Бронников сказал, что ему нравится моя идея.
Только ее надо немного изменить. На другом конце гигаблока строят новый завод, там и оборудование, и кадры. Там же трудится в должности директора выдвиженец Бронникова – товарищ Смольников.
Надо бы помочь товарищу Смольникову. Нужны ему надежные помощники и прорывные идеи.
Вот и направляет Бронников меня туда со всей сопроводительной документацией по добавкам. С повышением и перспективой восстановления партбилета.
Приказ уже подписан. Жди, мол, к концу рабочего дня. Сроки исполнения – трое суток.
Что-что, а хватка у бывшего протеже отменная. Специалист грамотный, хоть и паскуда оказался.
Приказ был у меня после обеда. Пришел Пал Алексаныч, сокрушался, что жаль меня терять – только порядок в отделе навел.
